Судебная контора. Мартин и князь Санжер

После туманной и дождливой ночи неожиданно проглянуло солнышко и высушило грязные и мокрые улицы. У проснувшейся пасторши, спавшей каким-то необычным для нее сном, было радостно и легко на сердце. Ее не давила леденящая тоска, которая стала ее верным спутником с самой смерти пастора и которую она тщательно скрывала от Дженни.

Не сразу сообразила леди Катарина, где она. И только когда Дория распахнула окно в сад и в комнату ворвались лучи солнца, аромат цветов и щебетанье птиц, она поняла, где она, и вспомнила все пережитое прошедшей ночи. К ее удивлению, все эти воспоминания не вызвали в ней сейчас того страха и отчаяния, в каких она жила последнее время. Ни поведение Бонды, ни клятва, которой ее связал Браццано, не смутили ее души, точно между нею и им встала какая-то заградительная стена.

Совершив свой туалет и одевшись с помощью Дории в скромный и элегантный черный костюм и черную шляпу с траурным крепом, леди Катарина совершенно четко в первый раз поняла, что она носит траур, который они с Дженни сбрасывали уже много раз, что она вдова и что она уже немолодая женщина. Ее вчерашние страшные морщины и повисшие щеки несколько сгладились за ночь, она не была так страшна, как вчера, когда сидела у камина. Ее рыжие волосы переплелись с сединой, отчего потеряли свою кричащую яркость. И в этой смягченной раме лицо ее выиграло, пасторша все еще была своеобразно красива.

— Ну, вот мы и кончили завтракать, леди Катарина, перейдемте в соседнюю комнату, скоро к вам придет Ананда.

— «Ананда, Ананда», — как бы силясь что-то вспомнить, повторила за Дорией пасторша. — Кто это — Ананда? Это имя мне что-то говорит, и вместе с тем никакой образ не связывается в моей памяти с этим именем.

— Ананда — это очень большой друг лорда Бенедикта. Он поедет с вами в судебную контору, да вот и он сам.

Приветливо поздоровавшись с обеими женщинами, Ананда передал Дории просьбу лорда Бенедикта пройти к леди Цецилии, где она найдет Алису и его самого. При упоминании имени леди Цецилии пасторша вскрикнула, пошатнулась и села на стул, не имея сил удержаться на ногах.

— Что вас так испугало? — спросил Ананда.

— Нет, ничего, я просто так измучена всевозможными горестями за последнее время, что имя, произнесенное вами и не имеющее, конечно, никакого отношения ко мне, вызвало во мне одно очень тяжелое воспоминание.

— Не знаю, право, насколько такая добрейшая и смиренная душа, как сестра вашего мужа, могла доставить кому-либо тяжесть и скорбь. Но что ее встреча с вами, как и ваша встреча с Алисой, очень важны для вас — в этом нет сомнения.

— Значит, мой муж был прав, отыскивая сестру? Значит, она в действительности у него была?

— Почему же вы не верили вашему мужу? Ведь еще в Венеции, когда вы были невестой, ваш муж рассказывал вам о печальном исчезновении из дома его сестры.

— Да, да, он говорил мне. Но... но... Браццано мне объяснил, что у Эндрью Уодсворда никогда сестры не было, что это психический заскок, некоторого рода ненормальность.

Лицо пасторши выражало полное недоумение, она смотрела в прекрасное лицо собеседника, точно прося о помощи разобраться в истине.

— Вам ведь, леди Катарина, немало горя в жизни причинили любовь и доверие к Браццано. По всей вероятности, вы не раз имели возможность убедиться в его жестокости и лжи по отношению к вам, равно как и к вашим дочерям. Пусть же встреча с сестрой вашего мужа и вашим родным племянником Генри будет для вас рубиконом в жизни. Воочию убедившись во лжи Браццано, отрекитесь от него и всей его шайки во главе с Бондой.

— Если бы вы только знали, мистер Ананда, как разрывается на части мое сердце! Я больше ни минуты не могу жить подле этих гнусных людей. Но ведь я сама их призвала и своими собственными руками отдала им свое любимое дитя. Как же мне теперь жить? Как вырвать у них Дженни?

— Раньше чем думать, как вырвать к себе дочь, надо самой утвердиться на какой-то нравственной платформе, где бы цельность мысли и чувства могла привести к творчеству ваш организм. За двумя зайцами погонитесь — без всего останетесь. Соберите все силы вашей любви, чтобы помочь нам спасти сейчас Алису. Найдите в себе не раскаяние, что вы были неверной женой, плохой матерью, а радость, что можете возвратить вашему мужу часть верности, передав его дочери Алисе запоздалую помощь и заботы.

Дженни — вам это лучше всех известно — имеет живого отца, который ни перед чем не остановится, чтобы доказать свои права на нее. Если вы сами не понимали, что Дженни унаследовала немало отцовских качеств, то за последнее время вы должны были в этом убедиться. Чувствуете ли вы еще в себе мучительную связь с Браццано?

— Нет, нет! На мне точно пуды тяжести лежали, как вериги, давила меня ужасная клятва Браццано. Но как только я провела ночь в доме лорда Бенедикта, с меня все скатилось, точно мне развязали крылья, мне легко, я перестала бояться его.

— Если это так, то вам надо сейчас думать не о борьбе с Браццано, а о защите Алисы. И первым вашим делом должна быть ваша радостная встреча с леди Цецилией, ваше признание ее полноправной владелицей капитала, переданного ей по завещанию вашим мужем.

— Бедная моя голова, мистер Ананда. Я, конечно, всецело не намерена защищать ложь Браццано, цели которого я и до сих пор не понимаю. Но как же я могу ее признать, если я никогда ее не видела?

— Важно ваше желание не спорить против очевидности. Важны ваша верность и стойкость, если вы сами убедитесь, что леди Цецилия не может не быть вашей родственницей. Важно, чтобы в вас не было половинчатости и сомнений. Остальное предоставьте нам.

Ананда встал и предложил леди Катарине спуститься вниз, где он познакомит ее с леди Цецилией и еще кое с кем. Они прошли по ярко залитой солнцем боковой лестнице вниз, и леди Катарина, ослепленная бившими ей прямо в глаза солнечными лучами, не сразу могла разглядеть, кто стоял перед ней в тени комнаты. Но одну фигуру она увидела ясно, фигуру дочери в траурном платье. «Алиса», — крикнула мать, протягивая к ней обе руки.

— Я здесь, мамочка, — услышала она сзади себя голос дочери. Повернувшись назад и очутившись между двумя Алисами, пасторша закрыла рукой глаза и прошептала:

— Матерь Божья, да что же это такое? Уж не чары ли?

— Успокойтесь, леди Катарина, — сказал лорд Бенедикт. — Леди Цецилия в самом деле разительно похожа на вашу дочь, но все же только через двадцать лет Алиса будет видеть себя такою в зеркале.

Пасторша почувствовала, что лорд Бенедикт взял ее под руку. Она благодарно взглянула на него и сама удивилась, как ей стало легко и непривычно радостно на сердце и какая сильная привязанность рождалась в ней к этому человеку, так недавно казавшемуся ей всех страшнее.

— Позвольте познакомить вас, — продолжал лорд Бенедикт, — с вашей родственницей, леди Цецилией Уодсворд, по мужу — леди Ричард Ретедли, баронессой Оберсвоуд. Это ее сын Генри, ваш племянник. Это брат мужа леди Ретедли, капитан Джемс Ретедли. Остальных вы всех знаете.

Лорд Бенедикт, продолжая держать под руку пасторшу, подошел снова к леди Цецилии, взял и ее под руку и усадил обеих женщин в кресла по обе стороны от себя.

— Вы все еще не можете опомниться от изумления, леди Катарина, что фамильное сходство может до такой степени переходить из рода в род. Я думаю, что любая экспертиза не нуждалась бы ни в чем, кроме сопоставления рядом этих двух лиц, — прибавил он, уступая свое место Алисе.

Поговорив о чем-то с Анандой, лорд Бенедикт вышел из комнаты.

— Алиса, простишь ли ты мне когда-нибудь все мои грехи перед тобой? — взяв ручку дочери и глядя в ее прелестное лицо, тихо сказала мать.

— Мама, дорогая, — опускаясь перед ней на колени и прижимая ее руки к своим губам, отвечала Алиса. — Вы так страдали, что волосы ваши поседели, лицо осунулось, а меня не было с вами, чтобы за вами ухаживать и вас защищать. Боже мой, кто измерит мои грехи дочери, покинувшей мать в беде!

Из глаз Алисы готовы даже были брызнуть слезы. Она, не отрываясь, смотрела на новое для нее, страдальческое и постаревшее, но такое тихое, без всегдашнего раздражения лицо матери.

— Где же были мои глаза, дочка, что я не видела, как ты прекрасна? В чем спало мое сердце, что не слышало звука твоей любви? И подумать только, что я должна была сделать через час, — в ужасе говорила пасторша.

— Встань, друг Алиса, — раздался голос лорда Бенедикта. — Я хочу познакомить вас всех с моими друзьями, сегодня в ночь приехавшими к нам. Вот это сэр Ут-Уоми, которого некоторые из вас уже знают. А это дядя Ананды, князь Санжер. Оба эти друга принимают близкое участие в судьбах всех вас, собравшихся здесь сейчас. Ободритесь, друзья. Перестаньте плакать. В данную минуту нет иных возможностей провести в жизнь завещание пастора, как только в мужестве собрать все свои силы, спокойствие и радость любви к нему. Ни в какие мрачные или трагические моменты жизни нельзя забывать самого главного: радости, что вы еще живы, что вы можете кому-то помочь, через свое тело пронеся человеку атмосферу мира и защиты. Каждый из вас сейчас вступает в новую ступень жизни. А в этот миг каждому из вас предстоит встретиться со злом. Не с абстрактным злом в образе сатаны, о котором вам рассказывали бабушки. А с тем обычным злом, которое ходит среди нас на двух ногах, таких же, как ваши, и ткет сеть лжи, раздражения, предательства и лицемерия. Какие главные ваши силы в этой встрече? Полное бесстрашие, такт и самообладание. Но эти силы не качества — результаты вашей воспитанности. Это аспекты той живой любви, что вы носите в себе. Идите бороться и побеждать любя. Сострадание к лжецам и обманщикам, точно такое, как и ко всем страдающим добрым людям, никогда не слезы. Сострадать — значит прежде всего мужаться. Так мужаться, чтобы бесстрашное, чистое сердце могло свободно лить свою любовь. А любовь, пощада и защита — это далеко не всегда ласковое, потакающее слово. Это и укор, и поднятие чужой мысли через себя в более высокую и широкую сферу, это и удар любящей руки, если она видит, как падает дух человека, чтобы трамплином своей силы подкинуть огня в снижающийся дух и энергию человека. Это и награда за текущий день, прожитый в чистоте и творчестве. Сейчас мы поедем в судебную контору. Вас, леди Катарина, повезет в карете мой друг Ананда вместе с Дорией. Прошу вас, не отпускайте руки Ананды ни на миг. Вот вам браслет, он защитит вас от каверз Бонды, когда вы будете подписываться под заявлением у адвоката. Остальные все знают, как им себя вести, и поедут со мной и сэром Ут-Уоми. Через четверть часа мы двинемся в путь.

Леди Катарина, Алиса и Цецилия с Генри, а также Джемс Ретедли соединились вокруг Ананды, как бы видя в нем свой общий центр. Остальные разбились на кучки вокруг князя Санжера, сэра Ут-Уоми и лорда Бенедикта.

Проснулась и Дженни в то же светлое утро, но проснулась от стука в дверь. На вопрос сонного Армандо, в чем дело, голос слуги отвечал, что дядя просит племянника немедленно прийти к нему по очень важному делу, совершенно неотложному. Чертыхнувшись, Армандо все же стал сейчас же одеваться, так как хорошо знал, что Бонда не будет его беспокоить без серьезных на то оснований. Ему было досадно отрываться от молодой жены, в которой он нашел больше, нежели ожидал. Со вчерашнего обеда он заключил с Дженни безмолвный союз, поняв и оценив ее хитрость, ум и коварное притворство. Он не сомневался, что Дженни его не любит, но будет заодно с ним сейчас, ненавидя Бонду ненавистью тигрицы, что связывает ее с союзником-мужем крепче любви.

Молодожены, перекидываясь шутками на счет Бонды, лениво подымались и, полуодетые, принялись за шоколад. Но первое супружеское утро не суждено было Дженни и Армандо провести в мире и тишине. Не успели они усесться за шоколад, как к ним ворвался Бонда, совсем вне себя.

— На каком основании вы переехали сюда? Что это за самоволие? Вы ждете, вероятно, чтобы я вас поучил послушанию, — принялся орать Бонда, подражая поведению Браццано. Глаза Дженни засверкали, но это была уже не та Дженни, бешеная, не владеющая собой, которая сидела в карете день назад. Она пожала руку мужа, утихомиривая его гнев, весело засмеялась и сказала:

— Неужели вам, дядюшка, охота быть смешным? Посмотрите на себя в зеркало, какой у вас вид. Точно вы всю ночь бродили в тумане по грязи.

И Дженни, все продолжая смеяться, показала Бонде на грязные пятна его плаща. Бонда, по рассеянности схвативший грязный плащ вместо приготовленного ему слугой чистого, подозрительно и зло посмотрел на Дженни.

— У вас все глупости на уме. Где бы я ни бродил ночь — это никого не касается. А вот где бродит ваша маменька — это совершенно неизвестно.

Дженни, на самом деле обеспокоенная словами Бонды, не показала внешне ни признака своего волнения.

— Что же тут удивительного, если маме стало скучно в своем одиночестве и она уехала к кому-либо из своих друзей.

— Скажите пожалуйста! Любящая мамаша соскучилась без своего любимого детища! Быть может, она отправилась к лорду Бенедикту, желая повидать свое брошенное детище?

— Да возможность проникнуть маме в дом лорда Бенедикта совершенно равна возможности для вас сделаться статуей мадонны, — хохотала Дженни.

Бонда, на самом деле успокоенный таким категорическим заявлением Дженни, все же старался выказать преувеличенное беспокойство.

— Не понимаю вас, дядюшка, — брезгливо морщась от запаха винного перегара, распространяемого Бондой, говорила Дженни. — Чего вы волнуетесь? Мама так ненавидит всех Бенедиктов, что вытащит от них Алису из одной мести. Ну, а я знаю достаточно мамин характер. Если уж она что-либо решит — умрет, а до конца дойдет. Здесь же и для нее и для меня — ее идола — вопрос жизни и смерти.

На лице Дженни было выражение такой беспощадной вражды и яростной ненависти, что жестокий Бонда и тот внутренне усмехнулся и поздравил себя с верным союзником, в которого он успел превратить упрямую и своевольную Дженни. — И вы уверены, очаровательная племянница, что ваша маменька будет точна и во времени и в исполнении моих указаний?

— Думаю, что она будет там раньше вас, а особенно нас, если вы будете продолжать мешать нам одеваться, — все так же мрачно отвечала Дженни.

— Ухожу, через полчаса зайду за вами. Мы поедем все четверо: я и Анри, и вы оба. А веселый Марто займется иным, не менее веселым делом, — нагло хохоча, прибавил Бонда.

— Неужели же вы не оставили, дядюшка, своей вздорной мысли о нападении на особняк лорда Бенедикта? — досадливо морщась, спросил Армандо.

— Я тебе не обязан давать отчет в своих действиях, мой милый. И в мои распоряжения не лезь.

— Мой муж совершенно прав. Стремиться проникнуть в дом лорда Бенедикта средь бела дня против его воли — это просто смешное предприятие. Да и что вам там может быть нужно, раз Алиса будет в конторе?

— Вот если бы вы и ваша маменька были женщинами тактичными, то я не нуждался бы в разыгрывании комедии нападения на пустой дом. А просто одна из вас могла бы оставить там кое-что, что мне необходимо туда подкинуть.

— Ну, а вы, я повторяю, если не будете тактичны и не покинете нас сию же минуту — мы опоздаем, — зло огрызнулась Дженни. — И не возьму в толк, почему непременно всем нам ехать вместе? Если что-либо помешает нам — вы будете вовремя. И наоборот, если вы задерживаетесь, мы поспеем вовремя.

— Ни вы, ни я, никто врозь. Все вместе будем в конторе, таков мой приказ. Вы теперь без мужа неправомочны. А ваша маменька, конечно, без вас не решится действовать никак и будет нас ждать, сколько бы мы ни опоздали.

Много мыслей мелькало в голове Дженни. Ее собственное поведение по отношению к матери сейчас ей казалось не только чересчур жестоким, но и небезопасным. Дженни перебирала в уме знакомых матери и решала, куда бы могла пойти пасторша, чтобы избежать одинокой ночи в пустом доме. Нечто похожее на жалость и раскаяние мелькнуло в ее эгоистической душе. Подгоняемая мужем, Дженни одевалась, совсем забыв о трауре и о том человеке, завещание которого она ехала оспаривать. Дженни надела серый костюм с апельсиновой отделкой, что вовсе не шло к ее рыжим волосам и делало ее бледнее и старше. Но страсть к ярким цветам победила все протесты Армандо, советовавшего жене одеться в черное. Наконец вся компания уселась в карету и покатила. Армандо, посмотрев на лица своих спутников при дневном свете, был потрясен их помятыми щеками, тусклыми глазами и выражением вялости в фигурах. Переведя взгляд на Дженни, он даже отодвинулся, так она была неинтересна в ошейнике из апельсинового рюша и в спускавшихся со шляпы лентах, широких и еще более ярких. Обладая природным вкусом, Армандо дал себе слово забрать в руки свою супругу в этом отношении. Не проехала коляска и полдороги, как что-то случилось с одной из лошадей. Длительная задержка вывела из себя Бонду. Он предлагал пойти пешком до первого кеба, но Дженни не желала мокнуть под дождем, сменившим утреннее солнце. Опоздав на полчаса, они явились в контору. Если при выезде из отеля злосчастные участники поездки не имели привлекательного вида, то сейчас, когда солнце снова сменило дождь и его лучами была залита большая комната старого адвоката, они показались всем их ожидавшим более чем неприятными.

По совету лорда Бенедикта, старый адвокат, возмущенный таким нарушением порядка и приличий, все же сдержал свой вспыльчивый характер и не сделал замечания неаккуратным клиентам. Более других воспитанный, Армандо принес извинения адвокату, объяснив их опоздание падением лошади. Анри, совершенно равнодушный до сих пор, впился глазами в свою будущую жену, пораженный ее красотой. Привыкнув слышать, что Алиса дурнушка, он искал другой подходящей женской фигуры, боясь, что красавица, стоявшая рядом с высоченным красавцем, окажется не Алисой. Дженни тоже впилась глазами в Алису, необычайно интересную в ее простом траурном платье. Ее злоба снова вспыхнула, она раскаивалась, что не надела черного платья, и еле ответила презрительным кивком на ласковый привет Алисы. Она оглядывалась во все стороны с удивлением, не видя матери.

Бонда, такой грубый, властный и самонадеянный минуту назад, выглядел не то оробевшим, не то связанным, как только вошел в комнату и встретился взглядом с лордом Бенедиктом. Он вспомнил свою беспомощность перед дверью пасторского дома, ему почудилась опасность именно от этого великана, которого Браццано рисовал ему ничтожным английским глупцом.

— Разрешите, лорд Бенедикт, начать, — обратился старый адвокат, одетый в мантию, парик и шапочку, к Флорентийцу, кланяясь ему как главному лицу.

— Я протестую, — заявил Бонда. — Нельзя начинать дело о завещании, когда здесь нет главного заинтересованного лица, жены пастора.

— Вы ошибаетесь, — вежливо ответил ему адвокат. — Леди Катарина Уодсворд давно здесь. И только ее любезности вы обязаны тем, что мы всех вас ждем. Она сказала нам, что ее дочь Дженни вчера вышла замуж, и фактически, по сути дела, она уже не имеет права голоса в сегодняшнем решении, но...

— Если она не имеет, — перебил его Бонда, — по весьма умным английским законам, то муж ее, мой племянник, их имеет. И от его имени я протестую.

— Во-первых, вашему племяннику не нужен опекун, потому что он совершеннолетний и может говорить сам за себя. Во-вторых, в той части, которая будет разбираться сегодня, завещание касается дочерей лорда Уодсворда только до их замужества. Такова воля завещателя. И дочь его Дженни, вышедшая замуж, не имеет права голоса в признании наследницей леди Ретедли, урожденной Цецилии Уодсворд. Повторяю, мы ждали вас только по желанию леди Катарины и Алисы Уодсворд. А так как последняя несовершеннолетняя, то с согласия и любезности лорда Бенедикта, ее опекуна.

— Я здесь не вижу моей матери, если мои глаза вообще что-нибудь видят, — иронически заметила взбешенная Дженни, пораженная в самое сердце сыгранной с нею шуткой Бонды, который уверил ее, что сила ее влияния в решении вопроса о завещании удвоится именно с момента ее выхода замуж.

Бонда, очевидно, сам не ожидал такого оборота дела, поспешив связать Дженни с Армандо узами нерасторжимого английского брака.

— Я здесь, Дженни, — послышался слабый голос, очень мало похожий на могучий голос пасторши. И к столу адвоката подошла, поддерживаемая Анандой и Дорией, тень того, кого Дженни привыкла звать матерью.

У Дженни и всех ее спутников вырвались восклицания испуга. Дженни, увидев вместо матери седое привидение леди Катарины, не смогла удержать дрожи страха и раскаяния. Ища выхода этим чувствам, она обрушилась всей силой ненависти на лорда Бенедикта, считая его причиной такой перемены в матери. А Бонда и оба его приятеля, увидев Ананду, почувствовали, как земля плохо держит их ноги. Когда адвокат задал вопрос пасторше, признает ли она леди Цецилию единственной наследницей капитала, завещанного пастором, и отказывается ли она от процентов с него, леди Катарина ответила, что против очевидности спорить не может.

— Да неужели же вы, мама, не видите, как вас здесь одурачили без нас? На что вы похожи? Где вы были все это время? Вы, верно, провели ночь в аду. Какую еще леди Цецилию вам подсунули эти люди?

Дженни была уже так одержима раздражением, что никакие старания мужа привести ее в себя не помогали. Адвокат попросил мистера Тендля пригласить из соседней комнаты сестру пастора Уодсворда и ее сына Генри. Через минуту в комнату вошла леди Цецилия Уодсворд под руку с сэром Ут-Уоми, а рядом шли Генри и капитан Джемс Ретедли. Бонда тяжело опустился на стул, как только увидел входившего сэра Уоми. А Дженни застыла в безмолвном изумлении, когда увидела двух Алис, разного возраста, стоявших рядом.

— Я повторяю свой вопрос, леди Катарина Уодсворд, признаете ли вы леди Цецилию Ретедли за то самое лицо, которому ваш муж завещал капитал? Отказываетесь ли вы от процентов, на которые изъявили свои права?

— Признаю и отказываюсь, — тихо и внятно произнесла пасторша.

— Опекун несовершеннолетней Алисы Уодсворд, лорд Бенедикт, признаете ли вы и ваша подопечная леди Цецилию Ретедли родной сестрой пастора и согласны ли на вручение ей немедленно всего завещанного ей капитала?

— Я признаю леди Цецилию своей родной теткой и прошу вручить ей давно принадлежащий ей капитал, — ответила Алиса.

— Я же как опекун Алисы Уодсворд даю вам юридическое право на немедленное вручение леди Цецилии всего капитала.

В совершенном бешенстве Бонда бросился к пасторше, желая схватить ее за руку, но тотчас же отлетел в сторону, едва устояв на ногах, споткнувшись о табуретку клерка, которую тот отодвинул, вставая из-за конторки. Но Бонда отлично понял, что табуретка была ни при чем, а именно толчок от Ананды, когда он хотел схватить руку пасторши, желая накинуть на ее руку ожерелье для Алисы, заставил его покачнуться и он зацепился за табуретку. Помня, как печально кончилась для Браццано его борьба с сэром Уоми в Константинополе, Бонда не решился дальше действовать сам. Он сунул свое запасное ожерелье в руки Дженни и приказал ей, стараясь говорить как можно тише, подойти к Алисе, приласкать девушку и ловко набросить ей ожерелье на шею. Дженни, зная цену висевшего на ее собственной шее собачьего ошейника Бонды, ненавидя сестру всей силой своей злобы, очень хотела выполнить его приказание.

— Алиса, подойди, пожалуйста, ко мне. Мне надо тебе кое-что сказать, да и хочется обнять тебя. Мы так давно с тобой не видались.

Пасторша выказала явные признаки беспокойства, видя, что Дженни сделала несколько шагов по направлению к Алисе. Но лорд Бенедикт продолжал держать Алису под руку, та не трогалась с места, и пасторша успокоилась, даже улыбнулась Алисе. — Я очень рада, милая Дженни, что ты желаешь со мной поговорить. Но я не считаю уместным беседовать с тобой здесь. Ты можешь посетить меня в доме моего опекуна, и мы с тобой проведем там времени столько, сколько ты захочешь.

Дженни сделала еще несколько шагов к Алисе, но на лице ее была уже не торжествующая злоба, а страх.

— Подойдите сюда и перестаньте так бояться этих стоящих за вашей спиной людей, — сказал лорд Бенедикт. — Здесь, в моем присутствии, никто из них ничего сделать вам не может.

Дженни послушно подошла к Алисе, но смотрела на лорда Бенедикта.

— Действуйте же, — крикнул ей в бешенстве Бонда. Он хотел сам подбежать к Дженни, но сэр Ут-Уоми стоял на его пути. Армандо и Анри тоже попытались приблизиться к Дженни, но взгляд Ананды не давал им возможности двинуться с места.

— Протяните мне обе ваши руки, несчастная Дженни, — снова раздался голос Флорентийца. — Держите в них ту отвратительную вещь, что дал вам Бонда, делая из вас одну из самых злобных и гнусных предательниц.

Когда Дженни протянула руки, в которых сверкало ожерелье Бонды, Флорентиец коснулся его палочкой. Оно свернулось, точно горящая бумага, бесшумно разорвалось пополам и упало на пол, превратившись в порошок. Бонда, Армандо, Анри — все издали крик ужаса.

— Вы видите, Дженни, чего стоят уверения ваших приятелей и чего стоит самая их власть, — снова сказал лорд Бенедикт.

Несчастная Дженни схватила обеими руками ожерелье на своей шее, стала его рвать, терзая во все стороны, натирая полосы на своей нежной шее. Лицо ее выражало постепенно все стадии: злобу, бешенство, ненависть, отчаяние. Бонда и Армандо, оба хотели броситься на несчастную, и выражение их лиц и фигур достаточно ярко передавало их чувства и намерения. Но взгляд Флорентийца пригвоздил их к месту, всего в шаге от бесновавшейся Дженни.

— Сейчас вы убеждаетесь, Дженни, как ничтожна для силы света власть тьмы и зла. И тем не менее вас она держит в плену и владеет вами как жалкой рабой. Одно мгновение любви и самоотвержения вашей матери помогло ей перешагнуть тот ужасный рубикон, за которым гибнете вы. Перестаньте терзать этот страшный ошейник. Его сила в вашей злобе. Если бы вы еще минуту назад, когда вам этот злодей подал то, что теперь лежит кучкой зла, серой золой, пожалели ни в чем не повинную сестру — я мог бы еще спасти вас. Теперь же только во имя любви и чистоты того человека, в доме которого вы выросли и которого звали отцом...

Слова лорда Бенедикта были прерваны диким хохотом Бонды и раздирающими рыданиями пасторши. От прикосновения руки Ананды рыдания стихли. А хохот уродливо раскрывшего свой полный испорченных зубов рот Бонды внезапно оборвался, издав какой-то свист, как испорченная клавиша старой фисгармонии. Во внезапно наступившей тишине лорд Бенедикт продолжал:

— Защита пастора, его мольбы ко мне о вашем спасении — все рушится перед стеной вашей собственной злобы, зависти и раздражения. Все, что во имя того чудесного человека, которого вы звали отцом, я могу еще сделать для вас, — это не оставить вас навеки рабой в руках этих людей. Я могу дать вам возможность и надежду вырваться из сетей зла, если когда-нибудь сердце ваше откроется для любви и доброты. Повернитесь ко мне спиной.

Когда Дженни повернулась, лорд Бенедикт вложил в руку Алисы свою палочку и сказал ей:

— Хочешь ли, Алиса, помочь сестре и открыть ей путь в твой дом тогда, когда отчаяние раскроет в ее сердце любовь и она воззовет к милосердию?

Алиса ответила утвердительно. Тогда лорд Бенедикт взял ее руку с палочкой в обе свои и коснулся ею ожерелья на шее Дженни. Дженни громко вскрикнула, вздрогнула, и в тот же миг ее ожерелье лежало на полу, точно куски битого стекла.

— Повернитесь лицом ко мне и подойдите ближе, Дженни.

Дженни почти вплотную подошла к Алисе. Лорд Бенедикт, все так же держа руку Алисы в своих, велел ей коснуться концом палочки груди Дженни и медленно, глядя ей в глаза, сказал:

— Любовь сестры и любовь пастора защищают вас от вечной гибели. Помните о Свете в пути каждого человека даже в самые мрачные минуты жизни. Помните, что жизнь — это доброта и милосердие. Достигают в жизни истинных результатов только ими. Нет для человека безнадежности, милосердие не знает пределов, и у пощады нет отказа. Ничья злая, жадная, наглая рука никогда не положит на вас ярма. У этой руки вы рабой не будете. И всякая злоба будет иметь в вас сообщницу и рабыню только тогда, когда вы сами выберете себе ее в спутницы, подпуская в свои дела дня и привлекая ее своим раздражением, предательством и ложью. Идите. Вы выбрали себе путь сами, добровольно, трижды оттолкнув руку помощи, что я протягивал вам. Вы связали себя гораздо более крепко канатами с вашими сообщниками, чем это ожерелье, которому вы приписывали магическую силу. Магической же силой было ваше злое сердце. Идите, защищенная от вечного порабощения. Но помочь себе вы можете только сами, привлекая подобное себе. Перестаньте бояться гадов, вертящихся вокруг вас. Они в близком будущем сами задохнутся в кольце собственного зла. Но вся ваша жизнь станет адом, если вы не поймете, что постоянная фальшь вашего поведения и ваша ненависть или полное равнодушие к людям делают вас рабой собственных страстей.

Дженни стояла, безмолвно глядя в лицо лорда Бенедикта.

— И все же, я ненавижу Алису, ненавижу даже мать, изменившую мне для вас и... ненавижу вас. Не верю ни в какую вашу силу. Просто ваши штуки сильнее, чем фокусы Бонды. Но Бонда не самый главный член в своей акционерной компании, а простой исполнитель, как и ваши клерки, вроде мистера Тендля, — со злобным сарказмом заключила свою тираду Дженни, поглядев на горестно слушавшего ее Тендля. — Вы не сомневаетесь, конечно, — минуту помолчав, снова запальчиво продолжала Дженни, — что я не могу очутиться нигде и никак в роли прислужницы, исполняющей чужую волю. Вроде моей сестрицы и всех этих безвольных людей, окружающих вас в эту минуту. Я сама буду иметь штат своих слуг.

Снова хохот Бонды прервал Дженни, но от одного жеста руки лорда Бенедикта он прервался, и сам Бонда скорчился.

— Еще одна пощада вам, Дженни, во имя любви и прощения пастора: оскорбленный и так презрительно вами разглядываемый Тендль будет той рукой, которая когда-то вас спасет и приведет к Алисе. О том, чьей слугой вам придется быть и какой ужас ждет вас, куда вы попадете, Дженни, в этом вы очень скоро убедитесь сами. Помните только, что закон пощады вас защитит тогда, когда вы начнете творить любя, а не ненавидя, как делаете это сейчас.

Лорд Бенедикт повернулся к Бонде и его спутникам:

— Чтобы вы не могли опровергнуть или забыть, как вы склонялись перед силой добра, идите все прочь отсюда, непрестанно кланяясь в пояс. И до темной ночи изображайте китайских болванчиков. Бойтесь новой встречи со мной или с кем-либо из тех, кто близок мне. Что же касается подговоренной вами банды, то ей проникнуть в дом не удалось, конечно. И за желание проникнуть в мою личную комнату ваш, Бонда, вами подкупленный пьяница Мартин уже дорого поплатился. А чтобы вам не нарушать больше нигде тишины — говорить иначе как шепотом не смейте.

Внезапно Дженни и трое ее спутников стали кланяться в пояс. Их борьба и желание побороть сгибавшую их спины силу выражались в такой комической форме, что Генри, за ним Тендль, все клерки, наконец сам старый адвокат и капитан — все покатывались со смеху. Алиса и леди Цецилия в ужасе закрыли лица руками. Дория успокаивала бившуюся в истерике пасторшу. В одно из мгновений, когда он стоял разогнувшись и думал, что внимание Ананды ослаблено, Бонда бросил темную веревку, как бросают лассо, на шею пасторше. Но веревка, не коснувшись шеи пасторши, была поймана рукой Ананды и отброшена им обратно Бонде, охватив его шею, руки, талию. Бонда вскрикнул, упал, точно так же терзая на себе веревку, как терзала недавно здесь же Дженни свое ожерелье.

— Иди, злодей, в этом украшении. И пусть оно давит тебя, как прообраз всего зла и лжи, что ты натворил в жизни. Один Браццано теперь только сможет снять с тебя ее. И то потому, что чистая душа дала ему слезу своего милосердия и поцелуй любви. Вот эта капля чистого милосердия и сможет тебе помочь. Но сумел ли ты выслужиться у Браццано так, чтобы он захотел тебе помочь, — это уже твой вопрос.

— У лорда Бенедикта нам пощады не ждать, — взмолилась рыдающая Дженни. Она протянула руки к сэру Уоми. — Пощадите нас вы. Не делайте меня и людей этих посмешищем в первый день моей замужней жизни. Я... я... вас ненавидеть не могу. Мне смотреть в ваши глаза страшно, точно в них я читаю ужас своей судьбы. Но... я преклоняюсь перед вами, я молю вас, помогите мне.

— Скажите, бедняжка, можете ли вы вспомнить хотя бы одно существо, которому вы помогли в жизни? — спросил сэр Уоми. Его голос, и всегда ласковый и нежный, походил на звуки мелодичной арфы. — Знаете ли вы, что человек — это арфа Бога, на струнах которой славится вся мировая Жизнь? Знаете ли вы, что слезы и скорби людей — это пыльца Господня, превращающая человека в чудесный цветок? Знаете ли вы, что каждая встреча людей — это любовно двигающиеся крылья, чтобы собирать эту пыльцу Господню в чашу сердца и переливать ее как силу любви, как отклик радости на скорбящую землю? Пусть сегодня в чаше моего сердца смешается яд вашей злобы и слез с моим состраданием. И пусть ужас той минуты, когда жалкое существо назовет вас дочерью, вступит в мое сердце и в нем найдет утешение. Идите. Я взял на себя — во имя безмолвных просьб вашей матери, сестры и тетки — ваше наказание. Но я сам освободить вас не могу от него. Мой брат и Учитель, Флорентиец, молю тебя, разреши мне принять участие в борьбе Ананды и пощади еще один раз этих несчастных, — низко кланяясь лорду Бенедикту, сказал сэр Уоми.

— Да будет как ты желаешь, мой друг и брат, — возвращая ему поклон, ответил Флорентиец. — Но если хоть один раз еще кто-либо из ваших приятелей, Дженни, осмелится коснуться Алисы или вашей матери, то и вы и они иначе как на четвереньках передвигаться не сможете до конца ваших дней. Ступайте. Ты же, злодей, — обратился он к Бонде, — молчи сегодня весь день. И говорить будешь только шепотом. Сними свою веревку и брось ее в камин.

Отерев пот, градом катившийся с их лиц, Дженни и ее спутники поспешили покинуть контору.

Выполнив все необходимые формальности, поддерживая чрезвычайно потрясенных Алису и леди Цецилию и почти лишившуюся чувств пасторшу, все обитатели дома лорда Бенедикта возвратились к себе.

За эти несколько часов их отсутствия всегда тихий и спокойный дом превратился в лагерь, осаждаемый со всех сторон самыми разнообразными назойливыми элементами. Не прошло и получаса с момента отъезда лорда Бенедикта, как к главному входу его особняка подкатили три большие кареты, полные замаскированных людей. У некоторых ряженых были в руках музыкальные инструменты, кое-кто пел песни — вообще картина из карнавала была разыграна внешне так удачно, что полисмены не остановили шумную компанию, решив, что высший свет развлекается столь оригинальным образом. Не уменьшая шума, веселая компания стала стучать в двери подъез