Не удивительно, что ваши картины производят впечатление сшитых из перьев, если вы пользуетесь этим.

Полностью очистив палитру, он выдавил краски, которых, казалось, хватит на дюжину картин.

Живопись сама по себе достаточно сложна, чтобы усугублять все это еще и беспорядком в ваших инструментах. Вам необходимы хорошие толстые кисти, которые смогут удерживать краску и в определенном смысле устойчивые к силе мазка.

Затем он при помощи угля наметил голову на холсте, при этом нанеся не более нескольких легких линий, которые он сбил тряпкой, в результате чего он получил чистый сероватого цвета (именно такой он предпочитал) холст, на котором слегка виднелись места, где были нанесены линии. Затем он начал писать. Вначале он использовал немного скипидара для растирания общего тона фона и для нанесения очертаний головы (реальных очертаний, где встречается свет и тень, а не где голова переходит в фон), для определения массы волос и тона платья. Ни малейшего намека на черты лица. Это заняло у него несколько минут. В дальнейшем он пользовался цветом без какого-либо вспомогательного средства: масла, скипидара или других смесей.

Чем гуще вы пишите, тем больше поверхность излучает цвета.

Эти общие очертания он нанес очень быстро, результат напоминал несколько пятен, но с того момента, как он начал писать он работал с концентрированной неторопливостью, слегка отвлекаясь на разговор, при этом задерживая кисть в воздухе на мгновение и затем опуская ее на холст именно в том месте и в той форме, как намечалось.

Наблюдать за созданием головы с самого начала сравнимо с прозрением слепца в темной комнате. Каждый этап был своеобразным откровением. Иногда он перемещал мольберт к натурщику, чтобы видеть холст и оригинал в одном и том же свете, с того же расстояния и с той же точки зрения. Его целью было достичь верного тона фона, волос и тона перехода между ними. Он продемонстрировал, как свет проистекает по поверхности щеки и уходит в фон.

Сначала он работал лишь с полутонами, моделируя большие плоскости, так словно голова ничем не отличалась от яблока. В общем манера его письма напоминала работу скульптора при моделировании, сперва брались большие массы, с одним отличием, что скульптор может грубо обтесать голову с возможностью урезать ее позже, а вот художник по причине ограниченности средств выразительности должен постоянно работать, стремясь к предельной точности масс, цвета и очертаний, которые ему нужно сохранить.

Он проповедовал экономию усилий любым способом, абсолютный самоконтроль, наименьшее количество мазков для выражения факта и наименьшее размазывание бесполезной краски. Как и Каролю Дюран, он верил, что живопись является наукой, которую необходимо постичь, чтобы превратить ее в искусство.

Вы должны управляться с кистью так же быстро, так же бессознательно, как и карандашом.

Он рекомендовал выполнять голову для портрета слегка меньше естественной величины, борясь с тенденцией писать больше, чем в реальной жизни. Но при этом он намечал голову слегка больше, чем предполагалось для окончательного варианта, чтобы смоделировать края вместе с фоном и вписать голову в него.

Горы краски испарялись в палитры, но при этом холст не создавал впечатления тяжести: при том что тень была написана такой же массивной как и свет, он сохранял свою прозрачность.

Если вы видите предмет прозрачным, пишите его прозрачным, не добивайтесь эффекта прозрачности тонкими мазками, через которые просвечивает холст. Это просто фокус. Чем деликатнее переход, тем более внимательно вы должны изучить максимально точный тон.

Изумительно было наблюдать за легкостью и точностью его движений. Не было еще такого художника, который мог бы с такой точностью, подвижностью и острой дифференциацией написать рот. В процессе сотворения рот расцветал на лице как его неотъемлемая часть, в отличие от многих портретов, где он вписан, как что-то чужеродное. Он показал, как много можно сказать, написав форму брови, скул, и подвижных мышц вокруг глаз и рта, те места, где легче всего потерять характер: и вот из под его кисти выходила голова поразительной схожести задолго до того, как на лице были обозначены сами его черты. Фактически создавалось впечатление, что рот и нос появлялись сами собой в процессе моделирования щек, а глаз живым свечением помещался в глазницу, с такой аккуратностью приготовленную под него (сравнимо с тем как яйцо-пашот вываливается на тарелку, именно так он сам описывал этот процесс), как вдруг по соседству пробили часы и господин Сарджент внезапно вспомнил, что у него назначена встреча с моделью. В своей концентрации он абсолютно забыл об этом. Ему очень не хотелось оставлять холст.

Если бы только человек мог пребывать в идеальном контроле постоянно, то было бы возможно написать предмет за один сеанс. Это не говорит о том, что вы должны к этому стремиться. Если вы будете работать над головой в течение недели, при этом не определяя положения черт лица, вам откроется нечто о моделировании головы.

Каждый мазок кисти, когда он писал, моделировал голову или дальше упрощал ее. Он постоянно настаивал на том, что много дорог ведет в Рим, что красивая живопись может быть результатом любого метода или отсутствия метода вообще, но он был убежден, что именно тем методом, который он пропагандировал и которому следовал всю свою жизнь, можно достичь свободы технического мастерства, которая позволяет разуму пребывать в легкости для концентрации на более глубоком и глубинном выражении.

Ранее меня учили писать голову в три отдельных этапа, при этом каждый из них повторялся: углем, темперой и краской. По Сардженту голова разрабатывалась в одном процессе. Практически до самого завершения отсутствовали какие-либо черты или акценты, лишь твердая форма, вырастающая из и врастающая в фон, представляя с ним одно целое. И когда в конечном итоге он их располагал, каждый акцент изучался с такой интенсивностью, что кисть так и замирала в его руке на полпути в воздухе, пока глаз и рука не приходили в равновесие в выполнении этой задачи, и затем…шик! Мазок входил в резонанс подобно музыкальной ноте. Больше всего его раздражало, если акценты расставлялись небрежно, без четкого взвешивания их соотносительной важности. Они по сути были элементами скрепления (гвоздями), на которых держалась вся конструкция.

В последствии мисс Хейнеман завершила обучение при студии Сарджента и отправила записку с мольбой написать «да» или «нет» в знак одобрения. На следующий день она получила ответ:

Полагаю, вы демонстрируете большой прогресс в своей учебе – насыщенность цвета намного лучше, и как результат больше живого эффекта и меньше монотонности деталей. Я все еще придерживаюсь мнения, что вам следует писать гуще – пишите все полутона и общие переходы достаточно густо – и всегда вписывайте один предмет в другой, а не пишите их друг подле друга, пока они не встретятся. Есть еще несколько жестких и малых мест, где вы недостаточно строго следовали этому правилу.

Несколькими днями позже он позвонил. Постоянной модели мисс Хейнеман не удалось прийти и она уговорила свою председательницу позировать; Сарджент предложил написать голову модели.

Похоже, что эту старую голову было проще наметить за счет выдающихся форм, но сама живопись была более тонкой работой. Помню свой восторг, когда он вписал ее в фон самым ярким и чистым синим тоном, в то время как мне там виднелась только скрытая темнота.