Какова эволюция взглядов Базарова на протяжении романа «Отцы и дети»?

После того, как Базаров достаточно основательно изложил свои взгляды, начинается проверка их жизнью. Когда друзья приезжают в город, становится прежде всего отчетливо видно, что до сих пор мы имели дело с лучшими и из дворян и из разночинцев, каких еще очень мало в обществе — инертном и не подающем никаких надежд на изменение к лучшему. Все попытки самых разных людей казаться новыми смешны или совершенно несостоятельны. Родственник Кирсановых тайный советник Колязин — только ловкий придворный и ничто как государственный деятель. С другой стороны, новоявленные нигилисты Кукшина и Ситников способны только окарикатурить идеи Базарова, который тем не менее вынужден их терпеть, чтобы не лишиться сторонников. К ним как нельзя более подходят слова Павла Петровича: “прежде молодым людям приходилось учиться; не хотелось прослыть за невежд, так они поневоле трудились. А теперь им стоит сказать: все на свете вздор! — и дело в шляпе. И в самом деле, прежде они просто были болваны, а теперь они вдруг стали нигилисты”. Становится ясно, что “всамделишний” нигилист Базаров был бы крайне одинок на общественном поприще.

В городе происходит также встреча Базарова и Аркадия с Одинцовой, которая является поворотным пунктом в романном действии. Анна Сергеевна Одинцова не похожа на традиционных тургеневских героинь, потому что такой тип никогда бы не смог увлечь Базарова. Она удивительно совмещает в себе аристократическое происхождение и воспитание с суровым жизненным опытом, ("В переделе была... хлеба нашего покушала"). равно как и совершенную внешнюю красоту с ясным и неженски пытливым умом.

Своим величавым спокойствием, граничащим с бесстрастием, и блестящей выделанностью своего каждого движения и даже чувства Одинцова являет полный контраст Базарову ("Вишь как она себя заморозила!" "Герцогиня, владетельная особа. Ей бы только шлейф сзади носить и корону на голове!"), но именно эта иноприродность, столь отталкивающая Базарова в Павле Петровиче, наоборот, привлекает его в Одинцовой. "она поразила его достоинством своей осанки", "спокойно и умно , именно спокойно, а не задумчиво, глядели светлые глаза из-под немного нависшего лба, и губы улыбались едва заметной улыбкою. Какою-то ласковой и мягкой силой веяло от ее лица" (курсив мой — А.К.).

Это — та самая таинственная сила, которую Базаров отрицал в природе.. В отличие от мужчин, женщины по своей натуре связаны с природным, стихийным животворящим началом. Буквальным олицетворением таинственной женской натуры предстает в романе княгиня Р., роковая возлюбленная Павла Петровича: “Что гнездилось в этой душе — бог весть! Казалось, она находилась во власти каких-то тайных, для нее самой неведомых сил; они играли ею, как хотели; ее небольшой ум не мог сладить с их прихотью”. С той или иной силой те же неосознаваемые энергии действуют в каждой женщине, и их внешним проявлением служит женская красота. Поэтому каждая женщина — загадка, скрывающая тайны жизни. (Вот почему Павел Петрович смог много лет спустя увидеть отражение своей возлюбленной в Фенечке).

Павел Петрович подарил некогда княгине Р. перстень с вырезанном на камне сфинксом со словами: “Сфинкс — это вы.” “- Знаете ли, что это очень лестно?” — ответила она, медленно подняв на него “свой загадочный взгляд.” Базаров смеется вначале романа над подобными измышлениями “И что за таинственные отношения между мужчиной и женщиной? Мы, физиологи, знаем, какие это отношения. Ты проштудируй-ка анатомию глаза: откуда тут взяться, как ты говоришь, загадочному взгляду?” но месяц спустя он уже говорит Одинцовой : “Может быть, вы правы; может быть, точно, всякий человек — загадка. Да хотя вы, например...”

Он оказывается покорен необычайным сочетанием равного ему по силе характера и утонченной женской прелести. Базаров страстно влюбляется и тем самым приобщается к тому духовному миру, который только что отрицал. Жизнь оказывается значительно сложнее его построений. Базаров видит, что его чувство отнюдь не исчерпывается “физиологией”, и с негодованием находит в себе тот самый “романтизм”, проявления которого он так осмеивал в других, расценивая как “дурь” или слабость. “До встречи с Одинцовой Базаров был убежден в своей свободе от всего, что связывает человека с другими людьми. Это убеждение придавало ему несокрушимую уверенность в себе. Любовь опровергла это убеждение просто и неотразимо. Никто и ничто не принуждает Базарова любить, свобода как будто бы полнейшая. И при всем том очевидна постоянная и мучительная зависимость от чувств, решений и поступков другого человека. Оказывается, что... чувство связывает не менее крепко, чем насилие и диктат.”[10] Базаров осознает невозможность полного отрыва от людей, и в нем неожиданно просыпается яростная жажда выйти из одиночества, до конца “отдаться” в любви — “без сожаления и возврата”, “жизнь за жизнь”, и таким образом соединиться со всем миром.

В любви окончательно раскрывается перед нами личность Базарова. Он разительно отличается от того типа “тургеневского мужчины” — нерешительного, не умеющего бороться за свою любовь, какой предстает перед нами в “Рудине”, “Асе” или “Вешних водах”. Любовь перерастает у него в страсть — “сильную, тяжелую”, “похожую на злобу и, может быть, сродни ей”. Но цинизм, покоробивший вначале Анну Сергеевну, оказывается наносным. Меняется сам тон его речей, оставаясь резким и грубым, но приобретая серьезность и трагичность. Вместе с тем Базаров ни разу не роняет себя, и после неудачного признания сразу уезжает, не унижаясь до положения отвергнутого влюбленного и не принимая “милостыни” в виде жалости Одинцовой.

Разрыв был обусловлен не только тем, что Одинцова в силу своей аристократической холодности не смогла ответить на чувство Базарова, но коренился и в нем самом. Отказ от “полного и беспощадного отрицания” грозил бы иссякновением той “отрицательной” энергии, которой питалась и двигалась его личность. Базаров осознает окончательно, что “создан для горькой, терпкой, бобыльной жизни”.

Неразделенная любовь разрушает Базарова: он впадает в тоску, нигде не может найти себе места и начинает заниматься самокопательством, что до сих пор считал признаком слабости. Так он исследует себя до самых сокровенных глубин и доводит до последних выводов свое мировоззрение (“Решился все косить — валяй и себя по ногам!”). Это уже следующая ступень его духовной эволюции: теперь он философствует и осознает безысходность своей позиции в мире:

“Я вот лежу здесь под стогом... узенькое местечко, которое я занимаю, до того крохотно в сравнении с остальным пространством, где меня нет и где дела до меня нет; и часть времени, которую мне удастся прожить, так ничтожна перед вечностью, где меня нет и не будет... А в этом атоме, в этой математической точке кровь обращается, мозг работает, чего-то хочет тоже... Что за безобразие! Что за пустяки!”

Нигилистическая философия не допускает никакой сверхличностной ценности, на которую личность могла бы опереться, чтобы оправдать свое существование (вспоминается ироническое напутствие Павла Петровича нигилистам: “Посмотрим, как вы будете существовать в пустоте, в безвоздушном пространстве..."). Вместе со уничтожением смысла жизни теряют всякую подоснову категории человечности, сострадания, гражданского долга и альтруистического служения людям:

“... ты сегодня сказал, проходя мимо избы нашего старосты Филиппа, — она такая славная, белая, вот, сказал ты, Россия тогда достигнет совершенства, когда у последнего мужика будет такое же помещение, и всякий из нас должен этому способствовать... А я и возненавидел этого последнего мужика, Филиппа или Сидора, для которого я должен из кожи лезть и который мне доже спасибо не скажет... да и на что мне его спасибо? Ну, будет он жить в белой избе, а из меня лопух расти будет; ну, а дальше?”

С таким строем мыслей уже трудно стать революционером или даже просто общественным деятелем. Но Базаров идет еще дальше и отвергает саму значительность, всеобщность и правоту подобного способа мышления:

“Принципов вообще нет... — а есть ощущения. Мне приятно отрицать, мой мозг так устроен — и баста! Отчего мне нравится химия? Отчего ты любишь яблоки? Тоже в силу ощущения. Это все едино. Глубже этого люди никогда не проникнут. Не всякий тебе это скажет,да и я в другой раз тебе этого не скажу.”

Здесь отрицание уже не оправдывается полезностью для общества, как это было в первой части. (“В теперешнее время полезнее всего отрицать — мы отрицаем”). Теперь это — субъективное свойство мозга Базарова, не находящее никакого обоснования вне его личности. "Непримиримый базаровский максимализм с такой же беспощадностью обращается на самого Базарова, то и дело побуждая его восставать против собственных чувств, желаний, поступков. В итоге Базаров так же мало способен примириться с самим собой, как и с тем, что его окружает. <...> даже когда эта всеобъемлющая неудовлетворенность начинает приобретать разрушительный и даже катастрофический для него характер. В такие моменты неспособность к примирению с несовершенством явственно обнаруживает признаки чего-то фатального. Это делает Базарова (по выражению самого Тургенева) "трагическим лицом": в конечном счете для него оказывается неприемлемым все сущее"

После этих выводов начинается третий событийный круг романа — подведение итогов. Уже совсем по-другому разговаривает Базаров с Павлом Петровичем по своем возвращении в Марьино: теперь он лучше понимает трагедию его жизни и не может втайне не уважать его, хотя между ними сохраняются сдержанно враждебные отношения. Поводом к заключительному их столкновению оказывается поцелуй, вырванный Базаровым у Фенечки и подсмотренный Павлом Петровичем. Стыдясь признаться даже самому себе, Павел Петрович любил “это пустое существо”, найдя в нем разительное сходство с умершей княгиней Р. Поэтому поступок Базарова он воспринял как двойное оскорбление: чести брата и лично себя. Вызвав Базарова на дуэль, он тем самым признал его за равного себе. Базаров принял вызов и обошелся с Павлом Петровичем благородно, одновременно не уставая иронизировать над “рыцарским турниром”, в котором был вынужден принять участие. Сцена действительно становится все более и более комичной, особенно из-за участия в ней вместо секундантов глупого и перепуганного лакея Петра. Смехотворным оказывается и ее исход: Павел Петрович получает пустячную рану в ногу, но падает в обморок от “изнеженных нервов”. Очнувшись и увидя над собой круглые от ужаса глаза Петра, шепчущего “Кончается!”, “раненый джентльмен” впервые за весь роман “с насильственной улыбкой” соглашается с Базаровым: “Вы правы... Экая глупая физиономия!” Неудача и комичность затеянного им дела окончательно убеждают его, что век дуэлей (то есть век дворянства) прошел, а его хваленые “принсипы” заметно устаревают. Тут же он и отказывается от одного из них, сам уговаривая брата жениться на Фенечке, что раньше представлялось ему недопустимым мезальянсом (“Полно нам ломаться и думать о свете!” “Я начинаю думать, что Базаров был прав, обвиняя меня в аристократизме.”). при этом сам Павел Петрович больше не видит для себя места в жизни и отправляется за границу “доживать”. Его отъезд из России равносилен для автора его социальной смерти, подтверждения своей окончательной чуждости и бесполезности для нее. Как насмешка над его славянофильством смотрится на его столе в Дрездене “серебряная пепельница в виде мужицкого лаптя”. Таким образом, Павел Петрович оказался убит на дуэли с Базаровым, и автор, отступая от своего принципа не давать героям прямых оценок, “приканчивает” его безжалостным символическим штрихом: “Освещенная ярким дневным светом, его красивая, исхудалая голова лежала на белой подушке, как голова мертвеца... Да он и был мертвец.”