Лекция «общая характеристика литературы конца xix - начала xx века. продолжение и развитие гуманистических и реалистических традиций русской классики (а.п. чехов, и.а. бунин, а.и. куприн)»

Канун нового века воспринимался интеллигенцией как итог исчерпавшей себя цивилизации, преддверие неминуемой катаст­рофы, начало конца света. Подобными настроениями были про­низаны философские, научные, религиозные и художественные пророчества.

Общество, оказавшееся на краю пропасти в обстановке «пира во время чумы», обуреваемое тревожными предчувствиями и раз­ного вида страстями, повело себя подобающим образом. Это было время бешеной популярности всякого рода оккультных наук, ми­стических откровений, напряженной философской мысли и само­го низкопробного шарлатанства.

В обсуждение современной жизни включилась и художествен­ная литература. «На повороте», «Без дороги», «Закат старого ве­ка» — такими заголовками пестрили названия произведений рус­ских писателей. Однако вместе с тем эпоха воспринималась и как время небывалых свершений. Обострялось внимание к извечным проблемам бытия: проблеме судьбы страны, народа и отдельной личности, понимания сущности искусства и роли творца в жизни.

Если в XIX веке литература обладала высокой степенью миро­воззренческого единства, была реалистической, то на рубеже веков, в эпоху революционных потрясений, возникло мнение, что реализм исчерпал себя, что необходимы иные художественные формы. Ли­тература лишается единого центра и представляет собой много­ярусную художественную реальность, несмотря на то что реализм по-прежнему остается влиятельным литературным направлением.

Итак, литература распалась на два несовместимых тече­ния — реализм и модернизм. (Модернизм — общее название на­правлений в искусстве и литературе XX века — символизм, ку­бизм, авангардизм, сюрреализм, футуризм и т.д., — для которых характерны отрицание традиционных форм эстетики прошлого, опора на условность стиля, экспериментаторство и противопо­ставление себя реализму.)

На рубеже веков продолжается творчество таких классиков литературы XIX века, как Л.Н. Толстой и А.П. Чехов. Традиции этих великих реалистов продолжили И.А. Бунин, М. Горький, А.И. Куприн, Л.Н. Андреев.

Л.Н. Толстым на рубеже веков были созданы роман «Воскресе­ние», повесть «Хаджи-Мурат», рассказ «После бала», драма «Жи­вой труп», а А.П. Чеховым — рассказы «Человек в футляре», «Ионыч», пьеса «Вишневый сад».

Своим творчеством эти писатели как бы доказывали: завер­шить реалистическую традицию невозможно. Реализм способен создать целостную картину мира, но вместе с тем одновременно фиксирующую и множество частностей. Реализм не ставит под сомнение обязательность сюжета, характера, этической проблема­тики повествования.

В связи с экономическим и промышленным подъемом и соци­альными изменениями, в частности возникновением и укреплени­ем буржуазии, в России с середины 90-х годов XIX века наблюда­ется значительное усиление политических и духовных интересов.

Этот взлет, который проявился в области философии и литерату­ры, а также изобразительных искусств, музыки, балета и театра, позволил современникам говорить о духовном возрождении, или Серебряном веке русской культуры. После упадка поэтичес­кой техники в творчестве поэтов 70—80-х годов XIX века резко возрос интерес к формальным изыскам, как в изобилии изобретен­ным вновь, так и к традиционным, воскресшим из небытия.

Тесно взаимосвязано с культурным расцветом и обращение ча­сти интеллигенции к религии — «религиозное возрождение».

«ЭТОТ МИР ОЧАРОВАНИЙ, ЭТОТ МИР ИЗ СЕРЕБРА...» СЕРЕБРЯНЫЙ ВЕК РУССКОЙ ПОЭЗИИ

Есть золотой и есть серебря­ный век искусства.

И в тот, и в другой - люди друг друга стоят.

Вряд ли первые другой при­роды, чем вторые.

Н. Оцуп

А) Русский поэтический «серебряный век», традиционно впи­сываемый в начало XX столетия, на самом деле истоком своим имеет столетие XIX и всеми корнями уходит в «век золотой», в творчество Пушкина, в наследие пушкинской плеяды... Как справедливо пишет один из исследователей русского поэтиче­ского «серебра»: «Девяностые годы начинали листать чернови­ки книг, составивших вскоре библиотеку двадцатого века... С девяностых годов начался литературный посев, принесший всходы».

Сам термин «серебряный век» является '•весьма условным. Впервые это название было предложено философом Н. Бердяе­вым, но четко оно закрепилось за русской поэзией модернизма после появления в свет статьи Николая Оцупа «Серебряный век» русской поэзии» (1933), а вслед за изданием книги Сергея Маковского «На Парнасе серебряного века» (1962) вошло в ли­тературный оборот окончательно.

Если исходная граница «серебряного века» дискуссионной не является (она примерно совпадает с хронологическим рубе­жом столетий), то финал разными исследователями прочерчива­ется по-разному. Так, Ин. Анненский ушел из жизни в 1909 го­ду, а И. Бунин - в 1953-м, притом, что и тот, и другой не могут быть изъяты из общего контекста «серебряного века». Вадим Крейд трактует конечную границу явления в историческом пла­не: «Все кончилось после 1917 года, с началом гражданской войны. Никакого серебряного века после этого не было, как бы нас ни хотели уверить. В двадцатые годы еще продолжалась инерция, ибо такая широкая и могучая волна, каким был наш серебряный век, не могла не двигаться некоторое время, прежде чем обрушиться или разбиться.... Каждый ее активный участник понимал, что, хотя люди и остались, характерная атмосфера эпохи, в которой таланты росли, как грибы после грибного дож­дя, сошла на нет. Остался холодный лунный пейзаж без атмо­сферы - и творческие индивидуальности - каждый в отдельной замкнутой келье своего творчества. По инерции продолжались еще некоторые объединения... но и этот постскриптум серебря­ного века оборвался на полуслове, когда прозвучал выстрел, сразивший Гумилева».

Поэт-философ Владимир Соловьев с проницательностью очертил трудную задачу художника нового времени:

Все, изменяясь, изменило, Везде могильные кресты, Но будят душу с новой силой Заветы творческой мечты.

Безумье вечное поэта - Как свежий ключ среди руин... Времен не слушаясь запрета, Он в смерти жизнь хранит один.

Процитировано стихотворение «Ответ на «Плач Ярослав­ны», что само по себе достаточно характерно, ибо вся поэзия «серебряного века», жадно вобрав в себя наследие Библии, ан­тичную мифологию, опыт европейской и - шире - мировой ли­тературы, теснейшим образом связана с русским фольклором, с его песнями, плачами, сказаниями, частушками. В этих стихах В. Соловьева как бы закодированы и другие важнейшие тенден­ции символизма как литературно-философского направления модернизма: поэтика намека и иносказания, эстетизация смерти как живого начала, знаковое наполнение обыденных слов.

Владимир Соловьев стоял у истоков русского серебряного века как старт для духовного взлета целой культурной общности творцов.

Среди модернистов было заметно сильное влияние француз­ской поэзии.

Поэтам серебряного века дороги и близки все явления живой природы, культуры, Космоса вне их привычной иерархии. «Славлю в равной мере Капельку и море», - пишет один симво­лист, а другой откликается: «И Господа, и Дьявола хочу просла­вить я...»

В эту пору на смену салонам пришли литературные кафе, где читались и обсуждались стихи и доклады. У поэтов, художни­ков, композиторов, театральных деятелей того времени было немало общего в творческих исканиях, эстетических установках. Поэтому в кафе звучала и музыка.

Вот свидетельство об этом одной из современниц:

В Москве местом встреч и деятельности разных литератур-но-артистических групп был Литературно-Художественный кружок. Его много ругали, но все туда шли. У старой реалисти­ческой школы была «Среда», у' символистов - «Общество сво­бодной эстетики», там самодержавно главенствовал Валерий Брюсов... Публика в Литературно-Художественном кружке, кроме писателей и артистов, была очень разная. Она состояла главным образом из поклонников литературы и искусства» (из воспоминаний Л. Рындиной в книге «Воспоминания о серебряном веке» (М.: Республика, 1993).

В 1912г. открылся кабачок (или кабаре, или подвал - назы­вали по-разному) «Бродячая собака», стены которого были рас­писаны С. Судейкиным.

«Бродячая собака» стала излюбленным местом встреч петер­бургских поэтов, художников, артистов. Там читали стихи Н. Гумилев, А. Ахматова, Г. Иванов, О. Мандельштам, С. Городец­кий, В. Маяковский.

А. Ахматова вспоминала впоследствии:

Да, я любила их, те сборища ночные, - На маленьком столе стаканы ледяные. Над черным кофием пахучий, тонкий пар, Камина красного тяжелый, зимний жар...

Одним из примечательных авторов Серебряного века явля­ется Иннокентий Анненский. Несмотря на интерес к иррациональному и подсознательному, Анненский, по словам Лидии Гинзбург, - поэт интеллектуальный, что проявилось как «види­мая работа познающей мысли, проявленная в самом сюжете стихотворения».

Интеллектуальность сосуществует у Анненского с унаследо­ванным от русской поэзии XIX века пронзительным романсным лиризмом.

У Анненского лирическое событие не имеет повествова­тельной оболочки. Его сюжетность - в сцеплениях и разрывах между внешним и внутренним миром, в динамике вещей, по­добной динамике отраженных в них душевных процессов.

В его стихах символика стоит уже иногда на грани одно­значного аллегоризма. Но есть ряд стихотворений, в которых, напротив, вещи сохраняют свое предметное качество.

Они сопровождают душевный процесс, становятся его выра­зительными атрибутами.

Б) Рассмотрим отрывок из стихотворения «Баллада» :

Позади лишь вымершая дача... Желтая и скользкая... С балкона Холст повис, ненужный там... Но спешно Оборвав, сломали георгины.

«Во блаженном...» И качнулись клячи. Маскарад печалей их измаял... Желтый пес у разоренной дачи Бил хвостом по ельнику и лаял...

- В чем особенность этого стихотворения?

(Сюжет не развивается. С первого взгляда отсутствует человек. Прозаичны зарисовки с их дробностью и детализацией.)

Такой тип соотношения между вещью и человеком специ­фичен для поэтического мышления Анненского. Предмет не со­провождает человека и не замещает его иносказательно; остава­ясь самим собой, он как бы дублирует человека. Несоответствие «во блаженном...», «маскарад печалей» - сломанные георгины и «клячи» не игра на крутых переходах от низкого к высокому. Меру ценности вещей - тем самым и высоты слов - поэт ищет в их символической связи с душевными муками и радостями че­ловека. «Шипы не ниже струн, потому что и те и другие являют­ся знаками важных душевных событий. И те и другие могут быть поэтичны», - отмечала Лидия Гинзбург в статье, посвя­щенной творчеству Иннокентия Анненского.