О чем же на самом деле это стихотворение? Каково движение лирического сюжета и развитие поэтического замысла автора?

В первой строфе - завязка действия: встреча влюбленных, первый «шепот», еще «робкое» дыханье и т.д. И в природе тоже лишь таинственное преддверие ночи, когда луна уже светит ярко и, отражаясь в ручье, окрашивает его воды в «серебро» (вспомним аналогичный образ в стихотворении «уснуло озеро…»), а соловей еще только пробует голос, пуская свои первые «трели». Природа здесь живет своей - параллельной, отделенной от человека - жизнью, и лишь образ «сонного ручья» сближает мир природы и человека.

Во второй строфе ночь уже вступает в свои права («свет ночной, ночные тени…»), и если раньше мы только слышали звуки (шепот, дыханье, трели), то теперь глаз как бы «привыкает» к темноте, и мы видим и «ночные тени», отбрасываемые деревьями и кустами в лунном свете, и «ряд волшебных изменений милого лица». Природа во второй строфе уже «приблизилась» к человеку вплотную, стала неотделима от него: нечетким, многозначным становится само слово «тени» рядом с образом «милого лица», может быть, «волшебные измененья» - это те же тени листьев на лице, а может быть, это «тени» чувств, сомнений, переживаний, испытываемых людьми? И не легкий ночной ветерок их колеблет, а волшебство любви пробуждает и человека, и природу, изменяя лик всего живого?

И, наконец, третья, кульминационная, строфа этого небольшого стихотворения завершает «сюжет», доведя движение лирической эмоции до ее высшей точки, когда сливаются воедино восторг любви и горечь неизбежного расставания (ведь уже «заря, заря!»), когда «и лобзания, и слезы» равно несут в себе и счастье, и печаль! Здесь также - в еще большей степени, чем раньше, - происходит взаимопроникновение, соединение двух миров - природы и человека. Художественно это достигается опять-таки возможностью многозначного прочтения и интерпретации едва ли не каждого слова и образа.

Каковы эти интерпретации? «В дымных тучках пурпур розы» - это, конечно же, образ наступающего утра, восходящего солнца, окрашивающего горизонт пурпурным, ярко-красным цветом. В последней строке поэт сам подтверждает именно такое понимание метафоры: «И заря, заря!..». Но, как мы уже неоднократно убеждались, образ розы в русской поэзии традиционно ассоциируется с девушкой, и в данном контексте «пурпур розы» может быть понят и как метафора румянца на раскрасневшемся от «лобзаний» «милом лице». Такую же двойную роль играет и эпитет «в дымных тучках», «добавляющий» в этот ассоциативный ряд еще и образ пламени, пожара любви. Так же многозначно может быть «расшифрован» и «отблеск янтаря». С одной стороны, это переход красного цвета в желтый, янтарный - по мере того, как солнце поднимается над горизонтом. В то же время «янтарь» - это традиционно капли слез, и как бы в подтверждение такого понимания в следующей строке появляется само слово «слезы»: «и лобзания, и слезы».

В процессе анализа следует обязательно отметить «противоречие» между полным отсутствием глаголов (что и является общеизвестной отличительной чертой этого знаменитого стихотворения) и динамичностью, эмоциональной напряженностью стиха. Принято считать (и обычно так и бывает), что именно глаголы придают динамизм любому, не только поэтическому тексту, что без глаголов нет действия, нет движения. Но если предложить детям вчитаться в текст под этим углом зрения, то окажется, что стихотворение наполнено движением! Это движение времени от вечера к «заре», и это развитие лирического сюжета от «робкого дыханья» к страстным «лобзаньям». Соответственно это и изменение ритмического рисунка стиха: от спокойного, «тихого» повествования в первой строфе - до взволнованного, «задыхающегося» ритма в последней.

Попробуем вместе с учащимися разрешить эту проблемную ситуацию и ответить на вопрос: почему при полном отсутствии глаголов стихотворение не кажется статичным? Как, какими художественными средствами достигается этот эффект все нарастающего напряжения, движения во времени и в поэтическом пространстве?

Прежде всего это стихотворение, если внимательно его прочитать, буквально пронизано антитезами. Свет и тень, ночь и заря, робость и страсть, лобзания и слезы, счастье любви и печаль расставания - вот те «полюса», которые определяют лирическую энергию стиха.

Еще один прием - сочетание множества различного рода повторов. Учащиеся легко их обнаружат. Во-первых, это повтор на протяжении всего текста одной и той же синтаксической конструкции - назывного предложения. При этом несколько предложений разделяются не точками, а запятыми, и таким образом все стихотворение - это одно, на одном дыхании, а значит, быстро прочитанное сложносочиненное предложение! Той же художественной цели - усилению динамизма, эмоционального воздействия стиха - служат и повторы отдельных слов. Причем от начала к концу «степень» повторяемости возрастает вместе с эмоциональным напряжением: если во второй строфе это повторение двойное («свет ночной, ночные тени, тени без конца»), то в третьей эмоциональное напряжение доводится до предела тройным повтором союза «и», «дополненным» еще и повторением слова «заря» («и заря, заря!»). И наконец, это звукопись - аллитерации и ассонансы, повторы одних и тех же гласных и согласных звуков, как бы аккомпанирующих происходящему: «р» и «л», передающие журчанье быстрого ручья, трудно произносимое тройное «р» в сочетании «пурпур розы», «отражающее» затрудненное, взволнованное дыхание влюбленных, спешащих насладиться последними минутами встречи.

Динамизм стиху придает и его неповторимый ритм, сама его музыка - сочетание четырехстопного хорея с совсем коротким и «быстрым» трехсложным.

Таким образом, анализ художественной формы стихотворения на всех ее уровнях позволяет выявить тончайшие нюансы смысла, проникнуть в художественный мир поэта, всю жизнь искавшего Красоту и находившего ее в гармоническом слиянии человеческого и природного мира.

Предложенный нами принцип анализа позволяет рассмотреть стихотворение «Шепот, робкое дыханье…» в широком и, может быть, несколько неожиданном контексте- в сопоставлении с художественным миром классической восточной поэзии.

На наш взгляд, основанием для этого служит прежде всего соединение в одном поэтическом тексте образов соловья и розы, как бы кольцом, в первой и последней строфе, «обрамляющих» стихотворение Фета. Ведь любому, кто хоть однажды держал в руках сборник лирических стихотворений любого восточного классика, известно, что «соловей и роза» - это наиболее распространенный в восточной поэзии образ - метафора любви и творчества во имя любви.

«Соловей, лишенный розы, умолкает, не поет…// Навои с тобой в разлуке птицей безголосой был», - читаем у узбекского классика Навои.

«Что мне пышных роз цветенье? Я безумный соловей,// - Верен я прекрасной розе, той, в которую влюблен», - пишет персидский поэт Джами.

«Соловей зари рассветной, пой над розой безответной!// В дальних чащах отзовется голос твой, и свист, и гром», - это строки великого Хафиза.

Казалось бы, что может быть общего между Востоком - и «певцом русской природы» Фетом? Не «натяжка» ли это, не искусственное ли сближение?

Да, конечно, «трели соловья» можно услышать и в российском саду. И розы, как известно, цветут не только на Востоке. Но когда оба эти образа, сами по себе нейтральные, «встречаются», «перекликаются» в одном тексте, да еще в стихотворении о любви, тогда ассоциации с восточной поэзией, думается, оправданны.

И не только роза и соловей пришли в стихотворение «Шепот, робкое дыханье…» из восточной поэзии, но, может быть, ею же в какой-то степени подсказана и ассоциативно возникающая метафора «пожара любви», «пламени» всесжигающей страсти («В дымных тучках пурпур розы»), о которой уже говорилось. «Я странником пустился в путь, чтоб жар любви во мне иссяк,// Но пламя все сильней вздувал не то, что путь, а каждый шаг», - читаем у Навои; «Уходит злая, кого люблю я, мне оставляя одно пыланье.// И полыхаю я, словно пламень, и к тучам в дымке мой стон уходит», - у Саади.

Правомерными такие ассоциации делает сама творческая биография Фета. Мало кто знает, - а это в данном случае очень важно, - что Фет любил и знал восточную классику. Почти одновременно со стихотворением «Шепот, робкое дыханье…» он пишет цикл «Подражания восточному», в который вошло оригинальное стихотворение «Соловей и роза». Через много лет, в 1891 г. он снова возвращается к тому же мотиву в стихотворении «За горами, песками, морями…».

Более того, он перевел на русский язык целый цикл лирических стихотворений персидского классика Хафиза. Перевел настолько точно, проникнув в образную специфику, в национальную неповторимость поэтики, что один из его переводов до сих пор печатается не только в числе его собственных стихов, но и в сборниках произведений самого Хафиза!

Примечательно, что именно этот - наиболее близкий к оригиналу - перевод в то же время в каких-то своих деталях соотносится со стихотворением «Шепот, робкое дыханье…», написанным десятилетием раньше:

В царство розы и вина - приди!

В эту рощу, в царство сна- приди!

Утиши ты песнь тоски моей:

Камням эта песнь слышна! - Приди!

Кротко слез моих уйми ручей,

Ими грудь моя полна, - приди!