Разве вам не видно? Как свет дрожит по всей поверхности?
Я этого не заметила: равно как и в остальном, пока он каждым мазком не расставлял акценты. Мне не видно было, как ему удалось передать тонкие седые волосы, туго стянутые к затылку, фактически не выписывая этого. Он писал свет или тень, четырехугольный объект со скошенными углами с такой определенностью формы и с такой неопределенностью цвета и непередаваемой легкостью переходов.
Все внимание его занимали полутона, которые несли свет в тень. По ходу работы он продолжал комментировать и пояснять, оценивая каждый мазок, часто отвергая его приговаривая:
Вот как не стоит делать! Удерживайте плоскости предельно легкими и простыми.
Он провел полной, большой кистью вниз по контуру щеки сглаживая все построение, выполненное до того, но предстояли еще большие упрощения, на которые он шел несмотря на ужасные риски, усмехаясь в ответ на мое плохо замаскированное смятение и сочувствуя ему.
На втором сеансе я уяснила, что вся насыщенность цвета на портрете зависит от первого сеанса и никакие доработки не смогут исправить начальных ошибок. При условии, что на каждом этапе все было выполнено правильно, живописец калибра господина Сарджента мог работать неделю над одной головой и ни разу не повториться – но он никогда не пытался ее исправить. Он верил, что для живописца так же невозможно переписать голову с неверной базовой конструкцией, как для скульптора переделать черты головы, которая неверно была решена по массе. Именно поэтому Сарджент часто писал одну и ту же голову по несколько раз. По его словам он не менее шестнадцати раз начинал портрет госпожи Хаммерсли.
Когда он чувствовал неудовлетворение от сделанного, без лишних сомнений уничтожал уже сотворенное. К примеру он три недели писал Леди Д’Абернон в белом платье. Однажды утром, в день, который должен был быть последним сеансом, спустя несколько минут, он внезапно присел перед работой и начал соскребать все, что написал. Портрет в черном платье, известный сегодня, был написан за три сеанса.
Та же участь постигла портрет госпожи Веджвуд и многих других. Мисс Элиза Веджвуд вспоминает, что в 1896 году он согласился, по настоянию Альфреда Парсонса, написать ее мать. Она позировала ему двенадцать сеансов, но после двенадцатого сеанса он заявил, что им обоим лучше передохнуть. Затем он написал Мисс Веджвуд, что он был оскорблен своей неудачей в попытке постичь изменчивое и неуловимое очарование ее матери – это выглядело как конец эпопеи с портретом. Несколькими неделями позже он встретился с миссис Веджвуд на Бродвее и удивил новым поворотом, сказав:
Если вы приедете на следующей неделе, мы завершим тот портрет.
Она пришла на Тейт стрит, был использован новый холст, и спустя шесть сеансов он завершил картину, которая выставлялась на выставке Мемориал.
Пишите сотни эскизов: запаситесь большим количеством чистых холстов разнообразных форм и размеров, чтобы внезапная необходимость в одном из них не застала вас врасплох. Невозможно сделать слишком много эскизов. Используйте в качестве предмета набросков все и постоянно освежайте свой интерес.
Он полагал, что отличной практикой являлось рисование цветов, руководствуясь тем соображением, что для изучения их форм и чистого блеска их цвета требуется большая точность. Это освежает тон портретов, написанных в помещении. Он настаивал на упражнении в написании фигур и пейзажей на пленэре, а также на смене средств время от времени. Ему не нравилась пастель, поскольку она казалась ему слишком искусственной, за исключением тех случаев, когда ей придавали вид живописи маслом или акварелью, а значит, почему бы и не использовать масло или акварель?
Однажды, преподнося мне урок живописи он заметил жесткий угол и сгладил его кистью, слегка при этом приговаривая:
Это позорный поступок с моей стороны и свидетельствует о неопрятности в живописи. Чтобы я никогда не видел такого в вашем исполнении…
Также мне встречались утверждения, что он писал голову всегда за один сеанс. Он писал голову одним процессом, но это могло занимать несколько сеансов. Он никогда не пытался исправить один глаз, опустить его слегка или приподнять, поскольку он был убежден, что построение головы подготавливало место для глаза, и если глаз был не на месте, то конструкция основы была неверна, и он безжалостно соскребал краску и писал всю голову заново. Именно по этой причине его манера письма выглядит такой плавной и легкой. Его больше, чем кого либо из остальных живописцев, беспокоил вопрос сохранения незамутненного взгляда свежего наброска по отношению к холсту.
Далее следуют наблюдения господина Хейли за процессом преподавания Сарджента в Королевской академии в 1897-1900 годах, что еще больше прояснит манеру его живописи:
Ценность его преподавательской деятельности не всегда была очевидной; все его заслуги проявлялись и приходили с опытом. Его метания, вероятно, были связаны с поиском чего-то в умах студентов постигнувших, за что можно было бы ухватиться. И это выражалось в невероятной задумчивости, приглушенной, но глубокой. Некоторые студенты говорили о нем, как о безразличном преподавателе, остальные считали его «чудом». Именно чудом считаю его и я!
Он всегда обращал внимание на фундаментальные знания. Многим была непонятна его цель. Нужно постоянно упражняться в основах и применять их.
Рисуя с натуры, всегда пользуйтесь отвесом в левой руке. У всего есть основание, по правую руку, или по левую, или вертикальное. Пользуясь отвесом, мы исправляем эту ошибку и развивает ощущение вертикали.
Затем он брался за уголь, полностью вытягивая руку и запрокидывая голову назад: все время пребывая в расчетах, он медленно и взвешенно изучал все пропорции больших масс головы и плеч, сперва положение головы на шее, ее относительное положение на плечах. Затем быстро намечал массу волос, затем точки точного расположения черт, одновременно отмечая их тоновое значение и особый характер, и в завершение добавляя акцент или темную тень, из которых состояла голова, шея, плечи и верх грудины.
После того, как он удалялся я немедленно проверял отвесом эти точки, пока натура не успела пошевелиться, и они оказывались очень точными.
Его формула живописи была: