Мечтой о завтра, которого не знаете.

Выйдя, сэр Уоми отправил нас с капитаном к себе переодеться в свежие

костюмы, объявив, что мы поедем к Строгановым.

Он спросил, не поколебалась ли наша решимость помочь ему в разоблачении

да-Браццано и освобождении несчастного семейства от его гипнотической

власти. Мы подтвердили, что верны данному слову, и заявили, что отдаём себя

в его полное распоряжение.

- Друзья мои, - ласково сказал нам сэр Уоми, - постараюсь объяснить,

почему нам необходима ваша помощь. Некоторые грубые земные дела уже

невозможны для духовно высокоразвитого человека. Точно так же какие-то

свершения, требующие более высоких духовных вибраций - гораздо выше обычных,

земных - недоступны для людей, стоящих на более низкой стадии духовного

развития. Сегодня случится так, что ни один из нас не сможет прикоснуться к

тому, что надето на людях, без риска нанести очень сильный удар из-за

соприкосновения с нашими гораздо более высокими вибрациями, которых не

способны вынести их тела. Они могут заболеть и даже умереть от нашего

прикосновения.

Чтобы спасти этих людей, вам придется действовать за нас. Будьте

предельно внимательны. Ничего не бойтесь. Слушайте то, что я вам буду

говорить или что будут тихо передавать вам И. или Ананда. Действуйте

немедленно, как только получите приказание, точно выполняйте его и думайте

только о том, что делаете сию минуту. Теперь идите, лошади нас ждут;

возвращайтесь сюда же, времени даю вам двадцать минут.

Мы помчались к себе, быстро переоделись и через четверть часа уже входили

к сэру Уоми.

Наши друзья были закутаны в плащи, а мы с капитаном об этом не подумали.

Но слуга сэра Уоми, улыбаясь, подал и нам такие же, и мы вышли к калитке.

Здесь нас ждал вместительный экипаж, мы уселись и поехали к Строгановым.

Я ожидал, что у подъезда будет стоять много экипажей, но увидел только

одну коляску, из которой выходили Ибрагим с отцом.

Дом был освещен, но гостей не было видно. Мы с капитаном удивлённо

переглянулись, решив, что съезд ещё, очевидно, не начался.

В гостиной мы застали всю семью в сборе. Она была так обширна, что в лицо

я всех уже знал, но имён положительно не помнил.

Жена Строганова была в каком-то переливчатом, точно опал, платье. Она

куталась в белый шёлковый платок; но мне показалось, что не сырость от дождя

была тому причиной. А чудилось мне - она старалась укрыть руки и шею, на

которых не было украшений. Вид у неё был смущённый и растерянный.

Анна надела синее платье с белыми кружевами, которое напомнило мне платок

сэра Уоми. Бледность её меня поразила. Она была совершенно спокойна, и

какая-то новая решимость чувствовалась в ней. На её прелестной руке сверкал

браслет Браццано.

Сам Строганов выглядел так, словно только что поднялся после тяжёлой

болезни.

Что касается любимчика, который внушал мне такой ужас в магазине Жанны,

то теперь он обрёл свой обычный, презрительно-снисходительный вид "неглиже с

отвагой". Только иногда по его лицу пробегала лёгкая судорога, и он брался

за феску, точно желая удостовериться, что она на месте. Я подсмотрел, что

страх, даже ужас, мелькал у него в глазах, когда он смотрел на сэра Уоми.

Словом, я окончательно превратился в "Лёвушку-лови ворон", в результате

чего И. взял меня под руку.

Я опомнился и увидел входившего да-Браццано. Его адская физиономия

выражала такую наглую, самодовольную уверенность, будто он говорил: "Что,

взяли? Да и был ли я когда-нибудь согнут или нем?"

Он вошёл развязно, как к себе домой. Фамильярно целуя руку Строгановой,

как будто чуть-чуть удивился её равнодушию, но тотчас же, изображая лорда

высшей марки, направился к Анне. "Посмотрел бы ты на лорда Бенедикта", -

мелькнуло в моей голове.

Склонившись перед Анной и нагло глядя на неё, как на свою собственность,

он ждал, чтобы она протянула ему руку. Не дождавшись этого и желая,

очевидно, скрыть досаду, он фальшиво рассмеялся и сказал:

- Дорогая Анна, ведь вы же европейского воспитания. Да и я не собираюсь

устраивать в своём доме гарем. Протяните же мне вашу прелестную ручку, на

которой я вижу залог вашего согласия стать моей женой.

- Прежде всего, для вас я не Анна, а Анна Борисовна. Что же касается

каких-то залогов, то я их не принимала и слов вам никаких не давала, -

прервала она его так резко, что даже этот злодей опешил.

Не знаю, чем бы кончилась эта стычка, если бы Строганова не вмешалась,

говоря:

- Браццано, что же вы не здороваетесь с сэром Уоми и не знакомите нас с

вашим другом?

Вместе с Браццано вошёл человек высокого роста, широкоплечий, но с такой

маленькой головой, что невольно заставлял вспомнить об удаве. Лицо его, то

ли вследствие болезни, а может быть, и злоупотребления спиртными напитками,

было ярко-красное, почти такое же, как его феска, с фиолетовым оттенком на

щеках и носу, а маленькие, чёрные, проницательные глазки бегали, точно

шарили по всему, на чём останавливались.

Когда Анна обрезала Браццано, мне показалось, что на этом грязном

противном лице мелькнуло злорадство.

Браццано представил хозяйке и обществу своего друга под именем Тебальдо

Бонда, уверяя, что это красота Анны заставила его забыть все правила

приличия.

- Впрочем, - прибавил он, поглядев на Анну и Строганову, - сегодня такой

важный в моей жизни день, день побед. К тому же и власть моя сегодня

возросла как никогда. Так что вряд ли имеет смысл придерживаться

условностей.

Он хотел снова подойти к Анне, но его задержала Строганова, сказав, что

все мы ждали его более получаса, чтобы сесть за стол. Что он опоздал свыше

всякой меры, хотя ему отлично известно, что в этом доме - из любви хозяина к

порядку - соблюдается точность в расписании трапез.

Браццано, привыкший видеть в Строгановой беспрекословно повинующуюся его

капризам рабу, - окаменел от изумления и бешенства.

Но не он один был так сильно изумлён. Сам Строганов пронзительно взглянул

на свою жену и перевёл вопрошающий взгляд на сэра Уоми. Тот ответил ему

улыбкой, но улыбнулись только его губы. Глаза, строгие, пристальные, с

каким-то иным - несвойственным его всегдашней ласковости - выражением

устремились на Браццано.

Побелевший от злости Браццано прошипел в ответ хозяйке дома:

- Я не привык выслушивать замечания нигде, а у вас в доме в особенности.

- Он с трудом взял себя в руки, постарался улыбнуться, хотя вместо улыбки

вышла гримаса, и продолжал уже более спокойно: - Я простудился и был болен

эти дни.

Внезапно он встретился взглядом с Анандой и точно подавился чем-то, потом

кашлянул и продолжал:

- Только несколько часов тому назад я почувствовал облегчение благодаря

усилиям моего доктора, которого я имел удовольствие вам только что

представить, Елена Дмитриевна, - поклонился он Строгановой. - Пусть это

печальное обстоятельство будет мне извинением. Смените гнев на милость и...

Тут он направился прямо к Анне, намереваясь вести её к столу, и уже

складывал свою правую руку калачиком, как ему опять не повезло. Откуда ни

возьмись, вынырнула маленькая собачонка Строгановой, и Браццано споткнулся

об неё и едва не полетел на ковёр.

Это было смешно, его грузная фигура точно склонилась в глубоком поклоне,

полы фрака взметнулись, да вдобавок он ещё неловко зацепился за ножку

стоявшего поблизости кресла и никак не мог разогнуться, - и я не выдержал и

залился смехом, капитан мне вторил, оба Джел-Мабеда и сам хозяин, а за ними

и многочисленные родственники надрывались от хохота. Только сэр Уоми и оба

моих друга хранили полную серьёзность. Сэр Уоми подошёл к хозяйке дома,

поклонился и предложил ей руку, чтобы вести к столу.

Я взглянул на капитана, находясь под впечатлением величавых, полных

достоинства и спокойствия манер сэра Уоми; но капитан сам приковался

взглядом к его фигуре, будучи, очевидно, во власти обаяния сэра Уоми.

Пока доктор Бонда помогал Браццано выпрямиться, что удалось не без труда,

Ананда подошёл к Анне, точно так же поклонился, как сэр Уоми её матери,

слегка склонив голову, и подал ей руку.

Как они были прекрасны оба! Так же прекрасны, как в первый музыкальный

вечер у князя, в день приезда Ананды. Я забыл обо всём, улетел куда-то, стал

"Лёвушкой-лови ворон" и внезапно услышал голос Флорентийца.

"Ты видишь сейчас величие и ужас путей человеческих. Ты видишь, что

всякий - идя своим путём - может постичь истинное знание, но только тогда,

когда преданность стала уже не просто одним из его качеств, но основною из

осей всего его существа. Осью главной, на которой зиждется и развивается

творчество человека. Учись различать пути людей. И помни, что никто тебе не

друг, никто тебе не враг, но всякий человек тебе Учитель".

Я рванулся было вперёд, туда, где слышал голос, но И. крепко держал меня

под руку, а капитан удивлённо смотрел мне в лицо.

- Вам, Левушка, нехорошо? Что-то вас расстроило? - тихо спросил он меня.

- Вот видишь, как необходима внимательность. Держи руку Флорентийца в

своей, как будто бы он рядом, - шепнул мне И.

- Нет, капитан, я вполне здоров, - ответил я своему другу. - Это Бог

наказал меня за то, что я так потешался над Браццано.

- Ну, если уж Богу стоит вмешиваться, - возразил, смеясь, капитан, - то

только разве затем, чтобы покарать этого наглеца и шарлатана, а никак не

наказывать невинных младенцев за вполне оправданный смех.

Между тем сэр Уоми уже входил в двери столовой. Уже и Ананда с Анной

намного опередили нас, а Браццано со своим доктором всё ещё оставался на

месте.

Браццано тяжело дышал, что-то резко говорил по-турецки своему спутнику,

который старался его успокоить.

- Ваши снадобья что-то мало помогают, - вдруг насмешливо сказал Браццано

по-русски. - Вот, говорят, доктор И. обладает совершенно волшебными

лекарствами, - нагло глядя на И., продолжал он. - Не удостоите ли вы, доктор

И., меня своим вниманием. Весь Константинополь только и говорит об

объявившихся новомодных докторах-чудотворцах.

- Не знаю, в какой степени испытали на себе влияние новой медицины те

сплетники, что говорили вам о ней. Но, думаю, вы и сами имели случай

испытать на себе силу нашего воздействия. Мне было бы только жаль, если бы

вам пришлось подвергнуться опыту сэра Уоми. Это было бы для вас катастрофой,

- очень вежливо и мягко, точно не замечая наглости Браццано, ответил И.

- Вы так думаете? - криво усмехаясь, сказал Браццано, двигаясь вместе с

нами в столовую. - Я буду иметь сегодня случай доказать вам, насколько вы

заблуждаетесь, полагаясь на высокий авторитет вашего сэра Уоми, - продолжал

Браццано. - Я и шёл сюда только затем, чтобы перемолвиться с ним словечком.

Я оставляю сие приятное удовольствие до ужина, по крайней мере будет потеха.

Ненависть, точно он хотел испепелить И., сверкала в его глазах.

Мы вошли в столовую. Сэр Уоми уже сидел рядом с хозяйкой, возле него

сидели Анна с Анандой, рядом с матерью расположились любимчик со старшей

сестрой, затем все пятеро сыновей с жёнами и оба турка. Напротив сэра Уоми

И. посадил нас с капитаном; сам сел возле меня, а справа от него уселся

Строганов, указав место Браццано и его доктору.

Увидев, что ему отвели место в конце стола, Браццано скрипуче засмеялся.

- Сегодня всё не так, как обычно. Не знаете ли, Елена Дмитриевна, почему

это всё сегодня навыворот? - обратился он к хозяйке, стараясь держаться в

границах приличия и всё ещё сдерживая бешенство.

- Ба, да что это? Где же ваш жемчуг? Ах, и браслеты вы сняли? Но ведь вы

так любите драгоценности! Что всё это значит?

- Я любила прекрасные, как мне казалось, вещи до вчерашнего дня, когда

убедилась, что была недостойно обманута человеком, который уверял меня в

своей дружбе. Я заплатила ему большие деньги за драгоценности, а они

оказались медью и стекляшками, - ответила Строганова холодно и презрительно.

- И тогда же я дала себе слово носить только то, что подарил мне мой муж.

Только эти украшения и оказались подлинными.

Со всех сторон послышались изумлённые и негодующие восклицания.

- Вы говорите что-то такое, чего сами, должно быть, не понимаете. Вещи,

которые вы носили, выбирал я. А уж я-то - знаток, - дерзко ответил Браццано,

швыряя вилку на стол.

Строганов встал с места, желая призвать наглеца к вежливости, но сэр Уоми

сделал ему знак, и он покорно, молча опустился на стул.

- Быть может, вы и знаток, но меня вы обманули, - тихо, но четко и твёрдо

произнесла Строганова.

- Это детские разговоры. За ваши драгоценности можно купить княжество.

Может быть, вы станете утверждать, что и эта вещь не драгоценная? - ткнул он

вилкой в сторону Анны, указывая на сверкавший на её руке браслет.

- Эта вещь - подлинная драгоценность. Но она никогда вам не принадлежала,

- раздался спокойный голос сэра Уоми. - Она была украдена; и вы отлично

знаете, где, кем и когда. Это вас не остановило, и вы отдали её одному из

надувающих вас шарлатанов, чтобы он сделал из неё любовный приворот. Судя по

настроению обладательницы прекрасной руки, на которую он надет, вы сами,

думаю, можете убедиться, пользуетесь ли вы симпатией и каковы ваши шансы

сделаться мужем Анны, - всё так же спокойно продолжал сэр Уоми.

Браццано так отвратительно заскрежетал зубами, что я невольно закрыл уши

руками.

- Кто же это донёс вам на меня? И почему меня не арестовали, если я

подбираю похищенные вещи? - дерзко выкрикнул он, весь багровый от злости.

- О том, что вы похитили эту вещь, сказал мне её владелец. А что касается

ареста, то большая часть вашей бесчестной шайки сейчас уже изловлена и

главари её бегут из Константинополя. Самый же главный из них - вы - не

только ногами передвигать, но и разогнуться не может как следует.

Браццано из багрового сделался белым, потом снова то багровел, то белел

от видимых усилий встать, но всё равно сидел, как приклеенный, наклонившись

к столу и дико вращая головой, которая одна ему ещё повиновалась.

- Вот финал вашей преступной жизни, - продолжал сэр Уоми. - Вы втёрлись в

прекрасную, дружную, честную семью. Чудесной чистоты женщину, Елену

Дмитриевну, вы погружали день за днём в подлый гипноз. Пользуясь её робостью

и добротой, вы превратили её в сварливое, отравляющее жизнь всей семье,

капризное существо. Вы развратили её младшего сына, заманив его в сети

дружбы, и сделали из них обоих себе прислужников.

Вам было дано Анандой три дня на размышления. Вы ещё могли выбраться из

ада своих страстей, а иначе и нельзя назвать вашу разнузданную жизнь.

Вы пленились красотой женщины и решили заманить её в любовные сети,

вызвав на бой всё чистое и светлое, что защищает её. Мы пришли сюда по

вашему призыву. И теперь доказываем вам, чего стоит власть, приносимая злом,

обманом, воровством, убийством, которой вы так добивались.

Вам сказали правду. Всё то, что было дано вами Елене Дмитриевне, - как

талисманы ваших знаний и власти, - всё вздор, уничтожаемый истинным светлым

знанием. Как дым разлетелся ваш суеверный наговорный вздор, оказавшийся

вдобавок медью вместо золота.

Вы уверяли Леонида, что феска его ни в каком огне сгореть не может, что

его чёрные жемчужина и бриллиант - вещи вечности.

- И сейчас утверждаю это, - прокричал Браццано, нагло перебивая сэра

Уоми.

- Хотите испытать силу ваших знаний? - спросил сэр Уоми. - Хоть сию

минуту, - раздувая ноздри, с видом бешеного быка орал Браццано.

- Левушка, сними феску с головы Леонида, а вы, капитан, снимите с его

левой руки кольцо и положите всё ну хотя бы на эту серебряную тарелку, -

сказал сэр Уоми, подавая мне через стол большое серебряное блюдо, с которого

он снял высокий хрустальный кувшин.

Пока мы с капитаном обходили длинный стол, чтобы подобраться к любимчику

Леониду, спутник Браццано, уже давно нетерпеливо ёрзавший на своём стуле,

тихо говорил ему:

- Оставьте, уйдём отсюда; не надо никаких испытаний. Ведь вы опять почти

согнулись.

- Замолчите или я сейчас пристрелю вас, - зарычал Браццано в ответ.

Я подошёл к Леониду, имя которого я узнал только сейчас, снял феску безо

всякого труда и положил её на блюдо.

Казалось, это очень удивило Браццано; он как будто ожидал, что феску

будет не снять с головы юноши. Я вспомнил, как напялил на меня Флорентиец

шапку дервиша, которую я действительно не мог снять, и поневоле засмеялся.

Мой смех лишил Браццано остатков самообладания. - Посмотрим, засмеетесь ли

вы через час, - прошипел он мне.

Капитан что-то долго не мог снять кольцо. Но сэр Уоми, перегнувшись,

посмотрел пристально на Леонида, - и кольцо в тот же миг лежало рядом с

феской.

По указанию сэра Уоми я поставил блюдо в широкий восточный камин. Он

встал, обсыпал вещи уже знакомым мне порошком и поджёг.

Вспыхнуло большое, яркое пламя. Будто не одна маленькая феска горела, а

целый сноп соломы. Смрад, но не от горелой материи, а точно запах падали,

заставил всех зажать носы платками. Раздались два небольших взрыва, и пламя

сразу погасло. Я распахнул по указанию И. окно. Через некоторое время воздух

очистился, и я подал сэру Уоми блюдо, которое он велел мне отнести Браццано,

что я и исполнил, поставив блюдо перед ним на стол.

Вернувшись на место, я полюбопытствовал, почему капитан так долго не мог

снять кольцо. Он ответил, что если бы не повелительный взгляд сэра Уоми, он

и вовсе бы его не снял. Глаза злодея Браццано жгли ему руки, как огонь; да и

кольцо сидело на пальце Леонида, точно его приклеили вечным клеем.

На блюде перед Браццано лежали жалкий, скрюченный кусочек меди, осколки

чёрного стекла и бесцветный камень, похожий на кусок гранёного стекла. Фески

не было и помину, если не считать горсти чёрной золы.

- Уйдёмте, прошу вас, Браццано; или хотя бы отпустите меня, чтобы я мог

привести помощь, - умолял приятель.

- Вы попросту глупец. Не видите разве, что всё это шарлатанство? Что

могут сделать эти шантажисты против моего амулета? - заорал Браццано,

вытаскивая дрожащей рукой из жилетного кармана треугольник из золота, в

котором сверкал огромный чёрный бриллиант.

По лицу сэра Уоми точно прошла молния. Снова его глаза стали

ярко-фиолетовыми.

- Не желаете ли испытать силу вот этого талисмана? - спросил Браццано

сэра Уоми, держа в руках дивный камень, сверкавший, точно молнии, в огне

ламп и свечей.

- Подумайте ещё раз о вашей жизни, Браццано, о всей вашей жизни; и о том,

что вы делаете сейчас. Вы отлично знаете, что эта вещь украдена у одного

венецианца. Вы знаете, что её венчали когда-то крест и звезда - символы

любви. Вы знаете, кто кощунствовал и надругался над этой вещью, отрубив

крест и звезду, и какая судьба свершилась над ним. - Твёрд, тих, почти

ласков был голос сэра Уоми, и глаза его с состраданием смотрели на Браццано.

Тем временем ужин, за которым почти никто ничего не ел, кончился.

- Судьба свершилась? Глупость его свершилась, - злорадствовал Браццано. -

Дуракам туда и дорога! Не Боженька ли ваш поможет вам сейчас сразиться со

мною? - продолжал орать вне себя Браццано.

Он положил на блюдо свой камень, от которого словно пошли брызги всех

цветов, от светлого до багрово-алого. Глаза всех были прикованы к

необычайной игре дивного бриллианта.

- Ха, ха, ха! Ну, вот моя ставка за власть. Если ваш огонь превратит мой

камень в такой же прах, - указывая на золу, издевался он, - продаю вам свою

душу. Если же вещь сохранит свою силу, то есть мою власть, - вам не уйти, и

вы мой раб, - дёргаясь, с пеной у рта, орал Браццано.

Лицо сэра Уоми стало суровым; глаза метали искры не меньшей яркости, чем

искры, испускаемые камнем.

- В последний раз прошу вас, несчастный вы человек, одумайтесь. Идут

последние минуты, когда вы ещё можете избавить себя от непоправимого зла.

Сейчас я ещё в силах спасти вас, но после уже ни я и никто другой не сможет

протянуть вам руку помощи.

- Ага, струсили, сэр спаситель, - хохотал Браццано. - Бессильны, так

заблеяли овечкой! Ну, позовите к себе вашего Спасителя, авось тот покрепче

будет.

Не успел он договорить кощунственной фразы, как Ананда подал блюдо сэру

Уоми. Тот наклонился над ним, перебросил какой-то тоненькой деревянной

палочкой, бриллиант на свою тарелку, придержал его этой палочкой и, достав

небольшой флакон, облил чем-то бесцветным камень. Поднеся свечу, он поджёг

жидкость, и она горела на его тарелке тихо и ровно, точно спирт.

Браццано, не спуская глаз с огня, молчал; но лицо его выражало такую

муку, будто жгли его самого.

Я посмотрел на сэра Уоми и был поражен тем выражением сострадания,

которое отражалось на его чудесном лице.

Огонь погас. Сэр Уоми велел мне протереть оставшийся невредимым бриллиант

и подать его Браццано.

- Что же, цел? Чья взяла? Кто кому будет теперь рабом? - хрипел Браццано,

дрожащими руками вырвав у меня своё сокровище.

Но едва он прикоснулся к нему, как с диким криком уронил на стол.

- Дьявол, дьявол, что вы с ним сделали? - завопил он как зверь.

Сэр Уоми протянул руку и тихо сказал:

- Умолкни. Я предупредил тебя, несчастный человек, что теперь никакая

светлая сила тебя уже спасти не может. Ты не способен вынести прикосновения

любви и света и умрёшь мгновенно. Последнее, чем я могу помочь тебе, - это

уничтожить мерзкую связь между тобою и теми, потерявшими человеческий облик,

предавшимися чёрной магии кощунственными существами, которым ты обещал

отдать жизнь за власть, славу и богатство.

Он велел мне палочкой, которую мне подал, снять феску с головы Браццано и

бросить её в камин. Я обсыпал её порошком и по приказанию И. вернулся на

место.

- Я ничего не сделал с вашим камнем, - снова заговорил сэр Уоми. - Просто

тот наговор, который - как вы уверяли - превышает все силы света, оказался

ничтожным обманом, а не истинным знанием. Вы совершили два больших

преступления. Вы отдали два - правда, украденных вами, - состояния и

обещались быть семь лет в рабстве у шарлатана и кощунника, давшего вам

камень. Теперь вы видите, куда это всё привело вас. Подойдя к камину, сэр

Уоми поджёг порошок. Никогда не забуду, что произошло через миг. Раздался

грохот, точно разорвался снаряд. В чёрном дыму камина завыл ветер. Женщины

вскрикнули, - новее продолжалось несколько коротких мгновений.

- Сидите все спокойно. Никакой опасности нет, - раздался голос сэра Уоми.

Когда дым рассеялся, все взоры обратились к Браццано. Совершенно

идиотское и скотское выражение было на его лице.

- Возьми флакон, Левушка, протри этим платком лоб, лицо и шею

несчастного, - сказал сэр Уоми, подавая мне через стол небольшой пузырёк и

платок.

Побеждая отвращение, с состраданием, которое разрывало мне сердце, я

выполнил приказание.

Через некоторое время лицо несчастного стало спокойнее, пена у рта

исчезла. Он озирался по сторонам, и всякий раз, как взгляд его падал на

чудесный бриллиант, его передёргивало; нечто вроде отвращения и ужаса

мелькало на его лице, как будто в сверкающих лучах камня он видел что-то

устрашавшее его.

Некоторое время среди царившего молчания слышалось лишь прерывистое

дыхание Браццано, да изредка не то стон, не то вздох.

- Молодой человек, - внезапно обратился он ко мне, - возьмите от меня

этот камень. Только в одном вашем сердце было милосердие, и вы не

побрезговали мною. Я не говорю о трёх этих людях, - указал он на сэра Уоми,

Ананду и И., - От их прикосновения я бы умер. Но здесь сидят те, кого я

баловал немало, как например любимчика Леонида. И ничего, кроме ужаса и

страха, как бы моя судьба не испортила ему жизнь, я в его сердце сейчас не

читаю. В одном вашем сердце, в ваших глазах я вижу слезу сострадания.

Спасибо. Возьмите эту вещь, пусть она сохранит вас в жизни, напоминая вам,

как я погиб.

- О, нет, нет, этого не может быть! Не может погибнуть человек, что бы он

ни сделал, если он встретил сэра Уоми. Я буду молить моего великого друга

Флорентийца, наконец упрошу Али помочь вам. Прошу вас, не отчаивайтесь, -

заливаясь слезами, сорвался я с места, точно подхваченный бурей. И никто не

успел опомниться, как я обнял Браццано за шею и поцеловал его. Я стал перед

ним на колени, призывая мысленно Флорентийца и моля его облегчить судьбу

несчастного. Из глаз Браццано скатились две слезы.

- Это первый чистый поцелуй, который мне дали уста человека, - тихо

сказал он. - Освободите же меня, возьмите камень, он меня невыносимо давит;

пока он будет тяготеть надо мною, я жить не смогу.

Я посмотрел на сэра Уоми, вспоминая, как он говорил, что следует быть