ЛЕКЦИЯ «Тема любви в творчестве А. Куприна и Ив. Бунина»
Тема любви — вечная, как само чувство, ее породившее,— одухотворяла искусство всех времен и народов. Но в каждую эпоху выражала какие-то особые нравственно-эстетические ценности. В русской литературе начала XX в. эта тема приобрела
новое звучание, поскольку, как было уже сказано, проникновение в диссонансы человеческой души вызвало мечту о ее полной «переплавке». Вполне можно утверждать, что целостную концепцию жизни художники во многом определяли через постижение сущности любви.
К истолкованию этого дара как могучей, преобразующей силы сначала пришла философская мысль. Вл. Соловьев выделил [ «половую любовь» — между мужчиной и женщиной — среди
гих видов этого чувства (братского, родительски-сыновнего, пр.) и развенчал взгляд на нее некоторых создателей классической философии, в частности А. Шопенгауэра. Неприятие вызвало признание «половой любви» «за средство родового инстинкта, или за орудие размножения», равно и за «обольщение, употребляемое природой или мировой волей для достижения ее особых целей». Для Соловьева чисто плотское влечение (данность реального существования) ничего общего не имело с любовью. Но он не отрицал, напротив, всемерно укрупнял значение телесной страсти. Именно ее горение дает «высший расцвет» индивидуальности. Более того, «половая любовь» спасает людей от одиночества и эгоизма." она важна «как перенесение всего нашего жизненного интереса из себя в другое», как «действительное и неразрывное соединение двух жизней в одну». Но и такими достижениями не ограничил Соловьев открывшихся перед страстно любящей личностью возможностей. Тяготение к идеальному образу приводит к творчеству — к преобразованию «по этому истинному образцу не соответствующей ему действительности». Не принимая христианского призыва к аскетизму, подавлению якобы греховной плоти, философ поклонялся созидательному началу любви: «Ложная духовность есть отрицание плоти, истинная духовность есть ее перерождение, спасение, воскресение». Раскрыл Соловьев и венец этих метаморфоз: «...путь высшей любви, совершенно соединяющей мужское с женским, духовное с телесным, <...> есть соединение или взаимодействие божеского с человеческим...»
Некоторые религиозные мыслители младшего поколения (В. Розанов, Н. Бердяев, Л. Карсавин) по-своему развивали положения труда Вл. Соловьева «Смысл любви»; другие (С. Булгаков, С. Франк) не соглашались с признанием в «половой любви» высшего типа человеческого чувства. Но все видели в нем источник духовного обновления.
Н. Бердяев убежденно писал: «Эрос, о котором так таинственно учил Христос, которым хотел соединить людей в Боге,— не родовая любовь, а личная и соборная, не природная любовь, а сверхприродная, не дробящая индивидуальность во времени, а утверждающая ее в вечности». С. Франк, указывая на «трагическую иллюзорность эротической любви» (разновидности ложного идолопоклонства), не сомневался в том, что «любовь есть вообще драгоценное благо, счастье и утешение человеческой жизни — более того, единственная подлинная ее основа». В любом случае в этой сфере переживаний усматривался родник могущественной таинственной силы, сообщающей подлинный смысл, красоту земному бытию людей.
В словесном искусстве начала нашего века были прямые последователи гуманистической философии Вл. Соловьева — символисты; группа А. Белого так и называла себя — «соловьевцами». Помимо непосредственного влияния, создатели поэзии и прозы неоднородной эстетической направленности самостоятельно, следуя логике своего жизненного и литературного опыта, пришли к раскрытию даже тягостных испытаний несчастной любви как величайшего стимула человеческого преображения. Поэтому любовные муки по-разному сближались с муками творчества, чаще — художественного.
Измена женщины воспринимается лирическим героем Н. Гумилева (сб. «Жемчуга») утратой самой дорогой способности души — «уменья летать». Однако в страданиях рождается страстное желание «заворожить садов («садов души».— Л. С.) мучительную даль», в смерти найти «острова совершенного счастья». Безответная любовь (сб. «Костер») все-таки влечет «сердце к высоте», «рассыпая звезды и цветы». А в радостном сближении с любимой обретается новая прекрасная страна мечты (сб. «Огненный столп»):
Там, где все сверканье, все движенье, Пенье все,— мы там с тобой живем; Здесь же только наше отраженье Полонил гниющий водоем.
А. Ахматова восприняла свои горькие разочарования, потери источником вдохновения: «легче стало без любви» — «Одной надеждой меньше стало., /Одною песней больше будет». Из пепла сожженного чувства возрождается, как птица Феникс, самоотреченная тяга к поэзии:
Тяжела ты, любовная память! Мне в дыму твоем петь и гореть, А другим — это только пламя, Чтоб остывшую душу греть.
Интимные переживания донесены всюду, нередко средствами конкретных, «вещных» деталей. Тем не менее образ идеала (вспомним классическое: «Я помню чудное мгновенье...») оттеснен воплощением того или иного смысла любви: торжества мечты, взлета духа, победы певческого дара... Высокое чувство становится исходом самосознания личности, раздумий о сущности бытия.
В прозе А. Куприна, Ив. Бунина, других крупных художников эпохи своеобразно выразилось сходное устремление. Писателей привлекала не столько история отношений любящей пары или развитие ее психологического поединка, сколько влияние пережитого на постижение героем себя и всего мира. Либо на первый план повествования выдвигалось авторское осмысление тех же процессов. Потому событийная канва была предельно упрощена, а внимание сосредоточено на мгновениях прозрения, поворотных внутренних состояниях персонажа.
Беспредельные духовные возможности человека и его же неспособность их реализовать — вот что волновало А. Куприна и было запечатлено уже в ранних его рассказах. В заметке «Фольклор и литература» он расшифровал свое представление о причинах этой двойственности: извечно подстерегает людей борьба «силы духа» и «силы тела». Писатель, однако, верил в преодоление низменных плотских влечений высокими запросами.
Пробуждение личности Куприн тесно связывал с вечным чувством любви. Близкой русскому прозаику оказалось равно поэтическая «окраска» в произведениях К. Гамсуна и «нежного, целомудренного благоухания-» этого чувства, и «трепета, опьянения» чистой страсти. Куприн был склонен к открытию сложного переплетения таких светлых начал в человеческой жизни. Вместе с тем углублялся в остро драматическое явление — расточение ярких порывов в «цепях условности».
В купринской прозе 1890-х — начала 1900-х гг. много рассказов о гибели любви («Святая любовь», «Погибшая сила»), зыбкости любовных союзов («Страстная минута», «Одиночество»), об уродливой чувственности («Наталья Давыдовна»). Эти сочинения роднит одна черта. Всюду речь идет об утрате достойных устремлений, о «погибшей силе». И все-таки очень важно для автора первоначальное, пусть нереализованное тяготение к красоте и самопожертвованию.
Неудивительно, что особенно дороги Куприну были цельные, сильные натуры. В столкновение с жестокостью, эгоцентризмом вступают талантливые цирковые артистки («Лолли», «Аllеz!»). Различными средствами создана здесь поэтическая, хотя отнюдь не идеализированная атмосфера авторского поклонения героиням этих рассказов, идущим на самоотвержение во имя своей любви, чистоте и отваге их сердец. Но и они не избегают опасных заблуждений. Свою страсть Лоренцита и Нора отдают (в конце концов или сразу) грубым, примитивным мужчинам. Грустно либо трагически кончается жизнь этих душевно богатых, юных женщин.
От целого ряда повествований Куприна — «Первый встречный», «Сентиментальный роман», «Осенние цветы» — исходит свет трепетной и животворной любви. Обладающие столь редким даром герои, однако, не достигают полного счастья: то не находя отзыва в сердце своего избранника, то не умея продлить «волшебную сказку» сокровенных отношений. Прощание с промелькнувшей радостью, печаль воспоминаний окрашивают исповедь одинокой души.
Мучительные наблюдения за измельчанием чувств людей, как бы запутавшихся в тенетах всепроникающих досадных условностей, вызвали у писателя мечту о личности, не испытавшей никаких воздействий противоречивой среды. Этот идеал был выражен в образе так называемого «естественного человека» в ранней повести «Олеся» (1898).
Читателей чаще всего привлекает экзотический образ героини этого произведения. Олеся не знакома с цивилизацией, с детства живет среди дремучих чащоб Полесья, все общественные нормы поведения ей чужды, а дороги зовы свободной воли, цельные естественные порывы, навыки колдовских заговоров. Девушка убеждена в таинственной связи, своей и ее семьи, с дьяволом: «Весь наш род проклят во веки веков. Да вы посудите сами: кто же нам помогает, как не он? Разве может простой человек сделать то, что я могу? Вся наша сила от него идет» (курсив автора). Встреча этого удивительного существа с Иваном Тимофеевичем, городским интеллигентом, начинающим писателем, определила содержание повести: сначала радостное, любовное их сближение, затем трагический финал — посещение «ведьмачкой» во имя возлюбленного церкви, избиение несчастной разъяренной крестьянской толпой. Необычное очарование, предельное самоотвержение Олеси придают ей романтический ореол. Однако рассказанная писателем история поражает отнюдь не только этой особенностью. В исключительной ситуации раскрыт здесь вечный, общечеловеческий смысл высокого чувства.
Все состояния и возрасты любви воплотил художник: магию знакомства, растущее сердечное взаимотяготение, счастье полного единения молодых людей и испытания, выпавшие на их долю. Донесены тайны возможного для каждого человека духовного подъема.
Ранняя пора сближения исполнена «беспокойных ожиданий и смутных влечений», желаний «вызвать в воображении» дорогой образ. Иван постоянно видит внутренним зрением Олесю — «ее то суровое, то лукавое, то сияющее нежной улыбкой лицо», то «молодое тело, выросшее в приволье старого бора так же стройно и так же могуче, как растут молодые елочки...». Свойственная большинству сосредоточенность на себе самом вытесняется взволнованным стремлением к другому лицу: психологический перелом уже совершается.
Не менее удивителен период теплого, доверительного общения будущих возлюбленных. Бесконечные беседы ведут Олеся и Иван, не в силах оборвать свидание. «Быть вместе» стало потребностью: они «все сильнее и крепче привязывались друг к другу». Инстинктивное притяжение обогатилось душевной близостью только что чужих людей; «тонкие, крепкие, незримые нити» соединили их сердца.
Именно в этот момент, предшествующий взрыву чувства, ожили неясные и горькие опасения. Немудрено, глубокие переживания породили жажду гармонического союза. Вот почему болезненно были восприняты препятствия на пути к нему. У героев повести причин для сомнений было особенно много: разность положения, воспитания, жизненного опыта, наконец, предсказанный Олесей трагический исход их отношений. Таков один из феноменов любви: ее предощущение уже отозвалось страхом утраты счастья Освободиться от тягостных подозрений помогает встреча после временного расставания. Здесь тоже проставлен знак общечеловеческих духовных процессов. Иван сравнивает разлуку с «ветром для огня»: «маленькую любовь она тушит, а большую раздувает еще сильней». Так и происходит. Когда после болезни молодой человек вновь приходит к Олесе, он испытывает «чистый, полный, всепоглощающий восторг». Сдерживаемые дотоле чувства торжествуют, дарят «волшебную, чарующую сказку» любовной страсти, цветущей под «пылающими вечерними зорями», в «росистые, благоухающие ландышами и медом утра», «жаркие, томные, ленивые июньские дни». Наслаждения ^светом, теплом, сознательной радостью жизни» гасят «предчувствие беды», усыпляют иллюзией безоблачного счастья. Но забвение реального положения вещей ведет к усилению возникших противоречий. За взлетом радужных эмоций следует неутолимая боль разрыва.
В кратком, насыщенном бытовыми деталями повествовании Куприн выразил свои представления о внутреннем преображении личности. Сама природа сообщила людям жажду красоты, гармонии, высоких порывов, полного слияния с родной душой. Вместе с тем — и ограниченность возможностей. Потому эта линия раздумий, едва ли не главная, не затеняет другой, тоже очень важной для писателя. В «Олесе» запечатлен авторский идеал женского характера.
По внешнему и внутреннему облику заглавная героиня напоминает Марьяну из «Казаков» Л. Н. Толстого (кумира Куприна). Характер отношений между «цельной, самобытной, свободной натурой» и рефлексирующим посланцем цивилизованного мира тоже приближает повесть младшего писателя к этому произведению великого его современника. Однако автор «Олеси» в чем-то следует и за пафосом толстовской «Власти тьмы». Полесская деревня у Куприна «окутана тьмой», разобщена, бесчувственна.
Экспозиция «Олеси» — знакомство интеллигента Ивана Тимофеевича, от его лица ведется рассказ, с обитателями Полесья — исполнена критических наблюдений. «Упорно необщительные крестьяне», мрачный, замкнутый полесовщик Ярмо-ла, жадная и хитрая бабка Олеси Мануйлиха да и сам Иван Тимофеевич тесно связаны с определенной социальной средой, скованы ее несправедливыми законами и бесконечно далеки от совершенства.
Сначала незаметна, завуалирована душевная ограниченность героя-повествователя. Он как будто мягок, отзывчив, искренен. Олеся между тем с самого начала верно говорит ему: «...вы хотя и добрый, но только слабый. Доброта ваша не хорошая, не сердечная...» И точно: Иван Тимофеевич причиняет много боли Олесе. По легкомысленному увлечению он делает ее своей любовницей; по капризу побуждает девушку пойти в церковь. После чего темные мужики и бабы, считая ее колдуньей, избивают до полусмерти и вынуждают несчастную покинуть родные места. А «возлюбленный» почти мгновенно смиряется с произошедшим. Вялость его чувств, непробужденность совести несут зло.
Утонченно воплощен этот мотив. Сам рассказчик вспоминает вроде бы поэтический эпизод своей жизни (повествование ведется ретроспективно). Но полное отсутствие муки, раскаяния, сомнений у человека даже спустя годы свидетельствует о равнодушии ко всему, что не касалось его эгоистического наслаждения красотой и преданностью юного неиспорченного существа. Не столько поступки (они могли произойти по неопытной молодости), сколько эта спокойная манера воспроизведения прошлого обличает ординарность, бедность внутреннего мира персонажа.
В повести, как всегда у Куприна, все события раскрыты очень экономно, роман Ивана Тимофеевича с Олесей передан тоже стремительно, в главных своих поворотах. Потому что интересуют автора прежде всего истоки и потенции большого чувства. Даже по впечатлениям нечуткого к глубоким переживаниям и местным условиям горожанина феномен «естественной личности» поражает.
Олеся, взлелеянная матерью-природой, выросшая вдали от фальшивых общественных устоев, сохраняет в чистом виде изначально присущие человеку способности. Писатель явно романтизирует образ «дочери лесов». Это исключительная натура по цельности, вольности любых эмоций и поступков. И живет она в исключительных условиях: в полном отстранении от деревенских жителей, вообще от людей, но в согласии с обитателями полесских чащоб — птицами, зверями, легко угадывая голоса природных стихий, знаки земных дорог. Ей открыты и таинства человеческого подсознания. Все исконные, врожденные, утраченные в социальных сообществах возможности развиваются в Олесе свободно, не стесненные «цепями условностей». В портрете, движениях, блеске глаз, улыбке постоянно оттенена недостижимая в других обстоятельствах сила, искренность порывов.
Писатель не без романтической фантазии изобразил единственную, с его точки зрения, «почву», на которой может вырасти гармоничная, естественная жизнь.
Поведение Олеси, психологически мотивированное, позволяет понять вполне реальные свершения и перспективы этой жизни. Наделенная небывалой энергией душа вносит красоту, вдохновение в заведомо противоречивые отношения. Столь редкий дар выражается в любви Олеси к Ивану Тимофеевичу. Здесь проявились будто уже знакомые нам идеалы: самоотверженность и гордая смелость чувства. Есть и необычные его особенности. Олеся отдается Ивану, заранее зная о его слабости, несердечности и о трагичном исходе их близости. А когда, избитая, она прощается с возлюбленным, то благословляет за краткое счастье.
Именно благодаря неисчерпаемости, самоценности любви девушка сумела, пусть ненадолго, возвратить своему избраннику всеми утраченную естественность и остроту переживаний, преобразить на час несовершенное существо. В том и видел писатель подлинный смысл любви. И потому в его повести земля и небо украшают встречи героев: сияние месяца «таинственно расцвечивает лес», березы одеваются «серебристыми, прозрачными покровами», «плюшевым ковром» мха устилается путь... Природа приветствует ею же сообщенный людям дар.
В интервью 1913 г. Куприн сказал: «Нужно писать не о том, как люди обнищали духом и опошлели, а о торжестве человека, о силе и власти его». И расшифровал свой призыв как желание отразить «презрение к смерти, обожание женщины при единой, вечной любви». Поиск образа такого наполнения писатель вел долгие годы. На этом пути был создан целый ряд произведений, так или иначе освещающих*" отдельные подступы к волнующей теме. Лишь в некоторых она была осуществлена. Среди них повесть «Суламифь» (1908), где любовь не имеет границ в своем свободном, всепоглощающем разливе.
Сюжет был взят из Песни Песней библейского царя Соломона. Многое в этом древнем источнике покорило Куприна: по его определению, «трогательность и поэтичность» переживаний, восточная красочность их воплощения. Повесть унаследовала эти качества, разумеется, оригинально выраженные. Однако писатель смело развил и трансформировал скромный по объему эпизод Песни Песней. Изменения возникли потому, что в гимн торжествующей любви было внесено подлинно купринское ее истолкование.
«Суламифь» была расценена некоторыми критиками весьма сурово как воспевание стихийных плотских наслаждений, чуть ли не аморальности. Куприн действительно опоэтизировал и нежную страсть возлюбленных, и красоту их телесной близости, и расцвет женственности героини. Однако все эти мотивы были подчинены глубокому смыслу.
Двум главным героям повести автор придал равное значение. Соломон до знакомства с Суламифью превзошел всех по богатству, подвигам, уму, но испытал горькое разочарование: «...во многой мудрости много печали, и кто умножает познание — умножает скорбь». К моменту первой случайной встречи с «девушкой из виноградников» великий царь подошел пресыщенным всеми благами, в том числе женской красотой, равнодушным к себе и печальным. В юной Суламифи его привлекло не просто физическое ее очарование, но миг пробуждения в ней жажды чувства, открытия мира. С Суламифью зрелый, уставший человек как бы заново переживает цветение молодости. Любовь к девушке дает ему поэтому небывалое счастье и новое знание бытия, своих личных возможностей, ранее неведомого самопожертвования. «Попроси у меня мою жизнь — и я с восторгом отдам ее»,— говорит Соломон своей возлюбленной. А для нее наступает пора постижения всего окружающего и вечной тайны — проснувшейся женщины в себе самой. Слияние их душ, тел преображает существование обоих, за короткий период переживших едва ли не все земные радости, отпущенные людям. Потому смерть Суламифь, принятая во спасение Соломона, так прекрасна и почти естественна.
Куприн нашел в Песни Песней «освобождение любви». К этому представлению восходит в повести высшее и полное единение героев, у каждого из которых не остается ничего только для себя. Многие страницы произведения посвящены рассказу о том, как Соломон передает Суламифь свой опыт, знания, понимание жизни, а она, впитывая их, одаряет своего учителя расцветом женственности и благородства. Подлинно сливаются в одно вечные ценности: истина, добро, красота. Любовь купринских героев превзошла все возможные на земле союзы. На просьбу Соломона к Суламифи — взойти вместе с ним на престол — она отвечает: «Я хочу быть только твоей рабой» — и становится «царицей души Соломона».
Куприна восхищал библейский стиль. Влияние Песни Песней на повесть выражалось, однако, не в одних микроцитатах и реминисценциях. Их было немного. Писатель наследовал самый принцип афористической речи: конкретное суждение, деталь поднимал до широкого обобщения (до всечеловеческой значимости о мудрости, влекущей к печали, о силе любви, тайне красоты). От древнего памятника была воспринята и пряная красочность, хотя приобретающая совершенно неповторимые свойства: «сотовый мед каплет с уст твоих», «кораллы становятся краснее на ее смуглой груди», «ожила бирюза на ее пальцах»... Цветопись в повести исполняет очень важную функцию. Она позволяет заново, глазами «прозревших» влюбленных, увидеть мир, оживить мертвые предметы. Кроме того, неоднородные краски оттеняют две сюжетные линии произведения.
Радостные цвета жизни сопровождают любовь Соломона и Суламифь. Мрачные знаки насилия, подземной тьмы расставлены на пути Астис, болезненно ревнующей Соломона, и находящегося в ее грозной власти юноши Элиава. Все соответствует эпиграфу: «...крепка, яко смерть, любовь, жестока, яко смерть, ревность...»
Куприн почитал два «отпечатка гения» — «вечности и всечеловечества». В библейском мифе он нашел эти признаки нетленности. Но его повесть тоже явила вечное и всечеловеческое. Гимном возрождающего личность чувства стала романтическая легенда «Суламифь».
Такой идеал писатель всегда стремился найти в реальности. И не мог. Серая обыденность не давала подтверждений выделенным Куприным для себя пророческим словам К- Гамсуна о любви — «первоисточнике мира и его властелине». Несовпадение желанного и существующего было преодолено самым удивительным способом. Куприн отказался от варианта счастливой, восторжествовавшей любви. Но само это чувство, абсолютизированное в одной душе, сделал стимулом преображения другой. Так возникло одно из самых целомудренных произведений в купринском творчестве — «Гранатовый браслет» (1911).
Редчайший дар безответного поклонения женщине — Вере Шейной стал «громадным счастьем», единственным содержанием, поэзией жизни Желткова. Феноменальность его переживаний поднимает образ молодого человека над всеми другими. Не только грубый, недалекий Тугановский, брат Веры, ее сестра, легкомысленная кокетка, но и умный, совестливый Шеин, муж героини, почитающий любовь «величайшей тайной» Аносов, сама прекрасная и чистая Вера Николаевна пребывают в явно сниженной бытовой среде. Однако не в этом контрасте таится главный нерв повествования, обращенного к внутренней драме Шейной.
С первых строк возникает ощущение увядания. Оно читается в осеннем пейзаже, в начальном виде нежилых дач с разбитыми стеклами, пустоватых клумб, с «точно выродившимися» мелкими розами, в «травянистом, грустном запахе» южного предзимья. Сходно с отходящей ко сну природой однообразное, как бы дремотное существование Веры, где укрепились лишь привычные, удобные навыки и связи. Все ее эмоции давно притупились. Она «была строго проста, со всеми холодна и немного свысока любезна, независима и царственно спокойна». Царское спокойствие и разрушает Желтков.
Автор пишет не о зарождении любви, а именно о пробуждении нового душевного строя. Протекает оно в утонченной сфере предчувствий и переживаний. Внешнее течение дней идет своим чередом: съезжаются гости на именины Веры, ее муж с иронией рассказывает о странном поклоннике жены, возникает и осуществляется план посещения Желткова, которому Тугановский предлагает покинуть город, а молодой человек решает вообще уйти из жизни и уходит. Все события отзываются нарастающим внутренним напряжением героини.
Психологическая кульминация рассказа — прощание Веры с прахом Желткова, их единственное «свидание» — поворотный момент в ее духовном состоянии. На лице умершего она прочла «блаженную и безмятежную» улыбку, «то же самое умиротворенное выражение», как «на масках великих страдальцев — Пушкина и Наполеона». Величие серьезных мук и умиротворение в чувстве, их вызвавшем,— о таком никогда не знала, не слышала сама Вера. «В эту секунду она поняла, что та любовь, о которой мечтает каждая женщина, прошла мимо нее». Теперь трагичная и прекрасная жизнь Желткова осталась с нею и для нее.
Редкой сложности и сокровенности душевный процесс заключен в «Гранатовом браслете». Писатель тем не менее отказывается от передачи развернутых раздумий героини и от собственных прямых размышлений о ней. Удивительно целомудренно прикасается он к «тайному тайных» Веры и одновременно весьма подробно говорит о других персонажах. И все-таки с первых слов предугадываются ее близкие потрясения. Впечатление это создается будто объективированным описанием, насыщенным, однако, ассоциациями с какими-то опасными явлениями.
Ненадолго возвращается после осенней непогоды лето, которое неминуемо отступает перед ураганом. И спокойствие Веры не менее быстротечно. «Бесконечность и величие морского простора», притягивающее взор сестер, отделены от них странным, пугающим обеих обрывом. Так предречен «обрыв» тихого семейного благополучия Шейных. Неторопливое повествование об именинах часто прерывается настораживающими знаками. Вера с неприятным ощущением убеждается, что за столом собралось тринадцать человек — несчастливое число. В разгар карточной игры вдруг приносят письмо Желткова и браслет с пятью гранатами — пятью «густо-красными живыми огнями». «Точно кровь»,— думает Вера «с неожиданной тревогой». Властно вплетается в спокойное, привычное существование какая-то таинственная сила. Героиня начинает предчувствовать сначала нечто ужасное в разговоре Тугановского с Желтковым, затем и самую смерть несчастного. Исподволь готовит автор читателя к душевному перелому Веры.
Переживания Шейной в их высшей точке и разрешении воплощены лаконично, но с острой экспрессией. Она достигнута выразительным соотнесением происходящего с музыкой одной из частей второй сонаты Л. Бетховена, которую Желтков в своей предсмертной записке просил любимую прослушать (эта же соната вынесена в эпиграф «Гранатового браслета»). Слияние самоощущений потрясенной женщины со звуками позволяет естественно выразить возвышенное, молитвенное состояние ее духа и как бы донести успокаивающий голос Желткова. А сопричастность плачущей Вере цветов, деревьев, легкого ветерка просветляет слезы, будто благословляя ее на верную память об усопшем. Опосредованно запечатлены самые неуловимые человеческие чувствования.
Герой романа Куприна «Яма» (писалась в 1908—1914 гг.) высказывает авторский взгляд: «Человек рожден для великой радости, для беспрестанного творчества, <...> для широкой, свободной, ничем не стесненной любви ко всему...» Уверенно здесь сближены священные понятия творчества и любви. В «Гранатовом браслете» идеальная любовь творит новую душу.
Великому чувству посвящено и «Колесо времени» (1929), созданное в эмиграции. Вдали от России писателя гнетет мучительная ностальгия. «Боль и тоска по родине не проходит, не претерпливается, а все чаще, глубже»,— сказал он в 1923 г. В творчестве эмиграционного периода Куприн просветленно рисует дорогое его сердцу прошлое, но с горечью размышляет о причинах разрушительной революции, о заблуждениях многих соотечественников. Критический акцент есть и в «Колесе времени».
Впервые в этом романе автор создал идеальный образ, далекий от романтизированных Олеси и Суламифи, реальной своей современницы, наделенной духовной гармонией, которая выражается в «высшем даре любви». В поведении Марии нет и следа каких-либо надуманных страстей, все в ней рождено благородной естественностью. Такое свойство подчеркнуто ироническим замечанием героя-рассказчика: «Случаи самой высокой, самой чистой, самой преданной любви выдуманы — увы! — талантливыми поэтами». А Мария — «проста, невинна и свежа, как дыхание цветущего дерева». Удивительны самые непосредственные, интимные проявления этой взрослой женщины: она «любила так же радостно и застенчиво, как в первое свидание». Потому, видимо, открывается ей мир заново. Мария говорит своему возлюбленному: «Я чувствую теперь, что до тебя я никого не любила». А он в счастливую минуту сердечного слияния с Марией и красотой природы и ощущает, как «открываются» его «внутренние душевные глаза». Любовь снова изображается Куприным преобразующей человека силой.
Выделен в повествовании и новый мотив. Речь идет не просто о природной феноменальной способности женщины к чувству. Автор оттеняет прямую зависимость такого таланта от яркой во всем личности. Мария умна и внутренне свободна: не боится никакой власти и всегда следует собственным недюжинным запросам. Увлечена художественным трудом, эти занятия предпочитает перспективе семейного брака. Вместе с тем не способна на ложь, на измену за спиной даже того, с кем решила порвать отношения. Серьезная глубокая натура Марии исключает любые ее компромиссы с собой. Потому, когда наступает охлаждение возлюбленного, женщина покидает его первой и навсегда.
Роман написан в форме исповеди русского эмигранта Михаила, которому выпало счастье владеть Марией и который не смог сохранить его. Рассказ ведется взволнованно, самокритично, с явным желанием понять не только отношения с Марией, но суть чувства. Здесь немало афористических, мудрых суждений, скажем, о характере «второй любви» в судьбе женщины, о «неуловимом моменте», когда любовная радость достигает своего «зенита». Много восхищенных и запоздалых признаний достоинств уже оставившей его возлюбленной. Главные же раздумья Михаила связаны с развенчанием собственной близорукости, из-за которой он сначала мучается «выдуманным самоуничижением» перед Марией, потом ревностью к ее прошлому, затем страхом потерять свободу, наконец, «заевшись», сам убивает «таинственный дар любви».
Куприн проникает в диссонансы общечеловеческой психологии. В героях романа как бы столкнулись полярные тенденции: горделивая независимость — собственнические склонности; богатство несомненно самоцепных переживаний — пресыщенность плотскими наслаждениями; раскованность чувствований — связанность подозрениями. Эти контрасты писатель склонен объяснить врожденными чертами. Разумность европейского жизненного уклада дает Марии спокойную веру в себя и одновременно лишает ее вольной, играющей силы, которая «бродит в молодой расе» Михаила и «долго еще не выльется в скучные общие формы» (это и привлекает к нему женщину). Настораживает в Марии и необъяснимая замкнутость: «в свою душу она не пустила» даже самого близкого человека. Им же владеет опасная для любимой и всех окружающих людей стихия: «неистовая вспыльчивость» (татарская кровь) и «русское ковырянье в своей и чужой душе». Эгоизм красивого мужчины усугубляется изначальными противоречиями его личности.
Возможный прекрасный союз неминуемо рушится. Тем не менее Михаил так казнится былыми своими ошибками, что ясно его внутреннее очищение. Роман будто развивает прежние представления Куприна о магии, величии высокого чувства и обреченности его в реальных условиях: неостановимо «колесо времени», дающее и отнимающее редкие счастливые минуты. Но писатель раскрыл здесь очень много новых и важных моментов в истолковании подлинно жизненного (неприукрашенного) совершенства женщины XX в. Она стала мечтой автора, а может быть идеалом любого нашего современника. Мастерски сумел Куприн выразить и понимание тех психологических конфликтов, которые мешали осуществиться будто самой природой предопределенным гармоническим отношениям между любящими людьми.
Художнические поиски Ив. Бунина были еще более сложными, прихотливыми и прикованными к «печальной красоте» сущего. Писателя волновало человеческое мироощущение, рожденное суетной текущей жизнью, но устремленное к вечным вопросам бытия. В этой /сфере обретал он близкие себе ценности. Поэтому внешние условия, события в произведениях едва намечены только как исходная точка каких-то сокровенных чувств персонажа, а в повествование органично вплетены авторские раздумья, укрупняющие представления о связях между настоящим и прошлым, конкретно-временным и всеэпохальным, национальным и всечеловеческим.
При таком подходе тема любви приобретает широко обобщенное звучание. В ранней прозе Бунина она позволяет раскрыть в индивидуальных, даже интимных переживаниях личности дыхание большого мира. Причем героем избирается скромный, чуждый сколько-нибудь серьезных запросов человек. Он дан в священный час интуитивного соприкосновения с нетленной силой, землей.
В некоторых рассказах 1890-х гг. так воплощена жажда любви — предчувствие счастья. Мастерство автора выразилось здесь в том, что за границей привычных, обыденных впечатлений обнаружена «несказанная загадочность прелести мира и жизни». Подобное открытие сделал сам Бунин в юности, о чем оставил запись в своем дневнике. В художественном тексте оно теснее связано с проникновением героя в собственные таинственные влечения. «Несказанная прелесть» соединяет объективно существующую красоту и взволнованные чувства субъекта, неожиданно уловившего свою слитность с нею.
Короткие повествования «В августе», «Осенью», «Заря всю ночь» будто очень просты по содержанию, посвящены одному какому-то человеческому состоянию. Последнее даже мало меняется, длится от начала до конца. Тем не менее волнение при чтении нарастает, так как свободно раздвинуты пределы малого жизненного факта, по-разному донесено присутствие «какой-то большой радости и тайны» («Осенью»).
В первом рассказе печальное прощание с уехавшей любимой девушкой, тоска по ней толкают молодого человека к „блужданию по городским улицами и загородным просторам. В этом, на первый взгляд, случайном времяпровождении неожиданно просыпается острый интерес к пестрому людскому потоку, отдельным женским лицам и вообще к вольному, влекущему глаз пространству. Конкретное грустное ощущение, вызванное отъездом любимой, переплавляется в жажду чего-то громадного, яркого, прекрасного. Герой сознает это: «Сквозь слезы я смотрел вдаль, и где-то мне грезились южные знойные города, синий ответный вечер и образ какой-то женщины, который слился с девушкой, которую я любил...»
Влюбленные в рассказе «Осенью» едут к морю, еще не зная, что их ожидает «единственное счастье». Водная стихия передает главный смысл повествования. Сначала «-море гудело под ними грозно», потом оно, «в сознании своей силы», «гудело ровно, победно и, казалось, все величавее». Позже «жадным и бешеным прибоем играло море». Герои скоро убеждаются в родстве переживаемого ими волшебному могуществу волн. Автор приходит к значительно более сложным представлениям — об идеале величия, неиссякаемости земной красоты, недостижимых для людей. И одновременно — о неостановимом их стремлении к этой сокровищнице Прекрасного.
Вольные пространства, неповторимые краски и формы природы пробуждают веру личности в столь же богатое душевное бытие. А предчувствие счастья обостряет восприятие. Этот двуединый процесс многое обусловил в бунинской прозе. Южные степи, ночное море, предрассветный сад исполняют здесь, может быть, главную роль. Художник исходил от мысли о всеединстве сущего, от мечты о доступном месте в природной гармонии человека. Любовь, как самое сокровенное и сильное чувство, дарует миг прозрения, пусть частичного, этой истины.
В тех же рассказах есть и печальный мотив — разрыва между высокими побуж