Культурология как наука
Как термин «культурология», так и наука с таким названием возникли сравнительно недавно: термин в 1909 году предложил интересующийся проблематикой культуры и высказавший пожелание о необходимости появления фундаментальной науки о культуре немецкий химик Нобелевский лауреат Вильгельм Оствальд (1853-1932 гг.), а сама наука стала актуальной через 30 лет после этого, когда в 1939 году термин «культуролология» был опробован в печати (в качестве возможного бренда новой науки) американским антропологом Лесли Уайтом (1900-1975 гг.). В работе Уайта «Понятие о культуре» (1949 г.), культурология уже была заявлена в качестве самостоятельной научной дисциплины, предполагающей потеснить в исследованиях культуры целый ряд таких традиционно занимающихся ею «по совместительству» наук как этнография (антропология), социология, психология, философия и религиоведение. «Культуролог знает, – утверждал Уайт, – что культурный процесс объясним из него самого», поэтому он предлагал отойти от стереотипа о том, что культура – это лишь аспект либо социальной, либо психологической, либо мыслительной или религиозной жизни человека и утвердить взгляд на культур как на «самостоятельную упорядоченность элементов, организованную в соответствии с собственными принципами и существующих по своим законам».
Несмотря на страстную и последовательную позицию Уайта в отстаивании идеи единой науки занимающуюся культурой, его немного догматическая и чересчур наукообразная концепция культурологии не имела большого успеха на Западе. Вместо одной науки о культуре там продолжали и продолжают существовать множество как традиционных (социология культуры, культурная антропология, социальная психология) так и недавно возникших («новая историческая наука», семиотика культуры, постструктурная лингвистика) дисциплин, представители которых занимаются междисциплинарными исследованием различных проблем и аспектов культуры, однако называют эти исследования зачастую не «культурологическими», а просто «культурными исследованиями» («cultural studies»). Западные теоретические и социально-практические разработки, связанные с изучением культурных форм и процессов в истории и современности, уже давно институционализировались в сеть научно-образовательных сообществ и научных коммуникаций и являются традиционными для большинства высших учебных заведений Европы и Америки.
На территории бывшего СССР культурология появилась в несколько ином историческом и научном контексте, нежели на Западе. Во-первых, термин «культурология», упоминавшийся с начала 60-х годов ХХ столетия в отдельных публикациях отечественных авторов, изначально не имел непосредственного отношения к концепции Уайта и применялся именно для наименования наших аналогов западных междисциплинарных исследований (семиотика культуры Тартусско-московской школы);. во-вторых, в условиях советской действительности, уже само использование этого термина было провокационным актом свободомыслия по отношению к официальной «советской культуре», и поэтому термин «культурология» не был дискредитирован со временем ни с научной ни с идеологической точек зрения, став своеобразным «знаменем» тех надежд на изменения в отечественном образовании и культурном самосознании, которое связывали гуманитарии с развалом советской идеологической системы контроля за культурой в 1991 году.
В России и других государствах возникших на территории бывшего СССР культурология, которую как дисциплину начали создавать практически с нуля, опираясь как на западный, так и в большей степени на отечественный опыт исследований культуры, в течении 90-х годов была введена в число предметов обязательного государственного стандарта образования. Если в начале 90-х годов культурология была ориентирована в большей степени на заполнение вакуума самопонимания в обществе переживавшем тяжелые социальные потрясения и кризис самоидентичности, то сегодня культурология имеет своей целью ликвидацию разобщенности в многообразном социально-гуманитарном знании о культуре и междисциплинарную разработку современных культурных форм и социально-культурных практик, помогающих человеку ориентироваться в одновремиенно глобальном и мультикультурном мире пост-индустриальной цивилизации.
В состав культурологии входят пять взаимосвязанных разделов: 1) история мировой и отечественной культуры; 2) история культурологических учений; 3) социология культуры; 4) культурная антропология; 5) прикладная культурология. Кроме того, культурология тесно взаимодействует с философией культуры, философией истории, филологией, лингвистикой, психологией и другими науками. Культурология не просто автоматически заимствует знания полученные другими науками, но она включает их в целостную систему знания о культуре, описывая типологию, ментальности, ценностные установки определенной эпохи, совмещая исследование универсалий культуры и культуры как целого с детальным изучением своеобразия отдельных национальных культур.
При изучении культуры культурология использует онтологический, познавательный, феноменалистский, эссенциалистский, системный, теоретический, диахронический, синхронический, типологический, информационно-семиотический, герменевтический, цивилизационный, синергетический и др. подходы; опирается на археологический, семиотический, психологический, биографический, исторический и др. методы.
Культурология как интегративное научное знание, выступает системообразующим фактором изучения культуры как целостной системы и методологической основой всего комплекса наук про культуру. Методологические установки культурологии реализуются прежде всего в системном подходе к изучению феномена культуры как целостной и многоуровневой системы, которая существует во взаимодействии объективного (артефакты культуры) и субъективного (образы культуры), рационального и эмоционального, динамичного и статичного, особенного и универсального, инновационного и традиционного. Предметом культурологии являются смыслы бытия человечества, то есть ценностно-смысловой аспект культуры.
Уайт Лесли (White Leslie, 1900–1975 гг.) – американский антрополог и культуролог, сторонник эволюционного подхода в исследованиях культуры (неоэволюционизм). Получил широкое образование в области истории, политологии, психологии, социологии и антропологии, занимался полевыми исследованиями культуры индейцев пуэбло. Именно Л. Уайт выделил культурологию как самостоятельную науку в комплексе общественных наук, немало сделал для легитимации в науке самого термина «культурология». Как теоретик, Уайт развил понятие «культура», охарактеризовав ее как специфический класс явлений, имеющий символическое значение и присущий только человеческому сообществу, определил предметное поле культурологи и основные методы ее исследования. Не получив в ранний период своего научного творчества признания среди колег, Уайт был признан классиком антропологии уже в зрелом возрасте, когда в 1962 году именно он возглавил Американскую антропологическую ассоциацию. Основные свои идеи и общую концепцию изучения культуры Л. Уайт изложил в трех работах: «Наука о культуре» (1949), «Эволюция культуры» (1959), «Понятие культурных систем: ключ к пониманию племен и нации» (1975).
ЛЕСЛИ УАЙТ
«Наука о культуре»
Ключ к фрагменту:В отличие от всех природных организмов, человек обладает способностью приспособления к миру путем использования символов.
Всякий живой организм, чтобы жить и воспроизводить себе подобных, должен осуществлять определенный минимум приспособления (adjustment) к своей окружающей среде. Один из аспектов этого процесса приспособления мы именуем «пониманием» (understanding). Мы, как правило, не пользуемся этим термином, говоря о более низких формах жизни, таких, например, как растения. Однако и растения делают нечто подобное тому — или даже, говоря точнее, то же самое, — что делают люди в том контексте, к которому мы прилагаем слово «понимание». Научные наблюдения и эксперименты над обезьянами делают совершенно очевидным, что их поведению присущи качества, которые мы может назвать только «инсайтом» или «пониманием»; более чем вероятно, что другие млекопитающие, менее развитые, чем человек (sub-human), также обладают этими свойствами. Однако только у человека как вида мы находим понимание как процесс приспособления, осуществляемый символическими средствами. В символе процесс биологической эволюции приводит к метасенсорному механизму приспособления. Все близкие к человеку виды вынуждены осуществлять свое приспособление при помощи значений, улавливаемых и интерпретируемых органами чувств. Человек же способен выходить за пределы чувственных впечатлений; он может воспринимать и истолковывать свой мир с помощью символов. Благодаря этой способности он достигает понимания и осуществляет приспособление на уровне более высоком, чем любое другое животное. Его понимание несравнимо богаче, чем у высших обезьян, и он легко делится им со своими сородичами. Таким образом, в зоологическом мире возник новый тип понимания и приспособления. <…> (С. 141-142)
Ключ к фрагменту:Человеческое поведение зависит не от биологических закономерностей организма (как у животных), а от культурных, экстрасоматических (вне-телесных) факторов. Стоит признать, что установление зависимости всего человеческого поведения не от биологических детерминант, а от культуры и культурной традиции является революционным научным открытием.
Однако ‑ и здесь мы подходим к фундаментальному различию между человеком и прочими видами ‑ когда мы имеем в виду поведение крысы, собаки или обезьяны в индивидуальном или в социальном аспектах, рассматриваем ли мы его в форме индивидуальной системы или социальной системы, детерминантой выступает биологический организм. Мы находим один тип социальной системы или поведения у одного животного вида, другой тип у другого вида; у уток будет один тип социальной организации или поведения, у орлов — другой; львы имеют один тип, бизоны — другой; у акулы он таков, у сельди — иной. У более низких видов социальные системы выступают как функции соответствующих биологических организмов : S = f (0). Но у человека как вида, на уровне символического поведения, дело обстоит совершенно иначе. Человеческое поведение, в усредненно-индивидуальном или социальном аспекте, нигде не выступает как функция организма. Человеческое поведение не варьируется в зависимости от изменений организма; оно варьируется вместе с изменениями экстрасоматического фактора культуры. Человеческое поведение — функция культуры : В = f (C). Если изменяется культура, изменяется и поведение.
Итак, не общество или группа замыкают ряд категорий детерминант человеческого поведения. У более низких видов группу действительно можно рассматривать как детерминанту поведения любого из ее членов. Но для человека как вида сама группа определена культурной традицией: найдем ли мы в том или ином человеческом обществе ремесленную гильдию, клан, полиандрическое семейство или рыцарский орден, зависит от его культуры. Открытие этого класса детерминант и отделение средствами логического анализа этих экстрасоматических культурных детерминант от биологических — как в их групповом, так и в их индивидуальном аспектах — стало одним из значительнейших шагов вперед в науке за последнее время. Это утверждение, несомненно, некоторыми будет расценено как экстравагантное. Мы так приучены к тому, что нас потчуют рассказами о чудесах современной науки — я имею в виду физику, химию и медицину — и так свыклись с пренебрежением к общественным наукам, что кому-то вполне может показаться нелепым заявление, будто выделение понятия культуры — один из значительнейших успехов в современной науке. У нас нет ни малейшего желания приуменьшить значение последних успехов физики, химии, генетики или медицины. Некоторые из них, такие как квантовая механика в физике и генетика в биологии, вполне можно назвать революционными. Однако такие успехи имели место в областях, культивируемых наукой в течение нескольких поколений или даже веков. В то же время с выделением понятия культуры науке открылась совершенно новая область. Отсутствие столь значительных достижений в новой науке о культуре не есть, следовательно, свидетельство экстравагантности сделанного нами заявления. Наша наука — новая, она открыла новую область опыта, которую едва только выделили и дали ей определение, и это означает, что еще не было времени для дальнейших достижений.<…>
<…> Глубокие изменения в науке медленно пролагают себе путь. Человечеству, даже если говорить только об образованных слоях общества, потребовалось много лет, чтобы признать гелиоцентрическую теорию строения солнечной системы и разработать возможности, заложенные в ней. Для того чтобы идея биологической эволюции человека одержала верх над прежними концепциями, также потребовалось известное время. Открытие и исследование психоаналитиками бессознательного встретило враждебность и сопротивление. Следовательно, нет ничего особенно удивительного в том, что и нынешнее продвижение науки в новую область — область культуры — встречает известное сопротивление и противодействие. <…> (С.146-147)
Ключ к фрагменту: Культуролог, согласно Л. Уайту должен рассматривать культуру как то, что находится на расстоянии дистанции от конкретного человека– как объективную реальность, проникающую весь мир человека насквозь. Эту реальность неспособна изучать антропология или социология, для ее исследования необходима новая наука культурология.
<…> Антропоцентрическая точка зрения не может, конечно, мириться с тезисом, что культура, а не человек, определяет форму и содержание человеческого поведения. Философия Свободной Воли не может принять теории культурного детерминизма. Для многих социологов и культурантропологов утверждение, что культура образует особый порядок явлений, что она ведет себя в соответствии с ее собственными принципами и законами и, следовательно, объяснима только в культурологических терминах, есть «мистическая метафизика».
Однако тем, кто противостоит культурологической точке зрения, кажется, что их позиция совершенно реалистическая. Для них столь просто, столь очевидно, что культура не могла бы существовать без человека и что действуют именно люди, реальные люди из плоти и крови, а не какая-то овеществленная сущность, именуемая «культурой»; ведь каждый может увидеть это на самом себе.
Как мы уже пытались разъяснить, в науке нельзя всегда опираться на «самоочевидные» особенности здравомыслящего наблюдения и размышления. Разумеется, культура не существует без людей. Очевидно, что именно люди участвуют в голосовании, говорят по-английски или на каком-то другом языке, верят в ведьм или еще во что-нибудь подобное, строят корабли, объявляют войны, играют в пинокль и т.д. Антикультурологи смешивают существование вещей с научным истолкованием вещей. Сказать, что человек питает пристрастие или отвращение к молоку как напитку, значит только установить событие, но не объяснить его. Культуролог вполне понимает, что именно человек, человеческий организм, а не какая-то «отдельная или овеществленная сущность, именуемая «культурой», пьет молоко или отвергает его как нечто отвратительное. Но он знает также, что наблюдение события вовсе не то же самое, что его объяснение. Почему человек питает пристрастие или отвращение к молоку, верит в ведьм или в бактерии и т.д.? Культуролог объясняет поведение человеческого организма исходя из внешних экстрасоматических культурных элементов, которые функционируют как стимулы, вызывающие реакцию и сообщающие ей ее форму и содержание. Культуролог знает также, что культурный процесс объясним исходя из него самого; человеческий организм, взятый коллективно или индивидуально, безотносителен — не к самому культурному процессу, но к объяснению культурного процесса. Нам нет нужды рассматривать нейро-сенсорно-мускульно-железистую организацию, какую представляет собою человек, при объяснении таких вещей, как кланы, своды законов, грамматики, философии и т.д.
Объясняя человеческое поведение, мы поступаем так, как если бы культура имела собственную жизнь, даже как если бы она имела собственное существование независимо от рода человеческого. <…>
Культуры могут существовать без людей не в большей мере, чем механизмы — двигаться без трения. Однако можно рассматривать культуру так, как если бы она была независима от человека, подобно физику, который может рассматривать механизмы так, словно они независимы от трения, или обращается с телами так, будто они и в самом деле твердые. Это — эффективные техники истолкования. Реализм тех, для кого солнце очевидно движется вокруг Земли, для кого свободно падающие тела должны проходить через атмосферу, для кого механизмы, движущиеся без трения, и твердые тела не существуют; реализм тех, кто настаивает на том, что именно люди, а не культура, голосуют, говорят по-английски, красят ногти, питают отвращение к молоку и т.д., — это патетическая форма псевдореализма, которому нет места в науке.
«В течение последнего столетия, — пишет Лоуи, — становится все очевиднее, что культура представляет собою... определенную область, требующую для своего изучения особой науки...» Но как нам назвать нашу новую науку? Нам стоило большого труда показать фундаментальное различие между наукой о культуре и такими науками, как социология и психология; следовательно, эти термины здесь не годятся. Термин «антропология» также по многим причинам непригоден. Этот термин используется для обозначения столь многих вещей, что становится почти бессмысленным. Он включает физическую антропологию, охватывающую, в свою очередь, палеонтологию человека, сравнительную морфологию приматов, генетику человека, физиологию и психологию и т.д. Культурная антропология различным образом понимается как психология, психоанализ, психиатрия, социология, прикладная антропология, история и т.д. Можно было бы вовсе не шутя определить антропологию как деятельность, в которую вовлечен человек, носящий профессиональный титул «антрополог». В самом деле, поздний Франц Боас однажды предположил, что «вся группа антропологических явлений может рассеяться и, возможно, что в основе своей эти проблемы являются биологическими и психологическими и вся область антропологии принадлежит одной либо другой из этих наук». Таким образом, Боас не только отказался признать науку о культуре, но даже предположил, что сама антропология «скорее будет все более превращаться в метод, который может применяться в большом количестве наук, нежели сама станет наукой». Следовательно, термин «антропология» для нашей цели непригоден. Однако не очевиден ли ответ на наш вопрос? Не лежит ли решение прямо у нас перед глазами?
Можно ли назвать науку о культуре иначе, нежели культурологией? Если наука о млекопитающих — маммология, о музыке — музыковедение, о бактериях — бактериология и т.д., то почему бы науке о культуре не быть культурологией? Наше рассуждение представляется совершенно законным и правильным, наш вывод — здравым и основательным. Однако многие из тех, кто трудится на ниве науки о человеке, столь консервативны, робки или безразличны, что такое радикальное и революционное нововведение, как прибавление нового суффикса к давно знакомому слову, кажется им претенциозным, абсурдным или в каком-либо другом отношении нежелательным. Мы вновь встречаемся с возражениями, выдвигавшимися против употребления Спенсером термина «социология». Как пишет он в своем введении к «Началам социологии», его друзья пытались отговорить его от употребления этого слова на том основании, что это «варваризм». И сегодня некоторые ученые находят, что слово «культурология» жестоко оскорбляет их слух. Так, В. Гордон Чайлд пишет, что «предрассудки, порожденные Litterae Humaniores, слишком сильны, чтобы позволить [ему] принять термин Уайта «культурология». Аналогично Дж. Л. Майрес в своей рецензии на «Расширение сферы науки» называет слово «культурология» «варварским наименованием».
Похоже, что те, кто осуждал употребление Спенсером термина «социология» как «варваризм», делали это на этимологических основаниях: оно образовано соединением греческого корня с латинским. Видимо, этого достаточно, чтобы у пуриста мурашки пробежали по телу. Однако, к худу ли, к добру ли, тенденции и процессы живых языков имеют мало отношения к подобной чувствительности. Англо-американский язык с легкостью впитывает в себя слова из других языков — табу, шаман, койот, табак — и еще легче создает новые слова («кодак») или новые формы («trust-buster»). Он не колеблясь прибегает к гибридизации и прочим случайным импровизациям, таким как нумерология, термопара, термоэлемент, автомобиль и т.д., в том числе и социология. «Телевидение» — один из самых последних отпрысков лингвистического смешения. Хотя профессору Чайлду слово «культурология» не нравится, он отмечает, что «подобные гибриды, похоже, отвечают общей тенденции прогресса языка». Х. Л. Менкен, крупный авторитет в области американского языка, находит, что «культурология» «довольно неуклюжее слово, но тем не менее логичное», и он чувствует, что «установлен факт, что его следует употреблять». Мы, как и Спенсер, чувствуем, что «удобство и употребимость наших символов имеют большее значение, чем законность их произведения».<…> (С. 150-152)
<…>Термин «культурология» относительно мало использовался, но он применялся более чем треть века тому назад в том точном и особенном смысле, в котором используем его мы, и сегодня им пользуются по меньшей мере на трех континентах.
В своем сочинении «Система наук», созданном в 1915 г., выдающийся немецкий химик и Нобелевский лауреат Вильгельм Оствальд говорил: «Я, следовательно, много лет назад предложил [выделено нами] именовать обсуждаемую область наукой о цивилизации, или культурологией (Kulturologie)». Нам не удалось обнаружить у него это более раннее употребление данного термина.
Четырнадцать лет спустя после выхода в свет «Системы наук» Оствальда социолог Рид Бейн говорит о «культурологии» в написанной им главе сборника «Направления американской социологии», изданного Дж. А Лундбергом и др. Не вполне, однако, ясен смысл, в котором он его употреблял; похоже, что в одном месте он приравнивает «культурологию» к социологии, а в другом — к экологии человека. Он говорит также о «близком родстве между социальной психологией и культурологией». Я впервые употребил слово «культурология» в печати в 1939 г., полагаю, в «Проблеме терминологии родства», хотя я пользовался им в своих курсах за несколько лет до этого времени. <…> (С.153)
Ключ к фрагменту:Против того, чтобы признать за культурологией право на законное существование выступают те дисциплины (философия, социология, психология), которые не хотят согласиться, что культура детерминирует и психику и мышление и общественные отношения. Несмотря на противодействие представителей этих дисциплин, объясняемое также их традиционным антропоцентризмом, культурология имеет свой предмет исследования –культуру и будет его изучать.
<…> Однако возражения против «культурологии» не только филологические. Лингвистические возражения остаются на поверхности; но глубоко под ними лежат взгляды и ценности, которые будут сопротивляться принятию и употреблению термина «культурология» гораздо сильнее, чем это делают классицисты, взлелеянные в Litterae Humaniores. «Культурология» выделяет некоторую область реальности и определяет некую науку. Делая это, она покушается на первейшие права социологии и психологии. Конечно, она делает даже нечто большее, чем покушение на них; она их присваивает. Т.о. она проясняет, что разрешение определенных научных проблем не лежит, как предполагалось прежде, в области психологии и социологии, но принадлежит к науке о культуре, т. е. может быть осуществлено только ею. Как социологи, так и психологи не желают признавать, что есть такие проблемы, относящиеся к поведению человека, которые находятся за пределами их областей; и они склонны выказывать обиду и сопротивляться науке-выскочке, заявляющей на них свои права.
Однако, вероятно, важнее всего то, что культурология отвергает и упраздняет философию, которая веками оставалась дорога сердцам людей и которая по-прежнему вдохновляет и питает многих представителей общественных наук и дилетантов. Это древняя и почтенная философия антропоцентризма и Свободной Воли. «Какая бессмыслица говорить, будто культура делает то или это! Что такое культура, если не абстракция? Не культура делает то или иное; это люди, реальные человеческие существа из плоти и крови. Всякий может убедиться в этом на себе! Сколь абсурдно в таком случае говорить о науке о культуре; какое искажение реальности!» Как показано на предшествующих страницах, сегодня в американской антропологии этот взгляд все еще силен и влиятелен.
Итак, культурология предполагает детерминизм. Принцип причины и следствия действует в царстве культурных явлений так же, как и повсюду в нашем взаимодействии с космосом. Всякая данная культурная ситуация определена другими культурными событиями. Если действуют определенные культурные факторы, определенное событие становится их результатом. Наоборот, определенные культурные достижения, как бы страстно их ни желали, не могут иметь места, если не наличествуют и не действуют требующиеся для этих достижений факторы. Это очевидно в метеорологии и геологии, но в истолковании человеческого поведения это все еще называют «фатализмом» и «пораженчеством» или рассматривают как безнравственное-и-следовательно-ложное.
Сладкая утешительная иллюзия всемогущества по-прежнему находит широкий рынок и большой спрос. Мы можем наложить руку на свою судьбу и сделать из нее то, что хотим. «Человечество с Божией помощью управляет своей культурной судьбой и свободно в выборе и осуществлении целей...» Преподаватели могут контролировать культурный процесс, «вкладывая определенную систему ценностей в своих учащихся». Психологи когда-нибудь «научно изучат источники ...[войны] в человеческих умах и научно их устранят». Представители общественных наук создадут совершенные формулы для контроля над культурными силами и овладения нашей судьбой, если только федеральное правительство предоставит им финансовую поддержку наподобие той, какая была предоставлена создателям атомной бомбы и т.д. и т.д. Похоже, наука должна стать служанкой современной разновидности магии, а ученый-обществовед — принять на себя роль верховного шамана. Именно в противоборстве с силой и мощью этой страсти к свободной воле, с этим предрассудком антропоцентризма, должна пролагать себе дорогу наука о культуре.
Однако эти нелингвистические возражения против культурологии также лишь эффективно подчеркивают потребность в специальном термине, с помощью которого следует обозначить нашу новую науку, и обнаруживают особую пригодность слова «культурология» для этой цели. «Особая область», какой является культура, «требует для своего исследования особой науки», доказывал Лоуи в течение более чем двух десятилетий. Дюркгейм также видел «потребность сформулировать совершенно новые понятия ...[и выразить их] в соответствующей терминологии». В науке мы мыслим и работаем лишь с помощью понятий, выраженных в символической форме. Чтобы мыслить эффективно, чтобы осуществлять основополагающие различения, без которых наука невозможна, мы должны иметь точные инструменты, строгие понятия.
«Психология» обозначает особый класс явлений: реакции организмов на внешние стимулы. Но она не отличает культурные явления от не-культурных, и истолкование взаимодействия экстрасоматических элементов в культурном процессе находится за ее пределами. «Социология», как давным-давно указали Оствальд и Крёбер, также страдает от «фатального недостатка», не отличая культурного от социального. Она растворяет культуру в своем основном понятии взаимодействия, превращая культуру в аспект или побочный продукт социального процесса взаимодействия, в то время как структуры и процессы человеческого общества суть функции культуры. Фактически в «социологии» мы имеем хороший пример неудачи мышления, вызванной применением неясной и двусмысленной терминологии.
Термин «антропология» использовался для обозначения столь многих разных видов деятельности — измерения черепов, выкапывания из земли глиняных черепков, наблюдения за церемониями, изучения кланов, психоаналитического изучения аборигенов, психоаналитического изучения целых цивилизаций, прослеживания истории искусств и ремесел — что теперь его нельзя ограничить особой и своеобразной задачей истолкования культурного процесса и только его одного. «Социальная антропология» практически неотличима от «социологии». Что же такое наука о культуре, как не культурология? С введением этого термина даже для самого неискушенного ума становится ясным, что экстрасоматический континуум символически порожденных событий — вовсе не то же самое, что какой-либо класс реакций человеческого организма, рассматриваемого индивидуально или коллективно; что взаимодействие культурных элементов — не то же самое, что реакции или взаимодействие человеческих организмов. Может показаться, что мы преувеличиваем, заявляя, что смена терминологии может произвести и произведет глубокие изменения в мышлении или в точке зрения на предмет. Однако, как указал Пуанкаре, пока не провели различия между «жаром» и «температурой», невозможно было эффективно размышлять о термальных явлениях. «Истинным первооткрывателем, — говорит Пуанкаре, — стал не тот трудяга, который терпеливо строил некоторые из этих комбинаций, а тот, кто выявил их отношения... Изобретение нового слова часто необходимо для выявления отношения, и это слово будет творческим. Таково, конечно, значение слова «культурология»: оно выявляет связь между человеческим организмом, с одной стороны, и экстрасоматической традицией, какой является культура, — с другой. Оно носит творческий характер; оно утверждает и определяет новую науку. (С. 155-156)
Источник: Уайт Л. А. Наука о культуре // Антология исследований культуры. Т.1. – СПб., 1997. – С. 141-156.
Михаил Наумович Эпштейн (р. 1950 г.) – философ, культуролог, литературовед, эссеист. В 1972 г. закончил филологический факультет МГУ, с 1978 г. – член Союза писателей. Печатался в научных и философских журналах. В 1980-е годы - основал и руководил междисциплинарными объединениями московской гуманитарной интеллигенции: «Клуб эссеистов», «Образ и мысль» и «Лаборатория современной культуры». С 1990 г. живет и работает в США В настоящее время является заслуженный профессором теории культуры и русской литературы университета Эмори (Атланта). Автор 17 книг и более 400 статей и эссе, переведенных на 14 иностранных языков. Статья «Говорить на языке всех культур» написана М.Эпштейном в 1990 году, в то время, когда отечественные интеллектуалы только еще начинали продумывать идею легитимизации культурологии на территории того пространства, которое носило название СССР. Работы М. Эпштейна следующие: «Парадоксы новизны. О литературном развитии ХIХ-ХХ веков» (1988), «Отцовство: метафизический древник» (2003), «Новое сектантство» (2005), «Слово и молчание: метафизика русской литературы» (2006), «Великая Совь» (2006) и др.