Болезнь и смерть пастора и его завещание
Благополучно добравшись до деревни, проехав путь на лошадях по залитой лунным светом дороге, слегка утомленные, спутники лорда Бенедикта разошлись по своим комнатам. Только пастор остался внизу, в кабинете хозяина, где оба они сели в кресла на террасе.
— Вероятно, это одна из последних моих лунных ночей, когда я еще на ногах и могу еще ценить красоту земли, которую я так любил всегда. Как много раз я напутствовал людей к престолу Отца. И как редко видел истинное знание и истинную веру людей. Как часто я старался победить страх людей в их последний час. Теперь, когда я сам иду к Отцу моему, я понимаю, что не страх давит человека, но сознание бесполезно и бесплодно прожитой жизни. Сознание недостаточной верности заветам любви, недостаточной чистоты в прожитой жизни.
— Нет смерти, дорогой друг. В тот час, когда уходит последнее физическое дыхание, дух уже оставил форму, в которой жил человек на земле. И те, кто подходит к смерти, как и те, кто рождается на земле, — идут свой путь только для того, чтобы двигаться к совершенству. В современном воспитании человек всасывает столько предрассудков, что даже не понимает, как жизнь — вся великая Жизнь — движется вокруг него и в нем самом. Если бы в вашем сердце не жил тот Свет, который сейчас окружает обоих нас и все вокруг нас, — вы не могли бы дойти до такой высокой чести, в какой жили и живете. В сердце человека, сообразно его поднимающемуся развитию, оживают одно за другим качества той единой Жизни, что он носит в себе. Качество человека, доходя до своего полного развития, переходит в силу, живую, всегда активную. Оно перестает быть только свойством человека. Оно льется, как кровь, по его жилам, как светоносная материя любви, раскрывается наконец как оживший аспект Жизни вечной в нем. Все, в чем человек смог дойти в своем развитии до конца, стало аспектом его божественного духа, его внутренним творческим огнем. Когда физическая форма стала мала такому ожившему духу человека, когда он вырос из нее, как юноша из детского платья, — человек меняет ее, а мы называем это смертью.
Ваша жизнь, как ни строго вы судите ее сами, — безупречна. И наша встреча — это не случайность, но великая радость, посланная обоим нам. Я был до сих пор в долгу у вас, мой верный, преданный друг.
— Я вас не понимаю, лорд Бенедикт. Это верно, что какое-то чувство большой близости я испытываю к вам, какого-то будто бы давнишнего знакомства. Но... кто раз узнает вас, тот иначе и не может чувствовать себя подле вас. Ваша доброта и высота обаяния подчиняют себе всех.
— Вы никогда не думали о жизни людей на земле как о жизни вечной, а не только как о жизни, как отрезке от рождения и до смерти. А между тем это ряд жизней земли на протяжении веков. Нет в небесах мест, где отдыхают. Живое небо трудится так же, как и живая земля. Мы уходим отсюда, трудимся, учимся, живем в облегченных формах, по иным законам, точно так же, как на земле мы можем жить только по законам земли.
И на этой земле вы бывали уже не раз, и не раз встречались со мной. Но то были встречи мимолетные, и в каждую из них я был чем-нибудь обязан вам и оставался вашим должником. В последнюю же нашу встречу вы спасли мне жизнь. Я искал вас теперь долго, чтобы отплатить вам за все ваши благодеяния мне. Только несколько месяцев тому назад, в Москве, я узнал, что вы в Лондоне, что вы пастор. Узнал все о вашей жизни от моих друзей, которые потеряли ваш след в Венеции и шли неверным путем, ища вас в артистических кругах.
Как только я получил известие о вас, я переменил мой план и приехал сюда, где немедленно же вас отыскал. Примите теперь все мои услуги вам и Алисе как возвращение вам моего векового долга. И не будем больше говорить об этой стороне жизни. Здесь все светло, все сияет. Что же касается второй половины вашей семьи, то одно могу сказать: все, что будет возможно, я сделаю для Дженни и вашей жены. Боюсь, что все это будет бесполезно, но все же сделаю.
— Как странно я себя сейчас чувствую, лорд Бенедикт. Точно я становлюсь легким, легким и действительно вспоминаю свое давнишнее знакомство с вами. Удивительное спокойствие и мир сходят в мою душу. И не столько от ваших слов, сколько от вашего присутствия, от какой-то особенной вашей доброты, от какого-то мужества и силы почти не человеческих, которыми веет от вас. Примите благоговейную благодарность уходящей души за ту ясность и спокойствие, которые вы влили в нее в этот последний период земной жизни. Благодаря вам мое прощание с землей полно величия. Что касается моей жены и Дженни — Боже мой, как много сил я потратил, чтобы охранить их от зла. И здесь вы меня сейчас утешили, и их я оставляю в вашей защите. Я видел ясно, как их постоянное раздражение и жажда роскоши и праздной жизни все больше и больше вводят в общение с людьми лживыми, неустойчивыми и даже бесчестными. Я видел, как они тонут в мелочных мыслях и чувствах. Как их вечное бурление сталкивает их со всех возвышенных, благородных сил человеческой любви и бросает в постоянную эгоистическую сосредоточенность на самих себе. Но я не мог найти никаких крючочков доброты в их сердцах, чтобы вытащить их из тупости обывательщины.
— Теперь перестаньте думать о них, мой милый лорд Уодсворд. Ваше данное вам еще сейчас время на земле принадлежит вам одному. В эти ваши последние дни текущего
воплощения я пришел к вам, чтобы дать вам все то знание, которого вы искали всю жизнь и для которого вы вытоптали себе дорожку ногами тех людей, кто приходил к вам за утешением и уходил не только утешенным, но и с сознанием, что у него есть друг. К вам приходили за миром, а уходили не только в мире, но и в радости понимания своего права на жизнь, на счастье, на труд. Сбросьте с себя все путы условностей, что встают в вашем понимании и мешают вашему общению в огне и духе. Все слезы, скорби, страсти, что собрало ваше сердце, как в чашу, уже горят не в одном вашем сердце, но и в моем, и в сердцах целого ряда светлых людей, поставивших себе целью общее благо. На вас нет уже ни
оков условной любви, ни оков предрассудков. Живите все эти дни, пока не выйдете из этой земной формы, как живут после смерти всего личного. Живите, благословляя каждый день в мужестве и мудрости, в любви неугасимой Великой Матери Жизни. Не только дочери вашей Алисе, но и юному обожателю вашему Сандре, а также тайно и очень глубоко страдающему Мильдрею, и моим детям, Наль и Николаю, всем дайте великий урок мудреца, прощающегося с жизнью земли радостно и спокойно, чтобы начать, вернее, продолжать труд вечной жизни. Свет, который шел от вас на путь земли, в ее серых днях, Свет, который теперь открывается вам как вечная память об единой жизни, не раз сходивший с вами в человеческую форму, пусть он останется им всем, в память вечную всех их жизней как простое знание: заснуть в Мудрости, в мысли о Вечном, с сознанием счастья и понимания всей единой Жизни в себе и во всем. Рассматривайте все эти дни как дни заслуженного беззаботного отдыха и пожинайте плоды разбросанной вами, как горсть драгоценных камней, любви по земле.
Флорентиец проводил пастора наверх, ввел его в его прекрасную комнату, где была открыта дверь на залитый луною парк и открывавшиеся за ним дали.
— Я незаслуженно счастлив, лорд Бенедикт. Я даже и мечтать не мог о той красоте, в какой живу сейчас. И если вы говорите, что вы в долгу у меня, то что же мне сказать? Я молился Отцу, чтобы отойти в мире, и я не находил его. Вы помогли раскрыться сердцу моему не только в мире, но и в полной радости. Как прекрасна жизнь! Как могуч и велик росток этой жизни в человеке, если он веками сменяет форму и вновь живет! И только сейчас мне это до конца ясно. Зачем же церковь учит оплакивать смерть друг друга? Зачем учит: «упокой со отцы», если каждый только в себе может найти покой? И найти его — я понял — можно только живя в Свете. Нужно учить, как жить в Свете, пока человек трудится на земле, а не как упокоиться с отцами.
— Покойной ночи, лорд Уодсворд, до завтра. Вот вам еще пилюля, она принесет вам сон.
Флорентиец подал пастору лекарственную конфету, крепко пожал ему руку и, еще раз пожелав покойной ночи, спустился к себе вниз. Пастор, посидев еще немного в тишине ночи, почувствовал такое сильное желание спать, что едва успел раздеться, как мгновенно заснул.
Казалось, весь дом спал, погруженный в тишину. Но сам хозяин сидел за письменным столом и писал письмо, иногда пристально вглядываясь во что-то вдали. Дверь на террасу была открыта, аромат ночных цветов проникал в комнату. Изредка порыв ветерка колебал пламя свеч на его столе и заставлял огонь переливаться и играть в золоте волос писавшего. Внезапно Флорентиец поднял голову, прислушался к чему-то и, покачав головой, тихо сказал:
— Алиса, Алиса, я надеялся, что у тебя будет больше сил сегодня. Сойди сюда, если тебе так трудно и тяжело. Я думал, что ты поняла, как ты должна поддержать отца и превратить в земной рай его последние дни, а ты предаешься печали лично о себе. Перестань плакать и прийди сюда.
Алиса, вернувшись после поездки в свою комнату, опустилась в кресло у самой двери и застыла в горьком сознании неизбежной разлуки с обожаемым отцом. В ее воспоминаниях потянулись картины ее жизни с отцом с самого детства. Ни разу она не видела отца раздраженным. Ни разу он не вошел в дом без улыбки. Какой бы скорбью ни болело его сердце, он входил в дом, внося с собой ласковое слово каждому. Многое, чего не понимала Алиса в детстве, стало ясно ей теперь. Ее детское сердце разгадало драму отца. И каждое ее движение, каждое дело дня — все было одним стремлением: защитить отца от неприятности, не дать ему заметить чего-либо тяжелого, отвести от него тот или иной удар.
Два сердца, две жизни, отца и дочери, слились в одно целое. И теперь... отрывалась часть ее сердца. Не отец уходил, но из ее собственного сердца вырезалась половина. День без отца... И Алиса изнемогала от муки. Вся тонула в той крови, что, казалось ей, сочилась из ее сердца. Она сидела пригвожденная, без мыслей, без надежд: подавленная страданием, точно слыша, как из сердца ее каплет кровь, собираясь вокруг нее целым озером.
Внезапно, точно удар электрического тока, пробежала по ней какая-то сила. Девушка вспомнила слова Флорентийца по дороге домой. Вспомнила его разговор с Сандрой, и все, что лорд Бенедикт говорил ей за последние дни. Так ярко вспомнила, точно услышала его голос сейчас в ночной тишине, зовущий ее к себе. Она — мгновение назад такая бессильная — встала и отерла глаза. Впечатление от образного представления своих страданий как текущей из сердца крови было так сильно, так ярко, что ей казалось, что и сейчас из сердца ее каплет кровь. Она зажала сердце руками и посмотрела себе под ноги, желая убедиться, не стоит ли она в луже крови.
Бросив взгляд вниз, в сад, она увидела лорда Бенедикта, который звал ее жестом руки. Она сошла с лестницы и увидела его стоящим на пороге своего кабинета.
— Войди, дитя, — сказал он, закрывая за нею дверь. — Мы с тобою, да еще один человек в доме не спим в эту ночь. Остальные нашли сил быть мудрыми и принять жизнь так, как она идет. Ты думаешь, что не спит Сандра. Нет, индусу я дал успокоительных капель, он спит, как и твой отец. Не спит тот, кто ни словом не обмолвился о твоих и своих страданиях. Не спит лорд Мильдрей, сердце которого разрывается от твоей драмы, от твоей тоски. Чтобы остановить одну каплю крови, текущей сейчас из твоего сердца, он рад был бы лечь на плаху. И сейчас, внешне спокойный, мечется, как тигр в клетке, не находя решения своим вопросам. Не плакать, не истекать кровью надо тебе, дочь моя. Но вспомнить, как у вечного огня ты обещала нести утешение и помощь людям. Что толку сидеть и плакать? Разве неизбежное не свершится потому, что ты плачешь? В ком может найти отец твой силу и отдых сейчас? Сейчас, когда ему предстоит переменить форму своей жизни. Ты привыкла называть эту перемену смертью. Но смерти нет, есть твой предрассудок. Я уже говорил тебе: пока живешь — не теряй ни мгновения в пустоте. Ищи творить сердцем. А в слезах нет места творящей силе. О чем бы ни плакал человек, он плачет о себе. Высшая же форма человеческой любви — это действие, энергия. Тот, кто мужается, только тот проходит в высокий путь благородства и самоотвержения. И только в таком бесстрашном сердце нуждается жизнь.
В жизни нет мгновений остановки. Она — вечное движение, вечное стремление вперед. И только мужественный движется в ногу с нею. Если и дальше ты будешь оплакивать каждый неожиданный — неожиданный только по твоей невежественности — удар судьбы, то тебе нет надобности жить подле меня. Ты хочешь разделить мою жизнь. Это жизнь самоотверженного труда. В этой жизни идут, чередуясь, победы, разочарования, скорби и радости. Но унынию в ней нет места.
Смерть — предрассудок человека, остаток его варварского отношения к жизни. Смотри на эту дивную природу: на небе уже начинается рассвет, а луна еще светит. И с каждым мгновением ты видишь, как день сменяет ночь, и все это форма той же Единой Жизни, что живет в тебе, во мне, в солнце, в облаке, в траве. Дальше, много учась, ты дойдешь до больших знаний, и тебя перестанет выбивать из колеи закон жизни и смерти. Сегодня пойми крепко и ясно: если хочешь опять встретиться с отцом в труде жизни, готовь из себя то священное и высокое место, где он мог бы с тобой встретиться и трудиться. Знай только одно: Ты можешь создать ту семью, где отец твой будет вновь воплощен. Ты можешь стать ему матерью и воздать материнской любовью и заботой за все его заботы о тебе, за всю его любовь. Но «может» еще не значит «будет». В тебе вся сила, в тебе вся любовь, в тебе все возможности повернуть руль судьбы так или иначе. И все зависит от того, как ты проводишь сейчас отца и какое ему подашь уже теперь благословение в вечный путь.
Девушка, преображенная, сияющая, приникла к руке своего великого друга и прошептала:
— Я все поняла. От вас перелилась в меня сила. Мне больше не о чем плакать... Но лорд Мильдрей? Как я могу его утешить?
— Предоставь мне заботу о нем.
Погладив успокоенную Алису по голове, дав ей капель и велев сейчас же лечь спать, так как отцу понадобятся ее заботы, Флорентиец проводил Алису до лестницы и снова сел к столу, где и закончил последнее письмо.
Рассвет переходил в раннее утро. Лорд Бенедикт потушил свечи, перешел в свою спальню, откуда вышел через четверть часа в пижаме, с мохнатым полотенцем на плече. Собрав письма, он положил их в ящик письменного стола, закрыл его, написал на бумажке несколько слов, положил ее в карман и вышел в парк. Подойдя к другой стороне дома, он поднял камушек, завернул его в ту бумажку, что положил себе в карман, и, остановившись перед одним из открытых окон второго этажа, ловко бросил в него свой камушек.
К ногам погруженного в невеселые думы, всю ночь не спавшего лорда Мильдрея вдруг упало что-то белое, стукнувшее об пол. Вздрогнув от неожиданности, он наклонился и поднял бумажку, из которой выпал камушек.
«Надевайте пижаму, берите мохнатое полотенце и сходите ко мне вниз, на террасу. Пойдемте к озеру купаться в водопаде», — прочел Мильдрей. Записка была без подписи, но Мильдрей сейчас же узнал крупный, прекрасный почерк хозяина. Он выглянул в окно, но, кроме пения птиц и чудесно расцветающего утра, ничего не услыхал и не увидел. Обрадованный неожиданной возможностью совершить дальнюю прогулку с лордом Бенедиктом, Амедей поспешил переодеться и спустился на указанную ему террасу, не додумав своих мыслей, терзавших его всю ночь.
— Ну, мученик, — встретил его веселым смехом лорд Бенедикт, — на кого вы похожи? Еще две-три так прелестно проведенные ночи, и меня обвинят, по крайней мере, в истязании своих гостей. Можете ли, лорд Мильдрей, образцовый воспитатель моего приятеля индуса, объяснить мне причину вашей скорби, которая в одну ночь съела половину вашего веса?
— Объяснить это легче легкого, лорд Бенедикт. Полное бессилие помочь страданиям людей довело меня до отчаяния. Но вот что я хотел бы знать: каким образом вы угадали, что я не спал и что я сидел именно в этой из трех отведенных мне вами комнат. Чтобы бросить камень именно в то окно, где я сидел, вы должны были точно знать не только то, что я не спал, но и то, что вы даете призыв человеку, который прочтет немедленно вашу записку. И до чего же вы молоды и прекрасны, лорд Бенедикт, я понимаю, почему вам дали прозвище Флорентиец.
— Знаете ли вы, мой дорогой гость, что если мы с вами будем останавливаться на каждом шагу, как это делаем сейчас, то мы вернемся обратно только тогда, когда дамы будут уже завтракать. Двинемся поэнергичнее, и, пожалуй, я расскажу вам чудо, как я узнал о вашей бессоннице. Посмотрите вокруг себя и вглядитесь в разнообразие окружающей вас жизни. Каких чудесных форм и красок цветочки окружают вас! Листья, травы, бабочки, птицы, мухи, пчелы — все живет самой напряженной жизнью, творит, отдает свой аромат, плоды и красоту... и умирает. Вы так характеризуете конец расцвета каждой из этих жизней.
Вы срываете цветок, вкалываете его в свою петлицу или украшаете им свой стол. Вы не думаете, что цветок умирает, отдавая вам свою красоту. Вас не тревожит эта смерть. Вы ее благословляете, принимаете совсем спокойно, как нечто неизбежное, обычное. Почему? Только потому, что здесь нет ничего личного. Ничего от вас лично, как вашей привязанности, как ваших привычных желаний, как вашей любви, в которую вы каждый день вплетали нити своего сердца, своей крови, плоти и духа. И вы спокойны. Вы знаете неизбежность закона целесообразности, закона, заставляющего все живое менять свои формы.
Как только дело касается людей — сразу все в сознании человека меняется. Тут все разделяется на своих и чужих. Свои — это те, с кем вы сжились, сроднились по крови. И каждая такая разлука — неизбежные слезы, отчаяние и вот такой вид, как у моего доброго друга, лорда Мильдрея. Вы сражались в двух войнах, будучи юношей семнадцати — девятнадцати лет; о вашей храбрости солдаты складывали песенки и легенды, а вашему самообладанию удивлялись старые офицеры. Теперь вам двадцать восемь лет. Почему перед лицом предстоящей смерти пастора вы потеряли не только полное самообладание, но и равновесие? Ваша любовь к Алисе для меня не тайна. Но она вашему поведению не оправдание. Чему служит та любовь, которая не несет героизма любимому человеку? Неужели вы думаете, что подобным поведением сострадаете Алисе? То сострадание деятельно и истинно, которое не слезу, а мужество несет человеку.
Думаете вы, что можно таить внутри полный разлад, страдать и разрываться, а вовне показывать полное, якобы, спокойствие и этим лицемерным самообладанием помочь человеку переносить его горькие минуты? Только истинно мудрое поведение, то есть внутри убежденно-спокойное состояние может помочь ближнему. И оно как живой пример мудрости может прервать тысячи драм людей только одним своим появлением, одной встречей. Таков живой пример мудреца. И в каком бы образе он ни встречался человеку, он может поднять его силы к героическому напряжению. Может помочь ему перейти из маленького, о личном горюющего человека одной улицы в одухотворенное понимание себя единицей всей вселенной. Вселенной, неизбежно подчиненной одному и тому же закону целесообразности, который ведет все живое на земле — от букашки до человека — к совершенству. Вы можете мне ответить, что все это вы знаете и понимаете. Но я скажу вам, что вы ничего не знаете и не понимаете. Потому что на языке мудрости знать — это значит уметь. А понимать — это значит действовать. Тот, кто говорит, что он знает и понимает, а не умеет действовать в своем трудовом дне, — на самом деле ничего не знает. Он по своей невежественности ничем не отличается от цирковых собак и лошадей, которые просто усвоили ряд привычных ассоциаций, воспринятых в той или иной последовательности.
Подумайте обо всем этом, лорд Мильдрей. От вашего поведения сейчас многое будет зависеть не только в вашей жизни, но и в жизни Алисы и еще многих людей, которых сейчас вы встречаете и в обществе которых вращаетесь. К сожалению, по причинам, от меня не зависящим, я ничего не могу сказать вам больше. Могу только прибавить, что сейчас вы стоите у перекрестка дорог. И в зависимости от вашей энергии и вашего мужественного поведения, от мужественно поданной доброты, от силы вашего благородства в этот момент вы услышите тот или иной зов жизни. Вы можете создать или нет ту или иную семью, где дадите возможность великой душе сойти на землю, и под охраной вашей любви и доброты поможете ей пройти свой новый человеческий путь.
Флорентиец привел лорда Мильдрея к водопаду. Красота природы, чудное утро и слова хозяина развеяли не только чувства гостя, но расширили его кругозор и окрылили его. Выйдя из водоема, выдолбленного падением воды с высокой скалы, пожимаясь от холода, лорд Мильдрей сказал:
— Если бы я даже не входил в эту купель, которая меня укрепила, — я все равно чувствовал бы себя уже воскресшим от одного вашего общества и ваших слов, лорд Бенедикт. Самое великое, что я понял сейчас из ваших слов, — это то, что сила любви не имеет предрассудка разлуки. Но здесь для меня в моем теперешнем развитии, действительно, знать и уметь — две различные вещи. Я не теряю надежды, что в вашем благом присутствии оба эти понятия когда-то сольются для меня в одно самоотверженное и радостное действие, то есть в простое умение быть истинно добрым к людям и, думая о них, забывать о себе.
Оба спутника вернулись домой как раз вовремя, чтобы переодеться и встретиться со всем обществом за завтраком. В этот день пастор чувствовал себя слабым и усталым, но все же прошелся по парку. Под руку с дочерью, в сопровождении Сандры, дошел он до обрыва, где вид на открытые дали ему особенно нравился. Но после обеда он сейчас же поднялся к себе. Алиса не оставляла отца ни на минуту. Она, казалось, совершенно не замечала его слабости, ни его особенной ласковости, в которой сквозила нежность прощания. Она вела себя так, как всегда, как будто бы отец был здоров, но не покидала его.
— Алиса, дитя мое, пошла бы ты погулять. Вон все идут на ферму с лордом Бенедиктом.
— Нет, папа, мне так хочется побыть в тишине с вами.
Раздался стук в дверь, и вошел лорд Мильдрей.
— Лорд Уодсворд, не разрешите ли вы мне посидеть подле вас? Мне так захотелось побыть в вашем обществе, что я не мог устоять и решился побеспокоить вас. Вы не сердитесь на меня за это беспокойство?
— Не только не сержусь, но очень счастлив, что вы зашли ко мне. Моя Алиса не покидает меня, как я ни прошу ее отдохнуть немного от моего стариковского общества. Не скрою от вас, мой друг, что радость быть так любимым моею дочерью и вами — большое вознаграждение за прожитую жизнь.
— Знаете ли, папа, вы у меня, положительно, феномен. Другой человек на вашем месте чрезвычайно много думал бы о себе. А вы хоть немного ценили бы себя и все то, что вы сделали для людей, для науки. Лорд Бенедикт говорил мне, что к вам сюда собирается приехать целая делегация от Академии наук, чтобы передать вам какую-то исключительную награду за вашу книгу, которая завтра должна выйти в свет. В Академии узнали от лорда Бенедикта, что вы нездоровы, не можете сами быть в Лондоне на торжественном заседании, когда вас будут венчать всевозможными лаврами. Поэтому важнейшие представители науки приедут к вам сюда. А вы, мой дорогой отец, одно смирение.
— Дочурка, я бы очень хотел избежать этой пышности, она мне тяжела, я даже разволновался. Лорд Мильдрей, не откажите сходить к нашему дорогому хозяину, когда он вернется с прогулки, и попросите его зайти ко мне.
— Я непременно это сделаю, лорд Уодсворд, я уверен, что лорд Бенедикт сумеет сохранить ваше спокойствие. Да ведь он пошел на ферму по хозяйственным делам, там он долго не пробудет, и я сейчас же передам ему ваше желание, как только он вернется. Кстати, в газетах сегодня есть отзыв и статья капитана Т. о вашей книге. Я думаю, что половина авторов мира завидует подобному отзыву.
— Папа, вы знаете, что у капитана Т., то есть, попросту говоря, у графа Николая, есть брат, начинающий писатель. Лорд Бенедикт как-то сказал, что Левушка написал вещь гениальную, не по летам глубокую. А Наль говорила мне, что она видела его один раз в жизни, переряженным в восточный костюм, с седой бородой. Так что если бы она столкнулась с ним лицом к лицу, то не могла бы узнать брата своего мужа.
— Это почему же? Неужели они познакомились в маскараде? И не видали друг друга без масок? Это что-то во вкусе французских романов, — смеялся весело пастор.
— Надо полагать, что дело здесь в чем-то другом, лорд Уодсворд. Вряд ли на Востоке возможны были маскарады, а графиня очень молода и приехала прямо оттуда.
Дальше разговор перешел на чудеса жизни, как пастор называл свою и Алисы встречу с Флорентийцем.
Между тем, вторая половина общества уже возвращалась с фермы, разбившись на две группы. Наль с Николаем пошли дальней дорожкой, где виды были еще прекраснее, а Флорентиец с Сандрой возвратились ближайшим путем.
— Мы с тобой уже несколько раз поднимали вопрос о твоей постной физиономии, Сандра. Сегодня я хочу с тобой поговорить уже окончательно. От твоего решения и дальнейшего поведения будет зависеть и жизнь твоих ближайших дней, то есть останешься ли ты сейчас при мне
или уедешь в Лондон. Видишь ли, решившись следовать чьим-то указаниям, избрав себе в другом человеке путь, к которому наиболее тянется сердце, надо быть в гармонии с тем, кого хочешь назвать своим Учителем. Чтобы воспринять указания Учителя и нести их как творящую силу по дню, надо быть в радости. Только одна радость открывает возможность слиться двум сознаниям, стоящим на разных ступенях развития. И чем радостнее и чище низшее сознание ученика, тем легче, проще и дальше оно может влиться в сознание, превосходящее его силы, — Учителя. Тем больше может унести радостный из открывающегося ему высшего сознания. Это одна сторона дела. Жить подле меня и хмуриться, вступая в спор с Богом и судьбой, — это тратить попусту время и не иметь сил заметить, как льется тебе свет в твое текущее сейчас. Второе: ты брал на себя обет беспрекословного послушания, который казался тебе счастьем, как и жизнь подле меня рисовалась тебе заманчивой мечтой. А когда сбылась, неожиданно для тебя, эта мечта — ты оказался слабее женщины и продолжаешь быть таковым. В твоих философских изысканиях, в твоих новых открытиях в астрономии и механике ты оказываешься законченной силой, на которую можно полагаться. В твоем же отношении к жизни людей ты оказался ребенком, не выдерживающим обычных испытаний движущегося колеса жизни. А между тем, ты — индус, тебе известен закон перевоплоще-
ния, ты в нем рос и воспитан. И казалось бы, твое отношение к жизни и смерти должно было бы разниться от европейцев. В чем разлад в твоей душе? Теряешь доброго и нежного друга, стремившегося всячески тебе помогать в твоей жизни. Чем же ты благодаришь его? Тревожишь его последние дни, оплакиваешь свое одиночество после его смерти. Чем поддержал ты дочь? Жалобами своей скорби. Стыдно и недостойно, Сандра. Если я не отправил тебя сразу же из моего дома как человека, недостойного быть принятым в ряды моих учеников, то только потому, что я у тебя в старинном долгу. И моей беседой сейчас я возвращаю тебе
мой вековой долг. Пастор отходит от земли очень ненадолго. Если Алиса сумеет во всем героизме и мужестве сердца проводить его как отца, чтобы принять его же для новой земной жизни как сына, — он вернется скоро в земную жизнь. Если женская сила доброты и любви сумеет возвыситься так, чтобы не о себе думать, а из себя приготовить самоотверженное место, где снова воплотится ее отец, он вернется счастливым на землю и выполнит тот труд, который сейчас сделать не успел. И целый круг жизней, затянутый сейчас тяжелой петлей злых предрассудков, освободится и развяжется, перейдет в счастье и свет. Если же Алиса не победит эгоистической любви к отцу, будет плакать и цепляться за него, как это делаешь ты, — целая вереница жизней будет обречена ждать новых возможностей, чтобы сочетание кармических связей вновь пришло в гармонию. Я говорю тебе все это единственный раз и навсегда. Чтобы понять навсегда смысл закона беспрекословного повиновения, я дал тебе сейчас возможность провидеть судьбу многих людей. Но, если ты нарушишь этот закон когда-либо, ничто не сможет оправдать в веках твоего поступка. Цепь любви, которою я связал тебя с собою и которую ты разорвешь своим непослушанием, я буду хранить, и она только сильнее завьется вокруг нас. Но сколько бы я ни хотел принять на себя твои испытания, я этого сделать не смогу. Я приму на себя, любя и побеждая, обратный удар, который ты нанесешь мне. Но цепь жизней, спутанную тобою, ты сможешь развязать только сам.
— О, Боже, как я глуп! Как я непростительно, позорно глуп, дорогой, обожаемый лорд Бенедикт. И я плакал, стонал, бунтовал и чуть ли не обвинял вас в холодности, потому что знал, что вы можете поддержать силы пастора и не
делаете этого. Простите меня, хотя мне и нет прощения. Как тупоумен человек! Какое счастье должно прийти пастору и Алисе, а я оплакивал их обоих. Да будет мне это уроком вовек! Вот здесь, глядя на это заходящее солнце, я обещаю вам, мой ласковый, милосердный Учитель, всегда хранить радость послушания, как бы ни казалось печальным вовне то событие, к которому так или иначе я должен быть причастен своей волей и трудом. Я обещаю, проходя день, не искать вовне каких-то благ и наград. Я понимаю, что день человека — это не то, что к нему приходит, а то, как он это принимает и что сам в него выливает из сердца. Я обещаю, проходя день, воплощать в дела и встречи те понимания, что уношу и вбираю в себя через вас. Я обещаю, проходя день, идти его в бесстрашии, мужестве и мире, потому что я понял сейчас, что все эти качества — не что иное, как моя верность вам.
— Аминь, сын мой. Не давай слишком много обещаний и не разочаровывайся в своих силах. Не глупость твоя заставила тебя сомневаться во всем, а привычка скептически принимать все обстоятельства жизни. Привычка думать об одной жизни земли в постоянном компромиссе, в отрыве от всей жизни вселенной. Усвой основное правило каждого живого человека — научись диалектически мыслить. Не разрывай больше связи со всеми радостными силами природы. И когда настанет твой час постичь знание всех элементов стихий природы — принеси к этому моменту в самом себе полный самообладания и гармонии сосуд. Мудрость не в учености и уме. И вся ценность их только в той культуре духа, к которой они могут привести. Если приведут — из человека выковывается интуитивно творящий, входящий в равновесие всей мировой жизни, светящийся шар. Его энергия действенна и мчится огнем по всем встречам. Если же ученость не привела через сознательное к подсознательному — человек остался одним из тысяч и тысяч тупоумных умников, ищущих объяснений и доказательств предельного ума там, где живет и творит только беспредельная Мудрость в человеке. Никогда в своих бытовых отношениях с людьми не ищи объяснений с ними. Ищи обрадовать человека, начать и кончить встречу с каждым в радости. Но избегай тех, кто, хмурясь сам, старается искать в тебе причин своей хмурости. Беги тех семей, где живут, ссорясь. Тот, кто рассказывает о своей любви к семье, а на самом деле является ее тираном и ворчуном, — не меньше преступник, чем любые воры, уносящие ценности людей.
Навстречу лорду Бенедикту и Сандре шел добряк Мильдрей, улыбаясь издали обоим.
— Что скажете, лорд Мильдрей? Вы, наверное, послом от Алисы?
— Вот и не угадали, лорд Бенедикт. Меня просил пастор обратиться к вам с просьбой навестить его.
Все трое прошли на балкон к пастору, который был укутан пледом, несмотря на теплый вечер. Узнав о причине беспокойства пастора, лорд Бенедикт обещал ему все устроить.
— Кстати, я хотел предложить вам привезти сюда вашего слугу. Он так привязан к вам, что, наверное, скучает без вас, а вы привыкли к его уходу. Сандра поедет завтра рано утром в Лондон, отвезет письма ваше и мое в Академию и будет за вас представительствовать на торжественном, в вашу честь, заседании. Затем заедет за вашим слугой и вечером оба будут уже здесь ко всеобщему удовольствию. И еще у меня к вам вопрос. Ваша жена и Дженни любят морские купания и шумное общество. Не пошлете ли вы им с Сандрой письма и денег на этот предмет? Вы ведь скоро будете Крезом, так как тираж вашей книги колоссальный. Я мог бы пока вам одолжить денег, и они бы уехали из Лондона, очень довольные вами и предстоящей курортной жизнью.
— Лорд Бенедикт, это был бы наилучший и наиболее спокойный выход для всех нас, особенно для меня и Алисы. Я был бы вам премного благодарен.
— Вот и прекрасно, дорогой друг. Скушайте конфету и пойдемте вниз ужинать.
Внизу в столовой уже ждали Наль и Николай, обрадовавшиеся пастору и Алисе, точно век с ними не видались.
— Мы совершенно не согласны, лорд Уодсворд, находиться в изгнании, без вас и Алисы. Если вам не хочется гулять, мы будем сажать вас у теннисной площадки, в тени, с целой кучей книг. Но, пожалуйста, не лишайте нас вашего общества, — обнимая поочередно отца и дочь, говорила Наль.
Быстро пролетел вечер, который Алиса украсила музыкой, и пастор чудесно спел несколько арий. Любовь к искусству победила слабость, и вдохновенная песнь пастора захватила слушателей.
— Ведь вот как странно создан человек. Я и умирая, верно, буду петь.
— Не знаю, будут ли у меня силы, умирая, играть, но умереть под музыку — это, наверное, большое счастье.
— Не знаю, какое будет вам счастье, мисс Алиса, — утирая глаза, сказал Сандра. — Знаю одно, что сегодня в вашей музыке и песнях вашего отца сердце мое тонуло несколько раз в полном блаженстве. Слеза нелегко приходит к моим глазам от музыки. А сейчас она лилась точно прямо из сердца, которое ваша музыка раскрыла.
— Я тоже как-то особенно прониклась твоей музыкой сегодня, дорогая сестренка. — Приникнув к Алисе, Наль шепнула: — Я за двоих тебя благодарю. Тот, кто начал жить во мне, как счастлив он, благодаря тебе. Он сразу готовится понимать и природу, и красоту ее, и людей, и чудо звуков. Алиса, друг, я вместе с тобой несу и радость, и горе. И кроме всего, в тебе для меня опора и помощь. Ты единственная женщина-друг мой. Хотя ты такая молоденькая, но в тебе так много доброты, серьезности и любви, что я чту тебя как подругу и мать. Не покидай меня, Алиса, я без тебя, несмотря на всю любовь мужа и отца, буду одинока.
— Откуда ты взяла, что я собираюсь уехать, Наль? Напротив, лорд Бенедикт оставляет нас с папой здесь на два месяца. Но и дальше я тебя не покину, я все время буду с тобой.
Полюбовавшись еще немного красотой ночи, все обитатели дома разошлись по своим комнатам, и в эту ночь все они мирно спали. На следующее утро Сандра уехал в Лондон, выполнил поручение в академии и отправился в дом пастора. Его встретил старый слуга, которому Сандра передал письмо его господина с приказанием собрать его вещи, захватить несколько книг из кабинета и ехать немедленно, вместе с подателем письма, в деревню лорда Бенедикта. Дженни была дома и вышла в переднюю, услышав голос Сандры.
— Здравствуйте, мисс Дженни. Я привез вам и вашей матушке письма от вашего отца. Быть может, вы захотите ответить ему. Я могу подождать, пока вы напишете ответ.
Дженни взяла письма, провела Сандру в зал и спросила его о здоровье отца очень официальным тоном.
— Лорд Уодс<