Глава ii. различные элементы цивилизации как внешнее проявление души народа

Элементы, из которых образуется цивилизация, составляют внешние

проявления души создавших их народов. -- Важность этих различных элементов

разнообразится от одного народа к другому. -- Искусство, литература,

учреждения и т.д. играют у разных народов различную роль. -- Примеры,

представляемые в древности египтянами, греками и римлянами. -- Различные

элементы цивилизации могут иметь эволюцию, совершенно независимую от общего

хода этой цивилизации. -- Примеры, представляемые искусством. -- Что оно

передает. -- Невозможность найти в какомнибудь одном элементе цивилизации

мерило ее уровня. -- Элементы, обеспечивающие превосходство какому-нибудь

народу. -- Элементы, (; философской точки зрения, очень низкие, могут быть

очень важными с общественной точки зрения.

Различные элементы: язык, учреждения, идеи, верования, искусство,

литература, из которых образуется цивилизация, должны быть рассматриваемы

как внешнее проявление души создавших их людей. Но, смотря по эпохам и

расам, важность этих элементов как выражения души какого-нибудь народа очень

неодинакова.

Трудно в настоящее время встретить книгу, посвященную произведениям

искусства, в которой бы не повторялось, что они верно передают мысль народов

и служат наиболее существенным выражением их цивилизации.

Без сомнения, часто бывает и так, но не достает еще многого для того,

чтобы это правило было абсолютным и чтобы развитие искусства соответствовало

всегда интеллектуальному развитию наций. Если есть народы, для которых

произведения искусства составляют самое важное выражение их души, то есть, в

свою очередь, другие, очень высоко стоящие на лестнице цивилизации, у

которых искусство играло только очень второстепенную роль. Если бы

предстояло написать историю цивилизации каждого народа, принимая во внимание

только один ее элемент, то этот элемент должен был бы разнообразиться от

одного народа к другому. Одни народы давали бы возможность лучше узнать

искусство; другие -- политические и военные учреждения, промышленность и

т.д. Этот пункт важно установить с самого начала, потому что он нам даст

возможность позже понять, почему различные элементы цивилизации, передаваясь

от одного народа к другому, претерпели очень неодинаковые изменения.

Среди народов древности египтяне и римляне представляют собой очень

характерные примеры этого неравенства в развитии различных элементов

цивилизации и даже различных отраслей, из которых образуется каждый из

названных элементов.

Возьмем сперва египтян. У них литература всегда была очень слаба,

живопись -- очень посредственна. Напротив, архитектура и скульптура имеют

шедевры. Их памятники еще теперь вызывают наше удивление. Статуи, которые

они нам оставили, могут служить образцами и в настоящее время, а грекам

нужен был только очень короткий период, чтобы успеть их превзойти.

От египтян переходим к римлянам, которые играли такую господствующую

роль в истории. У них не было недостатка ни в воспитателях, ни в образцах,

так как у них были уже предшественники в лице египтян и греков; и однако они

не успели создать оригинального искусства. Никогда, может быть, ни один

народ не обнаружил меньше оригинальности в своих художественных

произведениях. Римляне очень мало заботились об искусстве, смотря на него

только с утилитарной точки зрения и видя в нем только своего рода предмет

ввоза, подобный другим продуктам, например, металлы, благовонные вещества и

пряности, которые требовались ими от иностранных народов. Даже тогда, когда

они уже были властелинами мира, римляне не имели национального искусства; и

даже в эпоху, когда всеобщий мир, богатство и потребности в роскоши развили

немного их слабые художественные чувства, они только из Греции выписывали

образцы и художников. История римской архитектуры и скульптуры есть не более

как дополнительная глава к истории греческой архитектуры и скульптуры.

Но этот великий римский народ, столь незначительный в своем искусстве,

поднял на недосягаемую высоту три других элемента цивилизации. Он имел

военную организацию, которая обеспечила ему мировое господство; затем --

политические и судебные учреждения, с которых мы еще до сих пор берем

образцы, и наконец -- литературу, которой вдохновлялась наша в течение

веков.

Итак, мы поразительно ясно видим неравенство в развитии элементов

цивилизации у двух наций, высокая ступень культуры которых не может быть

оспариваема, и потому можно заранее предсказать ошибки, в какие рискует

попасть тот, кто примет за масштаб только один из этих элементов, например,

искусство. Мы только что нашли у египтян чрезвычайно оригинальное и

замечательное искусство, за исключением живописи, и очень посредственную

литературу. У римлян -- очень посредственное искусство без малейшего следа

оригинальности, но зато блестящую литературу и, наконец, перворазрядные

политические и военные учреждения.

Сами греки, один из народов, обнаруживших свое превосходство в самых

разнообразных отраслях, могут быть также приведены в пример, чтобы показать

отсутствие параллелизма в развитии различных элементов цивилизации. В

гомеровские времена их литература уже была очень блестяща. Еще и теперь

песни Гомера рассматриваются как образцы, на которых в течение веков

воспитывается университетская молодежь Европы; и однако открытия современной

археологии показали, что в эпоху возникновения гомеровских песен греческая

архитектура и скульптура были грубо варварскими и состояли только из

безобразных подражаний египетской и ассирийской.

Но лучше всего показывают нам эти неравенства в развитии индусы. С

точки зрения архитектуры, найдется очень мало народов, которые бы их

превзошли. С точки зрения философии, их умозрения достигали такой глубины,

какой европейская мысль достигла только в самое недавнее время. Если

литература индусов стоит ниже греческой и римской, то все-таки она дала нам

несколько замечательных вещей. В области скулыпуры индусы, напротив, очень

посредственны и значительно ниже греков. В сфере наук и исторических знаний

они абсолютно ничтожны, и можно констатировать у них отсутствие точности,

чего нельзя встретить ни у одного народа на подобной ступени развития. Их

наука -- только ребяческие умозрения; их исторические книги -- нелепые

легенды, не заключающие в себе ни одной хронологической даты и, вероятно, ни

одного точного события. Ясно, что изучение одного только искусства было бы

недостаточным для определения уровня цивилизации у этого народа.

Много других примеров можно было бы привести для подтверждения

сказанного. Существуют расы, которые, никогда не занимая очень высокого

положения, успевали, однако, создать себе совершенно индивидуальное

искусство, без видимой связи с предшествующими образцами. Таковы были арабы.

Менее столетия после того, как их поток нахлынул на старый греко-римский

мир, они прежде всего изменили заимствованную ими византийскую архитектуру

до того, что невозможно было бы открыть, какими образцами вдохновлялось их

творчество, если бы мы не имели пред глазами целого ряда памятников

смешанного стиля.

Впрочем, даже тогда, когда какой-нибудь народ не обладает никакими ни

художественными, ни литературными способностями, он может создать очень

высокую цивилизацию. Таковы были финикийцы, не имевшие иного превосходства,

кроме своих коммерческих способностей. Только благодаря их посредничеству и

цивилизовался древний мир, различные части которого были приведены ими в

соприкосновение друг с другом; но сами они почти ничего не произвели, и

история их цивилизации есть только история их торговли.

Наконец, существуют народы, у которых все элементы цивилизации, за

исключением искусства, остались в очень низком состоянии. Таковы были

моголы. Воздвигнутые ими в Индии памятники, стиль которых не заключает в

себе почти ничего индусского, до такой степени великолепны, что некоторые из

них признаются со стороны компетентных художников самыми прекрасными

произведениями рук человеческих; однако никому не придет в голову поместить

моголов среди высших рас.

Впрочем, можно заметить, что даже у самых цивилизованных народов

искусство достигало высшей ступени развития не всегда в кульминационную

эпоху их развития. У египтян и индусов самые совершенные памятники вместе с

тем и самые древние; в Европе процветало чудное готическое искусство,

удивительные произведения которого не имели себе никогда ничего равного в

средние века, рассматриваемые как полуварварская эпоха.

Итак, совершенно невозможно судить об уровне развития какого-нибудь

народа только по развитию его искусства. Оно, повторяю, составляет только

один из элементов его цивилизации; и вовсе не доказано, что этот элемент

точно так же, как литература -- самый высокий. Часто, напротив, у народов,

стоящих во главе цивилизации (у римлян в древности, у американцев в

настоящее время) художественные произведения -- самые слабые. Часто также,

как мы только что заметили, народы создавали свои литературные и

художественные шедевры в полуварварские века.

Итак, можно считать, что период индивидуальности в искусстве есть

расцвет его детства или его юности, но не его зрелого возраста, и если

принять во внимание, что в утилитарных заботах нового мира, зарю которого мы

только едва различаем, роль искусства едва заметна, то можно предвидеть тот

день, когда оно будет помещено если не среди низших, то по крайней мере --

среди совершенно второстепенных проявлений цивилизации.

Впрочем, очень много доводов можно выставить против того мнения, что

искусство прогрессирует одновременно с остальными элементами цивилизации:

оно имеет свою самостоятельную и специальную эволюцию. Возьмем ли

Египет, Грецию или различные народы Европы, мы всегда констатируем тот

общий закон, что лишь только искусство достигло известного уровня, создав

известные шедевры, начинается немедленно период подражания, за которым

неизбежно следует период упадка, совершенно независимый от движения

остальных элементов цивилизации. Этот период упадка продолжается до тех пор,

пока какая-нибудь политическая революция, нашествие, принятие новой религии

или какой-нибудь другой фактор не введут в искусство новых элементов. Таким

образом в средние века крестовые походы принесли знания и новые идеи, давшие

искусству толчок, который имел последствием преобразование романского стиля

в готический. Таким-же образом несколько веков спустя возрождение изучения

греко-римской жизни повлекло за собой преобразование готического искусства в

искусство эпохи Возрождения. Точно так же в Индии нашествия мусульман

привели к преобразованию индусского искусства.

Важно также заметить, что так как искусство выражает в общих чертах

известные потребности цивилизации и соответствует известным чувствам, то оно

осуждено претерпевать согласные с этими потребностями изменения и даже

совершенно исчезнуть, если сами родившие его потребности и чувства случайно

изменяются или исчезают. Из этого еще вовсе не следует, что цивилизация в

упадке, и здесь мы опять видим отсутствие параллелизма между эволюцией

искусства и эволюцией остальных элементов цивилизации. Ни в одну

историческую эпоху цивилизация не была так высока, как в настоящее время, и

ни в одну эпоху, может быть, не было более банального и менее

индивидуального искусства. Так как исчезли религиозные верования, идеи и

потребности, делавшие из искусства существенный элемент цивилизации в эпохи,

когда оно считало за святыни храмы и дворцы, то и само искусство стало

чем-то побочным, предметом развлечения, которому невозможно посвящать ни

много времени, ни много денег. Не будучи более предметом необходимости, оно

может быть только ремесленным и подражательным. Нет в настоящее время ни

одного народа, который бы имел национальное искусство, и каждый в

архитектуре, как в скульптуре, живет только более или менее удачными копиями

с отдаленных времен.

Искусство -- только низший род промышленности, когда оно перестает быть

выражением потребностей, идей и чувств известной эпохи. Я удивляюсь теперь

искренним произведениям наших средневековых художников, рисовавших святых,

рай и ад -- предметы очень существенные тогда и составлявшие главный центр

существования; но когда художники, у которых уже нет настоящих верований,

покрывают наши стены теми же сюжетами, силясь вернуться к технике другого

века, то они делают только жалкие подражания, совершенно не интересные для

настоящего времени и которые будет презирать будущее. Милые наивности

ребенка вызывают отвращение, когда им начинает подражать старик.

То, что сейчас сказано нами о живописи, приложимо и к нашей

архитектуре, пробавляющейся в настоящее время подражаниями формам,

соответствующим потребностям и верованиям, каких у нас уже нет. Единственная

искренняя архитектура наших дней, потому что она только одна соответствует

потребностям и идеям нашей цивилизации, -- это архитектура пятиэтажного

дома, железнодорожного моста и вокзала. Это утилитарное искусство также

характерно для известной эпохи, как были некогда готическая церковь и

феодальный замок; а для будущей археологии большие современные гостиницы и

готические соборы будут представлять одинаковый интерес, потому что они

будут последовательными страницами тех каменных книг, которые оставляет

после себя каждый век, и вместе с тем, она отбросит с презрением, как

негодные документы, жалкие подделки, составляющие все современное искусство.

Ошибка наших художников заключается в том, что они желают оживить

формулы, соответствующие эстетическим потребностям и чувствам, каких у нас

уже нет. Наше жалкое классическое воспитание набило их головы отжившими

понятиями и внушает им эстетический идеал, совершенно не интересный для

наших дней. Все меняется с веками -- люди, их потребности и верования. Во

имя каких принципов решаются утверждать, что одна только эстетика не

подчиняется закону развития, который управляет вселенной? Каждая эстетика

являет собой идеал прекрасного известной эпохи и известной расы, и в силу

одного того, что эпохи и расы бывают различные, и идеал прекрасного должен

постоянно меняться. С точки зрения философской, все идеалы равноценны,

потому что они составляют только временные символы. Когда влияние греков и

римлян, в течение стольких веков фальсифицирующее европейский ум, наконец

исчезнет из нашего воспитания и когда мы научимся самостоятельно смотреть

вокруг себя, то для нас сделается ясным, что мир обладает памятниками,

представляющими по меньшей мере одинаковую эстетическую ценность с ценностью

Парфенона, и имеющими для современных народов гораздо высший интерес.

Из всего вышесказанного можно заключить, что если искусство, как и все

элементы цивилизации, составляет внешнее проявление души народа, который их

создал, то это еще не значит, что оно составляет для всех народов точное

выражение их мысли.

Это разъяснение было необходимо. Ибо важностью, какую имеет у

известного народа тот или другой элемент цивилизации, измеряется

преобразующая сила, прилагаемая этим народом к тому же элементу, когда он

его заимствует у чужеземной расы. Если, например, индивидуальность его

главным образом проявляется в искусстве, то он не в состоянии будет

воспроизвести ввезенных образцов, не наложив на них глубокого своего

отпечатка. Напротив, он очень мало изменит элементы, которые не могут

служить истолкователями его гения. Когда римляне заимствовали архитектуру у

греков, они не делали в ней никаких коренных изменений, потому что они

больше всего вкладывали свою душу отнюдь не в свои памятники.

И однако даже у такого народа, совершенно лишенного оригинальной

архитектуры, вынужденного искать себе образцы и художников за границей,

искусство должно в несколько веков подчиниться влиянию среды и стать, почти

вопреки себе, выражением расы, которая его заимствует. Храмы, дворцы,

триумфальные арки, барельефы античного Рима -- работы греков или греческих

учеников; и однако характер этих памятников, их назначение, их орнаменты,

даже их размеры не будет больше в нас поэтических и нежных воспоминаний об

афинском гении, но больше -- идею силы, господства, военной страсти, которая

приподнимала великую душу Рима. Таким образом, даже в той сфере, где раса

обнаруживает меньше всего оригинальности, она не может делать шага, чтобы не

оставить какого-нибудь следа, который принадлежит только ей и раскрывает нам

нечто из ее душевного склада и из ее затаенных мыслей.

Действительно, настоящий художник, будь он архитектор, литератор или

поэт, обладает магической способностью передавать в великолепных обобщениях

душу известной эпохи и известной расы. Очень впечатлительные, почти

бессознательные, мыслящие преимущественно образами, очень мало

резонерствующие, художники являются самым верным зеркалом того общества, где

они живут; их произведения -- самые верные документы, на которые можно

указать, чтобы воспроизвести истинный образ какой-нибудь цивилизации. Они

слишком бессознательны, чтобы не быть искренними, и слишком восприимчивы к

впечатлениям окружающей их среды, чтобы не передавать верно ее идей, чувств,

потребностей и стремлений. Свободы у них нет никакой, и это составляет их

силу. Они заключены в тесном круге традиций, идей, верований, совокупность

которых образует душу расы и эпохи, наследие чувств, мыслей и внушений,

влияние которых на них всемогуще, потому что оно управляет темной сферой

бессознательного, в которой вырабатываются их произведения. Если бы, не имея

этих произведений, мы знали о минувших веках только то, что повествуют нам

нелепые рассказы и тенденциозные сочинения древних историков, то истинное

прошлое каждого народа было бы для нас почти столь же скрыто, как прошлое

той затопленной морем таинственной Атлантиды, о которой говорит Платон.

Свойство художественного произведения заключается в том, чтобы искренно

выражать потребности и идеи, вызвавшие его на свет; но если художественное

произведение -- верный язык, то этот язык часто трудно истолковать. Между

произведением и создавшей его бессознательной мыслью существует интимная

связь; но как найти нить, позволяющую нам восходить от одного к другой? Эта

мысль, формировавшаяся изо дня в день из бесчисленных влияний среды,

верований, потребностей, накопленная наследственностью, часто непонятна для

людей другой расы и другого века; однако она менее непонятна, когда

передается нам посредством камня, чем когда доходит до нас посредством слов;

ибо слова -- эластичные формы, покрывающие одним и тем же одеянием

совершенно несходные идеи. Извсех различных языков, рассказывающих прошлое,

произведения искусства, в особенности произведения архитектуры, -- еще самые

понятные. Более искренние, чем книги, менее искусственные, чем религия и

язык, они передают одновременно чувства и потребности. Архитектор --

строитель жилища человека и обители богов; а ведь всегда в ограде храма или

около домашнего очага вырабатывались первые причины событий, составляющих

историю.

Из вышесказанного мы можем заключить, что если различные элементы, из

которых образуется цивилизация, являются верным выражением души создавшего

их народа, то некоторые из них воспроизводят душу этого народа гораздо

лучше, чем другие. Но так как природа этих элементов разнообразится от

одного народа к другому, от одной эпохи к другой, то очевидно, что

невозможно найти среди них хотя бы один, которым можно было бы пользоваться

как общим мерилом для различных цивилизаций.

Очевидно также, что нельзя установить между этими элементами

иерархического распределения, ибо распределение это меняется от века к веку

по мере того, как социальная полезность самих рассматриваемых элементов

меняется с эпохами.

Если судить о важности различных элементов цивилизации с чисто

утилитарной точки зрения, то пришлось бы сказать, что самые важные элементы

-- те, которые дают возможность одному народу поработить другие, т.е.

военные учреждения. Но тогда пришлось бы поставить греков (художников,

философов и ученых) ниже тяжеловесных римских когорт; мудрых и ученых

египтян -- ниже полуварварских персов; индусов -- ниже тоже полуварварских

моголов.

Этими тонкими различиями история не занимается. Единственное

превосходство, пред которым она всегда преклоняется, -- это военное; но

последнее очень редко сопровождается соответствующим превосходством в

остальных элементах цивилизации или, по крайней мере, не дает ему долго

существовать рядом с собою. К несчастью, военное превосходство у

какого-нибудь народа не может ослабеть без того, чтобы он не был осужден на

скорое исчезновение. Всегда бывало так, что когда высшие народы достигали

апогея цивилизации, они должны были уступать варварам, значительно ниже их

стоящим по уму, но обладающим известными качествами характера и

воинственности, которые слишком утонченными цивилизациями всегда

уничтожались.

Итак, нужно прийти к тому печальному выводу, что те элементы

цивилизации, которые с философской точки зрения очень низки, с общественной

точки зрения являются самыми важными. Если законы будущего должны быть

такими же, как законы прошедшего, то можно сказать, что для народа самое

вредное -- если он достигает слишком высокой ступени развития и культуры.

Народы гибнут по мере того, как портятся качества их характера, составляющие

основу их души, и эти качества портятся по мере того, как растут их

цивилизация и развитие.

Глава III. КАК ПРЕОБРАЗОВЫВАЮТСЯ УЧРЕЖДЕНИЯ, РЕЛИГИИ И ЯЗЫКИ

Высшие расы не могут точно так же, как и низшие, резко изменить

элементы своей цивилизации. -- Противоречия, представляемые народами,

переменившими свою религию, свой язык и свое искусство. -- В чем видны эти

перемены. Глубокие изменения, каким подверглись буддизм, браманизм, исламизм

и христианство в зависимости от принявших их рас. -- Изменения, каким

подвергаются учреждения и языки в зависимости от принимающей их расы. --

Слова, рассматриваемые как соответствующие в различных языках, представляют

совершенно несходные идеи и способы мышления. -- Невозможность вследствие

этого перевода некоторых языков на чужие. -- Почему в исторических

сочинениях цивилизация какого-нибудь народа иногда претерпевает глубокие

изменения. -- Пределы взаимного влияния различных цивилизаций.

В одном из своих трудов я показал, что высшие расы не в состоянии

навязать свою цивилизацию низшим. Перебирая одно за другим самые сильные

средства воздействия, какими располагают европейцы, -- воспитание,

учреждения и верования -- я доказал абсолютную недостаточность этих средств

воздействия для того, чтобы изменить социальное состояние низших народов. Я

пытался также установить, что поскольку элементы какой-нибудь цивилизации

соответствуют известному, вполне определенному душевному складу, созданному

долгим воздействием наследственности, то было бы невозможно переменить их,

не изменив одновременно душевного склада, из которого они возникают. Одни

только века, а не завоеватели, могут выполнить подобный труд. Я показал

также, что только через целый ряд последовательных этапов, аналогичных тем,

через которые переходили варвары, разрушители греко-римской цивилизации,

народ может подниматься по лестнице цивилизации. Если посредством воспитания

стараются избавить его от таких этапов, то этим разрушают только его

нравственность и умственные способности и в конце концов низводят его до

гораздо низшего уровня, чем тот, какого он достиг сам.

Аргументация, применимая к низшим расам, вполне приложима и к высшим.

Если принципы, изложенные в этом труде, верны, то мы должны утверждать, что

и высшие расы не могут резко изменить своей цивилизации. Им тоже нужны время

и последовательные этапы. Если иногда кажется, что какой-нибудь высший народ

принял верования, учреждения, язык и искусство, совершенно отличные от тех,

какие были у его предков, то в действительности это возможно только после

того, как он их медленно и глубоко изменил с тем, чтобы привести в

соответствие со своим душевным складом.

Очевидно, что история противоречит на каждой странице только что

высказанному положению. Там можно очень часто видеть, что народы меняют

элементы своей цивилизации, принимают новые религии, новые языки, новые

учреждения. Одни оставляют свои многовековые верования, чтобы перейти в

христианство, буддизм или ислам; другие преобразовывают свой язык; третьи,

наконец, коренным образом изменяют свои учреждения и искусство. Даже

кажется, что достаточно какого-нибудь завоевателя или апостола, или даже

простого каприза, чтобы очень легко производить подобные перемены.

Но, рассказывая нам про эти резкие перевороты, история исполняет только

обычное свое дело: создавать и распространять в продолжение многих лет

заблуждения. Когда изучаешь ближе все эти мнимые перемены, то замечаешь

скоро, что легко меняются только названия вещей, между тем как сущности,

скрывающиеся за этими словами, продолжают жить и изменяются только крайне

медленно.

Чтобы убедиться в этом и показать, вместе с тем, как за похожими

названиями совершается медленное развитие вещей, пришлось бы изучить

элементы каждой цивилизации у различных народов, т.е. написать совершенно

новую их историю. К этой трудной работе я уже приступал во многих томах и не

намерен ее здесь возобновлять. Оставляя в стороне бесчисленные элементы, из

которых образуется цивилизация, я выберу только один из них -- искусство.

Однако прежде, чем приступить (в особой главе) к изучению эволюции,

совершаемой искусством при переходе от одного народа к другому, я скажу

несколько слов об изменениях, испытываемых остальными элементами

цивилизации, с тем, чтобы показать, что законы, приложимые к одному из этих

элементов, приложимы также ко всем остальным, и что если искусство народов

находится в связи с известным душевным складом, то и язык, учреждения,

верования и т.д. находятся в такой же взаимной зависимости и, следовательно,

не могут круто меняться и переходить от одного народа к другому.

Эта теория может казаться парадоксальной, поскольку она касается

религиозных верований, и однако в истории именно этих верований можно найти

лучшие примеры, чтобы доказать, что народу так же невозможно круто изменить

элементы своей цивилизации, как индивиду изменить свой рост или цвет своих

глаз.

Без сомнения, всякому известно, что все великие религии, браманизм,

буддизм, христианство, ислам, вызвали массовые обращения среди целых рас,

которые формально сразу их приняли; но когда углубляешься немного в изучение

этих обращений, то сразу можно заметить, что если и переменили что-нибудь

народы, то только название своей старой религии, а не самую религию; что в

действительности принятые верования подверглись изменениям, необходимым для

того, чтобы примкнуть к старым верованиям, которым они пришли на смену и по

отношению к которым были только простым продолжением. Изменения,

испытываемые верованиями при переходе от одного народа к другому, часто

бывают даже столь значительны, что вновь принятая религия не имеет- никакого

видимого родства с той, название которой она сохраняет. Лучший пример

представляет нам буддизм, который после того, как был перенесен в Китай, до

того стал там неузнаваем, что ученые сначала приняли его за самостоятельную

религию и потребовалось очень много времени, чтобы узнать, что эта религия

-- просто буддизм, видоизмененный принявшей его расой. Китайский буддизм

вовсе не буддизм Индии, сильно отличающийся от буддизма Непала, а последний,

в свою очередь, удаляется от буддизма Цейлона. В Индии буддизм был только

схизмой предшествовавшего ему браманизма (от которого он в сущности очень

мало отличается), точно так же, как в Китае -- схизмой прежних верований, к

которым он тесно примыкает.

То, что строго доказано для буддизма, не менее верно для браманизма.

Так как расы Индии чрезвычайно различны, то легко было допустить, что под

одинаковыми названиями у них должны были быть чрезвычайно различные

религиозные верования. Несомненно, все браманистские племена считают Вишну и

Шиву своими главными божествами, а Веды -- своими священными книгами; но эти

главные божества оставили в религии только свои имена, священные же книги --

только свой текст. Рядом с ними образовались бесчисленные культы, в которых

можно находить в зависимости от расы самые разнообразные верования:

монотеизм, политеизм, фетишизм, пантеизм, культ предков, демонов, животных,

и т.д. Если судить о культах Индии только по тому, что говорят Веды, то

невозможно было бы составить ни малейшего представления о божествах и

верованиях, господствующих на громадном полуострове. Заглавие священных книг

почитается у всех браминов, но от религии, которой эти книги учат, вообще

ничего не остается.

Даже сам ислам, не смотря на простоту его монотеизма, не избег этого

закона: существует громадное расстояние между исламом Персии, Аравии и

Индии. Индия, в сущности политеистическая, нашла средства сделать

политеистической наиболее монотеистическую из религий. Для 50 миллионов

мусульман-индусов Магомет и святые ислама являются только новыми божествами,

прибавленными к тысячам других.

Ислам даже не успел установить того равенства всех людей, которое в

других местах было одной из причин его успеха: мусульмане Индии применяют,

подобно другим индусам, систему каст. На Декане, среди дравидийских

народностей, ислам стал до того неузнаваем, что нельзя его более отличать от

браманизма; он бы от него вовсе не отличался, если бы не имя Магомета и не

мечеть, где по-клоняются обоготворенному пророку.

Вовсе не нужно идти в Индию, чтобы видеть глубокие изменения, каким

подвергался ислам, переходя от одной расы к другой. Достаточно посмотреть на

Алжир. Он заключает в себе две совершенно различные расы: арабов и берберов,

одинаково мусульман. Но от ислама первых до исламизма последних очень

далеко; полигамия Корана превратилась в моногамию у берберов, религия

которых есть только соединение ислама со старым язычеством, царившим между

ними в течение многих веков, когда еще господствовал Карфаген.

И религии Европы не ускользнули от общего закона -- видоизменяться

сообразно с душой принимающих их рас. Как и в Индии, буква догматов,

установленных текстами, осталась неизменной; но это только простые формулы,

смысл которых каждый истолковывает по-своему. Под общим названием христиан

мы находим в Европе настоящих язычников, например, нижнебретонца, молящегося

идолам; фетишистов, например, испанца, обожающего амулеты; политеистов,

например, итальянца, почитающего за различные божества Мадонн каждого

селения. Ведя исследование дальше, можно было бы легко показать, что великий

религиозный раскол реформации был необходимым следствием истолкования одной

и той же религиозной книги различными расами: северные расы сами желают

исследовать свою веру и регулировать свою жизнь; южные же народы остались

далеко позади с точки зрения независимости и философского развития. Ни один

пример нс может быть более убедительным.

Но это факты, развитие которых нас завлекло бы очень далеко. Нам

придется еще меньше места посвятить двум остальным основным элементам

цивилизации, учреждениям и языку, потому что нужно было бы вдаться в

технические подробности, которые слишком выходили бы из границ этого труда.

То, что верно для верований, одинаково верно и для учреждений; эти последние

не могут передаваться от одного народа к другому, не подвергаясь изменениям.

Не желая утомлять читателя массой примеров, я прошу его просто обратить

внимание на то, до какой степени в новейшие времена изменяются у разных рас

одни и те же учреждения, навязанные силой или убеждением, несмотря на то,

что сохраняют одинаковые названия. Я это показал в предыдущей главе на

примере различных стран Америки.

Учреждения в действительности составляют только следствие

необходимостей, на которые воля одного поколения не может оказать никакого

действия. Для каждой расы и для каждого фазиса развития этой расы существуют

условия существования, чувств, мыслей, мнений, наследственных влияний,

предполагающих одни учреждения и исключающих другие. Правительственные

ярлыки очень мало значат. Никогда не было дано какому-нибудь народу выбирать

учреждения, которые казались ему лучшими. Если очень редкий случай позволяет

ему их выбирать, то он не умеет их сохранять. Многочисленные революции,

беспрерывные изменения конституций, которым французы предаются уже в

продолжение века, составляют опыт, который должен был бы уже давно

выработать у государственных людей определенный взгляд на этот счет. Я,

впрочем, думаю, что только в голове темных масс и в узкой мысли некоторых

фанатиков способна еще держаться та идея, что важные общественные перемены

могут совершаться путем декретов. Единственная полезная роль учреждений

заключается в том, чтобы дать законную санкцию изменениям, которые уже

приняты нравами и общественным мнением. Они следуют за этими переменами, но

не предшествуют им. Не учреждениями изменяются характер и мысль людей. Не

ими можно сделать народ религиозным или скептиком, научить его руководить

самим собою вместо того, чтобы беспрестанно требовать от государства

обуздывающих его мер.

Я не буду долго останавливаться на языках, только напомню, что даже

тогда, когда язык уже установился благодаря письменности, он необходимо

изменяется, переходя от одного народа к другому, и это именно делает столь

нелепой идею о всемирном языке. Менее чем в два столетия после завоевания

галлы, несмотря на свое неизмеримое численное превосходство, приняли

латинский язык; но этот язык народ скоро переделал сообразно своим

потребностям и особенной логике своего ума. Из этих видоизменений получился

в конце концов современный французский язык.

Различные расы не могут долгое время говорить на одном и том же языке.

Случайности завоеваний, коммерческих интересов могут, без сомнения,

заставить какойнибудь народ принять чужой язык вместо своего родного, но