Роль орудия в развитии человека.
Роль орудия в развитии человека.
Э.Капп, Г.Кунов, Л.Нуаре, А.Эспинас.
http://www.philsci.univ.kiev.ua/biblio/Kapp/index.html
Часть I.
Происхождение орудия
Часть II.
Философия машины.
Часть III.
Идеология и техника.
Роль орудия в развитии человека. - Л. - 1925. - C.21-168.
Часть I.
Происхождение орудия
Глава 1
Антропологический критерий
Э.Капп
Каковы бы ни были предметы мышления, рассеянные в пространстве и времени, мысль никогда не уединяется и не теряется в бесконечности, но рано или поздно возвращается обратно, - туда, откуда она исходила, к человеку. Связь с ним остается неразрывной, и то, что она находит после всех исканий и открытий, есть всегда человек и ни что иное.
Поэтому содержанием науки в ее исследовательском процессе, вообще, является ни что иное, как возвращающийся к самому себе человек.
В этом процессе сознание человеком внешнего мира постоянно противополагается миру внутреннему, и человек, мысль которого утверждает отличие его бытия от всего мира, приходит к самосознанию.
То, что в наше время понимают под "я", которое сознается в себе человеком, имеет уже не совсем прежний смысл. "Я" перестало быть символом для совокупности духовных отношений. Странный самообман закончился вместе с пониманием того, что телесный организм является ближайшей и самой подлинной частью "я". Если бы можно было отвлечься от всех форм, образующих живой организм человеческого тела, и осмыслить всего материального человека, что осталось бы еще от пресловутого "я", кроме призрака духовного человека?
Только с достоверностью телесного существования, "я" вступает настоящим образом в сознание. Человек существует, ибо он мыслит, и мыслит, ибо существует. "Selbst", по-немецки "я", производится от слова si liba, что значит "тело и жизнь". Это
основное значение слова заслуживает серьезного внимания. Не половинка здесь и половинка там, но все целое и единое "я" дано в конкретном самосознании.
Эта форма самопознания, смутно подготовленная в умах, разлитая во всеобщем настроении, достигает того момента, когда, в результате безостановочной работы мысли, она находит себе точное выражение, которое фиксирует новую идею и делает ее более или менее сознательным общим достоянием. Это было преимущественно делом новейшего естествознания - дать доказательства того, что в телесном организме находится ключ к особенностям человеческой деятельности во всех ее сферах.
Естествознание и философия - нередко, по внешности, враждебными путями, но нередко и подкрепляя друг друга, - при всех блужданиях всегда выходили на правильный путь, - исходя от человека.
После того как философия долго занималась исследованием вещественной первоосновы мира, смутное ощущение родства стихийных явлений с природой человека выразилось в знаменитых словах Протагора, что человек есть мера вещей.
Хотя при недостатке физиологических знаний, здесь имелся в виду скорее мыслящий человек, чем физический, но раз и навсегда в этих словах был формулирован антропологический критерий и охарактеризовано, хотя сначала и в смутной форме, подлинное ядро человеческого знания и деятельности.
Психология и физиология долго были чужими друг другу, и как далеко первая ни опередила последнюю, та теперь уже догнала ее. Мало того, раздаются даже голоса, требующие, чтобы она совершенно включила ее в себя. Кажется несомненным, что обе в процессе слияния, не раздельно как прежде, но соединенные в один поток, вольются в широкое русло антропологии, чтобы начать высшую фазу самопознания - "физиологической психологии".
Рука об руку с совершающимся в наши дни открытием единства природных сил происходит откровение и единства человеческой природы. Сознавая единство своего существа, как доселе бессознательную основу своего исследования, направленного на связь природных сил, мысля себя в природе и из природы, не над ней и не вне ее, мышление человека становится согласованием его физиологической организации с космическими условиями.
Для центробежного устремления, как и для центростремительного возвращения мыслей, - раз навсегда дан центр в человеке.
При универсально научном значении антропологического критерия, так называемая антропоцентрическая точка зрения, при которой человек видит себя в центре мира, не является такой уже необоснованной и бессмысленной.
Самосознание человека является результатом процесса, в котором знание о внешнем превращается в знание о внутреннем. Прежде всего, необходимо вполне уяснить себе понятие внешнего мира. "В нас" и "вне нас" даже для чувственного восприятия не различаются так точно, как обычно полагают. Здесь есть спорная пограничная область. "Я" диктует, что оно считает внешним в зависимости от данных отношений.
Существующее только в определенном телесном организме, или, вернее, существующее только, как организм, - "я" иногда причисляет всю совокупность членов тела к внутреннему миру, иногда объявляет руку и ногу принадлежащими к миру внешнему, конечностями, которые, подобно другим вещам в природе, например, камням и растениям, являются предметами чувственного восприятия.
И, однако же, бесспорно, все тело принадлежит к внутреннему миру. Хотя мозг считается единственным вместилищем мысли, интеллектуальным средоточием человека, но нельзя обойти, например, сердце или спинной мозг, взятый в отдельности, - ему бессознательно помогает мыслить весь организм.
Но для нас, прежде всего, важно другое различение в понятии "внешнего мира", для которого совершенно недостаточно обычного наименования "природы"
К внешнему миру человека принадлежит множество вещей, которые, за исключением того, что природа доставляет для них материал, является, скорее, созданиями человека, чем природы; в качестве искусственных произведений - в отличие от естественных продуктов, они образуют содержание мира культуры, то, что вне человека, состоит, поэтому из созданий природы и человека.
Непосредственное чувственное восприятие вещей свойственно и животному. Но то, что оно видит и слышит, чует и пожирает, остается ему непонятным, совершенно иным и чуждым, - противополагание, из которого оно никогда не выходит.
Человек выходит за пределы этой противоположности. По своей природе, он способен творчески и рецептивно расширять до бесконечности данные ему, наравне с животными, чувственные способности, благодаря механическим средствам - делу своих рук. Он умеет обращаться с вещами, оперировать с ними, преобразовывать материю ради своей пользы и личной потребности. В этом одинаково участвуют сознательное и бессознательное; первое - в определенном намерении удовлетворить потребности данного момента; последнее, без ясного представления и воли - в определенной форме этого удовлетворения.
Начиная с первых грубых орудий, способных усиливать мощь и ловкость руки в сочетании и разделении материальных веществ, кончая многообразно развитой "системой потребностей", которую
в сгущенном виде показывает нам всемирная выставка, человек видит и узнает во всех этих внешних вещах, в отличие от неизменных объектов природы, форму, созданную его рукой, дело человеческого духа, бессознательно обретающего или сознательно изобретающего человека - себя самого.
Это происходит двояким образом. С одной стороны, всякое орудие в широком смысле слова, как средство повышения деятельности чувств, является единственной возможностью пойти дальше непосредственного поверхностного восприятия вещей; с другой, - как продукт деятельности мозга и руки, орудие находится в таком глубоком внутреннем сродстве с самим человеком, что он, в создании своей руки, видит объективированным перед своими глазами нечто от своего собственного "я", воплощенный в материи мир своих представлений, отображение, как в зеркале, своего внутреннего мира, - словом, часть самого себя.
Но "я", как было сказано выше, живет только в теле, и этот исходящий от человека внешний мир механической работы может быть понят, лишь как реальное продолжение организма, как перенесение вовне внутреннего мира представлений.
Такое отношение к этой области внешнего мира, обнимающей всю совокупность средств культуры, является фактически самопризнанием, и становится в акте обратного перенесения отображения из внешнего мира во внутренний, - самопознанием.
Это происходит таким путем, что человек, употребляя и сравнивая орудия своей руки, как бы в подлинном самосозерцании, сознает процессы и законы своей бессознательной жизни. Ибо механизм, бессознательно образованный по органическому образцу, сам служит, в свою очередь, образцом для объяснения и понимания организма, которому он обязан своим происхождением.
Согласно сказанному, мы различаем в орудии внешнюю цель и внутреннюю идею его создания. Первое имеется налицо в сознании, второе выражается бессознательно, - там царствует замысел, здесь - инстинктивное действие, но обе стороны встречаются и объединяются в целесообразности. С помощью членов организма, привлекаемых для этой цели, совершается измерение, причем, организм дает меры для употребления, меры своих членов.
Исследование причин недостатков и стремление к дальнейшему усовершенствованию орудий приводит сначала к сравнению цели с формами тела, дающего меры и пропорции, затем к открытию бессознательно совершающегося приспособления изготовляемого орудия к господствующему в телесном организме закону функциональных отношений, и, в конце концов, к твердой уверенности в том, что все средства культуры, будут ли они грубо
материальной или самой тонкой конструкции, являются ничем иным, как проекциями органов.
"Струмент" ремесленника, инструменты искусства, научные приборы для измерения и взвешивания мельчайших частей и скоростей, даже воздушные волны, приводимые в движение человеческими звуками и речью, должны быть отнесены последовательно к категории воплощаемой в материи проекции. Будем ли мы подчеркивать физику или психику, или же то и другое в монистическом понимании мира, - я считаю правильным называть этот процесс органической проекцией.
Глава II
Язык и работа
Л.Нуаре
Человеческий интеллект - самая могучая из известных нам сил природы, ибо эта сила заставила природу служить себе. Она проявляется для научного наблюдения в двух одинаково удивительных сферах, по-видимому, совершенно независимых, но, в действительности, неразрывно связанных между собою: в человеческом языке и в человеческой работе.
В обеих проявляется свойственная человеку, отличающая его от других существ, - мысль.
Язык есть тело мысли. Это - в высшей степени своеобразное, необходимое средство, которым осуществляется мышление. Лишь по недомыслию или по злоупотреблению словами, можно приписывать разум или мышление бессловесным животным.
Работа - это первоначально совместная деятельность новых организующих групп, - человеческих обществ; последние мы должны представлять себе, в их древнейших формах, как орды, внутри которых индивидуум мог находить себе лишь весьма узкую сферу проявления.
Организм образует целостная, господствующая над всеми частями воля, равномерное ощущение того, что вредно или полезно организму.
Совершенно так же и в новых организмах - социальных образованиях - общая воля, вовне обращенная деятельность, должна считаться началом и исходным моментом развития, результатом которого был человеческий разум со всеми его поразительными действиями и следствиями.
Из солидарной деятельности я вывожу, поэтому, происхождение разума или, что одно и то же, происхождение языка.
Язык и труд находятся, как уже сказано, в неразрывной связи, - в непрекращающемся ни на один момент взаимодействии.
Производимые работой видоизменения внешнего мира сроднились со звуками, сопровождающими деятельность, и таким образом эти звуки приобрели значение. Так возникли корни языков, являющиеся элементами, из которых выросли все известные нам человеческие наречия1.
Ясно, что лишь в той мере, в какой эти видоизменения внешнего мира, в результате совместной деятельности, становились разнообразнее, т.е. все более дифференцировались, могло обогащаться и духовное содержание - значение языковых корней.
В древнейшие времена общность была всем. Лишь общий звук имел возможность сделаться языковым, т. е. общепонятным звуком. Не менее необходима была и общность деятельности. Разделение труда, первая ступень усовершенствования социального организма, относится к гораздо более позднему времени.
Лишь внутри товарищества первобытный человек находил свою силу, свою опору и безопасность. Лишь в совместном действии многих усилий к общим целям, духовный организм мог отстоять себя против угрожающей отовсюду опасностей, особенно против страшной физической силы хищных зверей. Образ жизни последних вынуждает их к одиночеству, и потому у них было вырвано господство над землей.
Глава III
Древнейшие виды работ
Л.Нуаре
Лишь на созданиях человека выросла человеческая мысль; лишь благодаря его собственным видимым образованиям, его сознание прояснилось, язык стал богаче, разнообразнее по звукам и содержанию, значительнее и выразительнее. Вычеркните эти создания из жизни наших предков, и происхождение языка и разума станет невозможным.
Спрашивается: дает ли языкознание в руки нить, с помощью которой мы можем дойти до самых примитивных форм деятельности первобытного человека; проникают ли его лучи до самых туманных далей прошлого, в состоянии ли они прояснить этот мрак и отразить для нас в волшебном зеркале образ первобытной жизни, едва высвобождающегося от звериного быта человечества?
Лазарь Гейгер говорит2: "Человек обладал языком ранее орудий и ранее искусственной деятельности; это положение, уже само по себе убедительное и вероятное, может быть вполне до-
_________________________
1Ср. об этом Noire "Der Ursprung der Sprache" 1877 u "Max Muller und die Sprachphilosophie". 1879.
2Zur Entwickelungsgeschichte der Menschheit, стр. 31.
казано лингвистически. Рассмотрим какое-нибудь слово, обозначающее деятельность, производимую орудием: мы всегда найдем, что это не первоначальное его значение, и последнее передается только в естественных органах человека. Сравним, например, исконные слова: нем. mahlen, Muhle, русск. молотить, мельница, латин. molo, греч. myle. Хорошо известный в древности способ растирать зерна злаков между камнями, без сомнения, достаточно прост, и его можно, в той или иной форме, предположить известным для первобытной эпохи. Однако, слово, которое мы употребляем теперь для деятельности с помощью орудий, исходило из еще более простого образа. Весьма распространенный в индоевропейской семье языков корень mal или mar означает "растирать пальцами" или же "раздроблять зубами"… В немецком языке два различных слова из родственных корней близко встретились в звуковом произношении; mahlen (размалывание) зерна и malen (рисование) картины. Основное значение в обоих случаях одно: растирать пальцами или мазать.
Деятельность с помощью орудий получает название от более простой, древнейшей, животной. Это общее явление, и я не могу его объяснить иначе, как тем, что название древнее, чем обозначаемая им теперь деятельность орудия; слово было дано уже прежде, чем люди стали пользоваться иными органами, кроме прирожденных, естественных.
Мы должны остерегаться приписывать мышлению слишком большую долю участия в происхождении орудия. Изобретение первых в высшей степени простых орудий происходило, конечно, случайно. Они, без сомнения, скорее находились, чем изобретались. Это убеждение создалось у меня особенно на основе наблюдения, что орудия никогда не называются по их обработке, генетически, но всегда по выполняемой ими функции. Schere, Sabe, Hacke (ножницы, пила, мотыга) - это вещи, которыми стригут, пилят, копают. Этот языковой закон должен казаться тем поразительнее, что предметы утвари, обыкновенно, называются генетически, пассивно по их материалу или обработке. Schlauch (русск. мех), например, всюду представляется, как содранная звериная шкура. С орудиями этого не бывает, и они, поэтому, насколько можно судить по языку, вначале вовсе не изготовлялись; первым ножом мог бы быть случайно найденный, - я сказал бы - играючи, поднятый камень".
Что же остается, как последнее содержание, как основной образ, который мы должны мыслить связанным с древнейшими языковыми звуками? Гейгер говорит: "Ковырять, рыть, грызть, разделять и связывать вещи резким движением рук и ног, зубов и ногтей, а то и всего тела - вот единственное и последнее, что остается, наконец, у нас в основе этих слов. Язык нигде еще не приводит определенных различий между отдельными животными
движениями; и, что проливает еще более яркий свет на древнейший быт человека и его собственное представление о своих действиях, - те же самые слова, как можно доказать на основании этимологических явлений, употреблялись без всякого различия, если не преимущественно, по отношению к животным".
Гейгер вывел отсюда заключение, что барахтающийся, роющий, валяющийся зверь был древнейшим образом, который вызвал звуковой крик.
Я в своей книге "Происхождение языка" выяснил ошибочность и невозможность этого взгляда и показал в то же время, что моя собственная теория языка находится в полном согласии с вышеуказанным этимологическим фактом, который сообщает ей полную поддержку и обоснование. То, что Гейгер охарактеризовал, как последний смысловой (семасиологический) остаток в плавильном горне языка, чем иным он мог быть, как не совместным рытьем и копанием земляных пещер, в которых древнейшие люди искали и создавали себе приют и жилье? В то же время совершенно ясно, что приготовление жилищ должно быть первым общим делом и работой наших предков. Уже в животном мире мы видим аналогии в виде совместных сооружений.
Но пещеры были не единственными, даже не самыми ранними жилищами первобытных людей. Мы можем с полным убеждением присоединиться к взгляду Гейгера, что "первоначальным жильем человека были деревья. Старой привычкой карабкаться на деревья объясняется всего естественнее его прямая походка, а привычкой, поднимаясь на дерево, охватывать руками - преобразование руки из органа движения в орган хватания. Как раз самой низшей ступени, какую только мы можем себе представить для культуры человеческого рода, мы обязаны, таким образом, нашими отличительными преимущественными: свободным подъемом головы, господствующей над окрестностями, и обладанием того органа, который Аристотель назвал орудием орудий".
Таким путем мы приходим к другой совместной деятельности, которой наши предки должны были заниматься, по меньшей мере, одновременно, а, вероятно, и раньше, чем рытьем пещер (это отнюдь не значит, что происхождение языка не могло быть все-таки вызвано последней деятельностью), а именно к плетенью древесных ветвей, образцу и зародышу позднейшего вязания, пряденья, - искусств, восходящих к очень глубокой древности. Простые плетенья из волокнистых растений, из гибких ветвей являются первыми искусственными произведениями в этой области; но язык ведет нас на один шаг дальше. Есть слова, где понятие запутанных веток кустарника или густой листвы деревьев так связано с растительным плетеньем, что вероятной становится мысль о естественном сплетении, как образце для искусственной деятельности человека. Образ густо сплетшихся
ветвей и пышной чащи камыша постепенно, вместе с переменой, совершающейся в культурной жизни человека, перешел на искусственный продукт, на первую, грубо сплетенную циновку. Естественное сплетенье деревьев, быть может, было даже первым предметом самой искусственной работы. Есть переходные формы, которые делают чрезвычайно вероятным, что постройка своего рода гнезд на ветвях густых деревьев для первобытного человека была естественным и достаточным жильем. Из Африки, из этой во многих отношениях чудесной для истории страны, Барт сообщает сведенья о народе динг-динг, который, говорят, живет частью на деревьях. К этой ступени весьма приближаются обитатели острова Аннатана, которые используют ветви подходящей группы деревьев для своего рода примитивных хижин. О пури то же самое рассказывает нам принц Максимилиан в описании своего бразильского путешествия. Здесь сохраняется характерная для южных американцев висячая плетенка (гамак), как остаток привычки спать на ветвях деревьев" (Гейгер).
Глава IV
Глава V
Орудие
Л.Нуаре
Определение Фраклина: "человек есть tool making animal", (существо, делающее орудия), заключает столь же большую истину, как и другие знаменитые определения:
"Человек есть политическое (органически коллективное, т.е. общественное) существо (Аристотель).
"Человек есть разумно-чувственное существо".
"Человек есть говорящее существо; его отличительное свойство - разум и речь, ratio (logos) et oratio. Ему одному свойственно мышление; зверь бессловесен и неразумен".
Мышление и действие были первоначально неразрывны. По-этому создания человека не только всюду носят на себе след, отпечаток мысли, но и влияют обратно на развитие последней. Ибо понятны только в этой связи, только друг через друга.
Это особенно относится к орудию.
Если в произведениях, созданных естественными органами, например: яме, плетенке, гнездах всегда останется под сомнением, являются ли они созданиями человеческих рук или животных, и решающим при этом оказывается только характеристика животного, которое снабжено особо приспособленными органами для данной работы, - то самое примитивное орудие - почти бесформенный, лишь слегка и грубо оббитый камень - тот же и с полной несомненностью позволяет заключить о создании человека.
Это относится, разумеется, в такой же степени к предметам, изделиям (артефактам), которые могли быть произведены или оформлены только с помощью орудия, по которым, следовательно, - в случае, если орудия исчезли бесследно - можно, с большей или меньшей уверенностью, заключить о факте их прежнего существования и о их формах.
При огромном значении, которое имеет орудие в истории человеческого рода, представляется уместным, прежде всего, очертить его понятие возможно четкими и определенными линиями, чтобы затем, идя назад в прошлое, исследовать его происхождение и
вполне осознать всю его важность для преобразования человеческой жизни и связанного с этим изменения и развития форм человеческого тела.
Немецкое слово Werkzeug (орудие) получило свое имя от wirken (работать). Это средство для выполнения работы (Werk). Мы представляем его поэтому, главным образом как нечто, идущее на помощь деятельности, как преимущественно деятельное. Это отметил и язык уже в своих древнейших представлениях, где, как было замечено, орудие повсюду понимается и называется активно. Нож и ножницы, мотыга, игла суть вещи, которые режут, вскапывают, шьют.
Не всякая деятельность заслуживает названия работы (Wirken). Те виды деятельности, которые служат лишь для поддержания жизни, как еда и питье, ходьба и бег, отражение вражеских разрушительных сил - должны быть исключены отсюда. В понятии работы заключается преимущественно прочный творческий смысл.
Правильное подразделение созданий человека, поскольку последние подвижны и служат целям жизни, установил Лазарь Гейгер. Он различает орудия, утварь и оружие. Правда, он не указал принципа деления и тем навлек на себя порицание многих критиков, которые не могли понять его идеи.
В своем ответвлении от ствола жизни человечества, эти три категории образуют объективное соответствие знаменитым образцам, лежащим в основе индийской религии, где деятельная сущность мира раскрывается в трех активных факторах: Браме - творце, Вишну - сохранителе и Шиве - разрушителе. Эта троица коренится в условиях жизни и ее явлений.
Орудие соответствует творческому принципу. Утварь служит сохранению жизни. Чашу для питья, стол, кровать или стул мы никогда не называем орудием. Оружие есть разрушитель.
Этим самым, конечно, не исключается возможность, что одна и та же вещь, благодаря естественной, само собою напрашивающейся перемене функций, может появляться в трех разных функциях. Топор и палка могут служить и оружием, хотя первый является первоначально орудием, а последняя, если она служит опорой при ходьбе, должна быть названа утварью.
Отсюда объясняется и тот факт, что утварь в языке почти всегда называется пассивно, т.е. по способу ее изготовления, орудие, как было сказано, активно; а оружие понимается то активно, то, гораздо чаще, генетически. Режущее, рвущее оружие само собою годилось для защиты; в этом случае оно сохраняло, конечно, свое имя орудия. Напротив, меч, как замечает Гейгер, повсюду характеризуется, как нечто отшлифованное, отточенное (gladius лат. - меч связан с glaber - лысый, гладкий и нем. glatt).
Перед лицом этих несомненно установленных языкознанием фактов совершенно непонятно, каким образом оружию могли приписывать первенство перед орудием.
"Со всей решительностью, - говорит Ф.Рело, - мы должны освободиться от мысли, что оружие всякого рода было будто бы первым и важнейшим предметом, который изготовил себе человек". Изготовил! Изготовление предполагает уже известный уровень интеллигентности, предполагает уже подходящие орудия, и последние, конечно, являются продуктами не дикой борьбы, а медленного незаметного роста в процессе мирного развития.
Мы можем определить орудие всего лучше следующим образом: оно создает вещи, которые, в свою очередь, служат для сохранения и поддержания жизни, а также для обороны и разрушения вражеских сил.
Глава VI
Л.Нуаре
Мы должны и здесь отвести подобающее место принципу постоянного, непрерывного взаимодействия мышления и творчества.
Ни один момент не имел столь высокой, неизмеримой важности для развития и укрепления мысли, как то обстоятельство, что бездушная материя приняла определенный образ и, оформленная, преобразованная рукою человека, служила его целям и выполняла работы, которые все остальные существа в состоянии выполнять только с помощью природных органов.
Две вещи, главным образом, имеют здесь особое значение: во-первых, обособление или высвобождение причинной связи, что сообщает последней большую, все увеличивающуюся ясность в человеческом сознании, а во-вторых, объективация или проецирование собственных органов, доселе действовавших лишь в смутном сознании инстинктивной функции.
Остановимся сначала на первом пункте.
Кто дает вещи форму, чтобы она выполняла работу, тот поднимается на первую ступень, ведущую к трону творческого начала мира.
И до этого решительного, поворотного пункта существовала, конечно, причинная связь в сознании производящих и испытывающих воздействие индивидуумов. Солнце жгло, дождь мочил, хищный зверь угрожал - человек, как и зверь, защищались от этих воздействий, укрываясь в пещерах или взбираясь на деревья. Для той же цели они рыли пещеры, плели гнезда; я хочу даже верить Брэму, что одна, особенно умная обезьяна защищалась от солнеч-
ного зноя, держа над своей головой соломенную циновку. Во всех этих процессах непосредственно проявляется воля, чувство удовольствия или неудовольствия, благодаря которому зверь бежит или за привлекательной пищей или за самкой по чутьем угадываемому следу. Это не акты познания: не спокойно, не с возвышенной точки зрения, индивидуум созерцает двигателя и действие; он сам держится страдательно, а если деятельно, то находится под властью могучих, покоряющих его импульсов.
Совершенно иное дело, когда орудие становится, как промежуточное звено, между волей и намеченным действием, когда оно, на службе первой, берет на себя функцию, характеристика которой определяется и открывается в последнем.
Здесь понятие причины становится очевидным и навязывается как бы само собою. Действующее орудие нужно сперва создать или же достать; отношение целесообразного средства к намеченному действию и есть само причинное отношение; оно выступает здесь для наблюдения в своем простейшем, наиболее осязательном воплощении. Оно апеллирует одновременно и к воле, и к мышлению, - к первой, чтобы усилить несовершенное действие путем изменения, т.е. улучшения действующего орудия, ко второму - тем, что оба звена или фактора причинной функции должны рассматриваться в своей связи и в то же время отдельно.
Здесь начинается, поэтому первое воспитание человеческого духа к мыслящему созерцанию мирового целого, которое для развивающегося разума все более расчленяется на действующие и противодействующие силы и все явственнее развертывается в то чудесное зрелище, где мы видим,
· · · · "Как в целом части все послушною толпою,
Сливаясь здесь, творят, живут одна другою!
Как силы горние в сосудах золотых
Разносят всюду жизнь своей рукою"1
Остановка разумного познания и прекращение инстинкта причинности являются лишь различными выражениями одной и той же вещи, которая означает роковой перерыв в развитии человечества.
Глубокая истина заключена в следующих словах Оскара Пешеля2, хотя выражение ее звучит несколько парадоксально:
"Едва ли можно упрекнуть автора в недостатке уважения к культурному творчеству китайцев. Среди всех высоко цивилизованных народов они менее всего обязаны чуждым влияниям; мы, то есть европейцы, и прежде всего северные европейцы, до
________________________
1Фауст, перев. Холодковского.
2Volkerkunde. Стр.399.
XIII столетия обязаны почти всем, за исключением нашего языка, науке других народов; мы - воспитанники исторически погребенных наций, китайцы - самоучки. Но, если мы сравним наш ход развития с китайским, то увидим, чего недостает им и на чем основано наше величие.
Со времени нашего духовного пробуждения, с тех пор, как мы выступили умножителями культурных сокровищ, мы неотступно, в поте лица, искали одной вещи, о существовании которой китайцы не имеют понятия (!) и за которую они едва ли дадут блюдо риса. Эту невидимую вещь мы называем причинностью. У китайцев мы удивляемся бесконечному множеству изобретений и даже заимствуем кое-что от них; но мы не обязаны им ни одной теорией, ни одним единственным прозрением связи и ближайших причин явлений".
Представление о живом, как о самостоятельно действующем, стало возможным лишь благодаря знанию, укрепленному и проясненному представлением деятельности орудия. Ибо орудие вступает в сферу абстракции, благодаря которой вещи, отрешенные от связи с окружающим миром и повсюду сливающимися явлениями, только и могут стать мыслимыми, т.е. возникнуть для человеческого мышления. Вещь, которая сверлит, режет, копает, должна, по необходимости, представляться только с этой ее стороны. Лишь тогда, когда этот способ представления укрепился и сделался, благодаря слову, неотчуждаемым достоянием, он может быть перенесенным и на мир живого, и, например, мышь также может быть названа точащим, грызущим, роющим существом, или, что одно и то же, она может, вообще, быть представлена и понята, как таковое. Это приводит нас ко второму пункту, а именно к объективации или проекции органов.
Глава VII
Проекция и объективация
Л.Нуаре.
Объект - это то, что представляется в пространстве. Шопен-гауэр определяет материю, как объективную причинность. Наша жажда знания была бы удовлетворена, если бы мы могли понять каждое из многообразных явлений и чувственных впечатлений, как чисто пространственное и временное отношение, т.е. как чистое движение. Отсюда известные слова Канта: "Во всех дисциплинах содержится лишь столько истинной науки, сколько в каждой из них имеется чистой математики".
Учение о движении или форономия является предпосылкой, математической терминологией механики. К последней присое-диняются уже реальные, конкретные величины, т.е. силы, которые
даны в опыте, в чувственном мире, а не происходят из чистого разума.
Объективное познание есть цель всякой естественной науки. До внутренней стороны вещей ей нет никакого дела. Вывести и объяснить сущее из одного принципа, из механического принципа движения - в этом ее последняя и высшая задача. Следовательно, она всегда будет материалистической и отклонилась бы серьезно от своей истинной цели, если бы пошла по другим путям.
Но как достигаем мы объективного знания? В чем его необходимая, естественная предпосылка?
Уже в самом этом слове заключается объяснение. Здесь, как и во многих других случаях, язык создал понятие, исходя из его происхождения, которое является здесь и самым существенным для него. "Objectum" значит противопоставленное, сопротивляющееся; его главное качество, которым оно заявляет о своем существовании - есть сопротивление, антитипия. Последняя является поэтому истинным содержанием понятия тела, которое мы никогда не сможем определить иначе, как то, что занимает пространство. И в русском слове предмет (нем. Gegenstand), которое является только переводом латинского objectum, мы тотчас схватываем происхождение и содержание этого понятия.
Исключение, испытываемое в субъективном движении, или оказываемое ему сопротивление есть истинная сущность объективности. Объект есть область границ. Я поясню это на ряде примеров.
Если я в темную ночь на незнакомой дороге ударяюсь о ствол дерева или о стену, то объект грубым образом заявит о своем присутствии, и я узнаю, что легко живут рядом друг с другом мысли, но сталкиваются в пространстве вещи. Если я острием карандаша тыкаю о предмет из шерсти, шелка, бархата, репса и т.д., то по своеобразным отличиям сопротивления я узнаю о различном составе этих веществ. Я переношу при этом мое собственное ощущение на конец карандаша, как бы ощущая им.
Если я длинным шестом ощупываю предмет, лежащий на дне реки, напр. стеклянный сосуд, то через движения моих рук мною опознается величина, форма и поверхность этого предмета; я переношу при этом, как в предыдущем примере, мое ощущение на конец шеста.
Совершенно то же явление, лишь в неизмеримо большем масштабе происходит, когда я посредством световых лучей, находящихся между моим глазом и телом, удаленным на много миллионов миль, планетой или неподвижной звездой, воспринимаю или вижу его. Световые лучи являются здесь, как правильно заметил Шопенгауэр, ощупывающими шестами. Исключение, граница, сопротивление и здесь, как и во всех подобных случаях, составляют сущность объекта.
Что особенно важно во всех этих случаях и, что никогда не следует упускать из виду, это то, что всякое объективное познание всегда образуется из двух факторов, которые везде должны присутствовать: во-первых, из - движения, исходящего от субъекта, направленного к объекту и определяемого волей, и во-вторых - из объективного фактора, сопротивления, которое противопоставляет объект этому движению.
Совершенно ясно, что если объект - это сопротивление, то должно быть нечто, чему сопротивление оказывается, - другими словами, сопротивление, как все человеческие понятия, понятие относительное. В приведенном примере с шестом в реке моя рука оказывает давление на стеклянные стенки предмета, но это давление передается обратно нервам ладони и мускулов руки и только путем этого отражения входит в сознание, в восприятие. Так природа дала и низшим животным организмам органы осязания или щупальцы в целях чувственного восприятия. Со световыми лучами дело обстоит точно так же; если наш глаз и не может их двигать, то он может изменять свое положение по отношению к ним, и бесконечно малое давление или раздражение, которое они оказывают на поверхность сетчатой оболочки, достаточно для того, чтобы м