Четверо сыновей ку хорба, короля лейнстера

Ниа Корб, Кормак, Кайрпре,

прекрасный воин, правящий колесницей, убивший сотни,

и Мессин Корб, статный колесничий,

боец, отражающий боевые колесницы.

Четверо могучих воинственных братьев,

воинство, привыкшее преодолевать превосходство,

никакое равное число не могло устоять

против сыновей Ку Хорба.

В следующих примерах также обнаруживается рифма с фиксиро­ванным числом слогов в строке:

ЛАБРАЙД ЛОИНГСЕХ

Лабрайд, кормчий поля битвы,

опустошитель там, где ревет море,

сверкающий мощный гром против язычников,

всегда сладость для песни барда.

БРАН БЕРБА

(ум. 795 г.)

Бран Серый, защита войска, ужасный опустошитель;

суровое копье, славный, сильный наследством;

наследник мудрости, солнце воинов, полный прилив;

кровавый волк, пес из своры, который не делает неправильного.[275]

ФЕДЛИМИД МАК КРИМТАНН

(ум. 847 г.)

Федлимид король,

для которого было делом одного дня

оставить Коннахт без короля без боя

и разрушить Миде.

Поэзия такого рода привлекает лишь своим героическим настроем и тем, что в ней отражается очень древняя традиция. Вероятно, такова была древнейшая форма поэзии в индоевропейской традиции, пред­ставлявшая собой просто последовательность имен с хвалебными эпи­тетами, организованную в метрической форме. Мы не знаем, были ли дошедшие до нас четверостишия лишь частью более длинных поэм. Впрочем, такое предположение вполне правдоподобно. Поэмы сочи­нялись для развлечения королей и в их честь и должны были читаться достаточно долго. Поздние бардические поэмы классического периода редко насчитывают менее двадцати четверостиший, а часто более со­рока. Тем не менее эти ранние стихи сохраняют более древнюю тради­цию, чем греческая или латинская литература, и сопоставимы поэти­ческими произведениями, известными нам по некоторым надписям Индии династии Гупта. Подобная поэзия, с богатым орнаментом внут­ренней рифмы, все еще сочинялась в XI веке, и мы располагаем двумя отрывками, восхваляющими Маэла Сехлайнна, короля Ирландии, ко­торый умер в 1022 г.

МАЭЛ СЕХЛАЙНН

Маэл Сехлайнн,

ты не плод мертвого дерева,

ты опустошишь Рехранн,

этот веселый крепкий остров.

Отряд из острых копий,

тяжелых и отборных,

яростный дротик,

разрушитель из Тары на севере.

Маэл Сехлайнн, сын светлого Домналла,

сильная рука над Тайльтиу плетеных стен.

Мой друг — огонь, который пострадает от жребия,

буря над богатым лососем морем.[276]

Существовала также традиция сатиры, вот несколько примеров:

Я слышал,

что он не дает лошадей за стихи:

он дает в соответствии со своей природой

корову!

У него нет ни здоровья,

ни красоты:

его разум слаб,

пустословие — все, что он умеет.

Наряду с хвалебными стихотворениями и сатирами, у нас есть отрывки плачей. Королева оплакивает своего мужа, Аэда мак Айнмиреха (ум. 598 г.):

Любимы были три места,

которые я больше никогда не увижу:

сторона Тары, сторона Тайльтиу

и сторона Аэда мак Айнмиреха.

К VIII веку древняя метрическая система, унаследованная от доис­торических времен, была вытеснена новой формой, основанной на риф­ме с обязательным разбиением на четверостишия. Новый изысканный элемент, рифма, распространялось и развивалось очень быстро, между тем как сохранялся и совершенствовался древний аллитерационный орнамент. Рифма впервые появляется в латинских гимнах III и IV ве­ков. Первым ее использовал Коммодий⁴⁴. У Августина она употребля­ется в его Псалме против донатистов. «Но Сeдулий, в V веке, был пер­вым автором гимнов, который часто использовал рифму»,— говорит Рейби⁴⁵. Употребление рифмы рекомендовалось Вергилием Мароном Грамматиком, труд которого был хорошо известен в Ирландии; риф­мованы и некоторые древнейшие ирландские латинские гимны. «Вели­кий Творец» (Altus Prosator) св. Колумбы (ум. 597 г.) составлен из риф­мованных двустиший, а св. Колумбан (ум. 615 г.) использует двуслож­ную и даже трехсложную рифму в «Песни о преходящем мире» (Carmen de Mundi Transitu). Ирландским монахам рифма пришлась по душе, и они стали постоянно использовать ее для украшения своей поэзии за­долго до того, как она прочно вошла в художественный арсенал по­этов других стран.

Мерфи⁴⁶ отмечает разработанность рифмы, неизвестную континен­тальным гимнам, в ирландском гимне св. Мартину, написанном Энгусом мак Типрайти (ум. 745 г.):[277]

Мартин, дивный нравом,

Хвалил устами Господа,

Чистым сердцем воспевал

И славословил Его.

Здесь наряду с конечной рифмой между четными строками исполь­зуется внутренняя рифма между концом нечетной строки и словом в следующей строке. Эффектно употребляется и местная ирландская аллитерация. Это сочетание конечной рифмы, внутренней рифмы и аллитерации, архаические примеры которых мы только что видели, образует «новую форму» (nua-chruth), как ее обозначают ирландские трактаты по метрике. Несомненно, ее разработали монахи, являвшиеся наследниками древней метрической традиции и приобретшие знание рифмы благодаря своей латинской учености; это же сочетание стало основой ирландской системы Dan Direch* и валлийской системы Cyng-Hanedd**. Ирландская поэтическая школа успешно использовала кон­сонанс, ассонанс и аллитерацию, создав блестящие образцы этой но­вой поэтической формы.

В дополнение к новой форме монахи привнесли в поэзию и свежие темы; начиная с VIII века мы видим лирические поэмы, в которых ис­точником вдохновения становится любовь к природе, любовь к уеди­нению и любовь к святости, любовь к Богу. Старая тематика, восхвале­ние знаменитых людей, все еще культивировалась профессиональными поэтами. Это была их обязанность и их способ зарабатывания на жизнь. Но лучшие образцы поэзии последующих веков, вплоть до раз­рушения древнего колумбановского монашества, спровоцированного цистерианской реформой XII века, создавались в монастырях так на­зываемыми «новыми писателями» (пиа-litridi).

Новыми метрами, приобретшими наибольшую популярность и став­шими равнозначными по своей ритуальной ценности с более архаичны­ми размерами, были dian и setnad. Их стоимость приравнивалась право­ведами к стоимости стихотворений, написанных древними метрами⁴⁷: оба основываются на семи- или восьмисложной строке. Амвросианские гимны и гимны Пруденция и Венанция Фортуната, ямбические или трохеические тетраметры, обладали тем же числом слогов, и пред­ставляется вероятным, что популярность этих метров у монахов была вызвана не в последнюю очередь именно этими ассоциациями. Однако было бы слишком смело говорить, что новые метры построены по латинским [278]моделям, как полагал Мерфи вслед за Турнайзеном⁴⁸ Уоткинс показал, что семисложная строка лежала в основе местной поэтичес­кой традиции, восходящей к индоевропейской эпохе⁴⁹.

Чтобы проиллюстрировать амвросианский метр, приведем два зна­менитых гимна. Первый написан самим св. Амвросием:

Блеск Отчей славы,

Производящий из света свет,

Свет света, источник сияния,

День, освещающий день.

Второй до сих пор исполняется в вечерней службе:

От Тебя, до конца света,

Творец вещей, мы просим:

При постоянном милосердии

Следи за нашим обретением.

Здесь же можно привести стихи из Vexilla Regis Венанция Фортуната с частым использованием рифмы:

Рука, протягивающая

Пригвожденную плоть,—

Он принесен в жертву

Искупления нашего ради...

Славься, алтарь, славься, жертва,

Из-за славы Страстей,

Каковыми жизнь смерть отменила,

Породив из смерти жизнь.

Таковы были некоторые модели, на которые ориентировались ирландские поэты, писавшие четверостишиями, основанными на семи-или восьмисложной строке. Именно на основе этих рифмованных метров возникла новая форма ирландской поэзии.

Кроме того, в монастырях родилась новая лирическая поэзия, лиричная как по тематике, так и по форме. «Эти стихотворения,— говорит Куно Майер,— занимают уникальное место в мировой литературе. Отыскивать, наблюдать и любить природу в ее мельчайших и величайших проявлениях не было дано никакому другому народу на столь раннем этапе и в столь полном объеме, как кельтам»⁵⁰.

Далее следуют два четверостишия, обнаруженные на полях рукописи Присциана IX века, сохранившейся в Санкт-Галленском монастыре в Швейцарии. Аллитерация и рифма, как и прежде, выделяются курсивом⁵¹:[279]

РАД ОГРАДЕ Я ЛЕСНОЙ

(па полях латинской грамматики)

Рад ограде я лесной

за листвой свищет дрозд;

над тетрадкою моей

шум ветвей и гомон гнезд.

И кукушка за кустом

распевает на весь лес;

боже, что за благодать

здесь писать в тени древес!*

Другие четверостишия написаны по тому же образцу и столь же богаты рифмой:

О, дрозд, ты рад,

где бы в чаще ни было твое гнездо:

отшельник, который не звонит в колокол,

сладко, мягко, мирно твое пение.

ПРОВОРНАЯ ПЧЕЛА

Проворна желтая пчела с цветка на цветок,

она путешествует на солнце,

смело летая по большой равнине,

затем в безопасности присоединяется к братьям в улье.

НОЧНОЙ ДОЖДЬ

Холодна ночь в Мойн Море.
Дождь льет потоками:
глубокий рев, от которого высоко смеется ветер,
звучит над укрывающим лесом.

Здесь нет внутренней рифмы, но в каждой строке присутствует ал­литерация. Конечные рифмы не совпадают по позиции ударного слога, и именно эта форма становится самой распространенной в поздней ирландской и валлийской поэзии. Уоткинс показал, что этот процесс мог начаться в ирландском языке, когда рифма была введена в те древние метры, где последний слог мог быть как ударным, так и безударным⁵².[280]

Можно привести еще один пример стихотворения, написанного в том же метре и том же стиле. Оно не может датироваться временем ранее IX века, так как в нем упоминаются норвежские воины:

Резок сегодня вечером ветер,

Он вздымает белые волосы океана:

Сегодня я не боюсь страшных воинов Норвегии,

Плывущих по Ирландскому морю.

Эта внезапно проснувшаяся любовь и внимание к природе приятно удивляет; несомненно, становление подобной поэзии явилось заслугой монахов, учившихся любить Тварный мир как дар Божий и искать сча­стья в отшельнической жизни. Робин Флауэр объяснял возникновение этой интимной поэзии в Ирландии как результат движения калди в VIII веке, которое особенно процветало в Таллахте и Фингласе и дало новый толчок религии и литературе. «Они, первыми в Европе, облада­ли этим странным видением естества в почти неестественной чистоте не только по причине того, что эти писцы и отшельники по природе своего призвания жили в окружении леса и моря; но и потому, что они принесли в эту среду свое мировоззрение, чудесно омытое и очищенное непрерывными духовными упражнениями»⁵³.

И действительно, часто отчетливо ощущается почти благоговейное отношение к природе, которое наполняет нас уверенностью, что поэт-монах воспринимает ее как отражение божественной красоты:

МОЕ ЖЕЛАНИЕ

Я желаю, о Сын живого Бога,

вечный древний Король,

уединенной хижины в чаще,

чтобы она была моим жилищем.

Мелкие зеленые воды

вокруг него,

чистая заводь, чтобы смыть грехи

милостью Святого Духа.

Прекрасный лес рядом,

вокруг него во все стороны,

чтобы кормить певчих птиц,

укрытие, скрывающее ее.

Южная сторона для тепла,

поток чрез ее землю,

избранная, богатая страна,

хорошая для любого растения.[281]

***

Прекрасная церковь, с льняной тканью,

жилище Бога с небес,

и сияющие свечи

над чистым белым Писанием.

***

Достаточно пищи и одежды

от Короля светлой славы,

и посидеть немного,

молясь Богу в любом месте⁵⁴.

Может быть, первый толчок исходил от гимна «Восхвалите дела Царя Царей» (Benedecite opera Domini Dominum), который входил в обе­денную службу в Ирландии и в этом качестве появляется в Аптифопарии из Баигора?⁵⁵

Одно из лучших стихотворений подобного рода вложено в уста отшельника Марбана, брата Гуайре, короля Коннахта. Гуайре правил в VII веке, но стихотворение датируется гораздо более поздним перио­дом, возможно, X веком. Марбан избрал простую и уединенную от­шельническую жизнь, а король пришел уговаривать своего брата оста­вить келью и вернуться к жизни воина. Вот ответ Марбана:

ОТВЕТ МАРБАНА

(отрывки)

Тис нетленный —

мой моленный

дом лесной;

дуб ветвистый,

многолистый —

сторож мой.

* * *

Яблок добрых,

алых, облых —

в куще рай;

мних безгрешен,

рву с орешин

урожай.

Из криницы

ток струится

(свеж, студен!);[282]

вишней дикой,

земляникой

красен склон.

* * *

Реют чайки,

кличут цапли

над водой;

ночью в чаще

шорох мчащий —

козодой.

* * *

Ветер веет,

листья плещут,

шелестят;

струйным звоном

вторит в тон им

водопад!*

Эта хвалебная песнь состоит из 32 четверостиший, и Гуайре отве­чает, что он отдал бы королевство и все свое наследство, чтобы разде­лить с Марбаном это счастье.

Вниманием к форме, цвету, звуку, подчеркиванием нюансов от­личаются «Песни о лете», получившие известность благодаря Куно Майери⁵⁶.

МАЙСКИЙ ДЕНЬ

Майский дивный день,

лета лучший дар,

на рассвете — звень

первых птичьих пар.

Праздник трав и древ

славит славок хор,

стихли вихри вьюг,

когда бел был бор.[283]

Высоко в скалах

водный гром гремит,

трости ив трещат,

коростель скрипит.

В слабом сердце — дрожь,

в сильном — славы звон:

«Майский дивный день!» —

распевает он*.

Песни были написаны в IX веке. Нам показалось уместным привес­ти эти отрывки, так как ирландская поэзия о природе занимает уни­кальное место в европейской литературе и недостаточно хорошо изве­стна широкому читателю.

Этот же мотив слышится и в валлийской поэзии, но время ее созда­ния невозможно определить из-за отсутствия грамматических крите­риев, и ученые вынуждены опираться на орфографию и рифму. Вал­лийские стихотворения о природе, по нашему мнению, были вдохнов­лены ирландской поэзией, но постепенно тема природы перешла в гномическую поэзию, где утратила свое своебразие и превратилась в набор стандартных формул. Один отрывок из Черной Книги из Кар­мартена (XIII век) поражает своим сходством с ирландским стихотво­рением о мае и кажется заимствованием:

МАЙСКАЯ ПОРА

Май, лучшая пора,

громко поют птицы, свежа молодая трава,

плуги в пашне, быки под ярмом,

море зелено, поля пестры.

Когда кукушки поют в прекрасных деревьях,

я становлюсь печальнее;

дым кусает, моя печаль понятна,

ибо мои родичи умерли.

На холме, на равнине и на островах в море,

какому пути ни пойдешь,

все равно не минуешь благословенного Христа.[284]

Другая последовательность энглинов начинается строками, описы­вающими зиму:

ЗИМА

Резок ветер, гол холм, нелегко найти убежище;

грязен брод, замерзло озеро;

человек может стоять на замерзшем стебле тростника.

Волна за волной накрывают берег;

громко завывает ветер на горных вершинах;

едва ли возможно выйти из дома.

На озере холодно в зимнюю бурю,

сух тростник, стебли сломаны,

ужасен ветер, дрова заготовлены.

Ложе рыб холодно подо льдом,

олень отощал, тростник остист;

вечер короток, деревья склонились.

В следующий период стихи становятся довольно мрачными и пре­тенциозными, из них начинает исчезать сама поэзия. Написание по­добных энглинов, должно быть, вошло в моду, так как некоторые из них объединяются по преимуществу начальной формулой («Падает снег», «Горный снег»), что является несомненным признаком упадка. Отрывок, процитированный нами, возможно, восходит к X веку, в дальнейшем поэты, скорее всего, добавляли все новые и новые энгли-ны, что привело к образованию той бессвязной последовательности, которую мы наблюдаем в рукописи. Однако Глин Дэвис предполагает, возможно справедливо, что на эти страницы, как и на многие другие в Черной Книге была занесена беспорядочная мешанина из строф, облом­ки поэзии, пересказанные писцу тем, кто смог вспомнить лишь фраг­менты цельных стихотворений⁵⁷.

Ко времени древнейших сохранившихся валлийских поэтических текстов система рифмовки полностью сформировалась, и в валлий­ском стихе мы не находим ничего, что можно было бы сопоставить с древними ирландскими нерифмованными силлабическими метрами. Однако происхождение englyn* и позднее cywydd**, вероятно, следует [285]искать в древней индоевропейской просодии, строке с фиксированным количеством слогов, подверженной акефалии и каталексису, свобод­ной в отношении расстановки ударений в первой части и с фиксиро­ванной каденцией после цезуры. Такая структура стиха была свойствен­на древним ирландским метрам, а Ирландия и Уэльс были наследника­ми общексльтского достояния.[286]

Глава 10

Ирландская литература

Когда мы думаем об ирландской или валлийской литературе, наше внимание прежде всего привлекают поэзия и легенды. Из греческой и римской традиции нам известно множество имен знаменитых драма­тургов, риторов, философов и историков, выдающиеся драматурги и философы были и в древней Индии; но из Ирландии и Уэльса, как и из англосаксонской Англии, до нас дошла только развлекательная лите­ратура и древние предания. Неверно было бы говорить, что история оставалась в тени. Это далеко не так. Ирландцы с удовольствием пре­давались воспоминаниям о прошлом. Впрочем, передача знания вме­нялась в обязанность филидам и по большей части заключалась в за­учивании мифов, дополненных собственными вымыслами, а также в каталогизации имен королей и их битв в исторический период, выпол­ненной обычно в стихотворной форме, причем этот материал стано­вится все более достоверным по мере сокращения временного разрыва с описываемыми событиями. Большое место в обязанностях историка занимало сохранение генеалогий правящих родов, при этом он вдох­новлялся стремлением скорее к преумножению чести рода покровите­ля, чем к исторической правде. Эти историки не учились в школе Геро­дота; их главной целью было восхваление князей и прославление свое­го племени, а не раскрытие хода событий, разыскание исторической правды и объяснение исторических фактов¹.

Более того, предания Ирландии и Уэльса происходят из устной тра­диции и по своей природе анонимны. Мы не знаем автора «Похищения Быка из Куальнге» или «Килоха и Олвен». Поэзия, как мы уже видели, также по большей части носит анонимный характер, хотя в данном случае мы располагаем сочинениями отдельных неизвестных авторов, [287]иногда приписываемыми выдающимся личностям прошлого, св. Ко­лумбе или Финну мак Кумалу в Ирландии, Анейрину или Талиесину в Уэльсе. Своеобразная черта ранней ирландской традиции — полное отсутствие повествовательной поэзии, то же можно сказать и об Уэль­се. Древнейшая ирландская поэзия представляет собой произведения придворных поэтов: хвалу, сатиру или плач, а повествование ведется в прозе.

Ирландские повести по своей форме и содержанию очаровывают и восхищают, но в то же время разочаровывают и зачастую даже нагоня­ют скуку. В больших рукописных сводах, сохранившихся в Книге Бурой Коровы, рукописи Rawlinson В 502 или Желтой Книге из Лекапа (назо­вем три самых известных источника) мы обнаруживаем чрезвычайно искаженную фиксацию устной традиции. Мы можем быть благодарны писцам (ранние писцы были монахами) за то, что они вообще записали эти тексты, но, как хорошо сказал Джерард Мерфи, когда нам кажется, что устная повесть была неизмеримо лучше дошедшего до нас монас­тырского текста, мы не столько тешим себя фантазиями, сколько вды­хаем душу в тело, погребенное в рукописи².

Ирландская литература в интересующий нас период, с VIII по XII век, отражает героическую и мифологическую традицию, свободную от греческого или римского влияния. Героические повести описывают варварский мир, в котором мы все еще находим некоторые обычаи, о которых сообщают античные авторы в своих заметках о галлах. Самы­ми высокими добродетелями считаются верность, смелость, честь и гостеприимство. Это аристократическое общество. Боги иногда вме­шиваются в людские дела, а в мифологических рассказах общим мес­том являются представления о магии, о незримом потустороннем мире.

Великий сюжет, ставший огромным вкладом ирландцев в европей­скую литературу,— это сюжет о любви, внезапной, ошеломляющей, длящейся до смерти и приносящей горе влюбленным. Лучше всего известна история о Тристане и Изольде, берущая начало из ирландских источников³.

Повести разделяются на циклы: мифологический, ульстерский, ко­ролевский и цикл Финна. К мифологическому циклу можно отнести и повести о Потустороннем Мире (echtrai, «приключения», и immrama, «плавания»), в которых герой отправляется в путешествие и оказыва­ется в чудесной стране. Эти последние представляют особый интерес как возможный источник сюжетов о короле Артуре. В Лейнстерской Книге сохранился древний список саг, в котором они объединены не по циклам, а по сюжетным типам: разрушения, похищения скота, сватов­ства, битвы, укрытия, плавания, насильственные смерти, приключения, [288]пиры, осады, набеги, бегства, резни, видения, любовные истории, военные походы и вторжения. Многие названия относятся к уже утраченным повестям. И наоборот, в этот список включены названия не всех до­шедших до нас саг. Но по крайней мере, мы можем оценить, как велик был объем этой литературы.

От мифологического цикла сохранилось лишь несколько саг, но в литературе имеются упоминания о многих утраченных. Лучшая из них — «Сватовство к Этайн», дошедшая до нас в виде текста IX века. Это три истории, образующие связную последовательность. В первой Этайн становится женой короля сида, Мидира из Бри Лейт. Затем, че­рез тысячу лет, она возрождается в человеческом облике и становится женой Эохайда Айрема, короля Тары; в третьей истории она возвра­щается к Мидиру в Иной Мир. Мы видим здесь странную красоту, с которой, возможно, не сравнится никакая другая ирландская сага, страсть любви, магические силы и счастливый конец. Уникальна и ее форма, так как это единый рассказ в трех эпизодах, сходный с трехактовыми комедиями (см. выше с. 185 и ел.).

Сага «Битва при Маг Туиред» — наш главный источник по ирланд­ской, а в действительности и по всей кельтской мифологии, поскольку в ней фигурируют почти все ирландские боги. Боги называются «Пле­мена Богини Дану» (Tuatha De Danann) и сражаются против племени великанов-фоморов. Это рассказ о битве. Королем является Нуаду, а в бою участвуют Дагда («Хороший Бог»), также называемый Оллатар («Отец Всех»), Луг Длинная Рука, кузнец Гоибниу, врачеватель Диан Кехт, бронзовых дел мастер Кредне, плотник Лухта, герой Огма и Морриган. Но повествование ведется бессвязно и бесформенно и пред­ставляет собой ценность скорее мифологическую, чем литературную (см. выше с. 183 и ел.).

Чудеса Потустороннего Мира являются темой повествования в Приключениях и Плаваниях. Считается, что Потусторонний Мир на­ходится в западных морях. Он называется «Страной Живых», «Пре­красной Долиной», «Страной Юных» или «Землей Обетованной», по­следнее название представляет собой буквальный перевод латинского Terra Repromissionis. В этой земле нет болезней, старости и смерти, это земля вечного счастья, здесь пожелать чего-либо — значит получить это, здесь сотни лет пролетают как один день. Подобные описания на­ходят близкие параллели в рассказах о греческом элизиуме, норвеж­ской «Земле Живых Людей» (Jord Lifanda Manna) и восходят, возмож­но, к общей индоевропейской традиции.

Прекрасная дева приходит к герою и поет ему об этой счастливой стране. Он следует за ней, они уплывают в стеклянной лодке, и больше [289]их никто не видит. Или же он возвращается и узнает, что все его това­рищи мертвы, так как он отсутствовал сотни лет. В некоторых сагах героя во время поездки окутывает волшебный туман. Он оказывается перед чудесным дворцом, в котором с ним происходят странные при­ключения; и он возвращается, успешно справившись со своей задачей. Одна из древнейших саг о приключениях — сага о Бране, сыне Фебала, которого завлек в Страну Женщин чудесный посланец. Она опи­сывает красоту и удовольствия Иного Мира в замечательной поэме из 28 строф, которая задает тон многим другим подобным описаниям. Этот остров стоит на четырех золотых столбах. На серебряной равни­не ведутся игры, скачки на колесницах и состязания на лодках. Повсю­ду играют яркие краски. Радость непреходяща. Нет ни грусти, ни зло­бы, ни печали, ни болезни, ни смерти. Всегда звучит музыка. Море омывает землю, так что хрустальные волны падают на берег. Колесни­цы там из золота, серебра и бронзы, лошади гнедые, чалые, даже голу­бые, как небо. Вот описание бога Солнца:

«Светловолосый человек приходит с восходом, чтобы осветить равнинные земли. Он едет над белой равниной, вокруг которой шумит океан. Он пробуждает море».

Бран отправляется в море с 27 спутниками. Через два дня и две ночн он видит приближающегося человека, правящего своей колесницей. скользящей по волнам. Это бог Мананнан, он поет песню, проникну­тую особой магией. Мананнан рассказывает об Ином Мире. Бран ду­мает, что он плывет по морю, но для Мананнана это цветущая равни­на. Волны, которые видит Бран, — цветущие кусты. Выпрыгивающие лососи — телята и резвые ягнята. Его лодка плывет по саду плодовых деревьев.

После некоторых приключений Бран достигает Острова Женщин. но боится высаживаться. Предводительница женщин бросает ему клу­бок ниток, который пристает к его руке, и вытаскивает лодку на берег ⁴. Они идут в большой зал, где каждому предоставили постель и жену. Еда, которую они ели, не убывала. Они думали, что пробыли там год. но на самом деле прошло много лет.

Когда Бран вернулся в Ирландию, люди, собравшиеся на берегу. спросили его, кто он такой, и он ответил: «Я Бран, сын Фебала». — «Мы не знаем его, — сказали они, — но Плавание Брана — одна из наших древнейших повестей». Одного человека вынесло на берег, и он тут же превратился в прах, как если бы пробыл в могиле сотни лет. Бран поведал о своих приключениях людям и попрощался с ними: и с этого времени о его приключениях ничего не известно.[290]

Эта повесть следует языческой традиции, и счастье представляется состоящим из удовольствия в еде и любви, которые они нашли в Поту­стороннем Мире. То же справедливо и для нескольких других Приклю­чений, и следует только восхититься верности, с которой христианские монахи сохранили их для нас. Можно назвать «Приключение Конлы», «Приключение Лоэгайре», «Приключение Кормака», «Приключение Арта мак Конна» и «Болезнь Кухулина», и все они пронизаны одними и теми же волшебными мотивами, перешедшими четыреста лет спустя в Артуровский цикл.

В «Приключении Лоэгайре», когда герой возвращается из сида, выполнив задание, коннахтцы выходят приветствовать его. «Не подхо­дите к нам близко,— говорит Лоэгайре,— ибо мы пришли простить­ся». Его отец Кримтанн Касс, король Коннахта, умоляет его остаться: «Не покидай меня! Я отдам тебе королевство Трех Коннахтов, со всем их золотом и серебром, их конями и сбруей и их прекрасными женщи­нами; но не покидай меня!» Лоэгайре отвечает стихами, восхваляющи­ми блаженства Потустороннего Мира. Они путешествуют в тумане, ведя могучую армию. Вокруг звучит великолепная музыка и повсюду счастье любви:

«Прекрасная чудесная музыка, путешествия из одного королевства в другое, мед льется из ярких сосудов, разговор с тем, кого любишь.

Мы играем фигурами желтого золота на золотой доске; мы пьем чистый мед в компании вместе с благородным воином.

Дер Грейне, дочь Фиахны, моя жена; и, говоря по правде, есть жена у каждого из моих пятидесяти людей.

После этого он вновь уходит от них, возвращаясь в чудесный холм, и разделяет управление королевством сидов с Фиахной мак Ретахом в крепости Маг Мелл, и дочь Фиахны при нем, и он так и не вышел оттуда».

Здесь Потусторонний Мир отождествляется с чудесным холмом (си-дом). Действительно, существуют два представления о Потустороннем Мире. В него можно попасть либо плывя по западному морю, либо войдя в один из холмов, куда, как считалось, бежали Племена Боги­ни Дану после поражения от Сыновей Миля. В Бруг-на-Бойн (ны­не отождествляется с большим могильником бронзового века Ныо-Грейндж в графстве Лаут) жил Энгус, хитростью заполучивший его от Дагды. Это было чудесное место, где деревья всегда приносили плоды. Здесь были жареная свинья и чан с вином, от которых не убывало. Бри Лейт, холм недалеко от Арды, графство Лонгфорд, был жилищем Ми-дира; Бодб Дерг, сын Дагды, был господином Сид-ар-Фемен, ныне Сливнамон, графство Типперери; Сид Клеттиг на Бойн был жилищем [291]Элкмара, а в Сиде Финнахайд обитал Айллен мак Мидгна или Лир. Нуаду жил в Сиде Алман, Холме Аллена, графство Килдэр. Сиугмалл, брат Элкмара, был владыкой Сид Нента на Лох-Ри. Потусторонними жилищами были и пять (иногда шесть) Ьгшёпе («постоялых дворов») Ирландии, у которых не было постоянного места. В каждом из них, как говорится, был неисчерпаемый котел, как котел Дагды, от которого никто не уходил недовольным.

Но были также и потусторонние острова, и боги, связанные с ними, по всей видимости, не принадлежали к Племенам Богини Дану. Среди этих богов главной фигурой является Мананнан мак Лир. Он правит своей колесницей по морю и, по словам Кормака мак Куленана, соста­вителя глоссария IX века, живет на острове Мэн; но его настоящая родина — Эмайн Аблах, Авалон артуровской традиции. С ним связа­ны другие божества, не встречающиеся среди Племен Богини Дану: Лабрайд Быстрая-Рука-на-Мече и его жена Ли Бан; Эоган Инбир и его жена Бе Кума; Эохайд Иуйл и его жена Фанд, уговорившая Кухулина стать ее любовником, и некоторые другие. Эти «благородные Земли Обетованной», возможно, изначально относились к другому культу, так как среди кельтских доисторических завоевателей находились раз­ные этнические группы: круитни, эрины, гойделы (фении) и, может быть, некоторые другие (см. выше с. 175-185).

Повести, объединяемые в рамках Ульстерского цикла, получили такое название потому, что в большинстве из них рассказывается о воинах уладов, главного населения провинции Ульстер (Coiced Ulad) в доисторическую эпоху. Но в этих сагах часто появляются Айлиль и Медб, король и королева Коннахта, и некоторые знаменитые коннахтские воины. Здесь уже исчезает «кельтская магия» Потустороннего Мира и, по определению Чедвик, мы вступаем в «Героический Век». Это не загадочные и таинственные повести о приключениях и плавани­ях, но рассказы, считавшиеся историческими и имевшие под собой ка­кую-то историческую основу. Оружие и боевые колесницы, пиры и со­брания, общественный строй, изображенный в Ульстерском цикле, на­ходит близкие соответствия в сообщениях античных авторов о кельтах Галлии и Британии⁵.

Центральная повесть этого цикла — «Похищение Быка из Куальн-ге»; а герой этого эпоса и всего цикла — Кухулин («Пес Куланна»). храбрый, благородный, красивый, любимый женщинами, избравший славу и раннюю смерть вместо долгой жизни без чести. В «Похищении Быка из Куальнге» Кухулин в одиночку всю зиму защищает уладов от целой армии, между тем как улады лежат, пораженные таинственной [293]болезнью. Кульминацией ряда поединков стал бой Кухулина с Фер Диадом, его другом и молочным братом, которого он убивает на тре­тий день битвы. Повесть заканчивается подходом уладов и отступле­нием коннахтской армии.

С «Похищением» связано множество небольших саг, выступающих в качестве предваряющих повестей (гет-зсё1а) и объясняющих отдель­ные эпизоды этой великой битвы, и самой знаменитой из них по спра­ведливости является «Изгнание сыновей Успеха» (Longes Mac nUislenn)⁶. Оно объясняет, почему Фер Диад и другие воины уладов были в лагере коннахтцев, сражаясь против Ульстера; но это не главный мотив пове­сти. Эта сага — древнейший пример в европейской литературе мотива трагической любви.

ИЗГНАНИЕ СЫНОВЕЙ УСНЕХА

Однажды улады пировали в доме Федельмида, рассказчика при дво­ре короля Конхобара. И в это же время у жены Федельмида родилась девочка, и друид Катбад предсказал в стихах ее будущее. Девочку следо­вало назвать Дейрдре, и она станет женщиной чудесной красоты и при­несет вражду и горе и уйдет из королевства. Многие погибнут из-за нее.

Улады хотели сразу же убить ребенка и избежать проклятия. Но Конхобар приказал пощадить ее и воспитывать в уединении, вдали от людских глаз; он сказал, что сам возьмет ее в жены. Таким образом, Дейрдре была отдана приемным родителям и воспитывалась у них. Единственным человеком, которому было дозволено видеть ее, была мудрая женщина Леборхам.

«Как-то зимним днем названый отец девушки обдирал на дворе те­ленка, чтобы приготовить для нее еду. Прилетел тут ворон и стал пить пролитую на снег кровь. И тогда сказала Дейрдре Леборхам:

— Смогу я полюбить только такого человека, у которого будут эти цвета: щеки, как кровь, волосы, как ворон, тело, как снег.

— Счастье и удача тебе! — сказала Леборхам,— ибо близко от тебя этот человек, это Найси, сын Успеха.

— Не буду я здорова,— сказала девушка,— пока не увижу его.

Как-то однажды гулял Найси один возле королевского замка в Эмайн и пел. Чудесным было пение сыновей Успеха. Каждая корова и каждая пчела, слыша его, давала в три раза больше молока и меда. Слад­ко было слышать его и людям, впадали они от него в сон, как от чудес­ной музыки. Умели они и владеть оружием: если становились они спина­ми друг к другу, не могли одолеть их и все ирландские воины. Таким было их воинское искусство и выручка в бою. Быстры, как псы, были они на охоте и поражали зверя на бегу.

И вот, когда гулял Найси так один и пел, выскользнула она наружу и стала прохаживаться мимо него и не признала его.[293]

— Красива,— сказал он,— телочка, что прохаживается возле нас.

— Телочки хороши, коли есть на них быки,— сказала она.

— Рядом с тобой есть могучий бык,— сказал он,— король уладов.

— Из вас двоих больше мне по душе,— сказала она,— молодой бы­чок вроде тебя.

— Не бывать этому! — сказал он ей.— Известно мне предсказание Катбада.

— Ты отказываешься от меня?

— Да,— сказал он.

Тогда бросилась она к нему и схватила его за оба уха.

— Да будут на них срам и стыд,— сказала она,— коли не уведешь ты меня с собой»*.

«Найси издал клич, и улады сбежались, услышав его, и сыновья Успеха, два его брата, тоже пришли предостеречь его. Но под угрозой была его честь. „Мы уйдем в другую страну,— сказал он.— Нет короля в Ирландии, который не впустил бы нас в свою крепость". Той ночью они отправились в путь, и трижды пятьдесят воинов было с ними, и трижды пятьдесят женщин, и трижды пятьдесят псов, и трижды пятьде­сят слуг, и Дейрдре.

Они бежали в Шотландию и поступили на службу к шотландскому королю. Но красота Дейрдре возбудила в нем зависть, и сыновья Успеха были вынуждены бежать и скрыться на морских островах.

Затем Конхобар пригласил их вернуться и послал Фергуса, Дубтаха и своего сына Кормака в качестве поручителей; но Найси и его спутники были убиты, когда они пришли в Эмайн, а Дейрдре привели к Конхоба-ру со связанными руками.

Когда поручители узнали об этом вероломстве, они пришли мстить за преступлени