Вот это действительно хорошо. Интересно, кто научил его этому. Я был уверен, что только Каролю этому учил. Сам он этого сделать не мог, но он мог научить этому.

И снова, когда Джеймс задал вопрос как избежать ложных акцентов, он ответил:

Нужно классифицировать насыщенность цвета. Если начать с полутона и проработать к темным тонам – чтобы в конечном итоге работать с самыми светлыми тонами и самыми темными – вам удастся избежать ложных акцентов. Именно этому меня учил Каролю. И Франц Гальс. Сложно отыскать кого-либо, кто бы знал о живописи больше, чем Франц Гальс. Именно так он работал. Конечно же набросок, это совсем другое. Там ложные акценты можно упустить. Но как только вы допустили их в работе, которую вы хотели бы довести до определенного уровня, для их исправления вам придется работать с обеими их сторонами, и это будет очень непросто. Итак это единственный метод для работы, в которой вы хотите достичь высокого уровня в масляной живописи.

Господин Джордж Мур в одном из наиболее полных эссе по Современному Искусству отметил: «В 1830-ых понятия насыщенности цвета снизошли на Францию как религия. Рембрандт стал новым Мессией, Голландия стала Священной Страной, а ее последователи пропагандировали эту религию в каждой студии». И у этой религии не было более страстного апостола, чем Каролю Дюран.

Об одной картине, которую Сарджент выставил в Академии в 1896 году следует сказать отдельно, поскольку она отозвалась теплым восторгом в господине Джордже Муре, которые был далеко не поклонником Сарджента. Господин Мур так написал об этом портрете (Мисс Пристли):

«Постепенно женщина с бледным лицом и приподнятыми бровями притягивает наши взгляды и замыкает на себе наши мысли. Этот портрет кисти господина Сарджента, одна из лучших его работ. По соседству с Францем Гальсом эта работа может показаться тонкой и малой, но ничто из Гальса не затмит ее естественной красоты. Я всегда сомневался в своем восхищении господином Сарджентом, но эта картина полностью покорила меня. Техника преисполнена красоты несравнимого мастерства. Портрет говорит нам о том, что он постиг последний и самый сложный урок – как упускать. Несомненно, прекрасная работа. Мог бы назвать это идеальной работой, если бы не слишком очевидный рисунок: в некоторых местах нам открывается манера. Это не так очевидно, как в рисунке очень великих мастеров».

Для Сарджента, как и для всех портретистов, было обычным делом, что к ним обращались с просьбой поправить определенную черту лица, чаще всего рот. На самом деле это происходило настолько часто, что ему приходилось классифицировать портрет как «со схожестью, в которой что-то не так в изображении рта». Он редко соглашался на эти поправки, и то только тогда, когда сам убеждался в том, что что-то неверно. В случае с Франсис Дженкинсон, библиотекаршей из Кембриджа, ему указали, что он упустил много линий и морщин, которые должны были быть изображены на лице. Сарджент отказался, как он выразился, превращать лицо «в изображение железнодорожной системы».

Не единожды его отказы заканчивались сценами. В одном случае, леди, которая протестовала против такой передачи ее рта, пришла в состояние истерики и упала в обморок. Сарджент был менее всего готов к такому повороту событий. Один из друзей, который случайно зашел к нему, нашел его в состоянии беспомощного созерцания сцены. Модель привели в чувство, но рот так и остался неизменным.

А вот воспоминания одной из моделей о процессе позирования Сардженту в 1902 году.

В один из сеансов, когда господин Сарджент писал мои руки, я неподвижно сидела в течение двух часов. Определенная манера, в которой я непроизвольно сложила свои руки, так понравилась ему, поскольку сама поза была очень естественной для меня. Он настаивал на том, чтобы я не двигалась. Мы работали очень усердно: он – своей волшебной кистью, я – стараясь контролировать нетерпение и инстинктивное беспокойство, которому так подвержены натурщицы, когда их просят оставаться неподвижными определенное количество времени. Время от времени я слышала, как он что-то бормотал себе под нос. Одну реплику мне удалось расслышать: «У Гейнсборо бы получилось! У Гейнсборо бы получилось!».

У него была горячка, и это было настолько заразно, что я почувствовала, как мои виски пульсируют от сопереживания его усилиям, вены вздулись у меня на лбу. В какой-то момент мне показалось, что я потеряю сознание от напряжения и боязни нарушить позу, которая так его вдохновила.

По истечении двух часов он завил, что руки не удались, и он стер их.

«Мне нужно сделать еще одну попытку в следующий раз», заявил он меланхолически. В следующий раз он быстро написал руки в том виде, в каком они сейчас известны многим, как проявление таланта, и представляются совершенно неудачными, в то же время, в глазах остальных.

Мой муж несколько раз приходил на сеансы. Один раз господин Сарджент специально послал за ним. Он пересек Парк и прибыл на Тайт Стрит.

И нашел господина Сарджента в расстроенных чувствах. Он был озадачен опалами. Он заявил, что не может их написать. Они доводили его до ужаса, по его словам, пока он писал портрет.

В то утро он явно был в отчаянии. И сказал моему мужу: «Давайте сыграем Форе в четыре руки». Они сыграли, при этом господин Сарджент стучал по басам сильными короткими пальцами. По окончании господин Сарджент внезапно подпрыгнул, вернулся к портрету и несколькими быстрыми мазками нанес опалы. Он подозвал моего мужа, чтобы тот подошел и посмотрел: «Мне таки удалось, черт побери», сказал он, задыхаясь от смеха.

Моя сестра с визитом во время моего последнего сеанса в студии вспоминает, как видела, что господин Сарджент написал мой шарф одним движением кисти.

Когда я приходила, его больше всего интересовало, какую музыку я принесла с собой.

Переключаясь с цвета на звук, он скорее всего освежал восприятие, и предположу, что один вид искусства стимулировал другой в его мозгу.