Дмитрий наркисович мамин-сибиряк (1852-1912)
Мы затрагивали большой вопрос о русском натурализме, который начисто обходит наше литературоведение. Коснемся его в связи с писателями, могущими считаться в собственном смысле натуралистами.
Мамин называл себя «золаистом», в некрологах писали о нем как о последователе Золя, и он действительно во многом был «натуралистом», и «натурализм» причудливо уживался у него с реализмом.
Автор романов «Приваловские миллионы» (1883), «Горное гнездо» (1884), «Золото» (1892), «Хлеб» (1895) – выдающийся русский прозаик, сумевший на особом уральском бытовом материале раскрыть важные процессы русской общественной жизни, упрочения буржуазных отношений, обострения межсословных противоречий, перестройку сознания людей в условиях золотой лихорадки.
«Натурализм», основанный на непосредственном наблюдении, особенно выступает в малых прозаических жанрах, очерках, рассказах. Можно даже сказать, что очерки и рассказы больше присущи таланту Мамина. Они образовывали у него циклы: «Уральские рассказы», «Сибирские рассказы». Романы у Мамина более спорные, и они не только подготавливались очерками и рассказами, но и целиком как бы складывались на очерковой основе. Их части обычно скреплены были внешним образом: в основе характеристик типов лежит не фантазия, а дагерротип с натуры. И событийный ряд в романах строится из житейских случаев, происходящих с отдельными лицами. В начале своего творчества писатель довольно робко давал своим «малым» произведениям жанровые определения: «Монолог», «Из охотничьих рассказов», «Психологический этюд», «Летние эскизы», «Из осенних мотивов», «Из рассказов о погибших детях», «Из рассказов о жизни сибирских беглых», «Из старообрядческих мотивов». Чаще его очерки напоминали достоверные записи фактов, собранных во время путешествий по Уралу, или записей преданий, живущих из поколения в поколение, услышанных им из уст людей, которых эти предания так или иначе касались. В очерках было много исторических и этнографических сведений об Урале, об истории посессионных рабочих или беглых, случайных людей, полученных автором из различных, в том числе и архивных, источников. В основе очерков всегда лежит случай необычный, нередко криминальный (ограбление, убийство): неожиданные открытия месторождений золота, побег с каторги, жестокое столкновение рабочего люда с заводской администрацией, властью («На шихане», «Лётные», «Говорок», «Оборотень»). И в конце жизни блеснул талант Мамина-Сибиряка-рассказчика, мастера чудесных сказок для детей («Зимовье на Студеной», «Серая шейка», «Аленушкины сказки»). Последние он сам считал любимым своим детищем.
Меньше удавались Мамину-Сибиряку сюжеты о людях высокой, интеллигентной духовности, передовых стремлений. Он знал их гораздо хуже, чем рабочий люд, да на Урале и не было сильного разночинного сословия. Мамин писал об «идеалистах» по слухам, случайным впечатлениям: «Первые студенты», «В худых душах», «Поправка доктора Осокина», «Мумма». Жизнь корежит святые души, гасит светлые начинания: «Братья Гордеевы», автобиографический роман «Черты из жизни Пепко».
Лучше получались сюжеты о «кровопийцах» и «голодных». Мамин знал, что эпоха Петра I, выдвинувшая Демидовых, Строгановых, давно миновала. Теперь народилось поколение толстосумов, ничего не понимающих в производстве, поистине «лишних людей». Колоритно обрисован в «Приваловских миллионах» быт, нравы хищников, имеющих дело с тысячами рабочих, расстановка сил управленческого аппарата, новая субординация среди приобретателей, новые повадки. Сергей Привалов, наследник несметного богатства, не любит заводского дела, считает его противоестественным и себя к нему неприспособленным. Разгорается его борьба со всесильными опекунами Шатровских заводов. Возбуждено женское сословие вокруг богатого жениха. Привалов достаточно образован, чтобы разобраться в кознях Ляховского и Половодова, проматывающих его капиталы. Симпатизирует он одной Наде Бахаревой, в которой не встречает ответного чувства. Она из патриархальной семьи. Ее отец, тоже богатый заводчик, мечтал об объединении капиталов Приваловых и Бахаревых. Он проклинает дочь за то, что та родила от Лоскутова вне брака; Максим Лоскутов слыл на заводе «философом», одним из немногих, с кем Сергей Привалов мог делиться своими утопическими программами – оплатить свой «долг» перед рабочими. На беду Лоскутов оказался счастливым соперником Сергея Привалова; Надя была влюблена в Лоскутова. Развал начался в семейной жизни Приваловых. Зося Ляховская, сестра одного из опекунов Сергея, на которой его ловко женили, оказалась глубоко чуждым ему человеком, тиранкой. Рушатся все планы Привалова: вести дела завода самому, а прибыль делить между рабочими. Не получилось и с мельницей – делом, задуманным Лоскутовым, чтобы отвратить рабочих от заводской каторги и повернуть к здоровому сельскому труду. Лоскутов умирает. Мизерным оказывается и проект Нади открыть бесплатную школу и домашнюю лечебницу. У романа идиллическая концовка: старик Бахарев чудом разбогател, Ляховского хватил удар, Половодов застрелился, а получивший развод Привалов женится на Наде. Старик Бахарев, не доверяя практичности Привалова, обещает оставить весь капитал будущему внуку, который должен родиться у Сергея и Нади: «если разлетелись дымом приваловские миллионы, то он не даст погибнуть крепкому приваловскому роду».
В «Горном гнезде» продолжается мотив вырождения уральских промышленников. Устраняется филантропическая тема «долга», искупления грехов перед рабочими. Здесь на первом плане «гнездо» – не средоточие благородного рода, а гнездо стервятников, поедающих друг друга. Более ярко выступает рабочая масса, полное отчуждение ее от хозяина Лаптева, по своей бездуховности совершенно неспособного руководить производством. Как заезжий гастролер, он появляется на своих Кукарских заводах в килтах, т.е. клетчатой шотландской юбочке, а управляющий устраивает ему спектакль с попойками и развратом. Народ же ждал «самого» с хлебом и солью, заготовил жалобу на управителей. Но все пошло прахом.
С большой симпатией писатель изображает народ, занятый в цехах, в тяжком труде. Тут были великие мастера своего дела: Гаврила и Вавила, вертевшие, как игрушкой, раскаленной полосой весом в несколько пудов; мастер Спиридон, который у обжимочного молота подбрасывал крицу, сыпавшую дождем горевших искр, как бабы катают хлебы.
Сюжетно более остро построен роман «Золото». Рабочая масса тоже развращена: тут рабочие – сами золотоискатели. Расхищается Кедровская дача, которая открывается для разработок каждому, кто внесет необходимую сумму. Здесь уж никаких человеческих отношений быть не может: люди охвачены ажиотажем обогащения. В самом народе выделяется верхушка богатеев-авантюристов, карабкающихся в отчаянной гонке по головам ближних, к быстрому достатку. Трагедиями, разорениями, убийствами, развалом семьи и родственных связей кончается каждая из сатанинских историй, рассказанных в романе. Все больше и больше романы Мамина-Сибиряка – сцепление кошмарных эпизодов, натуралистических зарисовок промывания золота, всех способов прокормить народ, который Мамин хорошо знал на практике как истинный уральский землепроходец. Натурализм был сильной стороной его творчества – он придавал достоверность самым кошмарным историям. Как только Мамин-Сибиряк начинал прибегать к аллегориям, утопическим построениям, так падал его талант.
В конце жизни он написал ряд романов: «Весенние грозы» (1893), «Ранние всходы» (1895), «Без названия» (1894). Последний из них – социально-утопический роман, роман-трактат, роман-притча. В нем проводится мысль, согласно которой возможно достижение братства между хозяевами и рабочими, если капиталисты не будут руководствоваться одной жаждой наживы. Впрочем, не будем осуждать Мамина-Сибиряка и в этом случае: почему такой трезвый реалист прибегал к социальной утопии. Мы являемся свидетелями, как «поумнел» капитализм во всем мире: многое уступил массам, чтобы самому выжить. Идеи социализма не оправдались. Более высокого производства не создали, народа не накормили, но капитализм сильно напугали.