Глава 16. Человеческая форма.

Сразу же после обеда дон Хуан и я сели для беседы. Он начал безо всяких предисловий и заявил, что его объяснения подошли к концу. Он сказал, что обсудил со мной во всех подробностях все истины сознания, которые были открыты древними видящими. Он подчеркнул, что теперь я знаю порядок, в каком их выстроили новые видящие. Он сказал, что в последних встречах в связи с его объяснениями он дал мне подробный отчет о двух силах, помогающих сдвигу нашей точки сборки: толчке земли и накатывающей силе. Он объяснил также три методики, разработанных новыми видящими: искусство следопыта, мастерство намерения и искусство сновидения, а также их влияние на движение точки сборки.

- Теперь, - продолжал он. - Для завершения объяснений о мастерстве управления сознанием тебе осталось сделать только одно: разбить самому барьер восприятия. Ты должен сдвинуть свою точку сборки без посторонней помощи и настроить другой великий диапазон эманаций.

- Не сделать этого - значит превратить все, чему ты обучался и что ты делал, просто в беседу, в пустые слова. А слова немного стоят.

Он объяснил, что после того, как точка сборки сдвинута со своего обычного положения и достигнет некоторых глубин, она пересекает некий барьер, который мгновенно прерывает ее способность настраивать эманации. Мы переживаем это как момент перцептуальной слепоты. Древние видящие называли этот момент "стеной тумана", поскольку туман появляется всегда, когда нарушается настройка эманаций.

Он сказал, что при этом есть три способа действовать: барьер можно принять абстрактно, как препятствие для восприятия; его можно почувствовать всем телом, как пересечение тугого бумажного экрана или же его можно увидеть, как стену тумана.

В процессе моего обучения у дона Хуана он бесчисленное количество раз приводил меня к видению барьера восприятия. Вначале мне нравилась идея стены тумана. Дон Хуан предупредил, что древние тоже предпочитали смотреть на нее таким образом. Он сказал, что в таком видении барьера есть большое утешение и легкость, но за этим кроется серьезная опасность замены чего-то непостижимого чем-то сумрачным и многозначительным. Поэтому его рекомендация состоит в том, чтобы непостижимые вещи оставить непостижимыми, а не делать частью каталога-описи первого внимания.

После короткого периода удобства видения стены тумана я должен был согласиться с доном Хуаном, что лучше этот переходный период удерживать как непостижимое отвлечение, но тогда я уже не мог разбить эту фиксацию своего сознания. Каждый раз, когда я был помещен перед необходимостью разбить барьер восприятия, я видел стену тумана.

Однажды в таком случае я пожаловался дону Хуану и Хенаро, что хотя я и хочу видеть это, как что-то другое, я не могу ничего изменить. Дон Хуан прокомментировал это и сказал, что все понятно, поскольку я зловещий и сумрачный, и что он и я очень различны: у него легкий характер, и он практичен и не чтит человеческую опись-перечисление. Я же, наоборот, не желаю выбросить свою опись в окно, а потому тяжел, зловещ и непрактичен. Я был шокирован и подавлен его резкой критикой и очень опечалился. Дон Хуан и Хенаро смеялись, пока по их щекам не потекли слезы.

Хенаро еще добавил, что ко всему я еще мстителен и склонен к ожирению. Они так смеялись, что, наконец, и мне пришлось присоединиться к ним.

Затем дон Хуан сказал, что упражнения по сборке других миров позволяют точке сборки получить опыт в сдвиге. Меня, однако, всегда интересовало, как получить первоначальный толчок для вывода точки сборки из ее исходного положения. Когда я спрашивал его об этом в прошлом, он указывал, что поскольку настройка - это сила, вовлеченная во все, то точку сборки заставляет сдвинуться намерение.

Теперь я опять спросил его об этом.

- Сейчас ты сам обязан ответить на этот вопрос. Мастерство управления сознанием дает толчок точке сборки. В конце концов, от нас остается очень мало: по существу мы - точка сборки, фиксированная в некоторой позиции. Наш враг и в то же время наш друг - это внутренний диалог, наш каталог-перечисление. Будь воином, отсеки свой внутренний диалог: сделай опись и отбрось ее. Новые видящие составляют точные каталоги, а затем осмеивают их. Ну, а без описи-перечисления точка сборки становится свободной.

Дон Хуан напомнил мне, что он немало говорил о самом стойком аспекте нашего каталога-описи: о нашей идее бога. Этот его аспект, сказал он, подобно мощному клею, удерживает точку сборки в ее исходной позиции. Если я хочу собрать другой истинный мир на других великих диапазонах эманаций, то я должен сделать обязательный шаг и освободить все привязки своей точки сборки.

- Этот шаг состоит в том, чтобы видеть человеческий образ, - сказал он. - Ты должен сделать это сегодня без посторонней помощи.

- Что такое человеческий образ? - Спросил я.

- Я помогал тебе видеть его много раз, - ответил он. - Ты знаешь, о чем я говорю.

Я воздержался от того, чтобы сказать, что не знаю. Если он сказал, что я видел человеческий образ, значит я, видимо, делал это, хотя у меня не было даже отдаленного понимания, что это такое.

Он знал, что происходит со мной. Он улыбнулся мне сочувственно и покачал головой.

- Человеческий образ - это громадная связка эманаций в великом диапазоне органической жизни, - сказал он. - Она называется человеческим образом потому, что эта связка появляется только внутри кокона человека.

Человеческий образ - это доля эманаций орла, которую видящие могут видеть непосредственно, не подвергая себя опасности.

Здесь последовала длинная пауза, прежде чем он заговорил опять.

- Разбить барьер восприятия - это последняя задача мастерства управления сознанием, - сказал он. - Для того, чтобы сдвинуть точку сборки в эту позицию, ты должен собрать достаточно энергии. Соверши отрезвляющее путешествие. Помни, что ты делаешь!

Я безуспешно пытался припомнить, что такое человеческий образ. Я почувствовал безнадежное отчаяние, которое вскоре сменилось гневом: я негодовал на себя, на дона Хуана, на всех вообще.

Дона Хуана моя ярость не тронула. Как само собой разумеющееся, он сказал, что гнев - это естественная реакция на колебания точки сборки на команду сдвинуться.

- Пройдет много времени до того, как ты сможешь применить принцип, что твоя команда - это команда орла, - сказал он. - В этом сущность мастерства намерения. А пока дай команду не раздражаться, даже в худшие из моментов сомнения. Процесс происходит медленно, пока команда не будет услышана и ей не будут повиноваться, как командам орла.

Он сказал также, что есть неизмеримая область сознания между обычным положением точки сборки и позицией, когда уже нет сомнений, которая является местом, где проявляется барьер восприятия. В этой неизмеримой области воины становятся добычей всевозможных недоделок. Он предупредил меня быть настороже и не терять уверенности, поскольку время от времени я буду попадать в тиски чувства отчаяния.

- Новые видящие рекомендуют применять очень простое действие в тех случаях, когда нетерпение, или отчаяние, или гнев, или печаль охватывают воина. Они рекомендуют повращать глазами, причем направление не имеет особого значения: я лично предпочитаю вращать ими против часовой стрелки.

Движение глазами сразу же сдвигает точку сборки. Это движение дает освобождение. Это временная замена для тебя истинного мастерства намерения.

Я пожаловался на то, что у него нет достаточно времени, чтобы рассказать мне о намерении.

- Все это придет к тебе однажды, - заверил он меня, - одно ведет к другому: одно ключевое слово - и все это вывалится на тебя, как если бы открылась дверь переполненного шкафа.

Затем он вернулся к рассуждениям о человеческом образе. Он сказал, что видеть самому, без помощи другого - это важный шаг, поскольку у всех нас есть некоторые идеи, которые следует разбить, чтобы освободиться, так как видящий - путешествующий в неведомое - чтобы увидеть непостижимое, должен быть в безукоризненном состоянии бытия.

Он подмигнул мне и сказал, что для того, чтобы быть в безупречном состоянии бытия, следует освободиться от рассудочных допущений и рассудочных страхов. Он добавил, что рассудочные страхи и рассудочные допущения в данный момент не позволяют мне настроить эманации, которые помогли бы мне вспомнить видение человеческого образа. Он заставил меня расслабиться и повращать глазами, чтобы вынудить сдвинуться точку сборки. Он снова и снова повторял, что действительно важно вспомнить видение человеческого образа до того, как я увижу его опять. И поскольку он давил на меня некоторое время, не осталось места для моей обычной медлительности.

Я повращал глазами, как он указал, и почти немедленно забыл все свои неудобства, а затем внезапный прилив памяти пришел ко мне, и я вспомнил, что видел человеческий образ. Это случилось несколько лет назад в очень памятной для меня ситуации, поскольку с точки зрения моего школьного католического воспитания, дон Хуан сделал самые святотатственные заявления, какие я когда-либо слышал.

Все это началось, как случайный разговор, пока мы путешествовали по холмам пустыни Соноры. Он объяснял мне смысл того, что он делает со мной при своем обучении. Мы остановились для отдыха и сели на какие-то большие валуны. Он продолжал объяснение своей учебной методики, и это вдохновило меня в сотый раз выразить ему свое отношение к этому. Было очевидно, что он не хочет больше это слышать. Он сдвинул мой уровень сознания и сказал, что если бы я увидел человеческий образ, то понял бы все, что он делает, и что освободило бы от многих лет труда.

Он дал мне подробное объяснение того, что же такое человеческий образ. Он говорил тогда о нем не в смысле эманаций орла, а в смысле энергетического образа, который служит для печати качеств человечности на аморфной капле биологической материи. Наконец я понял это его объяснение, особенно после того, как он опять описал человеческий образ, используя механическую аналогию. Он сказал, что тот подобен гигантской матрице, штампующей бесконечно человеческие существа, как если бы заготовки подходили к нему по конвеерной ленте. Он живо изобразил этот процесс, стискивая свои ладони, как если бы матрица, формирующая людей, соединяла всякий раз две свои половины. Он сказал также, что все виды имеют свою собственную форму и что всякий индивид каждого вида формуется в условиях, характерных для его рода.

Затем он начал чрезвычайно беспокоящее объяснение относительно человеческого образа. Он сказал, что как древние видящие, так и мистики нашего мира имеют одно общее свойство: они были способны видеть человеческий образ, но не поняли, что это такое. Веками мистики давали нам волнующие отчеты о своих переживаниях, однако эти отчеты, как бы они ни были прекрасны, страдали от большой и безнадежной ошибки в допущении, что этот образ - всемогущий и всеведущий творец. Такой же была интерпретация древних видящих, которые называли человеческий образ "добрым духом", "защитником человека".

Он сказал, что у новых видящих оказалось достаточно трезвости, чтобы видеть человеческий образ и понять, что он такое. То, к чему они пришли, это то, что человеческий образ - не творец, а образ всех человеческих атрибутов, о которых мы можем думать, а о некоторых из них мы даже неспособны и помыслить. Образ - это наш бог, поскольку мы то, что он изображает на нас, а не потому, что творит из ничего по своему образу и подобию.

Дон Хуан сказал, что, по его мнению, падать на колени в присутствии человеческого образа отдает высокомерием и человеческой самоцентричностью.

Когда я услышал объяснения дона Хуана, я ужасно забеспокоился. Хотя я и не считал себя практическим католиком, я был поражен его святотатственными выводами. Я вежливо его выслушал, но ждал паузы в заградительном огне его святотатственных суждений, чтобы сменить тему. Но он продолжал повторять свое безжалостным образом. Наконец я прервал его и сказал: "я верю, что бог существует".

Он возразил, что мое убеждение основано на вере и, как таковое, является вторичным, а следовательно, ничего не вносит нового. Он сказал, что мое верование в существование бога, как и каждого другого, основано на слухах, а не на моем видении.

Он уверил меня, что если бы я даже мог видеть, то допустил бы тот же просчет, какой допустили мистики: каждый, кто видит человеческий образ, автоматически допускает, что это бог.

Он назвал мистический опыт случайным видением, краткосрочным делом, которое вообще не имеет значения, поскольку оно результат случайного движения точки сборки. Он уверял, что только новые видящие действительно являются теми, кто может вынести справедливое суждение по этому вопросу, поскольку они отвергли случайное видение и способны видеть человеческий образ так часто, как хотят.

Поэтому они увидели, что то, что мы называем богом - это только статический прототип человечности без всякой власти, так как человеческий образ ни при каких обстоятельствах не может помочь нам, вмешиваясь за нас, отвергая наши злодеяния или вознаграждая как-либо. Мы просто результат его печати - мы его отпечаток. Образ человека - это точно то, что говорит это слово, это образец, форма, слепок, группирующие связку нитеобразных элементов, которую мы называем человеком.

То, что он сказал, погрузило меня в состояние большого отчаяния, но мои истинные мучения его, казалось, мало трогали. Он продолжал колоть меня тем, что называл непростительным преступлением случайных видящих, которые заставили нас сфокусировать свою невозместимую энергию на чем-то, что совсем не имеет энергии сделать что-либо.

Чем больше он говорил, тем сильнее была моя досада, и когда я был уже так расстроен, что мог накричать на него, он заставил меня сместиться в еще более глубокое состояние повышенного сознания. Он ударил меня справа между подвздошной костью и реберной клеткой. Этот удар ввел меня в состояние парения в лучезарном свете, в чистом источнике, исключительно мирном и благодатном. Этот свет был небом, оазисом в окружающей темноте.

По моим субъективным оценкам я видел этот свет неизмеримо долго. Великолепие этого зрелища было выше всего, что я могу сказать, и все же я не могу выразить того, что же придавало ему такую красоту. Затем пришла мысль, что его красота исходит из чувства гармонии, из чувства мира и отдыха, из чувства прибытия в гавань и, наконец, безопасности. Я чувствовал себя совершающим вдохи и выдохи легко и покойно. Какое великолепное чувство полноты! Я знал без тени сомнения, что стою лицом к лицу с богом, источником всего, и я знал, что бог любит меня - бог есть любовь и всепрощение. Этот свет омывал меня, и я чувствовал себя чистым, свободным. Я бесконтрольно плакал, главным образом о себе: видение этого великолепного света заставило меня почувствовать себя недостойным, мерзким.

Внезапно я услышал в ухе голос дона Хуана. Он говорил, что мне нужно выйти за пределы образа, что образ - это только стадия, остановка, которая временно дает мир и безмятежность тем, кто отправляется в неведомое, но что она бесплодна, статична, что это только плоское отражение в зеркале, и само зеркало - в нем отражается человеческий образ.

Я страстно отверг то, что сказал дон Хуан. Я взбунтовался против его богохульственных, святотатственных слов. Мне хотелось ответить ему, как следует, но я не мог разорвать связывающую власть своего видения: я был пойман ею. По-видимому, дон Хуан точно знал, что я чувствую и что я хочу сказать ему.

- Ты не можешь выругать нагваля, - сказал он мне в ухо. - Именно нагваль помог тебе видеть - методика нагваля, власть нагваля. Нагваль - твой проводник.

В этом месте я осознал нечто относительно голоса, который слышал в ухе: это не был голос дона Хуана, хотя он звучал совсем так же, как его голос. Во всяком случае голос был прав: зачинщиком этого видения был нагваль Хуан Матус. Его методика и его власть позволили мне видеть бога. Он сказал, что это не бог, а человеческий образ. Я знал, что он прав, и все же я не мог признать этого, и не от раздражения или упрямства, а из чувства предельной преданности и любви к божеству, которое было передо мной.

Пока я созерцал этот свет со всей страстной силой, на какую был способен, свет, казалось, сконденсировался, и я увидел человека, сияющего человека, излучавшего благодать, любовь, понимание, искренность, истину - человека, который был соединением всего доброго.

Воспламенение, какое я почувствовал, увидев этого человека, было намного выше всего, что я когда-либо переживал в своей жизни, и я упал на колени: мне хотелось поклониться олицетворенному богу, но дон Хуан вмешался и постучал по верху левой части моей грудной клетки вблизи ключицы - и я потерял видение бога.

Я остался с мучительным чувством, смесью угрызений совести, возвышенного волнения и сомнений. Дон Хуан осмеивал меня: он называл меня набожным и беспечным и сказал, что из меня вышел бы великий священник, ну а теперь я смогу стать духовным вождем, у которого был случай видеть бога. В язвительном тоне он советовал мне начать проповедовать и описывать всем то, что я видел.

Очень небрежно, но очевидно заинтересованно он сделал одно замечание, которое было полувопросом-полуутверждением:

- Ну, а человек? - Спросил он. - Можешь ли ты забыть, что бог - мужчина?

Огромность чего-то неопределенного начала прорезываться во мне, пока я входил в состояние повышенной ясности.

- Очень удобно, а? - Сказал дон Хуан, улыбаясь. - Бог - мужчина. Какое облегчение!

Рассказав дону Хуану теперь о том, что я вспомнил, я спросил его о том, что меня так поразило. Чтобы увидеть человеческий образ, я, очевидно, должен был пройти через сдвиг точки сборки: воспоминание тех чувств и осознание, какие тогда у меня были, оставались такими живыми, что меня охватило чувство предельной бесплодности всего. Все, что я тогда делал и чувствовал, я чувствовал и сейчас. И я спросил его, как это возможно, чтобы имея такое ясное всеохватывающее понимание, я вдруг забыл его совершенно. Было так, как если бы все, что происходило со мной, не имело значения, так как мне всегда приходилось начинать сначала, независимо от того, как я продвинулся в прошлом.

- Это только эмоциональное впечатление, - сказал он. - Совершенно неверная оценка. То, что ты делал годы назад, прочно заключено в некоторых неиспользуемых эманациях. В тот день, например, когда я заставил тебя видеть человеческий образ, у меня было свое собственное заблуждение: я думал, что если ты увидишь его, то поймешь его. Это было настоящее непонимание с моей стороны.

Дон Хуан объяснил, что он всегда считал себя медлительным в деле понимания, но у него никогда не было возможности оценить это в действительности, так как не было точки отсчета. Однако когда появился я и он стал учителем, что было для него чем-то совершенно новым, он осознал, что нет способа ускорить понимание и что только сдвига точки сборки недостаточно. А его учили, что этого достаточно. Вскоре он понял, что поскольку точка сборки обычно сдвигается во время сна, иногда на очень отдаленные позиции, то когда мы подвергаемся искусственному сдвигу, мы все оказываемся экспертами по немедленной компенсации этого. Мы постоянно выходим из равновесия, и все же действуем так, как если бы с нами ничего не случилось.

Он заметил, что ценность вывода новых видящих не выявляется до того, пока не попытаешься сдвигать чью-то еще точку сборки. Новые видящие говорят, что в этом отношении идут в счет только усилия по укреплению устойчивости точки сборки в новом положении. Только эту методику обучения они считают достойной обсуждения и они знают, что это длительный процесс, который можно осуществить лишь постепенно, черепашьими темпами.

Дон Хуан сказал затем, что пользовался вначале растениями силы в соответствии с рекомендациями новых видящих. Они знали по опыту и из видения, что растения силы вытряхивают точку сборки из ее обычной установки. Воздействие растений силы на точку сборки, в принципе, очень подобно воздействию снов: сны заставляют ее двигаться. Но растения силы осуществляют этот сдвиг в большем и всепоглощающем масштабе. Дезориентирующее влияние такого сдвига используется затем учителем для подкрепления утверждения, что восприятие мира никогда не бывает окончательным.

Я вспомнил затем, что видел человеческий образ за многие годы еще пять раз. С каждым разом я все больше терял свою страстную привязанность к нему, однако я никогда не мог преодолеть того факта, что всегда вижу бога в виде мужчины. В конце концов это перестало для меня быть богом, а стало человеческим образом - не потому, что так говорил дон Хуан, а потому, что наличие мужского бога не выдерживало критики. Я понял тогда заявления дона Хуана об этом: они совсем не были богохульственными или святотатственными - он сделал их не на основе контекста повседневного мира. Он был прав, когда сказал, что новые видящие перешли рубеж в способности видеть человеческий образ так часто, как захотят, но, что было еще важнее для меня, у них было достаточно трезвости, чтобы исследовать то, что они видели.

Я спросил его, почему вижу человеческий образ всегда как мужчину. Он ответил, что это объясняется тем, что моя точка сборки еще не обладает достаточной устойчивостью в новом положении и подвергается боковому сдвигу в человеческой полосе. Это подобно тому, как мы видим барьер восприятия как стену тумана. То, что приводит к боковому сдвигу точки сборки, так это почти неодолимое желание, или необходимость, передать непонятное через то, что нам вполне знакомо: барьер - как стену, а человеческий образ - как человека, поскольку он не может быть, видимо, ничем иным. Он думал, что, если бы я был женщиной, то увидел бы этот образ, пожалуй, в виде женщины.

Дон Хуан встал и сказал, что пришло время прогуляться в город, так как мне следует увидеть человеческий образ в гуще народа. В молчании мы пошли к площади, но до того, как попали туда, я почувствовал неудержимый поток энергии и побежал обратно по улице к окраине городка. Я вышел к мосту и там увидел человеческий образ как великолепный, теплый янтарный свет.

Я упал на колени, не столько из чувства набожности, сколько из благоговейного ужаса. Вид человеческого образа был более удивителен, чем когда-либо. Я почувствовал, без всякого высокомерия, что претерпел огромное изменение с тех пор, когда увидел его впервые, и, однако, все, что я видел с тех пор и узнал, дало мне только возможность еще лучше и глубже понять, что за чудо у меня перед глазами.

Вначале человеческий образ был наложен на вид моста, затем я перефокусировал зрение и увидел человеческий образ простирающимся вверх и вниз в бесконечность. Мост при этом был просто тощей оболочкой, крошечным наброском, наложенным на вечное. И такими же были маленькие фигурки людей, двигающихся вокруг меня и глядящих на меня с нескрываемым любопытством. Но я был за пределами их касаний, хотя в этот момент я был уязвим настолько, насколько это возможно. Человеческий образ не имел власти защитить меня или сохранить, и все же я любил его со всей страстью, не знающей предела.

Я подумал, что понимаю теперь то, что дон Хуан повторял мне многократно: что реальную привязанность нельзя положить в банк. Я с радостью остался бы рабом человеческого образа, и не за то, что он может мне дать - ему ведь нечего дать - а из чистого чувства, какое я испытывал к нему.

Я почувствовал, что кто-то тянет меня, но прежде, чем исчезнуть из его присутствия, я выкрикнул обещание человеческому образу, но гигантская сила вытащила меня оттуда прежде, чем я успел изложить то, что хотел. Я оказался стоящим коленопреклоненным на мосту, а группа крестьян смотрела на меня и смеялась. Ко мне подошел дон Хуан, помог подняться и отвел меня обратно.

- Есть два пути видеть человеческий образ, - начал дон Хуан, как только мы уселись. - Его можно видеть как человека или как свет. Это зависит от сдвига точки сборки: если сдвиг будет боковым, тогда образ - человеческое существо, а если сдвиг идет по среднему сечению человеческого диапазона, тогда образ будет светом. Единственная ценность того, что ты сделал сегодня, в том, что твоя точка сборки сдвинулась по среднему сечению.

Он сказал, что позиция, где виден человеческий образ, очень близка к позиции, где появляется тело сновидения и барьер восприятия. В этом причина того, что новые видящие рекомендуют практиковать видение и понимание человеческого образа.

- Уверен ли ты в том, что понял, что представляет собой человеческий образ? - Спросил он с улыбкой.

- Уверяю тебя, дон Хуан, что совершенно ясно осознаю, что представляет собой человеческий образ, - сказал я.

- Я слышал, когда вошел на мост, как ты выкрикивал бессмысленные вещи человеческому образу, - сказал он с очень озорной улыбкой.

Я сказал ему, что чувствовал себя, как негодный слуга, поклоняющийся бесценному господину, и все же я был движим чистым чувством, обещая ему неувядающую любовь.

Он нашел все это очень веселым и смеялся до упаду.

- Обещание негодного слуги бесценному господину негодно, - сказал он и опять захлебнулся смехом.

Я не чувствовал, что защищаю свою позицию. Мои чувства к человеческому образу были высказаны без мысли о вознаграждении: для меня не имело значения, что мои обещания негодны.