Маленькая сказка-быль о портрете а.и. солженицына
И О «ВСЕМИРНОЙ ОТЗЫВЧИВОСТИ»
В 1992 году в городе Ньюпорте, где мне случилось как вице-президенту общества «Апокалипсис» прочитать лекцию о Солженицыне, американский вице-президент этого общества, невероятно похожий на английского полковника из фильма «Мост через реку Квай», высокий, стройный, статный, истинный джентльмен, пригласил меня к себе. Сидели, говорили. Вдруг он куда-то ушел и принес мне портрет Александра Солженицына.
Портрет любительский. Один американский мальчик в 1977 году, прочитав «Архипелаг ГУЛАГ», потрясенный этим откровением, написал по газетным фотографиям портрет Солженицына. Получил за него какую-то высокую премию на выставке. А мой полковник взял да и купил этот портрет. И вдруг, с чисто русским размахом, подарил его мне.
– Ты с ума сошел!
– Нет, хочу и подарю. Ты заслужил.
– Мой портрет?
– Твой!
– Но ведь и твой же!
– Ты о чем?
– А вот о чем. Бери билет в Вашингтон, и мы с тобой вместе подарим его нашему посольству.
Послом России в США тогда был Владимир Лукин. Сказано – сделано. Мы поехали вместе. Подарили. Была пресса, телевидение. А потом вдруг узнаю, что Лукин возвращается в Москву. Позвонил ему и сказал: «Отдавай портрет. Новый посол засунет его куда-нибудь подальше». Лукин привез портрет в Москву, несколько лет он висел у меня в кабинете. Нередко приходила мысль, а где тот мальчик, что нарисовал его? Ведь прошло столько лет. Достоевский сказал как-то, что только русским присуща – от Пушкина идущая – «всемирная отзывчивость». Сказано гениально, но неточно. Все гении, начиная с Пушкина, мерили себя на народ. Гении вообще склонны мерить всех на свой аршин. Ошибка естественная, простительная, замечательная даже, мечтательная.
Но вот вам портрет, созданный американским мальчиком. Это ли не всемирная отзывчивость? Вовсе не является она особенностью русского народа. А кажется, меньше всего сейчас свойственна именно русскому народу: 14 тысяч своих положить и полтора миллиона афганцев – хороша отзывчивость! Когда я предложил на Съезде народных депутатов СССР почтить память погибших афганцев, меня освистали! А Чечня?!
И сколько ни призывали Александр Исаевич Солженицын, Дмитрий Сергеевич Лихачев – «Покайтесь!», все впустую.
Все впустую, впустую, не по их вине, а по нашей.
«Всемирная отзывчивость» – оказывается, вовсе не наша монополия. Давайте пожелаем здравия тому американскому мальчику, который написал этот портрет.
2 сентября
На открытии выставки фоторабот Светланы Ивановой сказал несколько слов. Ира потом записала. Надо бы сделать статью об этой удивительно талантливой и давно любимой мною женщине.
БУДЕМ ЖДАТЬ НОВОГО СЛОВА
У меня, в сущности три с половиной, может быть, четыре мысли.
Первая. Без всякой ложной скромности я обязан сказать здесь о своем действительно остро сознаваемом невежестве в отношении художественной фотографии.
Известно, когда фотография возникла, то вместе с ней возникла и мысль: фотография убьет искусство. Все вы знаете, что есть огромная литература об этом дурацком противопоставлении. Равно как все вы знаете, что на самом-то деле просто возникла новая область искусства, ничего и никого не убивающая, ничего и никого не отменяющая, – фотография художественная. Правда, сначала она была (как бы это сказать?) фотографией натуралистической. Речь идет об искусстве, об утонченности, о смелости глаза фотографа, который, благодаря таланту и интуиции, благодаря глазу своему, научился выбирать, отбирать, угадывать моменты, мгновения, секунды проявления человеческих эмоций, и не только человеческих, но, если угодно, вообще природных. Действительно, некоторое время фотография соперничала и с живописью и с графикой. Сейчас все это противопоставление далеко уже позади. Художественная фотография стала абсолютно полноправным направлением настоящего искусства. Я мало знаю историю этого искусства. Только обрывочно. Но чувствую, догадываюсь, что творения Светланы Ивановой не просто внутри этого нового искусства, но и какое-то развитие его. У нее здесь свое место. Пусть гениально найденный момент личности, момент живой природы будет самым точным и открывающим наши, как сказано в «Гамлете», «духовные очи» на самих себя. На этой выставке, по-моему, происходит нечто новое, которое я бы выразил в таких словах, что слышал неоднократно от людей, повидавших себя в этих фотографиях, – себя и других: «Я еще никогда не знал себя таким. Я еще не знал о себе таком».
Я, я, я… что за дикое слово?
Неужели вон тот – это я?
Разве мама любила такого?
Добавил бы: разве «я, я, я» знал себя такого, какого, может быть, впервые и увидел на этих фотографиях? Тут не просто зеркало, а зеркало волшебно-художественное, обнажающее духовность или антидуховность человека. Это снято какой-то скрытой духовной камерой. Ювелирная точность, абсолютный слух и, одновременно, мировоззренческий, мироощущаемый масштаб… А если еще попытаться глубже вникнуть – какой перед нами вырисовывается духовный автопортрет самого художника.
Вторая. Фотоработы Светланы, ее искусство – серийно, многосерийно. Это настоящее исследование духовных характеров.
Каких характеров? Прежде всего, близких художнику людей, буквально окружающих его.
Третья. Мерещится мне, что не избежать ей, Светлане Ивановой, и еще одной серии, а именно – серии изображения любимых или не любимых ею художников или мыслителей. Каким образом она будет это делать – откуда мне это знать! Тут могут быть и Гомер, и Данте, и Гёте, и наши – от Пушкина до… поэтов Серебряного века, да и до нашего века, как его назовут?
Вот вам, например, портреты Достоевского, написанные Корсаковой и Неизвестным. И сравните их с фотографиями. Все говорит само за себя.
Я мечтаю увидеть этих творцов ее глазами. И убежден, что мне (и другим) откроется нечто такое, на что мы были слепы или близоруки.
И четвертая. В ее творчестве ощущается Союз духовный с другим талантом и даже гением – с Вячеславом Ивановым. Их Брак, их Союз – союз в прямом, точном смысле этого слова, когда истинная любовь только усиливает врожденный талант.
А в общем я хочу сказать, что «правду говорить (по словам Иешуа из Булгакова) легко и приятно». Но скольких трудов и мук ей, Художнику, это все стоило – мы можем только догадываться.
2005 год
10 января
Письмо в Италию – Витторио Страде
БРАТУ ИТАЛЬЯНСКОМУ – ДАЙ ТЕБЕ БОГ МНОГИЕ ЛЕТА!
Давайте восклицать, друг другом восхищаться.
Высокопарных слов не стоит опасаться.
Давайте говорить друг другу комплименты –
Ведь это все любви счастливые моменты.
<...>
Давайте жить, во всем друг другу потакая, -
Тем более что жизнь короткая такая.
Булат Окуджава
Когда я узнал, что тебе, Витторио, 75 лет, и меня попросили написать для юбилейной книги – я растерялся. Почему? Сказать бы тебе прямо и в глаза, в присутствии жены Клары и друзей, мне было бы куда легче, чем «официальничать». Я это не только не умею, но главное – не хочу. Вот почему я просто хочу представить себе, что все это говорю тебе, Витторио, глядя в глаза.
Почему-то с отрочества, тем более с юношества, я это слишком хорошо помню, всегда чувствовал, что мне не хватает брата. И чем старше становился, тем больше не хватало. Я нашел своих братьев тут, в России. Ты их знаешь: это Алесь Адамович, Юрий Давыдов, конечно, Булат Окуджава, Наум Коржавин, Камил Икрамов… Но чтобы вот так, абсолютно неожиданно, в 1964 году, обрести брата в Италии!..
Тогда я работал в международной редакции журнала «Проблемы мира и социализма» (в Праге). Начал писать статью о Солженицыне, вернее, о повести его «Один день Ивана Денисовича». … Вдруг напал на рецензию на повесть Солженицына какого-то Витторио Страды, который, в сущности, и написал уже почти все то, что и как я хотел сказать. Это была наша первая встреча, о которой ты, конечно, ничего не знал. Тогда же подумал-почувствовал: вот человек, который познает любовью и для которого любовь и есть способ познания. При той, как ты помнишь, свистопляске, бесовской пляске вокруг повести, твой голос был для меня поддержкой, голос, пусть почти одинокий, но стоивший больше, дороже всех остальных, бесовских. И я тогда впервые понял, что нашел брата.
Прошло несколько лет, и ты вдруг с Кларой приехал в Москву (кажется, в 1968 году). Мы встретились как родные. Более того, я очень хорошо, до деталей, помню нашу встречу в гостинице «Метрополь», где я отдал тебе свой доклад, прочитанный 30 января 1968 года на вечере о Платонове в Центральном доме литераторов. И вот тут-то вы и помогли мне, да и не только мне. Вывезли текст моей речи (как вскоре выяснилось, прекрасно записанной чекистами, следившими за писателями), скомкав листочки и засунув их в детские носки. Потом он был напечатан в западной прессе.
Так начинались наши отношения. Господи, с тех пор прошло не меньше сорока лет.
Пора итожить.
Я знаю, может быть, даже не меньше, чем ты, это странное племя западных «русистов». И ничуть не принижая других знатоков, любящих Россию, не могу не признать: такого знатока русской литературы, русской общественной мысли, да и просто человека, понимающего всю нашу историю и современную политическую ситуацию, как ты, право, не знаю.
И дело совершенно не только, а может быть, даже и не столько в числе и качестве работ о русской культуре, написанных тобой. Они всегда отличались и глубиной, и превосходным стилем. Дело, может быть, прежде всего – как бы это сказать? – в установлении личностных связей между нашими культурами. Между конкретными людьми. Я сейчас говорю о том, в чем мне тебя никогда не догнать, да я и не стремлюсь, потому что не моя это стезя. Ты, оставаясь, прежде всего, философом, историком, мыслителем, то бишь яйцеголовым, стал удивительным организатором сближения культур. Стоило бы подсчитать (только кто это сделает?), сколько конференций и на какие темы ты организовал в Риме, Милане, Неаполе, Падуе, Мантуе, Пенне – о Солженицыне, о Сахарове, о Достоевском, Пушкине, Чехове… Скольких людей ты туда привлек. И сколько людей – а их не счесть – тебе благодарны за это…
Позволю себе одно воспоминание. Может быть, самое сильное впечатление из истории наших с тобой отношений – то есть из истории отношений наших культур. В 1997 году в Римини проходила очередная международная встреча, организованная Итальянским христианским обществом. На сей раз она была посвящена Ф.М. Достоевскому, и ты пригласил меня в качестве докладчика.
Приехать из Москвы в небольшой курортный городок Римини и увидеть весь его «облепленный» метровыми портретами Достоевского и узнать, что там происходит Конгресс в его честь – это в католической-то стране… Конгресс, организованный православными общинами Италии… Конгресс, на котором присутствуют тысячи человек, где добровольно работают православные итальянцы от студентов до профессоров. Это было для меня, может быть, главное чудо. Это надо было не просто видеть. Это надо было внутри побывать, не веря в такую возможность, потрястись ее реализацией. Право, ничего подобного в моей жизни я не видел (к сожалению, такого пока нет в России ни в отношении Достоевского, ни в отношении Данте). Представляешь, в какой-нибудь Рязани – Конгресс о Данте, и вся Рязань – в портретах Данте.
Может быть, самое странное, сближающее нас (и отличающее от многих других), – это наш с тобой во многом общий путь познания. Говоря словами Николая Кузанского, «путь от ложной истины к истинному незнанию». Мы с тобой на своей шкуре, «мозговой», прочувствовали, перестрадали истину (открытую нам Ф.М. Достоевским): «Недостаточно определять нравственность верностью своим убеждениям. Надо еще беспрерывно возбуждать в себе вопрос: верны ли мои убеждения?» Знаю, что ты написал собственную исповедь – признание старого «ревизиониста». И здесь мы оказались с тобой братьями.
У Достоевского есть понятие – «перерождение убеждений». У каждого сколько-нибудь мыслящего человека не может не быть «перерождения убеждений». Только у дураков нет «перерождения убеждений», именно этим они и гордятся. Но само это «перерождение убеждений» или, что мне привычней, перемена убеждений – для нашего поколения – относилась не только к убеждениям политическим, тактическим, даже стратегическим. Нет, речь шла о самых из самых коренных, мировоззренческих переменах убеждений. Для нас это был разрыв с коммунизмом (1) и встреча рода человеческого со своей смертью, вернее, со все нарастающей угрозой самоубийства (2). Обе перемены связаны друг с другом. Обе абсолютно беспримерны по своим масштабам, сложности, трудности и даже скорости.
Ты и я, как никто (кроме, пожалуй, наших жен – Клары и Иры), прекрасно знаем, как встречались мы с тобой на якобы «параллелях», которые вдруг почти всегда сходились в одной точке. Это было и в отношении Пушкина и Достоевского, Солженицына и Сахарова, Герцена и Ленина. Это было и есть какое-то заочное соревнование с одной целью и на одном пути. При этом я нередко так и не достигал «конечной» цели – публикации, потому что главный мой недостаток – безграничность, связанная с глупой надеждой на бесконечную жизнь. Ты же, напротив, всегда умел обуздать себя и завершить мысль в законченную форму. Вот ты и собираешь удивительно богатый урожай – не счесть книг и статей, тобой опубликованных, прежде всего, конечно, по-итальянски, но и по-русски тоже немало.
Хочу под конец сказать тебе еще одну важную вещь: думаю, и ты, и я без наших жен – ты без Клары, я – без Иры – не смогли бы сделать того, что смогли. Ты – по «объему выпущенной продукции» – несопоставимо больше меня. О причинах я уже говорил. Но удалось тебе столь многое свершить еще и потому, что с самых первых твоих шагов по тернистому «пути от ложной истины к истинному незнанию» с тобой рядом мужественно шла Клара, русская женщина, родившаяся в Сибири, учившаяся в Москве и прожившая большую часть своей жизни в твоей родной Италии.
Закончить хочу, повторив: не знаю на Западе другого человека, так знающего (и узнавшего «способом любви») – Россию.
Ты помнишь, конечно, мой шуточный, а на самом деле серьезный тост в Милане на праздновании 90-летия Д. С. Лихачева: «Среди нас присутствует «двойной агент», агент Италии в России и агент России в Италии. Я хочу за этого «двойного агента «выпить, потому что это единственный «двойной агент», который нес добро и культуру в мир. Он был агентом культуры Италии в России и агентом культуры России в Италии. Это – Витторио Страда».
11 марта
Ворвался на 20 минут Вадим Туманов. Объяснил цель «визита»: хочет подарить книгу Юрию Рыжову. Услышал его выступление по «Свободе» и понял, что это умнейший человек России и порядочный. И вот наивная просьба: помоги, Юра, написать ему посвящение и передать книгу.
Он живет своей книгой, как мать ребенком. Книга его не отпускает вот уже год. Все время подвозит нам «снаряды» и «стреляет» по тем, кто дорог ему. Впрочем, слово «стреляет» здесь противуположное по смыслу.
22 апреля – день рождения Ленина.
Позвонил со «Свободы» Володя Кара-Мурза и предложил принять участие в его передаче «Грани времени», на этот раз о Ленине.
На предложенные 3 минуты и извинительное замечание: «Вам, конечно, мало», – ответил: «Почему? Мне еще меньше надо» – и высказался за чистоту ленинских рядов:
«Сегодня у верных коммунистов великий праздник – день рождения Ленина.
А я считаю, что они Ленину изменили.
Ленин говорил : «…всякий боженька есть труположество». Более мерзкого, грязного атеистического словца не было, нет и не будет в истории.
А нынешние ленинцы стоят со свечками в церквах, а их вождь Зюганов лобызается с патриархом.
Вы можете представить себе: Ленин со свечкой, да еще лобызает патриарха Тихона? Да вы, верные ленинцы, должны бронзой выбить эти слова на всех церквах, а особенно – на самом Мавзолее.
А вот еще его же слова: «…каждый хороший коммунист в то же время и есть хороший чекист». Вот когда вы впишете в свои парткнижечки эти слова, тогда можно будет поверить, что вы верные ленинцы.
Ленин писал: «…такая интеллигенция как Короленко – это не мозг нации, а говно нации». Вот когда вы впишете в свои уставы эти доподлинные ленинские слова, тогда можно будет вам поверить. У меня все».
26 апреля
Уходя с выставки Юрия Норштейна и Франчески Ярбусовой «Сказка сказок»…Ходил по залам как бы в подводном царстве. Вот эта удивительная «дымка» (туман) и создает эту атмосферу. Ср. Первое впечатление от натуралистических, а на самом деле волшебных фильмов Кусто, как бы подводных, а на самом деле – подсознательных. А в результате в этом тумане так много проясняется, яснее, чем при свете каких угодно прожекторов и выпячиваний.
Юра Норштейн: «Тихий гений»
«Бывают странные сближения…»
Ахматова: «Когда б вы знали из какого сора….»
Норштейн: из чего рождается фильм? – из опилок.
И вот еще:
Бродский. В своей нобелевской речи обращается к правителям мира – читать, любить литературу.
Норштейн: надо заставить всех президентов прочитать «Шинель» Гоголя.
«Ежик в тумане». Тут ведь что главное: и Ежик – сирота. Образ «сироты» в мире. А сиротство и в нашем маленьком земном мире и в большом присуще каждому человеку, сознает он это или не сознает (чаще, конечно, не сознает). Это сиротливая, ко всем доверчивая мордочка навсегда врезается и вырезается в памяти и остается навсегда.
«Ёжик» – микрокосмос маленького человечика, который нуждается в помощи, добром слове, и бесконечно благодарен, когда ее находит.
Для меня «Ёжик» – князь Мышкин. Боюсь так сказать, но так чувствую.
Но тут, если угодно, и образ искусства, потому что искусство без тайны не может быть. Искусство ищет тайну, само таинственно и нас побуждает не к всезнайству, а к поиску тайны. Оно не открывает тайну. Оно ищет и находит эти тайны. Какая-то особая тревожная недоговоренность в искусстве… Без этого его, искусства, не может быть. Об этом еще у Нострадамуса, у Августина Блаженного. Да, Господи, об этом же прямо сказано в Библии.
Общий знаменатель:
Действительно величайшее открытие русской литературы XIX века – открытие «маленького человека». И начинается эта традиция, быть может, от радищевской «дробинки». У Радищева: уничтожение «маленького человечика» дойдет до такой точки, которая взорвется – и не в мужике, а в интеллигенте – взрывом!
Если человеку XXII века, ничего о нас, живших в XIX, XX, XXI веках, не знающему, но, конечно, несравненно больше знающему о природе человеческой, покажут только две картинки – «Ёжика в тумане» и «Шинель», то он мгновенно поймет неизбежность нашей судьбы, такой трагической.
Вот ведь как бывает. Сколько написано о «Шинели» Гоголя. И «все вышли из «Шинели», и…. Наверное, тома. А вот «какой-то мультипликаторишка» с точки зрения якобы «высоколобых» - взял и понял, и не только понял, но и – изобразил нагляднейшее и убедительнейшее такое проникновение, такое понимание, которое до сих пор и не бывало. Как бы взорвал точку, взорвал атом. И открылась такая неисчерпаемая энергия.
Удивителен слух Ю.Н. к иконам, в каждой из которых (а иконы долгое время не подписывались) он видит прежде всего сущность, исповедь человека, ее писавшего. Это была духовная работа, рассказ о себе.
И еще одно: конечно, я был счастлив, когда в перечислении тех художников, которые острее, сильнее, больше на него, Ю.Н., повлияли, нашел, простите, и свое – «Ночь» и «Пьета Радонини» Микеланджело, «Менины» Веласкеса, последние работы Гойи (!) и любимейший портрет Мусоргского.
Юра мне родной. Досада: так поздно с ним встретился!
25 октября
Вчера в Институте Сервантеса представляли Ирину книгу «Я - Гойя». Рад за нее, книга получилась, действительно, интересной и серьезной. Когда она в Испании в 2002-м вдруг рассказала мне идею: Гойя говорит о себе – в письмах, автопортретах, в портретах своих друзей, любимых, даже в портретах своих покровителей, - я даже немного позавидовал. Ведь идея самопознания художника - в его автопортретах через всю жизнь – мне близка. Ведь я давно хочу, да все откладываю сделать альбом – «Автопортреты Гойи». Ну что ж, работа сделана лишь частично.
Надо скорее делать, доделать. Вот уж сколько лет вынашиаю идею: Гойя – Достоевский – Апокалипсис. Кажется, все собрал, столько передумал, надумал, в Испании прожил с этими мыслями не один месяц, в Фуэндетодосе побывал не один раз. А вот поди ж ты – как любит иронизировать надо мной жена – «черным по белому» - ничего! Да нет, написано много. Но свершить задуманное, а тем более завершить, поставить точку – не могу. На что рассчитываю? Опять – на вечность… Ой, просчитаюсь.
30 декабря
Чувства не врут.
Да знаю-знаю, что скажете – все перепутал, чувства врут, сплошь и рядом врут.
В отношении чего? В отношении того, что, когда глядишь – куда? – да хоть на небо, на солнце, все не так, как нам кажется. Что не солнце крутится вокруг нас, а мы вокруг него. И наука доказывает, что все наоборот...
Да я не об этих чувствах говорю. Я говорю о другом, абсолютно о другом – о чувствах между людьми, человеками. Не между... предметами, бильярдными шарами (стукнулись – раскатились, не проникли друг в друга). А между людьми, душами. Души – это тебе не бильярдные шары: проникают сразу. Они сразу проникают и – уж проникнувши – либо уж действительно отталкиваются, либо жаждут друг друга...
А беда настоящая, когда вы врезаетесь в него, вы – действительно «бильярдный шар», с тем или иным «измом», а он-то? А он-то – нет. И это уже не познание. Это уже убийство.
...Когда я бываю счастлив?
Общая формула: когда – ненатужно, а радостно – отдаю – и вижу хоть отблеск счастья в других глазах...
Когда я бываю лжесчастлив? Когда нравится награда как самоцель... Еще когда? Когда победил. То есть? То есть унизил кого-то, пусть под аплодисменты, но все равно – оскорбил, убил...
Тут никого – ни себя, ни другого – не обманешь, даже если ты убьешь.
Все, что я делаю, – это мучительнейшее воспоминание какого-то сна, который я видел и никак не могу вспомнить, рассказать, передать. Человек – это воспоминание о самом себе, свершившемся и несвершившемся.
Многое – накоплено, и хочется – отдать.
Скрытая формула творчества: все – из ничего.
«Взрыв точки» породил всю вселенную.
СОДЕРЖАНИЕ
Введение 7
Детство: вспышки памяти 11
Школа и университет 25
В журнале «История СССР» 38
Прага 43
Спецкор «Правды» 63
Арьергардные бои против сталинщины 71
Эрнст Неизвестный. Любовь-потрясение. 80
1968. Перелом судьбы. 98
70-е... Ушел в Достоевского 113
С Достоевским в школу… без Пушкина нельзя 119
Достоевский привел меня в театр 125
Владимир Высоцкий. «…Остались ни с чем егеря». 135
Элем Климов. «Бесы» – неснятое кино. 143
Алесь Адамович. Больше чем дружба – судьба 167
Мое вхождение в политику. 177
Съезд народных депутатов 210
Жизнь после смерти 228
1991. Путч 244
Президентский совет 268
Мне снова стал досуг учиться… 287
Переделкинский дневник 299
[1] До 16 лет я был Юрием Морозовым, а получая паспорт, взял фамилию отца, меня воспитавшего, - Карякин.
* См. «Советскую культуру» от 1 окт. 1988 г. (7-я полоса – «Процесс»). Надо поблагодарить И. Т. Шеховцева за то, что он невольно оказался инициатором первого в истории нашей страны официального судебного процесса «по делу Сталина» (фактически первого процесса против сталинщины).
[3] Когда лежал в Склифосовского с инфарктом, попросил Иру отвезти Альфреду Гарриевичу только что вышедшую мою книгу «Достоевский и канун XXI века». В ответ получил две его пластинки с очень дорогим для меня посвящением:
«Дорогой Юрий Федорович, дай Бог Вам здоровья, чтобы так же появлялись книги и статьи на радость и пользу Вашим читателям (и мне тоже). Альфред Шнитке». «Дорогой Юрий Федорович, Вы один из тех людей, которые в этих изменениях остались собою (а множество других лишь примкнули к ситуации, внешне предельно изменившись)… Альфред Шнитке». Как каждый из нас, и он – посвящая – преувеличивает десятикратно значение того, кому посвящает. Но правда и то, что он человек, который физически-музыкально не может быть неискренним. Поэтому для меня это награда и аванс.