Драгоценный камень на шее Дракона
Тюнагон Отомо-но Миюки собрал своих домашних и слуг и сообщил своим вассалам, что повелевает им принести ему драгоценный камень с головы Дракона.
Поколебавшись некоторое время, слуги сделали вид, что отправляются выполнять его приказ. Тюнагон тем временем был так уверен в успехе этого предприятия, что решил пока украсить свой дом изящными лаковыми миниатюрами, писанными серебром и золотом. Все покои завесили парчой, миниатюрами на досках, а поверх крыши натянули шелка.
Устав от ожидания, Тюнагон немного времени спустя совершил поездку в гавань Нанива и спросил рыбаков, брал ли кто-нибудь из его слуг лодку, чтобы отправиться на поиски Дракона. Узнав, что никто из его людей не появлялся в гавани Нанива, он, очень недовольный этими новостями, сам сел в лодку в сопровождении рулевого.
Так случилось, что Бог Грома в то время был рассержен и на море высоко вздымались волны. Прошло несколько дней, и шторм стал таким сильным, а лодка была так близка к гибели, что рулевой рискнул заметить:
– Вой ветра, вздымающиеся волны и могучие раскаты грома – это все знаки гнева Бога Грома, которого мой господин разозлил, собираясь вытащить из глубин Дракона и убить его, ведь именно из-за Дракона разыгрался этот шторм, и было бы неплохо, если мой господин воздаст молитву.
А поскольку Тюнагон жестоко страдал от морской болезни, нет ничего удивительного в том, что он с готовностью согласился последовать совету своего рулевого. Он воздал никак не меньше тысячи молитв, каясь в своем недомыслии, что захотел уничтожить Дракона, и торжественно поклялся оставить Повелителя глубин в покое.
Шторм утих, и тучи рассеялись, но ветер все еще оставался таким же яростным и сильным, как и прежде. Однако рулевой сказал своему господину, что ветер попутный и дует прямо в сторону их страны.
Наконец они достигли пролива Акаси в провинции Харима. Но Тюнагон, все еще не оправившийся от морской болезни и сильно напуганный, решил, что их прибило к какому-то дикому берегу, улегся на дно лодки, тяжело дышал и отказывался вставать, даже когда губернатор этой провинции самолично пришел засвидетельствовать ему почтение.
Когда же Тюнагон наконец понял, что они пристали вовсе не к дикому берегу, то согласился сойти на землю. Неудивительно, что губернатор улыбнулся при виде «жалкого вида смущенного властителя, продрогшего до костей, с раздутым животом и глазами, тусклыми, как терновые ягоды».
Наконец Тюнагона понесли в паланкине к нему домой. Когда его доставили, хитрые слуги смиренно поведали господину, что они потерпели неудачу в погоне за Драконом. Вот как отвечал им Тюнагон:
– Вы правильно сделали, что вернулись с пустыми руками. Этот Дракон, несомненно, дружен с самим Богом Грома, и кто бы ни задумал убить его и забрать драгоценный камень с его шеи, тот подвергает себя большому риску. Сам я сильно заболел от тягот и лишений, и все зря, не получив за это никакой награды. Госпожа Кагуя похищает души мужчин и разрушает их тела, я больше не стану добиваться ее руки, нога моя больше не ступит на порог ее дома!
В заключение можно сказать, что, когда жены и наложницы услышали о приключениях своего господина, «они смеялись, пока не заболели бока, а шелковую ткань, которой он приказал украсить кровлю своего дворца, растащили вороны, нить за нитью, чтобы выстлать ими свои гнезда».
Царская Охота
Приключения пятого жениха, а именно правителя Исо, мы опускаем. Эта история тривиальна и не представляет особого интереса. Достаточно сказать, что поиски правителем Исо ласточкиной раковинки оказались тщетными.
К тому времени слава о красоте Кагуя-химэ достигла императорского двора и самого Микадо, который, сгорая от желания взглянуть на нее, послал одну из своих придворных дам по имени Фусако посмотреть на дочь Рубщика Бамбука, а затем доложить его высочеству о выдающейся красоте девушки.
Однако, когда Фусако добралась до дома Рубщика Бамбука, Кагуя-химэ отказалась видеться с ней. Поэтому придворная дама вернулась ко двору и сообщила об этом Микадо. Его величество, ничуть не рассердившись, послал за Рубщиком Бамбука и приказал тому привести Кагуя-химэ ко двору, чтобы он смог ее увидеть, и добавил:
– Не исключено, что наградой ее отцу будет шапка чиновника пятого ранга.
Рубщик Бамбука был добрым стариком, и он лишь мягко журил дочь за такое необычное поведение. И хотя ему были по душе милости Микадо и, возможно, он очень хотел получить шапку, свидетельствующую о высоком чине при дворе, нужно отметить, что прежде всего он был верен своему отцовскому долгу.
Вернувшись домой, он обсудил все с Кагуя-химэ, и та ответила старику, что если ее вынудят предстать перед императорским двором, то это неминуемо приведет к ее смерти, добавив:
– Шапка чиновника для моего отца обернется гибелью его ребенка.
Старика очень растрогали эти слова, и он снова пустился в путь ко двору, где смиренно и поведал о решении своей дочери.
Микадо, не привыкший к отказам пусть и необычайно прекрасной женщины, задумал коварный план. Он приказал организовать Царскую Охоту, но устроить все таким образом, чтобы он мог неожиданно появиться около жилища Рубщика Бамбука и, как бы случайно, увидеть девушку, которая смогла бросить вызов желаниям самого императора.
Поэтому в день, назначенный для Царской Охоты, Микадо вошел в дом Рубщика Бамбука. Не успел он это сделать, как в глаза ему ударил удивительный свет, исходящий из комнаты. И в этом свете была не кто иная, как Дева Кагуя.
Его величество подошел и дотронулся до рукава девушки, которым она быстро прикрыла лицо, но не настолько быстро, чтобы Микадо не успел заметить ее красоту. Пришедший в изумление от ее невероятной прелести, не обращая внимания на протесты, он приказал подать паланкин. Но когда его принесли, Кагуя-химэ внезапно исчезла. Император, поняв, что имеет дело не с простой смертной девушкой, воскликнул:
– Все будет так, как ты пожелаешь, дева! Но умоляю, прими свой обычный облик, чтобы еще раз увидеть твою красоту.
И тогда Кагуя-химэ снова приняла свой прекрасный облик.
Когда его величество уже собирался уходить, то сложил следующий стих:
Миг расставанья настал,
Но я в нерешимости медлю…
Ах, чувствую, ноги мои
Воле моей непокорны,
Как и ты, Кагуя-химэ!
Пер. В.Н. Марковой
Кагуя-химэ сложила такой ответ:
Под бедною сельской кровлей,
Поросшей дикой травой,
Прошли мои ранние годы.
Не манит сердце меня
В высокий царский чертог.
Пер. В.Н. Марковой
Небесное платье из птичьих перьев[32]
На третий год после Царской Охоты, весною, все заметили, что Кагуя-химэ стала подолгу смотреть на луну. В седьмом месяце, когда луна была полной, печаль Кагуя-химэ стала такой сильной, что ее плач стал внушать беспокойство девушкам, прислуживающим ей. В конце концов, они пришли к Рубщику Бамбука и сказали:
– Долго смотрела Кагуя-химэ на луну, и как прибывала луна, так прибывала ее печаль, и скорбь ее теперь превзошла все границы, она горько плачет и рыдает. Поэтому мы советуем вам поговорить с ней.
Когда Рубщик Бамбука завел беседу со своей дочерью, то попросил ее рассказать ему о причине своей печали. В ответ он услышал, что вид Луны навевает ей мысли о мирских несчастьях.
В месяц восьмой Луны Кагуя-химэ объяснила своим служанкам, что она не обычная смертная, и что она родилась в столице Лунной Страны, и что теперь настает то время, когда ей предопределено покинуть этот мир и вернуться в прежний дом.
Не только у Рубщика Бамбука разрывалось сердце от этой печальной новости, но и Микадо тоже был весьма обеспокоен, когда прослышал о предполагаемом отбытии Девы Кагуя. Императору доложили, что в следующее полнолуние с сияющего лика Луны спустятся вниз несколько лунных жителей, чтобы забрать прекрасную девушку с собой. После чего Микадо решил предотвратить вторжение небожителей. Он приказал, чтобы отряд вооруженных воинов, готовых на все, расположился рядом с домом Рубщика Бамбука и при необходимости встретил бы стрелами посланников с Луны, которые так стремятся забрать красавицу Кагуя-химэ.
Старик Рубщик Бамбука, естественно, подумал, что с такой охраной для защиты его дочери нашествие с Луны будет тщетным. Но Кагуя-химэ попыталась разубедить старика, сказав:
– Вы не сможете одержать победу над небожителями, ваше оружие не повредит им, как не устоят против них и ваши оборонительные сооружения, не поможет вам и ваша доблесть, ведь вы не настолько смелы. Когда придут посланники с Луны, бороться с ними будет бесполезно.
Эти слова чрезвычайно разозлили Рубщика Бамбука. Он заявил, что его ногти станут когтями – короче говоря, он своими руками уничтожит этих нахальных гостей с Луны.
Теперь, когда императорская стража расположилась вокруг дома Рубщика Бамбука и даже на крыше, ночь тянулась медленно. В час Мыши[33] все вокруг осветилось ярким сиянием, затмевающим своим великолепием свет Луны и звезд. В этом свете появилось странное облако, несущее людей с Луны. Облако медленно опускалось, пока не коснулось земли, и тогда лунные люди на нем перестроились и приняли боевой порядок. Когда императорская охрана увидела их, то каждый воин устрашился этого невиданного зрелища, но некоторое время спустя кое-кто из них нашел в себе достаточно храбрости натянуть луки и пустить свои стрелы, но все стрелы пролетели мимо цели.
На облаке находилась летучая колесница с балдахином и занавесями из тончайшей шерсти, и из этой колесницы грянул могучий голос:
– Иди сюда, Мияко Маро!
Рубщик Бамбука нетвердой походкой пошел на зов вперед, за что и получил нелестную отповедь от предводителя лунного народа, начинающуюся обращением: «Ты глупец!» – и заканчивающуюся повелением отдать ему Кагуя-химэ без всяких проволочек.
Колесница взлетела с облака и зависла в воздухе на уровне крыши. Опять тот же могучий голос прокричал:
– Эй, Кагуя-химэ! Сколько ты будешь медлить в этом убогом жилище?
Тотчас же входная дверь и внутренние решетки распахнулись сами собой, не устояв перед силой людей с Луны, и в окружении своих служанок появилась Кагуя-химэ.
Дева Кагуя перед своим отбытием простилась с униженным Рубщиком Бамбука и дала ему свиток, где было написано: «Если бы я родилась в вашем мире, среди вас, земных людей, то я с радостью осталась бы с вами, мои дорогие родители, чтобы рассеять ваше горе. Никогда, никогда бы я вас не покинула! Но увы! Это невозможно! Сейчас я сброшу платье, которое носила в вашем доме, и оставлю его вам как память обо мне. В ясную ночь выходите глядеть на луну. Ах, мне так тяжело покидать вас, что кажется, на полдороге упаду с небес на землю!»[34]
Люди с Луны принесли с собой в сундуке небесное платье из птичьих перьев и несколько капель Напитка Бессмертия. Один из них сказал Деве Кагуя:
– Выпейте, прошу, этот напиток, чтобы очистить свой дух от грубости этого грязного мира.
Кагуя-химэ, глотнув напитка, уже хотела укутаться в накидку, что оставила на память старику Рубщику Бамбука, который так ее любил, но один из лунных людей ей помешал, попытавшись набросить на ее плечи небесное платье из птичьих перьев. Тут Дева Кагуя воскликнула:
– О, имейте хоть немного терпения! Сердце того, кто наденет это платье, тотчас переменится, а мне еще есть что сказать тем, кого я покидаю!
И она стала писать Микадо следующие строки:
«Вы изволили выслать большое воинство, чтобы удержать меня на земле, но за мной явились посланцы с неба, которых нельзя ослушаться. Я принуждена следовать за ними. Жаль мне и грустно расставаться с землею! Я отказалась служить Вам лишь потому, что я существо не из здешнего мира. Пусть не могли Вы постигнуть истинную причину моего отказа и, может быть, дурно подумали обо мне, но я не властна была со спокойной душою ответить Вам согласием. А сейчас тяжестью легла мне на сердце мысль о том, что сочли Вы меня дерзкой и бесчувственной»[35].
Вручив этот свиток вместе с бамбуковой трубкой, наполненной Напитком Бессмертия, в руки начальника войска, она позволила накинуть на себя небесное платье из птичьих перьев, и в тот же миг все ее воспоминания о земном существовании исчезли.
Затем Дева Кагуя, окруженная толпой лунных людей, села в небесную колесницу, и облако стало стремительно подниматься в небеса, пока не пропало из виду.
Горе Рубщика Бамбука и Микадо не знало границ. Последний созвал Государственный Совет и спросил, какая из гор на земле самая высокая. Один из советников отвечал:
– В провинции Суруга, недалеко от столицы, есть гора, которая гораздо ближе к Небу, чем все остальные горы земли.
После чего его величество сложил следующий стих:
Не встретиться нам вновь!
К чему мне жить на свете?
Погас твой дивный свет.
Увы, напрасный дар —
Бессмертия напиток.
Пер. В.Н. Марковой
Затем свиток, написанный Девой Кагуя, вместе с Напитком был отдан человеку по имени Цуки-но Ивакаса (что значит «Скала в Сиянии Луны»). Ему было приказано отнести это на вершину самой высокой горы в провинции Суруга и, стоя на самом высоком горном пике, сжечь свиток вместе с Напитком Бессмертия.
Итак, Цуки-но Ивакаса смиренно выслушал императорский приказ и, взяв с собой отряд воинов, взобрался на гору и сделал то, что ему было велено. И именно с тех пор той горе было дано имя Фудзияма (Бессмертная Гора), и люди говорят, что дым того костра до сих пор струится с самой высокой вершины, чтобы смешаться с облаками в небе.
Глава 4
БУДДИЙСКИЕ ЛЕГЕНДЫ
Легенда о Золотом Лотосе
Данная легенда явно не японского происхождения. Буддийские монахи в Японии считали, что успех их религии заключается не в отказе от старых синтоистских божеств, а в том, чтобы ловко их приспособить к своему учению. В таких случаях Япония заимствовала у Индии и в меньшей степени у Китая, если мы считаем, что драконы изначально были элементом эпоса Поднебесной. Мы близко следуем версии г-на Эдварда Грия и включили сюда эту легенду, поскольку она часто фигурирует в проповедях японских священнослужителей и приобрела явно японские черты. Мы могли бы продублировать многие легенды подобного рода, но для наших целей достаточно будет и одной. Другие две легенды, приводящиеся в данной главе, определенно японские.
Святой Будда, закончив свою священную медитацию на горе Дан-доку, медленно шел по каменистой тропе в город. Темные ночные тени наползали на землю, и всюду разливалось глубокое спокойствие.
Приближаясь к цели своего похода, Будда услышал, как кто-то выкрикнул: «Сё-гиё му-дзиё!» («Внешние манеры не всегда показывают характер»).
Великий Будда восхитился этими словами и захотел узнать, кто говорит столь мудро. Снова и снова слышал он эту фразу и, подобравшись к краю обрыва, заглянул в лежащую внизу долину и увидел безобразного Дракона, злобно смотревшего на него вверх.
Тогда Святой уселся на скалу и спросил Дракона, как тот сумел постичь одну из высших тайн буддизма. Такая глубокая мудрость подразумевает открытие для себя ряда духовных истин, и поэтому Великий Будда попросил Дракона изречь еще что-нибудь столь же мудрое.
Тогда Дракон, обвив скалу, пророкотал громовым голосом:
– Дзэ-сё мэцу-бо! (Все живущее враждебно закону Будды!)
Произнеся эти слова, Дракон некоторое время пребывал в молчании. Тогда Божественный Будда попросил Дракона изречь еще что-нибудь.
– Сё-мэцу мэцу-и! (Все живущее должно умереть!) – вскричал Дракон.
При этих словах Дракон посмотрел на Великого Будду, и гримаса крайнего голода исказила его наводящие ужас черты.
Затем Дракон поведал Святому Будде, что следующая истина будет последней и столь ценной, что он не сможет открыть ее, пока не утолит свой голод.
На это Святой отвечал, что не откажет Дракону ни в чем, если услышит четвертую истину, и спросил, что требуется Дракону в качестве пищи. Когда Великий Будда услышал, что в обмен на последнюю мудрую истину Дракон желает человеческой плоти, Будда ответил, что его религия запрещает отнимать жизнь, но для благополучия своих людей он пожертвует собственным телом.
Дракон открыл свою огромную пасть и произнес:
– Яку-мэцу и-раку! (Самое большое счастье познается лишь после того, как душа покидает тело!)
Великий Будда поклонился и прыгнул в зияющую пасть Дракона.
Как только Святой коснулся челюстей чудовища, они вдруг разделились на восемь частей и в тот же миг превратились в восемь лепестков Золотого Лотоса[36].