Тема свободы в лирике А. С. Пушкина

Тема свободы занимает в лирике А. С. Пуш­кина особое место. Свободолюбивые мотивы были сильны в лирике Пушкина и до 1820 го­да, и в равной мере они свойственны зрелому периоду его творчества. Ведь недаром Пуш­кин, подводя итоги своему пути, утверждал в «Памятнике» как главнейшую свою заслугу то, что в свой «жестокий век» восславил он свободу. Однако в романтический период те­ма свободы в поэзии Пушкина была ведущей. Мотивы свободы не просто часто встречают­ся в романтической лирике, но и пронизыва­ют ее насквозь, придавая ей весьма своеоб­разный, неповторимый облик.

Любимые герои пушкинской лирики роман­тической поры всегда причастны к свободе и жаждут ее. Таковы Карагеоргий из стихо­творения 1820 года «Дочери Карагеоргия» («гроза луны, свободы воин»), Брут в стихо­творении «Кинжал» («...но Брут восстал воль­нолюбивый»), Чаадаев из пушкинского посла­ния к нему («...вольнолюбивые надежды ожи­вим»), генерал Пущин из стихотворения, ему адресованного («И скоро, скоро смолкнет брань средь рабского народа, ты молоток возьмешь во длань и воззовешь: свобода!»), и так далее.

Самого себя в стихах романтического пери­ода Пушкин называет «свободы друг миролю­бивый» («Алексееву»). Он дорожит свободным характером своей лиры и дает ей имя «воль­ного гласа цевницы» («Из письма к Гнедичу»). В стихотворении «Дельвигу» он провозглаша­ет: «Одна свобода мой кумир». Понятие сво­боды относится Пушкиным к разряду высших человеческих ценностей. В стихотворении 1823 года «Л. Пушкину» он восклицает: «Те­перь ты юноша — и полною душой цветешь для радостей, для света, для свободы. Какое поприще открыто пред тобой...»

Мотивы свободы в южной лирике Пушкина являются не только тематически ведущими, но и конструктивными в стилистическом пла­не. В значительной мере они определяют особенную образность пушкинских стихов этого времени. В мире природы в ту пору Пушкина привлекают преимущественно мо­ре, океан, грозы, всякого рода стихии. Пото­му и привлекают, что, попадая в поэтический контекст, они естественно ассоциируются со свободой. В стихотворениях Пушкина гро­за — «символ свободы» («Кто, волны, вас ос­тановил...»), океан — свободный («Приветст­вую тебя, свободный океан...»), море — «сво­бодная стихия».

Образом свободной стихии открывается последнее романтическое стихотворение Пушкина «К морю» (1824). Показательно, что это итоговое и программное (по определе­нию М. Цветаевой, «наиромантичнейшее») стихотворение Пушкина посвящено теме свободы. Как сюжетная завязка, как ввод в самое главное звучат начальные слова сти­хотворения:

Прощай, свободная стихия!

В последний раз передо мной

Ты катишь волны голубые

И блещешь гордою красой...

С этим исходным образом воплощенной свободы (море свободное и оно же — стихия:

свободное и стихия — как бы вдвойне свобо­да) в стихотворении все связано: и слова, и мысли, и поэтические воспоминания. В тес­ной связи с ним возникают в стихотворении и образы Наполеона и Байрона. Соотнесен­ность этих образов и этих имен с образом мо­ря не является лишь внешней (оба они погиб­ли вблизи моря). Хотя и по-разному, оба они соотносятся в сознании Пушкина с понятием свободы. В стихотворении «Недвижный страж дремал...» Пушкин именно в таком свете ха­рактеризовал Наполеона: «Мятежной вольно­сти наследник и убийца». Байрон соотносится с понятием свободы по-иному и особенно тесно и непосредственно. Для Пушкина, авто­ра элегии «К морю», Байрон прежде всего пе­вец свободы и человек, погибший за свободу:

Исчез, оплаканный свободой,

Оставя миру свой венец,

Шуми, взволнуйся непогодой:

Он был, о море, твой певец.

Твой образ был на нем означен,

Он духом создан был твоим:

Как ты, могущ, глубок и мрачен,

Как ты, ничем не укротим...

Однако Пушкин южного периода не только воспевает свободу, но и сомневается в ней, му­чается теми проблемами, которые свобода ставит перед человеком, перед людьми и наро­дами. В трактовке темы свободы у Пушкина-романтика нет однозначности и одномерности. В известном смысле можно сказать, что в по­становке и решении этой темы в целом он вы­ступает не только как романтик: он выходит за пределы узко романтического сознания.

Постановка Пушкиным темы свободы, если брать ее всесторонне и в полном объеме, но­сит остропроблемный характер. В освещении этой темы у Пушкина все далеко не так просто, как может показаться на первый, не очень вни­мательный взгляд, и тем более не все решено до конца. В стихотворении «Демон» Пушкин причислял чувство свободы к «возвышенным» чувствам. Таким именно оно и было для него всегда. Вместе с тем слово «свобода», вызы­вая у Пушкина сильный порыв и высокий энту­зиазм, не менее того вызывало его и на труд­ные размышления. Свобода для него была и возвышенным идеалом, и трагической в сво­ей глубокой основе проблемой.

Проблемность темы свободы, ее внутрен­няя трагедийность связаны были для Пушки­на больше всего с постепенно укреплявшим­ся в нем сознанием неспособности людей и народов современного ему мира не только бороться за свободу, но и принять ее. По сути именно этой теме внутренней несвободы че­ловека в большой мере посвящена поэма Пушкина «Цыганы». Можно также вспомнить, что в послании «В. Л. Давыдову» (1821), вы­держанном в основном в легком и шутливом тоне, коснувшись поражения революции в Неаполе, Пушкин говорит уже без тени шутки, с глубокой горечью:

Народы тишины хотят,

И долго их ярем не треснет...

Горькие пушкинские мысли о свободе, про­звучавшие в этом стихотворении, имели вполне конкретное обоснование — события в Неаполе. Однако очень скоро подобные мысли станут для Пушкина не случайными, связанными с тем или иным конкретным слу­чаем, а постоянными. Они сделаются родом убеждений, не обязательно прикрепленных к тому или иному историческому примеру. Так, в стихотворении 1822 года «В. Ф. Раев­скому» та же по существу мысль о свободе и несвободе людей, которая звучала также в послании «В. Л. Давыдову», получает уже явно обобщенное толкование.

Я говорил пред хладною толпой

Языком истины свободной,

Но для толпы ничтожной и глухой

Смешон глас сердца благородный.

Везде ярем, секира иль венец,

Везде злодей иль малодушный...

Это уже поэтические мысли, а не только по­этические чувства и наблюдения, это поэтичес­ки выраженные выводы опыта: социально-исто­рического, биографического и не менее того — внутреннего, духовного. Трактовка Пушкиным темы свободы в ее трагическом повороте не ог­раничивается одним или двумя стихотворения­ми. Она намечает особую и достаточно устойчи­вую линию в пушкинской лирике, она находит в стихах все новое развитие.

Эта тема с особенной силой звучит в стихо­творении 1823 года «Свободы сеятель пустын­ный...». Об этом стихотворении сам автор пи­сал так: «...написал на днях подражание басне умеренного демократа Иисуса Христа (Изыди, сеятель, сеяти семена свои)...» Признание Пушкина означает более всего то, что стихо­творение его написано в стиле евангельской притчи, в той же серьезной и возвышенной то­нальности. Однако же мысли в нем звучат не евангельские, а характерно пушкинские:

Паситесь, мирные народы!

Вас не разбудит чести клич.

К чему стадам дары свободы?

Их должно резать или стричь.

Наследство их из рода в роды

Ярмо с гремушками да бич.

Быть может, никогда прежде поэтический го­лос Пушкина не звучал так гневно и так печаль­но. Однако было бы неверно видеть в мыслях Пушкина и в его словах сколь-нибудь катего­рические выводы. В финале стихотворения не авторские решения, а мучительные вопросы. Стихотворение Пушкина о сеятеле — это не сатира, а высокая драма. И в мучительных со­мнениях своих Пушкин продолжает любить свободу и мечтать о ней не менее горячо, чем прежде. Свободолюбивые стихи он пишет па­раллельно трагическим стихам о свободе. Но это как раз и характеризует объемность пушкинского сознания, это и обусловливает проблематику пушкинского творчества и ост­рый драматизм в решении темы.

У Пушкина разные подходы к теме существу­ют не столько сами по себе, сколько в своем противоречивом единстве и цельности. Чтобы понять истинный смысл таких стихотворений Пушкина, как «Свободы сеятель пустынный...», нужно не забывать обо всех его свободолюби­вых стихах. Только в контексте всей пушкин­ской лирики о свободе становятся вполне про­ясненными в своей трагической и высокой мысли начальные слова «Сеятеля»:

Свободы сеятель пустынный,

Я вышел рано, до звезды;

Рукою чистой и безвинной

В порабощенные бразды

Бросал живительное семя —

Но потерял я только время,