Культура повседневности

Культура повседневности, то есть область культуры, к которой можно отнести бытовые аспекты и образ жизни людей различных эпох, с 70‑80-х годов прошлого столетия является одной из наиболее популярных и динамично развивающихся направлений в современных культурологических исследованиях.

Культуролога повседневность интересует как способ существования человека в мире, как конкретное смыслообразование, как общечеловеческая ценность. В культуре повседневности, независимо от ее исторических и региональных особенностей, рассматриваются всеобщие субстанциональные и функциональные элементы – такие, как формы организации окружающего пространства, идеальные каноны поведения человека, его внешнего вида и т.д. Внимание к особенностям повседневного уровня бытия культуры превращает исследование культуры из абстрактного схемостроительства в подлинное изучение реальных механизмов и структур живой жизни во всей ее сложности и противоречивости, мелочах, нюансах и недоговоренности.

Фернан Бродель(Fernand Braudel, 1902-1985 гг.) ‑ французский историк, крупнейший авторитет в области экономической, политической и повседневной культуры Европы. Окончил Сорбонну (Парижский университет); с начала 20-х до середины 30-х гг. преподавал в лицеях в Алжире, с 1938 г. ‑ в «Практической школе высших исследований» в Париже. Находясь в немецком плену как солдат французской армии, в 1940-45 гг., Бродель по памяти (!) пишет книгу «Средиземноморье и средиземноморский мир в эпоху Филиппа II», которая ложится в основу его защищенной в 1947 г. диссертации и издается в 1949 г. Эта работа приносит ему признание в кругах историков и исследователей культуры. В 1949 г. Бродель становится профессором и заведующим кафедрой современной цивилизации в «Коллеж де Франс» и в 1956 г. – главным редактором французского исторического журнала «Анналы». В 1958 г. Бродель выпускает свою программную методологическую статью «История и социальные науки: время большой длительности», а в 1979 г. появляется капитальный трехтомный труд (начавший издаваться еще в 1967 г.) «Материальная цивилизация, экономика и капитализм (XV-XVIII вв.)». Именно в этой работе Бродель выделяет то, что он именует «структурами повседневности» ‑ демографические, агротехнические, производственные и потребительские условия материальной жизни, которые не меняются в течение длительного времени, исчисляемого столетиями, и составляют материальные условия существования человека в определенной географической и социальной среде. Согласно методу Броделя, уже на этой основе выделения «культуры повседневности» возможен плодотворный анализ экономических структур общества и возникающих на их основе социальных структур, а затем и интересующего его мира экономики современного капитализма. Кроме перечисленных выше работ Броделя, отметим, что последней его масштабной работой был фундаментальный но незавершенный труд «Самобытность Франции», два тома которой вышли в 1986 г. Раздел о «костюмах и моде» в Европе из работы Броделя «Материальная цивилизация, экономика и капитализм (XV-XVIII вв.)» репрезентирует одно из направлений, в котором могут разворачиваться исследования «культуры повседневности».

«Костюмы и мода»

Ключ к фрагменту: Bстория костюма и моды – один из срезов повседневной культуры, который позволяет заглянуть в мир далекого прошлого, отследить характер изменений в политической, экономической, социальной, духовной атмосфере европейской культуры на протяжении столетий/

История костюма менее анекдотична, чем это кажется. Она ставит много проблем: сырья, процесса изготовления, себестоимости, устойчивости культур, моды, социальной иерархии. Сколько угодно изменяясь, костюм повсюду упрямо свидетельствовал о социальных противоположностях. Законы против роскоши были, таким образом, следствием благоразумия правительств, но в еще большей степени – раздражения высших классов общества, когда те видели, что им подражают нувориши. Ни Генрих IV, ни его знать не могли смириться с тем, чтобы жены и дочери парижских буржуа одевались в шелка. Но никогда никто не мог ничего поделать со страстью продвинуться по общественной лестнице или с желанием носить одежду, которая на Западе была знаком малейшего такого продвижения. И правители никогда не препятствовали показной роскоши важных господ, необычайной пышности туалетов венецианских рожениц или же выставкам туалетов, поводом для которых в Неаполе служили похороны.

Так же обстояло дело и в более заурядном мире. В Рюмежи, фландрской деревне возле Валансьена, богатые крестьяне, записывает в 1689 г. в своем дневнике местный священник, жертвовали всем ради роскоши костюма: «Молодые люди в шляпах с золотым или серебряным галуном и соответствующих этому нарядах; девушки с прическами в фут высотой и в подобающих этим прическам туалетах». «С неслыханной наглостью посещают они каждое воскресенье кабачок». Но время идет, и тот же самый кюре сообщает нам: «Ежели исключить воскресные дни, когда они бывают в церкви или в кабаке, крестьяне [богатые и бедные] столь нечистоплотны, что вид девиц излечивает мужчин от похоти, и наоборот – вид мужчин отвращает от них девиц»… И это восстанавливает порядок вещей, вводя их в повседневные рамки. В июне 1680 г. мадам де Севинье, полувосхищенная, полувозмущенная, принимает «красивую арендаторшу из Бодега [в Бретани], одетую в платье из голландского сукна на подкладке из муара, с прорезными рукавами», которая, увы, должна была ей 8 тыс. ливров. Но это все же исключение, каким служат и крестьяне в брыжах на изображении праздника местного святого в немецкой деревне, относящемся к 1680 г. Обычно же все ходили босиком, а на самих городских рынках достаточно было одного взгляда, чтобы отличить буржуа от простолюдинов. <…> (C. 333)

«Европа, или безумие моды»

Ключ к фрагменту: Мода – явление неизвестное Европе вплоть до позднего средневековья, когда «ревнители благочестия» начинают отмечать изменения в стиле одежды как правящих классов, так и простолюдинов. В XV –XVI вв. появляется феномен национальной моды, костюм становится внешним выражением политических и классовых взглядов, а также появляются страны законодатели-моды.

<…> Правило покоя целиком сохраняло действенность, ибо вплоть до начала XII в. костюм преспокойно оставался в Европе таким же, каким он был во временена гало-римские: длинные хитоны до пят у женщин, до колен ‑ у мужчин. А в целом – столетия и столетия неподвижности. Когда происходило какое-нибудь изменение, вроде удлинения мужской одежды в XII в., оно подвергалось сильной критике. Ордерик Виталий (1075-1142 гг.) скорбел о безумствах моды в туалете его времени, совершенно, по его мнению, излишних. «Старый обычай почти полностью потрясен новыми выдумками», заявляет он. Утверждение сильно преувеличенное. Даже влияние крестовых походов было меньшим, чем это полагали: оно ввело в обиход шелка, роскошь мехов, но не изменило существенно формы костюма в XII ‑ XIII вв.

Великой переменой стало быстрое укорочение около 1350 г. Мужского одеяния – укорочение постыдное на взгляд лиц благонравных и почтенного возраста, защитников традиций. Продолжатель Гильема из Нанжи писал: «Примерно в этом году мужчины, в особенности дворяне, оруженосцы и их свита, некоторые горожане и их слуги, завели столь короткое и столь узкое платье, что оно позволяло видеть то, что стыдливость повелевает скрывать. Для народа сие было весьма удивительно». Этот костюм, облегающий тело, окажется долговечным, и мужчины никогда более не вернутся к длинному платью. Что же касается женщин, то их корсажи стали облегающими, обрисовывающими формы, а обширные декольте нарушили глухую поверхность платья – все это также вызывало осуждение.

В определенном смысле этими годами можно датировать первое проявление моды. Ибо впредь в Европе станет действовать правило перемен в одежде. А, с другой стороны, если традиционный костюм был примерно одинаков по всему континенту, то распространение короткого костюма будет происходить неравномерно, не без сопротивления и его приспосабливания. И в конечном счете мы увидим, как формируются национальные моды, более или менее влияющие друг на друга: костюм французский, бургундский, итальянский, английский и т.д. Восточная Европа станет испытывать после распада Византии все возрастающее влияние турецкой моды. Европа в дальнейшем останется многоликой по крайней мере до XIX в., хотя и готовой довольно часто признавать лидерство какого-то избранного региона.

Так в XVI в. у высших классов вошел в моду черный суконный костюм, введенный испанцами. Он служил как бы символом политического преобладания «всемирной» империи католического короля. На смену пышному костюму итальянского Возрождения, с его большим квадратным декольте, широкими рукавами, золотыми и серебряными сетками и шитьем, золотистой парчой, темно-красными атласами и бархатами, послужившему примером для значительной части Европы, пришла сдержанность костюма испанского с его темными сукнами, облегающим камзолом, штанами с пуфами, коротким плащом и очень высоким воротником, окаймленным небольшим жабо. Напротив, в XVII в. восторжествовал так называемый французский костюм с его яркими шелками и более свободным покроем. Разумеется, долее всего сопротивлялась этому соблазну Испания. Филипп IV (1621‑1665 гг.), враг барочной пышности навязал своей знати суровую моду, унаследованную от времени Филиппа ІІ. Долгое время при дворе существовал запрет на цветную одежду (vestido de color); чужеземец допускался туда лишь надлежащим образом «одетый в черное». Так послнец принца Конде, бывшего тогда союзником испанцев, смог добиться аудиенции, лишь сменив свой костюм на темное строгое одеяние. И только около 1670 г., после смерти Филиппа IV, иностранная мода проникает в Испанию и в самое сердце – Мадрид, где закрепить ее успех суждено побочному сыну Филиппа IV, второму дону Хуану Австрийскому. Однако в Каталонию новшества в одежде пришли после 1630 г., за десять лет до восстания против власти Мадрида. В это же самое время увлечению поддался и двор статхаудера в Голландии, хотя нередки были противившиеся такой моде. Портрет бургомистра Амстердама Бикера (1642 г.) в Национальном музее изображает его в традиционном костюме на испанский лад. Это, несомненно, определялось также и принадлежностью к тому или иному поколению: так на картине Д. Ван Сантвоорта (1635 г.) на которой изображен со своей семьей бургомистр Дирк Баас Якобс, его жена и сам он носят брыжи по старинной моде, однако же все их дети одеты в соответствии с новыми вкусами. Конфликт между двумя модами существовал и в Милане, но он имел иной смысл: Милан был тогда испанским владением, и на карикатуре середины того же века традиционно одетый испанец, по-видимому, читает нотацию миланцу, отдавшему предпочтение французской моде. Возможно ли усмотреть в распространении последней по всей Европе меру упадка Испании?

Это последовательное преобладание предполагает то же объяснение, которое мы выдвигали по поводу распространения могольской одежды в Индии или костюма османов в Турецкой империи: Европа, невзирая на свои ссоры или же по их причине, была одной единой семьей. Законодателем был тот, кем более всего восхищались, и вовсе не обязательно сильнейший, или, как полагали французы, любимейший, или же наиболее утонченный. Вполне очевидно, что политическое преобладание, оказывавшее влияние на всю Европу, как если бы она в один прекрасный день меняла направление своего движения или свой центр тяжести, не сразу же оказывало воздействие на все царство мод. Были и расхождения, и отклонения, и случаи неприятия, и медлительность. Французская мода, преобладавшая с XVII в., стала по-настоящему господствующей только в XVIII в. Даже в Перу, где роскошь испанцев была тогда неслыханной, мужчины в 1716 году одевались «по французскому образцу, чаще всего в шелковый камзол, [привезенный из Европы], с причудливым смешением ярких красок». Во все концы Европы эпохи Просвещения мода приходила из Парижа в виде очень рано появившихся кукол-манекенов. И с того момента эти манекены царят безраздельно. В Венеции, старинной столице моды и хорошего вкуса, в XV и XVI вв. одна из старейших лавок называлась (и ныне еще называется!) «Французская кукла» («La Piavola de Franza»). Уже в 1642 г. Королева польская (она была сестрой императора) просила испанского курьера, если он отправится в Нидерланды, привезти ей «куклу, одетую на французский манер, дабы оная могла бы послужить образцом для ее портного», ‑ польские обычаи в этой области ей не нравились.

Совершенно очевидно, что такое сведéние к одной господствовавшей моде никогда не проходило без определенного замалчивания. Рядом существовала, как мы говорили, огромная инерция бедноты. Существовали также, выступая над неподвижной поверхностью моря моды, локальное сопротивление и региональная замкнутость. Историков костюма наверняка приводят в отчаяние отклонения, искажения в общем развитии. Двор бургундских Валуа был слишком близок к Германии , да и слишком самобытен, чтобы следовать моде французского двора. Там оказалось возможным в XVI в. всеобщее распространение фижм, и в еще большей степени и на протяжении веков – повсеместное ношение мехов, но и эти каждый носил по-своему.

Брыжи могли варьировать от скромной рюши до огромных кружевных брыжей, какие мы видим на Изабелле Брандт на портрете, где Рубенс изобразил ее рядом с собой, или же на жене Корнелиуса де Воса из Брюссельского музея, где рядом с нею и двумя своими дочерьми изображен и сам художник.

Майским вечером 1581 г., после обеда, в Сарагосу приехали трое молодых венецианцев – знатных, красивых, жизнерадостных, умных, обидчивых и самодовольных. Мимо проходит процессия со святыми дарами, за нею следует толпа мужчин и женщин. «Женщины, ‑ ядовито записывает рассказчик, ‑ крайне безобразны, с лицами, раскрашенными во все цвета, что весьма странно выглядело, в очень высоких башмаках, а вернее – в цоколи (открытые башмаки на очень высоких деревянных подошвах) по венецианской моде, и в мантильях, какие модны по всей Испании». Любопытство побудило венецианцев приблизиться к зрелищу. Но тот, кто желает видеть других, в свою очередь становиться предметом внимания, его замечают, на него указывают пальцами. Проходящие мимо венецианцев мужчины и женщины начинают хохотать, кричат им обидные слова. «И все это просто потому, ‑ пишет тот же Франческо Контарини, ‑ что мы носили «нимфы» [кружевные воротнички] большого размера, чем это требует испанский обычай.

Одни кричали: «Ба, да у нас вся Голландия! [подразумевалось: все голландское полотно, либо игра слов, связанная с olanda – полотном, из которого делали простыни и белье], другие: «Что за огромные салатные листья!» Чем мы изрядно позабавились». Аббат Локателли, приехавший в 1664 г. в Лион из Италии, оказался менее стоек и недолго сопротивлялся детям, что бегали за ним по улицам. «Мне пришлось отказаться от «сахарной головы» [высокой шляпы с широкими полями],… от цветных чулок и одеться целиком по французски» ‑ «со шляпой Дзани» с узкими полями, «большим воротником, более подходящем для врача, нежели для священнослужителя, сутаной, доходившей мне до середины бедра, черными чулками, узкими башмаками… с серебряными пряжками вместо шнурков. В таком наряде я казался себе более священником». <…> (С. 338-344)

Источник: Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм (XV-XVIII вв.). Т.1. – М., 1986.

Вопросы для самоконтроля:

1. Какие феномены культурного бытия человека относятся к культуре повседневности?

2. Что дает исследование повседневной культуры для нашего понимания жизни людей других культур?

3. Когда в Европе появился феномен моды?

4. Почему исследование истории костюма и моды представляет интерес для культуролога?

5. Какие слои общества были подвержены моде в Европе XVI – XVIII столетий?

Дополнительная литература по теме:

Бутенко И.А. Социальное познание и мир повседневности. – М., 1987.

Гуревич А.Я. Исторический синтез и школа «Анналов». ‑ М., 1993

Ионин Л.Г. Повседневность // Культурология. ХХ век. Словарь. – СПБ., 1997.

С. 340-342.

Карсавин Л.П. Культура средних веков. – Киев., 1995.

Ле Гофф. Ж. Цивилизация средневекового Запада. ‑ М., 1992.

Хейзинга Й. Осень Средневековья. – М., 1988.

Ястребицкая А.Л. Повседневность и материальная культура средневековья в отечественной медиевистике // Одиссей. Человек в истории. 1991. – М., 1991.