Жизнь наша - лишь ряд причин и следствий; и этому закону подчинена

Вселенная, а не только жизнь человеческая.Но у нас ещё будет много времени,

чтобы говорить об этом. Не хочешь ли сейчас соблюсти долг вежливости и

купить цветов нашим дамам за то, что они так славно потрудились и помогли

нам одеть Жанну и детей?

- Нет, вознаградить их – как вы только что сказали - за доброе дело мне

вовсе не хочется; а вежливость? - возможно, я плохой кавалер. Но мне очень

хочется, всем сердцем хочется - отнести розы Жанне, - это я сделал бы так

радостно, что даже возвращение на пароход мне было бы менее тяжко.

- Прекрасно, вон там я вижу цветочный магазин. Я выполню долг вежливости

по отношению к итальянкам, ты - подари цветы Жанне. Но будь осторожен,

Лёвушка. Ни в одной из тех, кто встречается нам сейчас на пути, ты не должен

видеть женщину как предмет любви; а только друзей, которым мы должны помочь,

если можем. Мы должны хранить в сердце и мыслях такую глубокую чистоту и

целомудрие, как будто бы идём в священный поход. Все наши силы, духовные и

физические, должны быть целиком устремлены только на то дело, которое нам

поручили. Мужайся и на меня не сердись. Бедное, разорённое сердце Жанны

готово привязаться всеми силами к тому, кто выкажет ей сострадание и

внимание. Тебе же предстоит не утешение одной только женщины, а верное

служение задаче, взятой на себя добровольно. Двоиться, желать и брата

спасти, и женщину найти, - тебе сейчас нельзя.

- Мне и в голову не приходило перейти границы самой простой дружбы в моём

поведении с Жанной. Я очень сострадаю ей, готов во всём помочь, - ответил я.

- Но верьте, Лоллион, ни она, ни Хава никогда не могли бы стать героинями

моего романа... И если чем-нибудь я дал вам повод подумать иначе, я согласен

отнести цветы синьорам Гальдони, а вы - за нас обоих - передайте мои Жанне.

Когда мы стали выбирать букеты дамам, я всё же отобрал белые и красные

розы для Жанны, а И. - два букета итальянкам, один из розовых, другой - из

жёлтых роз. Я положил свой букет на пальмовый лист и перевязал его белой и

красной лентами.

На вопрос, почему я выбрал эти цвета, я ответил, что мне неизвестно

значение цветов. Но Али когда-то прислал мне подарок белого цвета - цвета

силы; и красного - цвета любви.

- Теперь я, в свою очередь, хочу послать Жанне привет любви и силы; и

надеюсь, что она не увидит в этом чего-либо предосудительного.

Взяв цветы, мы снова вышли на набережную и отправились прямо на пароход.

И. прошёл к Жанне, а я направился в каюту итальянок и передал розовый

букет дочери и жёлтый - матери. Девушка радостно приняла цветы, и нежный

румянец разлился по её лицу и шее.

Мать ласково улыбнулась и спросила, видел ли я мадам Жанну в новом

туалете. Я ответил, что к ней пошёл мой кузен, так как малютки нуждаются в

его присмотре, а я повидаю всех завтра и уж тогда полюбуюсь туалетами.

Я был так полон новыми впечатлениями, портфель с книгами тянул меня

скорей в каюту, чтобы хоть портрет брата рассмотреть наедине, - а тут

приходилось стоять в толпе разряженных дам и мужчин и принимать участие в

лёгком салонном разговоре. Я воспользовался первым попавшимся предлогом,

быть может, показавшись не слишком учтивым, и поднялся на свою палубу.

Хотелось принять душ, полежать и подумать. Но, очевидно, моим намерениям

сегодня не суждено было сбываться.

Не успел я снять пиджак, как явилась моя нянька - матрос-верзила, подав

мне посылочку и письмо в элегантном длинном конверте. Он интересовался нашим

путешествием на берег, жаловался, что его не пустили со мной в город. Только

я от него отделался, как пришли турки. Я едва успел спрятать посылку и

письмо. Турки рассказывали, что очень весело провели время у родственников,

где узнали, сколько бед принесла буря, из которой счастливо и благополучно

выскочил один только наш пароход. Вышедшие следом за нами два парохода, один

- старый греческий и другой французский, - оба погибли. А в Севастополе буря

свирепствует и поныне, хотя уже с меньшей силой.

Всеми силами я старался быть вежливым; но внутри у меня клокотало

раздражение от невозможности жить так, как хочется, а постоянно зависеть от

светских приличий.

"Неужели, - думал я, - так поразившие меня люди огромной выдержки,

которых я увидел, и едущий со мною И. приобрели своё хорошее воспитание и

выдержку таким же трудным путём?"

Я готов был закричать туркам, чтобы они уходили и дали мне возможность

побыть одному. И тут я услышал голоса И. и капитана с трапа нашей палубы.

Меня поразило лицо И. Я ещё ни разу не видел его таким сияющим. Точно

внутри у него горел какой-то свет, так он лучился радостью.

В моей голове снова промчался вихрь. Тут были и мысли низкие,

недостойные; я подумал, что И. так задержался у Жанны, потому что любит её.

А мне-то говорил! Проскользнули здесь и ревность, и грубая мысль о полной

зависимости от почти незнакомого мне человека. Я почувствовал протест, и

меня охватило раздражение.

Я почти не слышал, о чём говорили вокруг. Ещё раз посмотрел на И., - и

устыдился своего недоброжелательства. Лицо И. всё так же светилось

внутренним огнём, глаза его сверкали, напоминая глаза-звёзды Ананды.

Нет, сказал я себе, он не может быть двуличным. Человек с такими

светящимся лицом должен гореть честью и любовью. Иначе откуда взяться этому

свету?

Я вспомнил обо всём, что рассказал мне И. о себе; о том, что я постиг за

короткое время через него; и о том необычном человеке, которого он показал

мне в Б.

Постепенно я забыл обо всём, превратился в "Лёвушку-лови ворон",

перенёсся в сад сэра Уоми и так погрузился в мысли о нём, что как будто

услышал его голос:

"Мужайся, пора детства миновала. Учись действовать не только ради брата,

но вглядывайся во всех, кто тебе встретится. Если ты не сумел дать человеку