Шрифтен цур Гешихте унд Культур дер Штадт Кенигсберг (Пр.)
Берлин, 1939.
– «Старый Кенигсберг. Сочинения об истории и культуре города Кенигсберга в Пруссии», – прочитал Сергеев. – Очевидно, библиография. Интересно. Может быть, с иллюстрациями? В немецких библиографических справочниках они иногда встречаются.
Стоя, Олег Николаевич раскрыл наугад книгу и обомлел. Перед ним был план королевского замка – план, который разыскивали и не могли найти несколько лет! «Вот он поможет в поисках солдат. Да еще как!»
Забежав на минуту к заведующему иностранным отделом, который уже собирался домой, Сергеев попросил разрешения взять книгу на вечер. Он вышел из стеклянного подъезда, полюбовался опушенными снегом деревьями и поспешил к трамвайной остановке возле памятника Шиллеру.
Вот тогда-то все и произошло.
Вагон оказался полупустым. Олег Николаевич занял удобное место и намеревался было открыть книгу, чтобы хоть бегло просмотреть ее, но раздумал: не стоит делать это в трамвае.
На площади Победы против обыкновения почти никто не сел. Только одна старушка, беспомощно цепляясь за поручни, старалась подняться на ступеньку вагона. Сергеев встал и помог ей. Когда он обернулся, портфеля на месте не было.
Рота старшего лейтенанта Амелина третьи сутки разыскивала пропавших солдат. Обзвонили и обошли все отделения милиции, все больницы, побывали в комендатуре, госпитале. Все было напрасно. Оставался единственный выход: искать солдат в бесчисленных закоулках и развалинах города. Но где? Кто-то сказал, что видел, как они сходили с трамвая возле замка. Решили начинать оттуда. И вот третьи сутки подходят к концу, а результатов никаких.
Лейтенант Амелин уже готов был прекратить поиски в замке, с тем чтобы перебраться в другое место, когда в сумерках к нему подбежал взволнованный сержант Павловский:
– Товарищ капитан, вот, под снегом нашел!
Он протянул командиру роты ремень. Обыкновенный солдатский ремень из искусственной кожи, ремень, ничем не отличавшийся от тех, что были на самом сержанте и его товарищах. Но на оборотной стороне этой нехитрой амуниции капитан прочитал надпись, аккуратно выведенную химическим карандашом: «И. СОЛОМАХА».
– Продолжать поиски, – приказал лейтенант. – Искать в том месте, где обнаружили ремень.
Вскоре ему доложили: поднят большой валун, под которым находится спуск.
– Кто хочет разведать объект? – сознательно подчеркивая этими «фронтовыми» словами важность задания, спросил капитан. И сразу откликнулось несколько голосов.
– Пойдет сержант Павловский, – чуть помедлив, сказал командир. – Приготовить веревки, фонарь, лопату и топор.
Павловский мигом надел на себя снаряжение и ловко полез в провал. Его вытянули на поверхность по условному сигналу через несколько минут.
– Там никого нет, товарищ капитан, – устало сказал сержант, оттирая со лба пот. – Никого. Но на рельсах видны следы крови, а в одном месте прилип к полу… вот.
Он протянул окурок.
Напрасно Сергеев всю ночь звонил дежурным районных отделений милиции, напрасно разбуженный им Денисов поднял на ноги вездесущих сотрудников ОБХСС, напрасно до зари, а потом и утром постовые и патрули проверяли документы у всех, кто хоть чем-то вызывал их подозрение. Преступник не находился. Портфель Олега Николаевича исчез, а с ним пропала и книга с драгоценным планом.
Только на следующий день Сергеева осенило: надо запросить библиотеки Германской Демократической Республики и разыскать другой экземпляр утерянного издания.
Через неделю начали приходить ответы. Они поражали своим однообразием: книга имеется, но плана замка в ней нет и, судя по всему, не было вообще.
Денисов пригласил к себе Сергеева.
– Что за чертовщина, Олег Николаевич? Ведь вы своими глазами видели план?
Сергеев недоуменно пожал плечами. В его экземпляре книги план был.
Часы остановились давно. А может быть, совсем недавно? Время казалось то бесконечным, то мгновенным, как человеческая жизнь.
Они давно не разговаривали. Напрягая мускулы, старались удержаться на скате. Нащупав носками сапог еле заметные выемки, цепко ухватив руками холодные рельсы, друзья тоскливо ждали чего-то: либо того, что придут товарищи и вызволят их из каменной ловушки, либо того, что, наконец, сил не хватит и они покатятся вниз, в ледяную воду..
Первым сорвался Соломаха.
Пальцы у него онемели уже давно, и только чувство страха заставляло его держаться. Но вот темные, потом ослепительно яркие круги пошли перед глазами, на какой-то миг сознание помутилось, и Иван медленно пополз вниз.
– Держись, Иван, помогу! – не своим голосом закричал Ткаченко. Он ухватил дружка за ворот шинели, еле удерживаясь свободной рукой. – Сейчас! – бормотал он. – Сейчас. Потерпи минуту.
Соломаха с трудом нащупал еле заметный выступ и сумел удержаться – всего на минуту, не больше. Но и этого было достаточно. Выпустив шинель товарища, Ткаченко одной рукой расстегнул широкий солдатский ремень и, спустившись чуть-чуть, так, чтобы не коснуться ногами воды, ловким движением просунул конец ремня под брючный ремень Соломахи, затем под свой ремешок и надежно закрепил пряжку.
– Ну, теперь будем держаться по очереди: один держится, другой отдыхает, – коротко пояснил он, прерывисто дыша.
И снова потянулись минуты и часы, полные тревоги, страха и ожидания. Сперва хотелось курить, потом это ощущение сменилось сосущей болью в желудке – наверное, наступила пора ужина, а может быть, и завтрака. Или обеда? Счет времени был потерян окончательно.
Сквозь каменную толщу не пробивался даже узкий луч света. Нельзя было себе представить – день или ночь там, снаружи.
– Не робей, Иван, все равно наши найдут, командир роты, поди, уже всех на ноги поднял, – успокоительно сказал Ткаченко, хотя сам почти не верил в успех поисков. – Найдут обязательно. Только продержаться надо.
В какое-то неуловимое мгновение крючок на пряжке ремня обломился, и Соломаха вновь покатился вниз.
– Стой, Иван! – не помня себя закричал Михаил, словно крик этот мог бы остановить товарища. Соломаха молчал. Видимо, он потерял сознание. Ткаченко разжал пальцы, сжимавшие рельсы, и скользнул вдогонку.
В один из Главных весенних деньков Сергеев выехал по заданию комиссии на полуостров, который с давних времен носил название Бальга. Здесь несколько столетий назад тевтонские рыцари воздвигли грозный замок – форпост для наступления на пруссов, бастион, который стал разбойничьим гнездом.
Прошумели века, неумолимое время изрыло широкими шрамами и оспинами массивные стены замка, обглодало проемы бойниц, разрушило некоторые башни. Но и сейчас, спустя почти семь столетий, крепость выглядела весьма внушительно – темная громада из каменных глыб, покрытых седым мхом.
У входа на широкой площадке там и тут попадались человеческие черепа и кости – останки тех, кто погиб в сражениях 1945 года, кого не успели вовремя похоронить. Олег Николаевич обходил их стороной, стараясь невзначай не задеть ботинком того, что осталось от людей.
Держа в руке офицерскую планшетку со старинным планом крепости, Сергеев достал из кармана металлическую рулетку и принялся за обычное для него дело – замер строения. Он работал усердно, отмечая на плане обнаруженные объекты – могильники, рвы, бастионы. План оказался довольно точен – все условные знаки его совпадали с тем, что было на местности.
Но вскоре искусствоведу пришлось призадуматься. Черный кружок с надписью «Бруннен»,[18]отчетливо вычерченный на пергаменте, сразу бросался в глаза. А там, где ему полагалось быть, никакого колодца Сергеев не обнаружил.
«Странно, – подумал он, еще раз внимательно всматриваясь в чертеж. – Снег весь выдуло, земля гладкая, не заметить колодец никак нельзя. В чем же дело?»
Отмерив рулеткой расстояние до колодца сначала от стен замка, затем от высокого дерева, обозначенного на плане, и, наконец, от груды камней, тоже помеченных условным знаком, Олег Николаевич воткнул палку в место, где должен был находиться колодец. Поискав железный прут и не найдя его, Сергеев начал ковырять утоптанную землю палкой. Занятие это продолжалось довольно долго и безрезультатно: никаких признаков колодезной крышки он не обнаружил.
Осторожно прогудела машина. Настала пора ехать домой, но Олег Николаевич медлил. Вместе с шофером они потрудились еще час, орудуя вынутой из багажника лопатой, но так и не добились толку.
Назавтра Сергеев приехал сюда с группой саперов, выделенных по просьбе Денисова. Они проработали до обеда и вырыли изрядной величины и глубины котлован. Сергеев все-таки увидел то, что искал: тяжелую стальную плиту, под которой показалась крышка колодца. На ней он прочитал и короткую надпись: «Ахтунг».
Само по себе это слово – «Внимание» – не означало еще ничего особенно интересного и важного. Мало ли что могло в колодце скрываться, скажем трансформаторная сеть. Но всем почему-то показалось, что тут кроется нечто более серьезное.
Крышку снимали с великими предосторожностями, тщательно осмотрев ее края и не обнаружив никаких проводов. А затем все разочарованно вздохнули: колодец оказался до краев наполненным водой.
Ее откачивали до вечера, потом весь следующий день, но вода почти не убывала. Видимо, где-то там, в глубине, проходил мощный водоносный слой и сильная струя либо сама прорвала и разрушила стенки колодца, либо ее сознательно выпустили на свободу люди, которым понадобилось спрятать в бетонной трубе нечто ценное и важное. Наверное, что-то такое там было, потому что ради какой же цели написано было на крышке предупреждение, а сама она замаскирована так тщательно и надежно?
Но воду выкачать так и не удалось.
– Век себе не прощу! – взволнованно говорил Сергеев, расхаживая по кабинету Денисова. – Только сегодня меня осенило: план-то рукописный, самодельный, уникальный стало быть! И на книге был экслибрис частной библиотеки какого-то там археолога – не то Генике, не то Генцке. Теперь понятно, почему в других экземплярах никакого плана не оказалось! Значит, владелец книги просто вклеил его в свой экземпляр. И теперь все потеряно. Попробуй разыщи еще один такой же! А без плана, как без рук. Схема, вычерченная Штраусом, к сожалению, малого масштаба, на ней только самое основное, деталей-то и нет, нет подвалов, комнат, всех этих уступов, выступов, поворотов, по которым только и можно обнаружить какой-то тайник. Ах ты, черт побери, надо ж такому случиться!
– Ну, ладно, ладно тебе каяться, – участливо сказал Денисов, переходя на «ты», что случалось у них в последнее время довольно часто – совместная работа сблизила их друг с другом. – Беда, действительно, велика, но не катастрофа же наступила! Может, и план еще обнаружим, а нет – и без него будем искать. Придется только повременить, подождать, пока мы сможем использовать более солидные средства. А рота тем временем поработает, поищет. Кстати, слышал – вот уж беда, так беда: двое солдат пропали! Предполагают, что они тоже куда-то сами полезли за этой нашей комнатой. И не вернулись. А ты говоришь – план. Вот людей надо разыскать во что бы то ни стало!
Поиски солдат продолжались. Получив в саперном батальоне аккумуляторные фонари и приказав выдать из ротного неприкосновенного запаса плавательные прорезиненные костюмы и спасательные пояса, старший лейтенант Амелин наутро сам спустился в подвал, прихватив с собой Павловского.
Вода поднялась почти под потолок, но больше, как видно, не прибывала. Командир роты и сержант поплыли, внимательно осматривая все вокруг. За Павловским волочилась на веревке, цепляясь за пол, железная «кошка».
– Товарищ капитан, смотрите – тут еще ходы, в разные стороны! – воскликнул сержант, поднимая фонарь под самый потолок. – Видите?
– Вижу. Целых… целых пять! Надо проверить. Поплыли туда.
Они углубились в темный коридор, держась друг за другом, чтобы не перепутать веревки. Впрочем, плыть далеко не пришлось, веревки туго натянулись, и это означало, что там, наверху, моток размотался до конца.
– Да. Похоже, что не найдем, – прошептал Павловский. Капитан промолчал. Они остановились, медленно перебирая ногами, чтобы слабое течение не отнесло их назад.
Что-то темное и большое показалось впереди. «Оно» еле двигалось вдоль стен, останавливаясь у каждой выбоины. Амелин проворно отстегнул от пояса «карабин» с привязанной веревкой и, приказав Павловскому оставаться на месте, поплыл навстречу темному пятну. Не успел он преодолеть и несколько метров, как Павловский увидел и сам: на широкой доске лежало что-то странное, бесформенное.
– Глядите, товарищ капитан! – крикнул сержант.
– Вижу. Быстро осмотреть!
Поднимая фонтаны воды, Амелин и Павловский бросились вперед.
– Они!
– Живы, – облегченно вздохнул капитан.
Глава седьмая
НЕУДАВШИЙСЯ РАЗГОВОР
Я, Бернгардт-Отто-Густав фон Лаш, родившийся в Верхней Силезии 12 марта 1893 года, генерал от инфантерии, бывший комендант города и крепости первого класса Кенигсберг, ныне находящийся в заключении после приговора военного трибунала в Ленинграде, настоятельно требую от советских властей, которые содержат меня под стражей…
– Очередная кляуза, – брезгливо сказал начальник лагеря военнопленных, откладывая страницы, исписанные угловатым неразборчивым почерком. – Сколько еще этот Лаш настрочит таких жалоб за время своего заключения! Что ни день, то очередная выдумка, претензия. И все – пустяки. То пересолен суп, то вода для бритья оказалась не такой горячей, как хотелось бы его превосходительству. Да, выпала нам долюшка возиться с этим типом.
– Действительно, товарищ полковник, – подтвердил собеседник, невысокий майор со шрамом на лбу. – И ведь условия-то какие: питание, как в ресторане, прогулки не ограничены, денщика ему сохранили, отдельная комната, книги, свободная переписка. Помучили бы его, как нашего Карбышева.
– Ничего не поделаешь. Придется снова разбирать жалобу. Кстати, Лашем в последние дни почему-то заинтересовались товарищи из Калининграда. Мне звонили из министерства, передавали просьбу Калининградского обкома устроить свидание Лаша с Паулюсом. Надо разрешить. Пусть побеседуют. Говорят, Паулюс должен задать Лашу несколько важных вопросов.
– Осталась еще неиспользованной и такая крупная возможность – беседа с Лашем, – задумчиво сказал Денисов.
– Да, а этот волк кое-что может знать.
– Разумеется. Но попробуй вытяни из него слово… Добром не скажет, уж я-то его знаю, – промолвил Сергеев.
Олег Николаевич и в самом деле знал Лаша – ему пришлось и встречаться и даже разговаривать с бывшим комендантом Кенигсберга.
Было это так…
Наши войска готовились к штурму.
Чтобы избежать излишнего кровопролития, маршал Василевский по поручению Ставки неоднократно обращался в те дни к Лашу с предложением о капитуляции. Но начальник кенигсбергского гарнизона упорствовал: слишком напряженной была обстановка, фюрер грозил смертной казнью тем, кто посмеет отступить хотя бы на десяток метров. И Лаш упорствовал. Ничего иного ему и не оставалось делать.
День и ночь по дорогам к Кенигсбергу шли машины. Они подвозили нашим частям и соединениям снаряды, мины, гранаты, патроны, оружие и снаряжение для личного состава штурмовых групп. На учебных полях, где в точности воспроизводилась оборонительная система гитлеровцев, завершались полковые и дивизионные тактические учения. Опытные саперы инструктировали пехоту. Офицеры выходили на последние рекогносцировки. Штабы составляли боевые приказы и распоряжения. Походные кухни готовили «усиленные» обеды и ужины. Политработники разъясняли боевую задачу.
До штурма оставались считанные дни.
А в небольшом городке Лабиау в старинном графском замке группа под руководством Николаева и Сергеева заканчивала работу над макетом города.
В просторном зале на паркетном полу был сооружен в миниатюре огромный город, опоясанный кольцом фортов, испещренный колпаками дотов и дзотов.
Каждый дом, каждый переулок, каждое отдельное строение сумели изобразить с помощью крохотных кубиков искусные мастера.
– Мастера! – сказал начальник штаба фронта. – Всех – к награде. Сергеева и Николаева – особо, к ордену Красного Знамени. Вопросы будут?
– Разрешите, товарищ генерал? – обратился к нему капитан Николаев. – Мы все просим разрешения отправиться на передовую. Наше место там. Наши знания топографии города пригодятся.
– Хорошо! И в этом молодцы. Правильно. Пойдете на передовую…
– Товарищи офицеры, прошу сверить часы, – неожиданно торжественно сказал командующий войсками гвардейской армии генерал-полковник Галицкий. – Сейчас ровно восемь. Восемь часов утра шестого апреля тысяча девятьсот сорок пятого года, – повторил он и вдруг широко улыбнулся. – Похоже на то, что это последняя крупная операция, в которой нам с вами придется участвовать. Дело близится к концу, друзья, к победному концу. Желаю вам всем успеха.
И сразу стал серьезным.
– Повторяю: начало артиллерийской подготовки через два с половиной часа. Еще раз прошу проверить готовность к штурму. По местам, товарищи командиры!
В десять часов тридцать минут шквал артиллерийского огня обрушился на форты, доты и траншеи гитлеровских войск.
На «ночную рубашку Кенигсберга» надели огненный кушак. Он стягивался все туже и туже. Гулкими басами рокотали крупнокалиберные орудия, отрывисто лаяли дивизионные и полковые пушки, хлопали, как кнуты, батальонные «сорокопятки», со скрежетом летели мины, трещали, не умолкая, пулеметные очереди. Сплошная завеса дыма поднялась над Кенигсбергом. Неумолкающий грохот катился над домами, над блиндажами, над окопами. Прошли минуты – и в пепельно-сером небе появились бомбардировщики с красными звездами на крыльях. Гул разрывов стал еще сильнее.
Каждому, кто видел эту сплошную лавину огня, становилось ясно – дни, а то и часы фашистского Кенигсберга сочтены, и только безоговорочная капитуляция может избавить город от сокрушительного штурма.
Гитлеровцы упорствовали.
Батареи крепостной артиллерии огрызались, доты отплевывались огнем, а в казематах и траншеях бледные, растерянные офицеры убеждали измученных и оглохших солдат:
– Мы выстоим!
– Силы русских иссякнут к вечеру!
– Город не сдадим!
Но им уже не верили.
Полтора часа, не умолкая, не ослабляя напора, молотила по укреплениям врага советская артиллерия.
А ровно в полдень вдоль всего пятидесятикилометрового фронта одновременно взвились красные ракеты. Их слабый свет еле мерцал в плотном пороховом дыму, но все равно сигнал атаки заметили всюду – его ждали триста пятьдесят тысяч человек по нашу сторону и столько же – в кольце осажденного города.
В оперативной сводке штаба 3-го Белорусского фронта о первом дне боев говорилось по-военному лаконично:
Части и соединения фронта, взломав внешний пояс обороны противника, овладели несколькими фортами, преодолели траншеи, противотанковые рвы и другие препятствия и успешно продвигались вперед, преодолевая на каждом метре ожесточенное сопротивление гитлеровцев.
За день наши войска продвинулись на четыре километра, овладели пятнадцатью пригородами Кенигсберга, ворвались в город и заняли 102 квартала.
Восточнее станции Зеерапен была перерезана железная дорога Кенигсберг–Пиллау и тем самым завершено полное окружение кенигсбергской группировки, прервана ее связь с войсками на Земландском полуострове.
Наша авиация совершила за день более тысячи самолетовылетов, нанося мощные бомбовые и штурмовые удары по противнику.
К вечеру рота Сергеева вышла к трамвайному депо.
Кирпично-красные корпуса стояли чуть пониже насыпи, темные, таинственно-спокойные. Что там? Окажут ли немцы сопротивление? Атаковать немедленно или подождать, пока догонят отставшие соседние роты?
– Командиров взводов ко мне, – приказал Сергеев связным, не оборачиваясь. – Вызови комбата, – тут же распорядился Олег Николаевич. Радист монотонно забубнил в микрофон:
– Река, я Ручей, Река, я Ручей. Как меня слышишь? Река, я Ручей. Как слышишь? Как меня понял? Река, я Ручей, прием.
Ответа не последовало.
– Река, я Ручей. Как меня слышишь? Река, я Ручей. Как понял? Прием, – снова повторил радист. И снова не услышал ответа.
– Связи нет, товарищ капитан!
– Ты мне что-то сказал? – переспросил Сергеев. Новое звание присвоили ему только позавчера, и он еще не мог к нему привыкнуть.
– Я говорю – нет связи.
Нескладная фигура выросла рядом и сразмаху шлепнулась на землю.
– Посыльный из штаба, товарищ капитан, – доложил солдат. – Командир полка приказал передать вам, чтобы приняли командование батальоном. Штаб батальона на минное поле нарвался. Комбат погиб.
– Передайте: приказ будет выполнен!
Через полчаса нового комбата вызвали на КП.
– В течение ночи нам приказано вести активные боевые действия с целью помешать гитлеровцам организовать оборону на промежуточных рубежах, – говорил командир полка. – Командование фронта готовит решительный удар, рассчитанный на то, чтобы расколоть вражескую группировку на несколько частей и прорваться к центру города. Задача предстоит трудная. Надо любыми способами помешать немцам за ночь отдохнуть и подтянуть свои резервы…
Олег Николаевич возвращался в батальон. Наступило временное затишье, и откуда-то издалека, со стороны вокзала, доносился приглушенный расстоянием голос диктора:
– Немецкие солдаты! Начальник гарнизона генерал от инфантерии фон Лаш обращается к вам в эти трудные часы. Кенигсберг должен быть удержан. Любой ценой! Пока в городе остается хотя бы один немецкий солдат, русские в него не войдут. Победа или смерть! Мы не сдадимся ни на каких условиях!..
«Последний вопль преступника, приговоренного к поражению самой историей», – подвел итог этой речи Сергеев.
Всю ночь не прекращался гул артиллерийской стрельбы. Ему вторил стрекот пулеметов, частые винтовочные выстрелы и автоматные очереди. Озаренный вспышками ракет, отблесками разрывов, пламенем пожарищ, город еще жил – жил странной, напряженной жизнью обреченного.
Сергеев не сомкнул глаз до рассвета, осматривая боевые порядки.
А вместе с первыми лучами солнца, едва пробившимися сквозь сплошную пелену дыма и гари, снова началась артиллерийская подготовка. Весь день продолжались жестокие бои. Гитлеровское командование ввело свои последние резервы – отряды фольксштурма, наспех, кое-как собранные и почти необученные.
Около полуночи в батальон Сергеева неожиданно прибыл командир дивизии полковник Толстиков.
– Сумеешь выполнить трудную задачу, комбат? – спросил он.
Через два часа Сергеев построил свой батальон под каменными опорами взятого моста. Он произнес совсем короткую речь:
– Спасибо. Дрались, как полагается гвардейцам. Не зря наша дивизия носит название Московской. Имени своего не опозорили ни разу. Командирам рот представить отличившихся к награде. Борисенко, ко мне!
Писарь батальона подбежал к комбату.
– Приготовил?
– Да.
– Пиши.
– Много написал я на своем веку, – говорил потом товарищам мастер по вывескам Борисенко, – но эта была самой лучшей моей работой.
Писарь сказал правду. Ровными белыми буквами на темном кирпиче опор он вывел: