Соколов петр, брянской области
БАТОВ ДЕМЬЯН, БРЕСТСКОЙ ОБЛАСТИ
ГОД.
Строители однажды обнаружили могилу, в которой лежали сотни скелетов. По остаткам одежды и полуистлевшей обуви они узнали тогда – это были советские воины.
А сейчас вот снова с болью рассматривали они поблекшую записку, осторожно передавая ее из рук в руки.
«Надо попытаться найти следы Соколова и Батова!» – решили члены комиссии по розыскам янтарной комнаты, после того как записка была вручена им.
В Брест и на Брянщину полетели запросы.
Через две недели пришел первый ответ: Батов Демьян Васильевич проживает с семьей в деревне Заеленье, Дрогического района Брестской области, работает в колхозе, а чуть позже пришло письмо и от самого Батова. Бывший солдат рассказывал о том, какой тяжелый путь страданий, лишений, голода и позора прошел он в немецком плену.
О побеге не могло быть и речи, – писал Батов. – Нас окружали не только решетки и проволока, за нами неотступно следили охранники, эсэсовцы, лагерное гестапо…
Тысяча километров отделяла нас от Родины, мы находились в лагерях для военнопленных на территории Восточной Пруссии и, конечно, не могли рассчитывать на сочувствие местного населения. И тогда на алюминиевых ложках, самодельных портсигарах мы стали вырезать свои фамилии и адреса, а затем «теряли» вещи, в надежде, что когда-нибудь они будут найдены нашими советскими солдатами, и эта весточка о нас дойдет и до наших родных.
Сейчас это кажется наивным, а тогда мы верили в последнюю возможность сообщить о себе.
Не знаю, какими неведомыми путями, но в лагерь стали просачиваться слухи о положении на фронтах. Мы передавали их друг другу, и обычно к концу дня в лагере уже все знали новости с фронта. Новости были отрадные, это придавало нам силу, надежду и уверенность в том, что спасение близко, надо только выжить, выжить во что бы то ни стало!
В августе 1944 года большую группу советских военнопленных перевели в лагерь Метгеттен (в четырех километрах западнее Кенигсберга) и заставили работать на заводе бетонных конструкций. Здесь спешно изготовлялись блочные элементы оборонительных сооружений. Мы изнемогали от каторжного труда, но нас торопили, подгоняли: восточнее Кенигсберга возводилась еще одна «неприступная» линия обороны.
Затем я вместе с группой товарищей в сентябре 1944 года участвовал в сооружении каких-то тайников. Я не знаю, что там спрятано, но хорошо помню эти места.
Итак, Батов знал о каких-то неведомых тайниках!
– Надо обязательно, непременно пригласить его к нам! – воскликнул Сергеев.
– Конечно, – согласился Денисов. – Составь телеграмму, вышли денег на дорогу. Кто знает, не наведет ли нас Батов на важный след?
И вот Батов приехал и вел теперь членов комиссии к месту, где в сентябре 1944 года группа военнопленных закапывала какие-то предметы.
– Здесь! – уверенно указал Демьян Васильевич. Затем Он быстро огляделся и почти бегом направился к стоящим в стороне деревьям. Денисов и Сергеев едва поспевали за ним… Взволнованный Батов показывал дрожащей рукой:
– Еще тут… и вот тут…
Однако сумерки сгущались. Решили начать раскопки утром.
Ночь прошла беспокойно. Члены комиссии договаривались с военным командованием о разминировании территории раскопок, подбирали добровольцев для предстоящей работы. Деятельность комиссии базировалась, – как говорил Денисов, – на «общественных началах». Она не имела никаких денежных средств, поэтому в необходимых случаях приходилось обращаться за помощью к населению, к военным. И помощь всегда приходила.
Так было и на этот раз. Рано утром на месте раскопок уже стояли два малых экскаватора. Неподалеку от них солдаты окружили генерала Егорова, который говорил о порядке работ. Генерал был активным участником поисков янтарной комнаты и главным советником по всем инженерным делам.
Место раскопок старались держать в секрете, и все-таки здесь собралась порядочная толпа «болельщиков». Вездесущие ребятишки шныряли между взрослыми: им хотелось раньше других узнать новости.
Прошло немало времени, пока саперы доложили:
– Мин нет!
Тогда солдаты провели трассировку площади, разбив ее на метровые квадраты. Длинными металлическими прутами они вели «зондаж», загоняя щупы в грунт на два-три метра.
Работали с большим напряжением, и все-таки всем казалось, что дело идет медленно. Особенно нервничал Батов. Он подходил то к одной, то к другой группе, убеждал, что не ошибся – тайник здесь или совсем рядом.
– Прошу не сомневаться, я хорошо помню, ошибки не должно быть, – заверял он.
Батов и в самом деле не ошибся: через некоторое время с западного угла площадки сообщили, что щуп натолкнулся на какой-то предмет и дальше не идет. Принесли еще несколько щупов, участок стали обследовать тщательнее. Сомнений не было: на глубине 170 сантиметров залегал какой-то твердый предмет!
Подошли экскаваторы и начали снимать верхний слой грунта. Все остальные работы на площадке прекратились. Теперь толпа стояла у котлована. Люди следили за тем, как быстро ковши экскаваторов углубляются в землю.
Напряжение нарастало. Затем в один и тот же миг раздалось несколько голосов:
– Стоп, ящик!
– Стоп!
И не успел еще экскаваторщик застопорить стрелу, как в котлован уже спрыгнул офицер, а за ним двое солдат с лопатами. Толпа еще ближе подвинулась к кромке котлована – всем хотелось увидеть, что нашли саперы.
Нестерпимо медленно тянулось время.
– Ну, что там, чего молчите? – торопили сверху. Но в котловане молчали. Затем один из солдат разочарованным тоном громко произнес:
– Механизмы какие-то!
Из тайника извлекли несколько ящиков. В них оказалось… около пятидесяти пишущих машинок. Они были покрыты ржавчиной и годились только в металлолом.
Во второй половине дня из другого тайника, указанного Демьяном Васильевичем, достали шесть ящиков с кожей. Гнилая, она расползалась от первого прикосновения…
Все были разочарованы, один лишь Батов пребывал в отличном настроении. Он был доволен: память не подвела! Демьян Васильевич чувствовал себя героем дня.
– Найдем еще. Я знаю другие тайники в имениях, – уверенно говорил он, окруженный толпой.
На следующий день Батов повел Денисова и Сергеева в «одно место», как выражался оц. К удивлению членов комиссии, этим местом оказались уже знакомые им бывшие имения гауляйтера Эриха Коха в Гроссфридрихсберге и Метгеттене.
– Здесь уже вели раскопки, – уныло пробурчал Сергеев.
– А вы еще попробуйте, – усмехнулся Батов. – Пока что я вас не подводил, а?..
В сентябре 1944 года человек двадцать военнопленных под конвоем привезли сюда.
Люди перешептывались: опять какие-то секретные работы. Они хорошо знали, чем кончались такие задания. Те, кто их выполнял, больше никогда не возвращались в лагерь. Так случилось в августе и с другом Батова – Петром Соколовым. Тяжелые предчувствия, неизвестность и страх делали пленных осторожными и внешне безразличными: они прекрасно понимали, что любое проявление чуть заметного любопытства может стоить им жизни.
…Из господского дома вышли два офицера-интенданта, приняли рапорт от старшего конвоя и тут же стали отдавать распоряжения.
Военнопленные вырыли яму, затем выложили дно ее кирпичом и опустили туда два широких бетонных цилиндра. После этого пленных отвели в сторону. Краем глаза они видели, как офицеры выносили из дома какие-то ларцы, ящики и укладывали их в трубы. Когда тайники были заполнены, припрятанное закрыли брезентом и руберойдом.
К тайнику опять подвели пленных и они, подняв блоками бетонные крышки, опустили их на цилиндры, потом засыпали яму землей, а сверху замаскировали дерном…
Обо всем этом Батов обстоятельно поведал членам комиссии. Вскоре подошли саперы и, не теряя ни минуты, приступили к «прощупыванию» грунта. Через некоторое время щуп натолкнулся на препятствие. Начались раскопки. Однако Демьян Васильевич был заметно встревожен. Он хорошо помнил, что бетонные крышки находились на глубине, ну, может быть, немногим больше метра, а тут – метра два – два с половиной!..
– Вроде что-то не так, – беспокойно сказал Батов.
Но ковши экскаваторов уже грызли грунт…
Такого сюрприза никто не ожидал! На глубине двух с половиной метров обнаружили площадку, выложенную кирпичом. Ту самую, на которую когда-то при участии военнопленного Батова были поставлены два бетонных цилиндра. А куда же девались они? Демьян Васильевич только разводил руками. Не нашли и тяжелых бетонных крышек.
Демьян Васильевич был подавлен неожиданной неудачей. Он как-то притих, даже осунулся и стал собираться домой. Прощаясь, Батов долго извинялся, словно был причиной всех неудач.
– Ну что вы, Демьян Васильевич, – успокаивал его Сергеев. – Никто не подозревает вас в выдумках. Да и факты в той или иной степени подтверждают ваши слова. Что поделаешь, если так получилось! Будем думать, в чем тут секрет…
Да, разобраться в этой сложной задаче было нелегко. На заседаниях комиссии горячо обсуждались разные версии насчет исчезновения содержимого тайников.
Ценности могли быть расхищены прислугой имения. Многие, вероятно, видели, как возводились эти сооружения. А возможно, кто-нибудь из жителей поселка заметил, как прятали ценности в тайники, и в одну из январских ночей 1945 года, когда из имения все разбежались, решил посмотреть, что же укрыто в тайниках…
Все это могло быть. Но для чего тогда понадобилось откапывать и вытаскивать из ям тяжелые бетонные трубы? Чтобы овладеть ценностями, достаточно было снять слой земли в один метр и ломиком сдвинуть бетонную крышку бункера…
Вероятнее всего предположить, что это были временные тайники, сделанные в беспокойные сентябрьские дни 1944 года, чтобы уберечь ценности от воздушных бомбардировок, а затем перепрятать их в более надежные места. «Где же они, эти надежные места?» – ломали голову члены комиссии.
Как бы то ни было, но загадка оставалась загадкой.
– Кто-то сказал однажды: «Дома – как люди: каждый имеет свое лицо». Удивительно верно сказано! Я бы продолжил это сравнение так: города – как люди, у каждого свой характер, свое постоянное настроение, – сказал Сергеев, глядя через гранитный парапет на спокойную Неву.
– Не совсем понятно. Но… говори дальше, – улыбнулась Анна Константиновна.
– Ладно. Вот – Москва. Столица. Огромная. Величавая. И все-таки есть в ней что-то такое уютное, домашнее, немного суетливое… Это ощущаешь и в говорливости горожан, и в этой постоянной спешке – выйдешь на улицу и бежишь сломя голову, сам не зная, куда и почему, – словом, во всем! А взять, например, Ленинград. Здесь всегда чувствуешь себя, как на параде, – подтянутым, праздничным. Такой уж город! Сколько лет в нем прожил, а вот приехал сейчас – и сразу как-то чувствую и эту строгость линий, и величие памятников, и плавность Невы, – все то, что создает это особое, неповторимое, только Ленинграду присущее настроение. Смотри! – и Сергеев протянул вперед руку.
Там, над золоченым шпилем Петропавловки, низко висело красное предвечернее солнце. Легкие перистые облачка над кронверками таяли и возникали вновь, будто наведенные слабыми мазками кисти. Трезини знал, как использовать пейзаж: он укрыл приземистое здание собора за стеной, за густой зеленью, и только колокольня с ее закругленными линиями, с тонкой стрелой шпиля взлетала над островком, отражаясь в Неве, четко вырисовываясь на фоне прозрачного неба. А левее широким языком лежала на воде знаменитая «Стрелка» Васильевского острова с Ростральными колоннами, которые казались крылатыми. Бессмертное творение Тома де Томона – биржа, похожая на древний греческий храм, украшала набережную, которая без нее могла бы показаться блеклой и неяркой.
– Когда здесь живешь, так и не замечаешь иной раз всего этого! – воскликнул Олег Николаевич. – Не зря говорят, что приезжий за две недели успевает посмотреть в Ленинграде больше, чем иной старожил за всю жизнь. Ведь как некоторые рассуждают: «Успею, погляжу, впереди целые годы». А там, глядишь, годы и промелькнут. Мне, правда, повезло: я город вдоль и поперек исходил, насмотрелся вволю. Но зато каждый раз уезжать отсюда грустно. Да. Ну, ладно, что-то я в лирику ударился. Словом, даю тебе месяц срока, укладывайся.
– Слушаюсь, товарищ капитан! Прибуду в срок. А помнишь, как ты ко мне в Пушкин приезжал? Боже мой, как давно это было! И как недавно.
– И даже помню, как мы поспорили, – сказал Сергеев. – И знаешь, Аннушка, боюсь, что придется обращаться к умельцам. Уж и не знаю, где еще искать эту комнату. Кажется, все люди опрошены, а толку нет.
– Олешек, Олешек, что-то ты мне не нравишься! «Все люди!» Откуда ты знаешь, что все? Ты очертил какой-то круг и хочешь им ограничиться. А я верю – жизнь преподнесет тебе еще такое негаданное решение, о котором ты и не подозреваешь. Надо только не сдаваться, ни за что не сдаваться! – Глаза Анны Константиновны блестели. – Почему ты опускаешь руки? А что касается умельцев, – помолчав, добавила она, – тут я готова снова с тобой поспорить. Есть вещи невосстановимые, особенно когда речь идет о произведениях искусства. Имитация, как бы она ни была хороша, все-таки имитация… И не будем ссориться, – прервала она на полуслове собиравшегося было возразить Олега Николаевича.
На следующий день Сергеев спозаранку отправился в Пушкин. Он хорошо помнил, каким неприглядным был дворец, и приготовился снова увидеть мрачную картину. Действительность приятно обманула его ожидания.
Оба фасада дворца покрывали строительные леса. Правда, к работам приступили совсем недавно и еще не успели развернуть их во всю ширь, но первые результаты ее были уже заметны. Если смотреть со стороны плаца, левое крыло, в котором помещалась прежде дворцовая церковь, уже приняло свой первоначальный облик. Сочетание лазури с золотом и белизной придавало восстановленной части здания парадный и торжественный вид.
Знакомой дорожкой Сергеев подошел к циркумференции, где на одном из входов висела небольшая вывеска: «Дирекция парков и дворцов-музеев», и направился туда.
Директор, внимательно выслушав Сергеева, разрешил ему осмотреть дворец и ознакомиться с необходимыми материалами. Олег Николаевич пошел в научный отдел.
Преодолев не одну кучу стройматериалов (это порадовало его: значит, за работу принялись всерьез, если столько добра сюда навозили), Сергеев миновал строительные леса, поднялся по щербатым ступеням и, с силой толкнув неподатливую дверь, очутился во дворце.
Неразговорчивый старшина милиции, проверив документы, молча показал рукой направо, туда, где висела рукописная табличка со стрелкой: «В научный отдел».
Учреждение со столь громким названием занимало, как и раньше, одну-единственную комнату, правда весьма просторную и светлую. На столах громоздились старинные фолианты, папки с негативами, картотеки, свитки. Ни одного знакомого лица Олег Николаевич не увидел. Ну, что ж, годы прошли…
Пожилая женщина с гладко зачесанными волосами и близоруко прищуренными глазами назвала себя:
– Галкина, Софья Федоровна. Заведующая отделом. Чем могу служить?
Пришлось рассказать все заново. Увлеченный Олег Николаевич и не заметил, как вокруг него собрались все сотрудники отдела. Посыпались вопросы:
– Не узнали, где Файерабенд теперь?
– А с Германской Демократической Республикой связывались?
– В Берлин писали?
– Как вы думаете, комнату найдут?
Сергеев отвечал с удовольствием, понимая, что это – не праздное любопытство.
– Да, чуть не забыл. Разрешите передать вам, Софья Федоровна, скромный подарок калининградцев – вырезки из нашей газеты, статьи о поисках янтарной комнаты.
– Спасибо! Очень хорошо. Нам столько вопросов о ней задают экскурсанты…
Теперь пришла очередь удивляться Сергееву:
– Какие экскурсанты? Ведь музея еще нет!
– Но мы открыли выставку – полтора десятка залов. Там представлены сохранившиеся экспонаты, рассказано об истории строительства дворца, о его восстановлении, показаны проекты восстановительных работ. Народу много приходит. Вы непременно побывайте на выставке. Там найдете немало интересного и полезного для себя. А пока, девушки, – обратилась она к сотрудницам, – надо подобрать Олегу Николаевичу литературу и освободить место для работы. Давайте-ка все сообща, поскольку времени у товарища маловато.
Через час Сергеев углубился в просмотр документов и книг.
До вечера он успел сделать многое.
Он перелистал издавна знакомые ему старинные толстые книги, богато иллюстрированные, снабженные солидным справочным аппаратом, перебрал тонкие брошюры и вырезки из журналов, машинописные копии статей, пересмотрел десятки фотографий, вспоминая, что уже использовано в диссертации, сделал пометки в своем блокноте и закладки в некоторых томах, чтобы вернуться к ним завтра. Потом, когда уже начало темнеть и сотрудники собрались домой. Сергеев еще долго бродил по пустынному парку, обдумывая все прочитанное и услышанное за день.
С утра он отправился на выставку.
Сначала экспозиция показалась ему чуть ли не убогой по сравнению с довоенным великолепием. В самом деле, разве могли эти несколько залов со случайно подобранными экспонатами заменить прежнюю сверкающую трехсотметровую Анфиладу, разве могли обломки разных украшений создать хотя бы приблизительное представление о мастерстве их создателей, о парадной пышности дворцовых покоев, разве могли простые полы из штучного паркета хоть в малой степени заменить те удивительные, похожие на ковры орнаменты!
«Вряд ли следовало открывать эту выставку», – подумал Олег Николаевич, сунув блокнот в карман.
Он стоял сейчас в помещении, где прежде размещалась янтарная комната. Казалось почти немыслимым, что здесь, в таком обычном, не слишком большом зале с белым потолком и стенами, окрашенными, как в простом административном здании, совсем недавно, всего семнадцать-восемнадцать лет назад, сверкал и переливался сказочным светом овеянный древними легендами «морской камень», радуя людей своим мягким блеском. Теперь на стенах висели картины и таблицы, в центре комнаты на постаменте был выставлен для обозрения макет одного из первоначальных вариантов застройки дворца, выполненный по проекту Квасова, по полу тянулись обыкновенные ковровые дорожки.
Постояв еще минуту, Олег Николаевич свернул в дверь направо, которая вела в бывший Картинный зал. Узкий коридорчик был отделен от остальной части зала фанерной переборкой. Из-за нее доносился негромкий перестук молотков.
– Восстанавливают зал. Скоро откроем. Картины удалось почти все сохранить, – сообщила старушка смотрительница. – Вы, наверное, приезжий? Издалека?
Сергеев ответил.
– А, знаю, слышала. Это Кенигсберг бывший? Говорят, будто туда янтарную комнату вывезли. Правда?
Пришлось Олегу Николаевичу вновь рассказывать всю историю.
– Значит, ищете? Ну и слава богу. А то у нас народ интересуется. Вот, посмотрите-ка сами.
Она протянула Сергееву толстую книгу в массивном кожаном переплете. «Книга отзывов», – прочитал он тисненую надпись.
Полистав ее страницы, исписанные разными почерками на разных языках, Олег Николаевич собрался было вернуть книгу смотрительнице, но тут внимание его привлекла довольно категорическая запись:
Дворец нельзя считать восстановленным, пока в нем нет янтарной комнаты и других ценностей, похищенных фашистами. Надо возвратить их непременно. Алексеева. 30 августа 1958 года.
Сергеев стал читать внимательнее, устроившись поудобнее у круглого столика возле окна.
Спасибо людям, которые спасли от фашистов часть экспонатов! Очень интересные вещи собраны здесь.
Экспозиция производит большое впечатление. Если даже сохранившееся так великолепно, то можно себе представить, насколько изумителен был и будет дворец после восстановления.
Нельзя без гнева смотреть на развалины дворца. Какие варвары! Мы будем бороться за мир, чтобы все это не повторилось вновь!
Записей оказалось несколько сотен. И это за один месяц! Значит, люди идут, значит, им нужна выставка!
«Я упустил главное, – грустно усмехнулся Олег Николаевич. – То, что не всем людям на земле перевалило далеко за тридцать. Есть и значительно моложе… Вот они и не видели того, что довелось увидеть нам, не видели ни Екатерининского дворца, ни нетронутого войной парка…
Сергеев снова полистал альбом.
Мы, студенты Ленинградского технологического института, были на практике в Калининграде. Мы узнали от местных жителей, будто янтарная комната из Екатерининского дворца находится в подземелье, вернее где-то в подземном ходе Кенигсберг–Берлин (якобы недалеко от Королевского замка). Интересно, правда ли это?
Тимошенко и другие. 7 сентября 1958 года.
Олег Николаевич усмехнулся: «И сюда проникли эти басни о подземельях… Сколько еще легковерных людей на свете!»
Выписав в блокнот некоторые строки из книги, Сергеев пошел дальше. Он внимательно осматривал залы. Во втором разделе выставки были собраны документы потрясающей силы: снимки разрушенного, разграбленного гитлеровцами дворца, материалы о том, как коллектив работников по камешку, по крохотным деталям собирал уцелевшее от пожаров. Сергеев увидел многочисленные проекты восстановления дворца, отдельных его частей и помещений, прочитал пояснительные таблички и еще раз подумал: «Нет, выставка нужна, непременно нужна!»
Перед отъездом Софья Федоровна долго водила его по дворцу. Почти всюду кипела работа. Оказалось, что уже по плану ближайшего года пять залов должны принять свой прежний вид. Гостю показали куски шелка с синими узорами, изготовленного на одной из московских фабрик: он точно повторял старинную обивку одной из гостиных; показали, как возрождается рисунок паркета в другой комнате, познакомили с архитектурно-планировочными зданиями, сообщили, что на реставрацию только одних фасадов дворца государство щедро ассигновало десять миллионов рублей.
– Говорят, у вас, в Калининградской области, очень много янтаря добывается сейчас, – сказала на прощанье Софья Федоровна. – Вот мы и мечтаем: на первых порах хотя бы уменьшенную копию янтарной комнаты сделать, пока ее не нашли…
Глава одиннадцатая
ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНАЯ, НО НЕ ПОСЛЕДНЯЯ
Сергеев проснулся сегодня намного раньше обычного. Он открыл окно в сад, откуда сразу полился в комнату чуть приторный запах сирени, посмотрел на термометр, высунулся до пояса наружу и решил: «Пойду прогуляюсь часок, а потом – за работу».
Он быстро оделся и легко выпрыгнул из окна прямо в садик. Холодные капли росы обдали его с головы до ног, насквозь промочив рубашку и светлые брюки. Олег Николаевич поежился и тут же рассмеялся.
Отломив тяжелую ветку, сплошь усыпанную крупными кистями сирени, Сергеев вышел на улицу.
Узкая дорожка, протоптанная вдоль рва, привела его к форту. Каждый день Олег Николаевич проходил и проезжал мимо, и всякий раз в памяти его вставали те грозные апрельские дни сорок пятого, когда командир батальона Сергеев штурмовал последние опорные пункты врага в разбитом, сожженном Кенигсберге.
И вот прошло четырнадцать лет. Только едва заметная надпись на стене форта, кичливая надпись из нескольких слов – «Дойче, геденкет унзерен колониен!»,[21]– напоминает о том, что ушло и не вернется сюда никогда.
Ушло и не вернется…
Сергееву вспомнилось славное погожее утро 30 апреля 1956 года. Тысячи калининградцев слушали тогда в аэропорту выступление Никиты Сергеевича Хрущева, только что возвратившегося из поездки в Англию. Тысячи горожан горячо рукоплескали первому секретарю Центрального Комитета в ответ на его слова:
– Да здравствуют советские люди, заселившие эти земли, которые навеки останутся социалистическими!
Вот как иногда бывает: одна фраза вдруг озаряет то, что доселе оставалось неосознанным по-настоящему.
«А ведь и в самом деле, поработали на славу, – размышлял Олег Николаевич, задумчиво глядя на ленивую воду канала. – Сколько понастроено! Одной жилой площади стало теперь вдвое больше, чем досталось нам после войны. А предприятия! Вагоностроительный, литейно-механический, рыбоконсервный, башенных кранов, торгового машиностроения… Одних заводов десятка два. И фабрики – мебельная, трикотажная…»
Сергеев швырнул в красную стену форта голыш. Не долетев, камень звонко булькнул в воду, быстрые круги пробежали по сонной поверхности и растаяли. Олег Николаевич зашагал дальше. Забытая ветка сирени осталась на высоком откосе берега.
Миновав трамвайную остановку, на которой уже стояли два ранних пассажира, Олег Николаевич вышел к Верхнему озеру. Его в этом году решили – впервые после войны – очистить от мусора и хлама, накопившегося с давних пор. Несколько дней назад воду начали спускать, и теперь она медленно убывала, обнажая илистое, покрытое корягами, обломками, остатками разбитой техники дно. Днем на отмелях копошились вездесущие мальчишки, посредине озера сидели в лодках сосредоточенные рыболовы. Сейчас здесь было пустынно. Только какой-то беспокойный рыболов медленно выгребал на середину, почти задевая веслами за дно.
«Кто он? – подумал Сергеев, глядя на непоседливого удильщика. – Инженер с трикотажной фабрики? Или слесарь с ремонтно-механического? Может быть, учитель двадцать пятой школы? И откуда приехал сюда, в наши края, – из Москвы, Пскова, Вологды или из Удмуртии? Я этого не знаю. Да и неважно это. Важно другое: обжился человек, не чувствует себя здесь ни гостем, ни временным жильцом без прописки И лодкой обзавелся, а может быть, и домик свой выстроил. Словом устроился здесь накрепко. Надолго. Навсегда. Вот такие, как он, неторопливые, немногословные, домовитые люди и строили этот город, воскрешали его – дом за домом, квартал за кварталом, улицу за улицей…»
В этот день Олег Николаевич впервые опоздал на работу.
Веселое солнце пробивалось сквозь густые ветви каштана и светлыми пятнами ложилось на зеленое сукно письменного стола.
Толстым синим карандашом Сергеев делал пометки: «Разобраться и доложить», «Интересное предложение. Проверить и пригласить автора», «В архив». Обычная почта главного архитектора города… И вдруг карандаш застыл в воздухе. Олег Николаевич прочитал:
В 1951 году я заканчивал строительный техникум. Однажды мне пришлось снимать план здания, подлежащего ремонту.
Составив эскиз подвала и проставив размеры, я начал «увязывать цепочку». Получалась какая-то чертовщина: одна стена короче другой на три метра! Тогда я решил вычертить план подвала в масштабе. И в плане рядом с лестничной клеткой обрисовалось «белое пятно» – квадратная комнатушка метра три в поперечнике. Кругом были капитальные стены.
Размышлять о том, что это за помещение, у меня не было времени. А потом все забылось. И вот теперь я, прочитав о поисках янтарной комнаты, вспомнил этот случай, вероятно потому, что здание находится на Барнаульской улице, упомянутой в очерке.
С уважением Куликовских.
Вскоре Сергееву попалось еще одно письмо.
Дорогие товарищи!
Прочитав материалы о поисках янтарной комнаты, я вспомнил, что в 1949 году мой сын вместе с другими детьми играл в районе форта, который расположен на выезде из Калининграда в сторону Зеленоградска, и приносил собранные там монеты, в том числе чеканки XVII–XVIII веков. Можно думать, что некоторые коллекции музеев Кенигсберга были запрятаны именно в этом форту. Считаю, что там стоит поискать.
Закаев.
Калининград, Походная, дом 11
«А Аннушка-то, кажется, права! – с удовольствием подумал Олег Николаевич. – Пожалуй, еще рановато ставить крест».
Он начал складывать письма в папку. Но в этот момент дверь отворилась и на пороге появился Денисов.
– Главному архитектору привет! – весело проговорил он. – Ну, как съездил? Ты, я вижу, повеселел. То-то, брат, а то уж и бросать собрался. Бросить легко, найти трудно. – Денисов пододвинул к себе стул. – А мы тут тоже не дремали. Вот слушай. Новость номер один. Обнаружили закрытый наглухо подземный ход, соединяющий Южный вокзал с центром города. Как показали обмеры, ход идет под нынешнем тоннелем. Пока трогать не решились, надо саперам все это как следует разведать, и тогда пошевелим кладку. Новость номер два. На Большой Торговой, где, помнишь, нам говорили про какой-то колодец, саперы нашли кладку под мостовой. Бурить не стали – опасно, рядом Балтрыбтрест, рыбный институт, жилые дома. Тоже понадобится время для обследования района. А. вот и еще: Анна Егоровна Бредова. Живет на Барнаульской, дом 2, старожил Калининграда. Рассказывала такую историю.
– Олег Николаевич, извините, почта прибыла, – перебила секретарша. – И насчет янтарной комнаты есть. Я потому и побеспокоила – может быть, товарищу Денисову тоже будет интересно.
– Спасибо, сейчас посмотрим.
– Постой, Олег Николаевич, давай уж доскажу, – попросил Денисов. – Слушаешь?
– Ну, конечно.
– Так вот. Бредова в сорок пятом году приехала в наш город. Тогда она жила на Николайштрассе… Ежедневно ей приходилось проходить мимо замка. Там, помнишь, в те годы стояли сплошные руины. И вот однажды, в конце февраля или в начале марта 1946 года, она возвращалась с работы. Навстречу по пустынной улице шел мужчина в черном пальто и шляпе. Весь его облик говорил достаточно красноречиво: это немец! Бредова немного перепугалась – место пустынное, обстановка не слишком спокойная. Она решила разминуться с незнакомцем и шагнула в сторону, за угол разбитого здания. Прохожий не обратил на нее внимания.
Казалось, он вообще ничего не замечал, поглощенный своими мыслями. Бредова видела, как немец приблизился к стене одного из домов и, наклонившись, сделал какую-то пометку. Оглянувшись, он поспешил удалиться. Бредова, выждав, пока немец скроется, подошла к зданию. На стене она увидела какие-то знаки и надпись карандашом. Разобрать то, что написано, она не смогла – немецкий язык знала слабо. А наутро, когда пришла туда с товарищами, надпись исчезла…
– Не думаю, чтобы этот факт заслуживал внимания, – задумчиво проговорил Сергеев. – Серьезных надписей на стенах не делают.
– Я тоже так полагаю. Но важно другое: как наши люди помогают нам, как старательно вспоминают они мельчайшие происшествия, факты, события. И ведь не исключено, что именно таким образом, отобрав наиболее достоверные сведения, мы и натолкнемся на след янтарной комнаты!
– В этом ты прав.
Карл-Хайнц Вегнер, главный редактор журнала Общества германо-советской дружбы «Фрайе вельт», славился своей деловитостью. Сухощавый, быстрый в движениях, решительный и порой резковатый, он внушал уважение сотрудникам собранностью, четкостью, организованностью в работе. Похоже было, что еще с юношеских лет он избрал своим девизом «Не терять даром ни одной минуты» и с тех пор руководствовался им неуклонно.
Так и сегодня. Приехав в дом 63/64 на Моргенштрассе, где помещалась редакция, пунктуально, минута в минуту к началу рабочего дня, он быстрыми шагами прошел в кабинет, а уже через пятнадцать минут передал машинистке листок бумаги.
– Прошу переписать.
Вскоре письмо, отпечатанное на бланке журнала, легло на редакторский стол.
СССР, Калининград,
редакция молодежной газеты,
М. П. Зубаревой.
Уважаемая товарищ Зубарева! Обращаемся к Вам, поскольку мы с Вами были некогда знакомы по совместной работе в германской демократической печати.
В связи с тем что в настоящее время происходит передача ГДР значительных культурных ценностей, хранившихся с окончания войны в Советском Союзе, мы готовим полемический фоторепортаж о культурных ценностях, похищенных в свое время немецкими фашистами у Советского Союза и находящихся сейчас, по всей вероятности, в Западной Германии. Мы хотели бы содействовать тому, чтобы это советское имущество было найдено и возвращено Советскому Союзу. Наша работа находится, правда, еще на стадии подготовки. Через профессора Штрауса из университета им. Гумбольдта мы узнали, что недавно в одной из калининградских газет была опубликована статья о похищенных немецкими фашистами культурных ценностях. Мы были бы очень благодарны, если бы Вы прислали нам газету с этой статьей. Мы думаем, что найдем там несомненно ценные указания для нашей работы.
С сердечным приветом и пожеланием здоровья
Редакция «Фрайе вельт»
главный редактор Вегнер.
Совещание оказалось бурным.
В зале заседания облисполкома, стены которого были сплошь увешаны синьками проектов, собрались архитекторы, инженеры горкомхоза, работники городского транспорта, депутаты Советов, партийные работники – все, для кого судьба родного города стала личным делом, таким же близким, как будущее собственной семьи.
Автор проекта Григорян, человек подвижный, обычно веселый и общительный, сейчас молча сидел в первом ряду и, не отвечая на шутки, нетерпеливо ожидал начала заседания.
«Волнуется, – подумал Сергеев. – Еще бы! Не каждому архитектору выпадает такая почетная задача – спроектировать целый район большого города. Это тебе не отдельное здание и не квартал… А проект, кажется, неплох. Впрочем, послушаем, что скажут остальные».
Зал утих. Григорян начал доклад. Это был деловой, даже суховатый перечень улиц, домов, подземных сооружений. Десятки цифр… Глядя на этого спокойного, уверенного в себе человека, трудно было представить, что еще несколько минут назад он был так взволнован. И действительно, выйдя на трибуну, Григорян успокоился, как человек убежденный в своей правоте. Слушали его внимательно, не перебивая. Сергеев торопливо записывал в блокнот: он должен был выступить непременно и не хотел пропустить ни одного принципиально важного тезиса Григоряна.
– Итак, товарищи, – звонким тенором говорил между тем автор проекта, – мы предлагаем создавать центральную часть города в районе от Южного вокзала вдоль улиц Маяковского и Житомирской и до площади Победы. Почему именно здесь? Потому что, во-первых, тут исторически сложился центр города. Во-вторых, все основные подземные инженерные коммуникации – водопровод, газовые и канализационные сети – здесь сохранились лучше. Наконец, именно здесь можно создать широкие парадные магистрали при въезде в город от его ворот – вокзала. Что предлагается сделать? – продолжал Григорян. – Вот, прошу обратить внимание на макет. На месте руин замка, сохранять которые явно нецелесообразно – ни культурной, ни исторической ценности они не представляют, – мы планируем сооружение административного здания, в котором разместятся все областные организации. Справа и слева будут два корпуса размерами поменьше От них уступами спускается к озелененному берегу Прегеля терраса. Сзади от широкой площади расходятся по радиусам три магистрали – это улица Горького, доведенная до бывшего замка, выпрямленная Житомирская и новая улица, пробитая сквозь бывшие завалы по направлению к площади Победы мимо здания бывшей ратуши, теперь – общежития китобоев. Остров, который раньше назывался Кнайпхоф, а сейчас в разговорной речи именуется островом Канта, озеленяется и превращается в парк. Развалины собора мы предлагаем законсервировать, предохранить их от дальнейшего разрушения, поскольку здание это, хотя и не очень интересное в архитектурном отношении, является памятником глубокой старины. С острова на обе стороны перекидываются новые мосты. Старые мосты реконструируются – вместо подъемных они станут железобетонными, на высоких опорах. Здание биржи восстанавливается под клуб работников морского торгового порта. А от него к вокзалу пойдет прямая, как стрела, магистраль – улица Маяковского. Площадь Калинина подлежит частичной застройке. Мы сохраняем ее основную, привокзальную часть