Элементарные формы орудий и утвари.
Л.Нуаре
Ряд форм искусственных продуктов человека представляется нам” как берега могучего, все более стремительно и величественно несущегося потока. Археолог следует вверх по этим берегам, пока не достигнет пустынных альпийских областей, где, по близости вечных снегов, лишь небольшие, слабо намеченные ручейки в твердой скале указывают то место и те элементарные силы природы, из которых поток получил свое происхождение. Но его русло не есть нечто внешнее, уже изначально данное, в котором воды принуждены были найти предуказанное им течение. Поток сам вырыл себе ложе своей собственной работой, которая с течением времен, становилась все успешнее и действеннее, так как каждое предыдущее действие облегчало последующее. Оба фактора — внешняя конфигурация почвы и самостоятельная работа воды, здесь, как и везде, необходимы для объяснения.
_____________________________
1Ch. Bell. Die Hand und Ihre Elgenschaften, гл. 9.
Совершенно так же формы орудий и утвари могут найти себе обьяснение единственно только во внешней деятельности человека, которая первоначально с большим напряжением и малым успехом пытается изменить противоборствующий внешний мир, а позже с каждой победой приобретает средства для новых побед.
Каждая новая форма объясняется лишь из непосредственно предшествующей, менее совершенной, менее пригодной для достижения специальной цели. Весь ряд оканчивается лишь там, где вообще начинается человеческое творчество, т.-е. где рука первобытного человека почти невольно схватывает совершенно бесформенный камень, чтобы усилить желаемое действие. Я говорю что это было первой искусственной деятельностью человека, ибо здесь впервые выступает перед нами трехчленный ряд причинности—abc—между субьектом и обьектом посредствующее орудие созданный, искусственный орган.
То же самое мы наблюдаем во всех великих достижениях, которые теперь приводят нас в изумление своим бесконечным разнообразием и широк им развитием. Параллельно с внешней деятельностью протекающая способность речи, при свете науки, может быть сведена ко все более и более узким кругам, где запас слов становится все более скудным, где будущее множество еще представляется единством, и мы вправе заключить, что в исходной точке всякой речи и мышления должна быть первичная форма одного единственного слова.
Мы говорим о функциях организмов; мы понимаем под этим специализированную деятельность, которая, будучи связана с особым органом, выполняется им с высоким совершенством на пользу целому. Высшая специализация обозначает, следовательно, и высшее совершенство, ибо в ней с наименьшими затратами cил достигается наибольшее действие. И о внешних органах можно сказать: они функционируют. Они в высшей степени целесообразно устроены для достижения жизненных целей при особых внешних условиях, в которых животное борется за свое существование. Только непрерывным действием в одном определенном направлении, из поколения в поколение, они постепенно приобрели эту высшую целесообразность формы.
Сказанное о внешних органах животных мы должны перенести и на орудия, искусственные органы, создание которых совершается под влиянием разумного мышления. Понимание и их формы также возможно лишь на основе выполняемой ими деятельности.
Благодаря цельности всех живых созданий природы, тело животного и в своей внешней деятельности кажется воплощенной функцией. Оно является как бы органом, образованным для oпределенной цели, по определенному принципу. Хищный зверь соз-
дан для того, чтобы убивать, разрывать, растерзывать, грызун— грызть, раздроблять, точить.
И в орудиях, созданиях человеческого разума, явственно проявляются определенные принципы, по которым они образованы, определенные функции, которые ими выражаются и выполняются. Высокое преимущество их, которое одно только объясняет превосходство и могущество человека, заключается именно в том, что они берут на себя бесчисленные, весьма специальные функции, при чем строение человека не изменяется в определенном направлении и не теряет от этого способности к другим деятельностям. Благодаря им человек становится Протеем—то могучим хищником, который с размаха лапой повергает противника на землю, то грызуном, то рыбой, то точащим червем, то хищной птицей, камнем падающей на добычу—смотря по тому, чего требуют нужды данного мгновения и жизненные цели. Он становится микрокосмом, соединением всего того, чем природа в отдельности наделила прочих тварей для сохранения существования.
Кроме развития разума, это чудо совершается орудием орудий или органом органов—рукою, становящеюся все искуснее в отдельных, специализированных деятельностях.
Было бы столь же ошибочно выводить древнейшие, примитивные орудия непосредственно из рефлексии, из разумного мышления, как и отказывать последнему во всяком участии в их происхождении.
Если бы последнее было верно, то вечно оставался бы без ответа вопрос, почему же не достигли обладания орудиями обезьяны, у которых те же самые органы, особенно органы хватания, и те же потребности, что и у первобытного человека. Скорее мы готовы согласиться с Лазарем Гейгером, который говорит: “Как бы ни было велико расстояние между паровой машиной наших дней и древнейшим каменным молотом, но существо, которое впервые вооружило свою руку таким орудием, которое в первый раз, быть может, извлекло таким способом сердцевину плода из твердой скорлупы, должно было, думается, ощущать в себе дыхание того гения, который вдохновляет изобретателя наших дней при озарении новой идеей”.
Я думаю, мы вернее всего охарактеризуем отношение древнейшей эволюции культуры к более поздней следующим образом: в древнейшие эпохи рефлексия скорее следовала за практической удачей бессознательно, ощупью работающего орудия; в позднейшие времена она предшествует, она становится творческой. Много времени должно было пройти, чтобы первое, совершенно грубое и бесформенное орудие могло сделаться сознательным достоянием первобытного человека.
Следовательно, не случайно схваченный и отброшенный камень Должны мы мыслить себе началом работы орудия, но то время,
когда человек все более и более прибегает к этому посредствующему обьекту, как необходимому условию для выполнения работы, когда он находит столь же естественным взять в руки камень, как и иметь руки.
Мы можем и здесь привести хорошую аналогию из развития языка. Разнообразные, при различных обстоятельствах издаваемые звуки еще не были словами. Лишь тогда, когда определенный звук преимущественно связался с определенной деятельностью и постоянно повторялся, как только появлялась эта деятельность, можно говорить уже о человеческом слове. И здесь звук становится сознательным достоянием человека.
Как ни охотно уделяем мы случаю значительную долю влияния в человеческих открытиях и успехах, но чистый случай никогда и ничего не мог бы совершить или создать. Чтобы стать плодотворным, он должен встретиться с силой, которая умеет удержать его, т.-е. сделать сознательным достоянием. Вода текла ветер дул уже много тысячелетии, люди долго наблюдали их действие прежде, чем пришли к мысли заставить служить и повиноваться себе эти стихийные силы для выполнения полезных работ. Для этого их разум должен был достигнуть известной зрелости, их воля—известной энергии, вследствие повышенных потребностей, и вся их культура—известного уровня. Так и книгопечатание и паровая машина могли возникнуть и распространиться лишь тогда, когда потребность шла им навстречу, или давала направление и толчок уму изобретателя. Правда, потребность сильно возросла благодаря этим изобретениям. Повсюду мы наблюдаем принцип взаимодействия.
Вопрос, который нас здесь занимает, гласит: каковы были древнейшие орудия и какие формы они имели? Или они, может быть, вовсе не имели формы—по крайней мере, приданной им человеческой рукою? Не были ли то встречавшиеся в самой природе вещи, которые оказались пригодными для особых функций, напр., как намекает Лазарь Гейгер в уже приведенном месте, подходящий к руке камень, которым разбивают скорлупу плода? Тот же исследователь полагает, что пустая скорлупа плода, как суррогат ладони, должна была быть первым сосудом, употреблявшимся для питья. Лишь после того, как сделалось привычны употребление этих случайно найденных сосудов, путем подражания была вызвана к жизни творческая деятельность.
В самом деле, вполне понятно и естественно, что лишь впоследствии научились приготовлять орудия для целесообразного пользования ими, и что, вообще, этого не могли делать раньше, чем испробовали, в течение продолжительного времени, на разнообразных объектах действия различных естественных предметов. Предметы эти употреблялись в качестве естественных орудий, и, наконец, люди легко напали на мысль дать естественному ору-
дию лучшую, более целесообразную, более удобную форму, затем стали вырабатывать его из особого вещества, а впоследствии даже составлять его из разных элементов—частей.
Два соображения приходится иметь в виду при ответе на этот важный вопрос, ибо, разумеется, от археологических находок здесь нельзя ожидать больших откровений, так как достигаемые примитивными орудиями действия, которые одни могли бы свидетельствовать о их прежней работе и применении, были, конечно, лишь весьма незначительны и весьма непрочны. Эти соображения следующие:
1) Примитивное орудие могло быть лишь дополнением, поддержкой и подспорьем для физиологической деятельности, и его следует представлять себе как бы бессознательно вмешивающимся и вторгающимся в эту деятельность и
2) Органическое преобразование, изменение, большая ловкость и сила прежде всего орудия-органа, т.-е. человеческой кисти и руки, стали возможны лишь в результате постоянного употребления, непрерывного упражнения и медленно совершающегося развития.
Если первый пункт подчеркивает зависимость употребляемого предмета от первоначально свободной, свойственной и для животной ступени деятельности естественных органов, то второй пункт указывает на связанность этих органов с самим орудием, которая одна делает возможными их большую свободу и усиленное действие, как и вообще во всей природе и особенно в человеческом мире лишь связанность сил, сочетание их для единого действия дает возможность повышения силы и индивидуальности, т.-е. высшей ступени свободы и независимости.
Здесь особенно ярко сказываются указанные выше односторонности и серьезные ошибки обеих теорий, обьясняющих происхождение орудий.
Предположим, что человек нашел естественный резец, кремень в форме ножа или же созданный случаем топор и начал, вследствие этих открытий, тотчас же колоть, резать и обрубать ветви. В этом случае мы допустили бы в качестве обьяснения гипотезу обьективного принуждения. Но этим допущением был бы разорван принцип развития, мы имели бы здесь gene-ratio aequivoca, происхождение из ничего, т.-е. нечто, несовместимое с научным объяснением.
Предположим обратное, что первобытный человек испытывал потребность обрезать ветви, рубить деревья, раздроблять кости и для этой цели выбил себе из кремня подходящее орудие, сделал лезвие или даже укрепил его на палке и устроил топор. В этом случае чудо не менее велико. Только теперь вооруженная Паллада рождается в другом месте, а именно из головы первобытного человека, и, вместо ее греческого имени, мы должны
были бы назвать божество современным прозаическим термином: субьективное принуждение. Божеством она все равно остается.
Нет, лишь медленное взаимодействие субьекта и объекта, постепенное, незаметное продвижение по пути культурного прогресса, по принципу взаимных воздействий, дает единственно плодотворный и истинный залог развития.
ГЛАВА XI.