Конкретное и абстрактное

Теперь мы постараемся дополнить предложенное выше многоаспектное описание механизмов, действующих в рамках метасемемических преобразований, и рассмотрим три больших класса слов: имена собственные, конкретные и абстрактные имена *. Мы не будем здесь подробно останавливаться на категории имени собственного, поскольку она явным образом антропоцентрична: «солнце» — имя нарицательное, но ему соответствует один-единственный объект, в то время как Grec 'грек' — имя собственное ** — обозначает очень большое количество индивидов. Для нас существенным является скорее разделение имен на конкретные и абстрактные. Конкретная лексика всецело дескриптивна, она навешивает «ярлыки» на объекты нашего восприятия: солнце, Средиземное море, Поль Валери, куница... Абстрактная лексика включает понятия, предназначенные для описания этих объектов: белый, теплый, превосходный, острие... Мы не беремся здесь строго описывать это различие во всем его объеме и ограничимся лишь констатацией того, что оно фундаментально. Создается, в частности, впечатление, что конкретная лексика состоит в основном из имен существительных, тогда как слова с абстрактным значением, выражающие модальные характеристики окружающих объектов, явлений, чаще бывают прилагательными (слово patience 'терпение' образовано от прилагательного patient 'терпеливый', а не наоборот).

Идеальное толкование слов с конкретным значением в идеальном словаре должно было бы сводиться к бесконечному перечню наших знаний о референте (называемой вещи). Эти слова, по выражению Э. Морена [1], образуют наш «карманный» космос (cosmos de poche), через них эмпирический мир получает отражение в нашем сознании. Абстрактные же слова имеют отношение только к понятиям. Посредством этих слов выражается наше естественное стремление к анализу окружающей действительности. Их толкования могут сводиться к короткой

* Под именами имеются в виду как имена существительные, так и имена прилагательные. — Прим. перев.

** Во французской грамматике существительные, указывающие на национальную принадлежность лица, рассматриваются как имена собственные (см., например, Grevisse 1959, с. 222). — Прим. перев.

последовательности слов, последовательности неизменяемой и окончательной.

Можно видеть, что это различие несет на себе отпечаток двух типов декомпозиции, которые мы теперь свяжем со схемой Пиаже (ассимиляция/аккомодация), и получим, таким образом, новый вариант треугольника Огдена — Ричардса:

Рис. 10

Пиаже называет ассимиляцией процесс соотнесения схем, имеющихся в нашем сознании, с реальной действительностью: абстрактные понятия являются именно такими схемами. Под аккомодацией Пиаже понимает процесс, посредством которого мы преобразуем наши схемы под действием воспринятого нами опыта: абстрактные слова выступают в качестве языковых эквивалентов воспринятых явлений.

В идеале можно себе представить двунаправленное взаимодействие двух названных лексических категорий. С одной стороны, описательные, или конкретные, слова, которые, вообще говоря, и являются собственными именами в узком значении этого термина (например, солнце), группируются во все более и более обширные классы, каждый из которых имеет свое наименование. Слово «растительный» можно рассматривать как результат процесса постепенного абстрагирования, исходным пунктом которого будет все наблюдаемое многообразие растений. На каждой следующей ступени теряется частица конкретного смысла, а взамен появляется абстрактное понятие, которое при случае может функционировать независимо от разбиения слов на классы (ср. функцию французских слов aérien 'воздушный', terrestre 'земной', aquatique 'водный' в классификации живых существ). С другой стороны, «слова-анализаторы» (les mots-décrets), моносемиче-

ские лексемы (например, lourd 'тяжелый') образуют все более и более сложные единства, и в процессе конкретизации они мало-помалу сближаются с эмпирическими единицами (создавая тем самым что-то вроде «реконструкции» реального мира). В результате «промежуточные» слова этих двунаправленных, одновременно эндоцентрических и экзоцентрических, рядов могут рассматриваться с обеих точек зрения. Именно поэтому мы рассматривали дерево одновременно и как эмпирическую конъюнкцию всех его частей (листья, корни, ствол), и как мыслительную дизъюнкцию (береза, липа, лиственница).

Теперь мы можем приступить к описанию различных видов метасемем с точки зрения используемой в них базовой операции сокращения или добавления.

1. СИНЕКДОХА*

1.1. Начнем наше описание с синекдохи и антономазии, но не в полном их объеме: речь пойдет только о той их разновидности, в которой осуществляется переход от частного к общему, от части к целому, от меньшего к большему, от вида к роду. Отметим сразу же расплывчатость всех этих понятий. В действительности, как мы уже говорили выше, «деревья» и «пирамиды», имплицитно используемые при декомпозиции и реконструкции семем, не обязательно отражают научное представление о мире. Нас в принципе устроила бы и таксономия на уровне первобытного сознания. Именно это позволяет рассматривать антономазию (и здесь мы следуем традиции) как обыкновенную разновидность синекдохи, поскольку отношение между Цицероном и множеством ораторов в принципе сводимо к отношению между видом и родом⁸ [1]. Мы можем ограничиться критерием античных риторов: большее вместо меньшего. По правде говоря, в произвольно выбранном литературном тексте вряд ли найдется много явных примеров обобщающей синекдохи (оС) (synécdoque généralisante). В «Тропах» Дю Марсе приводится практически только один общеизвестный пример: «Людей называют mortels 'простые смертные',

* См. общую табл., С. 1.1 и С. 1.2.

⁸ Разумеется, если строго подходить к этому вопросу, Цицерон, будучи индивидом, видом не является. См.: Lаlande 1962. Но наше понимание «вида» отличается от принятого у схоластов употребления этого термина.

но это слово с таким же успехом применимо и к животным, которые — как и мы — смертны». Вот более яркий пример, заимствованный у Р. Кено:

II reprit son chemin et, songeusement quant à la tête, d'un pas net quant aux pieds, il termina sans bavures son itinéraire. Des radis l'attendaient, et le chat qui miaula espérant des sardines, et Amélie qui craignait une combustion trop accentuée du fricot. Le maître de maison grignote les végétaux, caresse l'animal et répond à l'être humain qui lui demande comment sont les nouvelles aujourd'hui: — Pas fameuses.

'Он продолжил свой путь: голова была занята мыслями, ноги четко вышагивали по дороге, и свой маршрут он закончил без происшествий. Дома его ожидал редис, и кот, который мяукнул в надежде получить сардину, и Амели, испытывающая законное чувство беспокойства по поводу подгоревшего рагу. Хозяин дома с хрустом жует овощ, гладит животное и на вопрос представителя человеческого рода о том, как нынче обстоят дела, отвечает: — Так себе'.

Этого примера, по-видимому, достаточно для иллюстрации частичного сокращения сем, приводящего к расширению значения слова, то есть придающего ему более «общий» характер. Несмотря на то что мы оставили в стороне вопрос об экспрессивных возможностях фигур, легко видеть, что обобщающая синекдоха придает речи более абстрактный, «философский» характер, который в этой натуралистической пародии очевидным образом выделяется на фоне конкретики контекста.

Если этот процесс зайдет слишком далеко, каждое слово придется заменить на truc или machin, 'штука, вещь' или вообще образовать фигуру (которую в данном случае следовало бы назвать «асемией») при помощи полного сокращения слова. Однако вспомним, что говорилось в разделе 1.2.4 об инварианте: фигуры, полученные путем полного сокращения, не имеют инварианта и не могут, следовательно, быть причислены ни к одной из четырех выделенных категорий фигур.

Наряду с приведенными выше примерами, где используется декомпозиция по типу ∑, встречаются также (хотя и значительно реже) примеры на тип ∏. Эти синекдохи

менее заметны: 'Мужчина взял сигарету и зажег ее' («мужчина» вместо «рука»). Нужно отметить, что именно синекдоха типа оС∏ является одной из тех, которые исключают возможность построения метафоры, и к этому вопросу мы еще вернемся в последующем изложении.

1.2. Сужающая синекдоха (сС) (synecdoque particularisante) или соответствующая ей антономазия, без сомнения, являются гораздо более распространенным видом метабол, особенно в романах. Кстати говоря, Р. Якобсон имел в виду именно эту категорию фигур, смешивающуюся в его концепции с метонимией, когда писал о предрасположенности «реалистических» школ к метонимии. Но повторим еще раз, нас интересует в данном случае только логическая структура образования синекдохи. Для нас, таким образом, несущественно, где именно встретился тот или иной пример синекдохи типа ∏, в арго ли (где вместо выражения faire l'amour 'заниматься любовью' используется выражение une partie de jambes en l'air), y Ж. Шеаде (...Qu'est-ce à dire de s'impatienter contre les chasubles? 'Что же говорить, что с «ризами» терпенья не хватает?') или в старых трактатах (знаменитое voile 'парус' вместо vaisseau 'корабль, судно').

Сужающие синекдохи типа 2 теоретически возможны, они, конечно же, существуют. Но мы их плохо «ощущаем», поскольку они вводят обозначения, о которых порой трудно сказать, относятся они к нулевой ступени или нет: можно ли считать фигурой, например, употребление слова «кинжал» там, где было бы достаточно сказать просто «оружие»? Можно ли усмотреть риторическую фигуру в том, что пастухов и пастушек в известной пьесе Дюфрени [1] зовут Филис, Сильвандр или Лизетт? Более яркий пример такого рода мы находим у Ж. Шеаде:

Dehors nuit zoulou

букв. 'А за окном зулусская ночь' (черный —> негр —> зулус). Во всяком случае, замечательно то, что синекдоха типг сС∑ также несовместима с метафорой: ниже мы еще вер немея к этому вопросу.