Глава 4. культура и идеология

Анализ понятия идеологии, сопоставление идеологии и культуры по-своему не менее важно, чем разговор о творчестве и религии в контексте культуры. Одна­ко смысл обращения к идеологии состоит на этот раз вовсе не в том, что идеоло­гия имеет решающее влияние на культуру или сущностную связь с ней. Феномен идеологии в корне отличен от культуры. Более того, от идеологии всегда исходи­ла, исходит и будет исходить опасность для того, что несет в себе культура. Но именно поэтому культуру и идеологию необходимо размежевать. Их сближение и отождествление, неспособность противостоять идеологии дорого обходились культуре, особенно в нашей стране. Иначе говоря, проблема идеологии в высшей степени актуальна для понимания не столько того, что есть культура, сколько того, чем она не является и не должна быть.

Понятию идеологии в России повезло не больше, чем религии. Еще не­сколько лет назад разговор об идеологии на научной почве был совершенно не­возможен. О ней рассуждал идеолог и рассуждал идеологически, т.е. с искажени­ем фактов, с подгонкой концепций под интересы злобы дня. Из того существенно­го, что принципиально оставалось непроясненным в феномене идеологии, можно указать на неразличение собственно идеологии от идеи, идейности, идейной борь­бы. Но как раз такого рода различением совершенно необходимо предварять вся­кий анализ того, что из себя представляет идеология. Конечно же, она может вклю­чать в себя идейность и борьбу идей, как, скажем, возможны они в рамках науки и философии. В них идейная борьба может достигать накала, вполне реальна резкость и непримиримость позиций. Но борьба идей лишь тогда остается в пре­делах философии или науки (и шире — культуры), когда это будет борьба за исти­ну. Вот к этой борьбе за истину идеология вполне равнодушна. Не то чтобы она стремится всегда и во что бы то ни стало преследовать истину. Истина как тако­вая идеологию не вдохновляет, она вращается вокруг совсем другого центра. И центр этот совсем чужд культуре.

Если культура ориентирована на достижение истины, добра и красоты, если они регулируют ее развитие, служат мерилом при ее оценке, то идеблогией дви­жет воля к власти. Истина, добро и красота идеологией безоговорочно не отверга­ются, но она готова принять их только на служебных ролях, как подспорье для достижения своих целей. Предположим, феномен эксплуатации и классовой борь­бы — несомненная истина общественного развития XIX в. Ее охотно взяла на вооружение марксистская идеология. Но когда в XX в. классовая борьба стала затихать ввиду того, что интенсивно размывалась классовая однородность про­летариата, теряла свои родовые черты и эксплуатация буржуазией других слоев общества. Тогда марксистская идеология потеряла всякий интерес к истине, т.е. настоящему положению вещей. Она с необыкновенной легкостью пошла на об­ман и подтасовки.

Идеология, как было сказано, — это всегда и во всем воля к власти. Но осуществляет она себя не прямым насилием, а через убеждение, аргументацию, наглядными средствами. В своем наиболее чистом и простом виде идеология выступает как агитация и пропаганда. Но она может принимать внешние формы внутренне глубоко чуждых ей феноменов культуры: науки, философии, искусст­ва. Идеологию не всегда просто отличить от религии. Но и наука, и философия, и искусство, и религия для идеологии — это всегда средство, реквизит, используе­мые для чуждых им целей. Поэтому идеология, привлекая те же науку и искусст­во, может решать свои цели, достигать своего идеологического успеха, но для науки и искусства она всегда пагубна и разрушительна.

Трактовка идеологии как воли к власти предполагает, что ее носителями (субъектами) могут быть различные социальные общности (группы, слои, клас­сы). Поэтому конкретная идеология всегда осуществляет волю к власти вполне определенной общности людей. Эта общность может господствовать безраздель­но, может бороться за расширение своего господства, но может, будучи угнетен­ной, стремиться к господству. В нашей национальной традиции широко распрост­ранено убеждение в том, что угнетенный всегда прав. Отсюда склонность рас­сматривать идеологию социальной общности, стремящейся из угнетенного со­стояния к власти, как идеологию верную, противостоящую идеологии неистинной и лживой. Здесь не должно быть никаких двусмысленностей. В своем целом лю­бая идеология всегда ложна. Она может содержать какой-то момент истины, иногда достаточно существенный. Но истина в идеологии играет подчиненную роль. Иде­ология выражает собой интересы определенного слоя, не общества, а его более или менее крупной части. Вольно или невольно она стремится подчинить целое — части, общее — частному.

Идеология дает смыслы и ставит цели широким общественным движени­ям, формирует убежденность в необходимости тяжелой борьбы. В конечном сче­те она требует индивидуального бескорыстия и жертвенности, всего того, для чего необходим энтузиазм. Но если идеология одновременно является формой лож­ного сознания, то с железной необходимостью она ведет не только к обману и манипулированию избранным меньшинством широкими массами приверженцев идеологии, но и требует известной доли самообмана и самоослепления. Его це­ликом не смогли избегнуть даже самые расчетливые и циничные идеологи.

Несмотря на всю чуждость и враждебность культуре, ее возникновение и существование опирается на культуру. Идеология не способна к саморазвитию, она обязательно питается ресурсами культуры. По отношению к культуре идеоло­гия всегда вторична. Как и в чем проявляется эта вторичность?

Весь парадокс состоит в том, что культура и идеология глубоко чужды друг другу, они проистекают из совсем разных источников. Источник культуры — твор­чество. Строго говоря, творить в чьих-то интересах нельзя. Постольку, поскольку акт творчества состоит в воплощении человеком своего внутреннего мира, своей души, ему первоначально предстоят некие смутные образы, которые становятся произведением искусства, превращаются в научный или философский текст, ду­шевные движения, реализующиеся в нравственном поступке, и т.д. При этом тво­рить нечто изначально ясное, обдуманное, заранее сконструированное нельзя. В процессе творчества в человеке нечто впервые оформляется и высветляется, выходя из душевных глубин. В том, что творец создает, он до конца не волен. В известном смысле создаваемое такая же неожиданность для творца, как и для тех, кто является его читателями, слушателями, зрителями. Известно, например, что А.С. Пушкин был очень поражен тем, как Татьяна повела себя с Онегиным. Об этом он говорит в своем письме в шуточном тоне. Однако речь идет об очень серьезных вещах. В частности, о том, что автор не властен по своему произволу создавать произведение. Творя, он подчиняется чему-то более значимому, чем его авторская воля, отсюда новизна и непредсказуемость в творчестве, создание доселе не бывшего. В творчестве тем самым преодолевается замкнутость мира, реализуются скрытые от самого творца потенции.

Идеология создается совсем по-другому. В ней обязательны расчет, польза, корысть. Идеолог знает, чего он хочет. Иными словами, он держится за уже суще­ствующее, состоявшееся, стремясь увековечить уже сложившееся и когда-то най­денное. Скажем, есть класс или социальная группа со своими сферами влияния, интересами, коллективными представлениями, ценностями, идеалами, вожделе­ниями, своей моделью поведения. Идеология должна все это отстоять и обосно­вать, утвердить в качестве истины, добра и красоты. Идеология — это задача с уже заранее известным результатом. Для нее важны не поиски целей и результа­тов, а средства их осуществления. Очень часто идеологический текст по всем внешним признакам неотличим от принадлежащего культуре философского, на­учного, литературного текста. Так, долгие десятилетия коммунистического режи­ма важнейшим произведением марксистской философии считалась работа Лени­на "Материализм и эмпириокритицизм". Название у нее вполне философское, терминологический аппарат также носит традиционно философский характер, разбирается в ней вполне философская проблема соотношения материи и созна­ния, объекта и субъекта. И тем не менее "Материализм и эмпириокритицизм" ни­какого отношения к философии не имеет. Реально никакой философской цели Ленин перед собой не ставил, ни к какому философскому результату не стремил­ся. Для него очевидными и незыблемыми были две вещи. Во-первых, первич­ность материи по отношению к сознанию. И во-вторых, соответствие материали­стической доктрины интересам классовой борьбы пролетариата и стремящейся его возглавить большевистской партии. Поэтому ничего нового в своей работе Ленин не искал и не открывал. Он обосновал ту точку зрения, на которой давно стоял, искал и, как ему казалось, находил аргументы в пользу своей позиции и ниспровержения враждебных ему точек зрения. В себе и для себя открывать Ле­нину было нечего, ему и так все заранее было ясно. Ясное для себя он пытался сделать таким же ясным для других. Задача эта не творческая, а в лучшем слу­чае популяризаторская.

Это совершенно очевидно и естественно, что среди крупных идеологов не было и не могло быть по-настоящему творчески одаренных личностей. Они, как правило, отличные популяризаторы и пропагандисты с незыблемо устойчивым и глубоко консервативным мировоззрением. Как это ни покажется странным, но иде­ология, провозглашающая в своих доктринах ниспровержение всего существую­щего порядка, не менее консервативна идеологии, пытающейся соответствую­щий порядок увековечить. Консервативной ее делает главное — нежелание и не­способность непредвзято, а в конечном итоге творчески отнестись к самой себе. Это делает идеологию внутренне беспомощной. Свою беспомощность она скры­вает, постоянно находя и изобретая внешнего врага.

Идеология — всегда борьба с кем-то или с чем-то. У нее обязательно есть противник, которого нужно сокрушить. Очень часто для идеологии все средства хороши, если речь идет о победе над противником. Подтасовки, придирки к мел­ким ошибкам, их раздувание, нежелание понять противника, встать на его точку зрения, нетерпимость, язвительность — все это найдется практически в любой идеологической работе. Идеологи действительно нередко умеют обнаружить сла­бые места в работе противников. Но им хронически не дается позитивное разви­тие собственной доктрины. Это совершенно не случайно, что в работе идеологи­ческого характера преобладает и господствует полемика. Для развернутого и строй­ного изложения собственной доктрины неизменно недостает места и времени. Очень показательна в этом отношении работа крупнейшего марксистского идео­лога Ф. Энгельса "Анти-Дюринг". В течение почти столетия "Анти-Дюринг" был азбукой марксизма. В нем находили ответы на все вопросы: политические, эконо­мические, философские. Другой более целостной работы в марксизме так и не появилось. И вот что характерно: "Анти-Дюринг" написан в ниспровержение и по­срамление третьестепенного немецкого мыслителя, действительно высказывав­шего массу поверхностного, недодуманного и даже нелепого. Объемная книга блестящего по-своему полемиста Энгельса представляет собой своего рода выс­трел из огромной пушки по воробью. "Очень естественно, что свое марксистское учение идеолог Энгельс только и смог изложить от обратного", через ниспровер­жение противника. Нет борьбы и врага — нет и вдохновения. Свою неполемичес­кую работу Энгельс написать так не сумел, хотя над "Диалектикой природы" он работал многие годы. Думаю, ему не хватало борьбы и противника. Но через борьбу и победу над противником рождается только очередная идеология, а не филосо­фия и культура. Творцу культуры нужен собеседник, а не враг, диалог, а не борь­ба: как раз то, чего не нужно было Энгельсу и другим идеологам.

При всем несовпадении идеологии и культуры, их чуждости друг другу меж­ду ними возможно "мирное сосуществование", более того, оно необходимо. Ведь феномен идеологии, несмотря на все его изъяны и негативные стороны, неустра­ним. Он возникает и воспроизводится не по чьему-то капризу, злой воле или исто­рической случайности. Постольку, поскольку любое общество в обозримой исто­рической перспективе будет социально дифференцировано, т.е. включать в себя различные социальные группы, чьи интересы не совпадают и противоречат друг другу, с необходимостью эти интересы будут оформляться в идеологические док­трины и лозунги. И проблема состоит в том, чтобы исключить экспансию идеоло­гии в сферу культуры. Это становится возможным в ситуации плюрализма идео­логий.

Идеологический плюрализм предполагает не просто наличие в обществе множества идеологий. Более важно, чтобы каждая из них отказалась от претен­зий на господство над другими идеологиями в качестве единственно верного уче­ния. Сохраняющаяся множественность идеологий и в не меньшей степени отсут­ствие у каждой из них стремления вытеснить все другие идеологии, характерна для стран с устойчивой демократической традицией. Напротив, господство идео­логии, претендующей на роль единственно верного учения, присуще странам с тоталитарным строем. В странах идеологического плюрализма у самых широких слоев населения формируется скептическое отношение к идеологии. К идеологии относятся терпимо, т.к. она неизбежна, но не верят ей на слово. Здесь идеология воспринимается наподобие рекламы. Всем заведомо известно, что за рекламой стоит стремление к прибыли, поэтому она преувеличивает достоинства товара и умалчивает о его недостатках. Вместе с тем какую-то информацию реклама дает, помогая ориентироваться в потоке товаров. Сходство восприятия идеологии с реакцией на рекламу в том, что в ней видят тот же "товар", который нужно выгод­но продать. И реклама, и идеология утилитарны, отражают не столько истину, сколько полезное их создателям. Там же, где идеология достигает тотального гос­подства, где она единственно верное учение, происходит процесс ассимиляции культуры идеологией. Философия, наука, искусство, образование начинают слу­жить идеологии. Они рассматриваются прежде всего как средства идеологичес­кой работы. В результате культура выхолащивается и вырождается. Творческий импульс в культуре становится невозможным, а значит, становится невозможной она сама.