Из писем Е. Н. Михайловой — Н. Г. Семеновой (Волотовой)

[Зима – весна 1915 г.]

<…> Я остаюсь в школе Халютиной. Я не хочу идти в «гимназию» Массалитинова[xxiv] и не могу уйти из школы, потому что сегодня я ее спасла и не могу бросить начатого дела. Вдруг почувствовалась неизбежная гибель, пропала энергия и работоспособность, Вахтангов сказал, что опускает руки и уходит, не может работать при существующих условиях. Нет инициативы, нет предприимчивости, нет желания работать, мы внесли по двести рублей, делайте с нами, что хотите! В школе сейчас всего пятнадцать учащихся, все остальное ушло, разбрелось. Надо, стало [быть], что-то сделать, чем-то поднять дух, и я пошла на жертву, которой требовало положенье, я принесла в жертву свою лучшую заветную мечту — я ее осуществила. Я сказала, что он, Вахтангов, ошибается, что в школе есть дух предприимчивости, что она не пропадает и не пропадет. Я не сказала ничего, только сказала, что есть работа, что покажем ее на Рождество, а до тех пор никому не скажем, в чем дело. И если бы ты видела перемену! Вахтангов поглядел на меня светлыми глазами, пожал руку и сказал: с Богом. У всех наших посветлели лица, расходясь, говорили, что мы себя покажем, что не дадим погибнуть школе. Вахтангов ободрил тем, что сказал, что необходимо только существованье идейного ядра, вокруг которого может группироваться все что угодно, пока дело растет, все время меняясь в составе, но сохраняя идейное ядро, и к тому времени, когда оно вырастет, все заменится, и все уже будет идейно. Я тут же устроила группу в семь человек и идейным ядром в виде меня, Васильевой и, я почти не смею надеяться, {86} тебя. Кругом сгруппирована дрянь, без которой сейчас нельзя обойтись и которая к концу должна быть заменена идейными людьми. Положено к Рождеству сдать одну античную трагедию и одну итальянскую комедию, пьесы еще не выбраны. Все мы почти уверены в том, что блестяще провалимся, но это не важно, важно положить начало, важно не дать погибнуть школе. <…>

* * *

<…> Я не идеализирую нашу школу нисколько, в том состоянии, в каком она была еще недавно, она ни к черту не годилась. Я только говорю, что нужна школа свободного направленья, а такую школу должен создать не «тот, кто палку взял», а вообще сама молодежь, настроенная в известном направлении и знающая, чего она хочет. Но не могут сразу все заговорить и начать делать — получится большой сумбур. Надо, чтобы кто-то один заговорил, а остальные подхватили, услышав вылитые в форму слова свои собственные мысли, тогда пойдет стройная работа, из которой должно что-то выйти. Случайно эти слова сказала я и положила начало. Подхватило много голосов, возможно, что по разным причинам, но всех одушевляло одно желание, создать такую школу, как я уже сказала. <…>

«Какое жалкое средство спасенья — “идейное” ядро из 2 человек, окруженное “дрянью” — силится вдохновить опускающих руки преподавателей, и что всего лучше вдохновить их идеей борьбы с Художественным театром, их, сынов этого бога (скажи-ка Вахтангову слова Грифцова[xxv])». Откуда же преподавателям черпать вдохновенье, как не из среды своих учеников, и как им не опускать руки, когда в этой среде нет никакой инициативы. Я вдохновила Вахтангова не идеей борьбы с Художественным театром, а тем, что вообще в школе появилась какая-то идея и работа. Не думаю, что ему было бы неприятно, что эта работа враждебна ему, важна работа сама по себе, а какая она, это безразлично и даже лучше — враждебна, значит самостоятельная, а все самостоятельное ценно. Я не скажу Вахтангову слов Грифцова и своих слов не потому, что боюсь, что он опять опустит руки, а только потому, что положено пока, до тех пор пока мы ничего не сделали еще, пока не покажем чего-то уже наработанного, никому в школе не говорить ни о чем, кроме того, что что-то есть и готовится. Это отнюдь не желанье заинтриговать, а просто мы не хотим сказать: посмотрите-ка, что у нас есть, и протянуть пустые руки.

<…> я очень высоко ценю Художественный театр за то великое, что он создал, и бороться с ним хочу лишь потому, что его время прошло, а Грифцов говорит, что его и не было. И это меня поразило, и с этим я не согласна. <…>

Вчера я была в Студии на «Сверчке», и мне очень понравилось, но я просто не вижу в этом нужности. Все очень хорошо и очень талантливо (я не согласна с Грифцовым о бездарности, мы с ним смотрели вместе, да и он сам некоторых талантливых не отрицает), но было бы лучше это талантливое употребить на нужное, на то, что теперь уже нужно, и особенно будет нужно, а не надобилось раньше. <…>

Положено так: учиться и работать в школе Халютиной, внеся в нее свой серьезный дух, брать от каждого из преподавателей все, что может пригодиться, т. к., конечно, у нас еще совсем нет актерской [техники], кроме того, сложившись рубля по два (нас будет всего 15 человек, т. к. к нам присоединится кружок того же направления, работавший раньше у Грифцова), и снять большую, пустую комнату для работы. Там историю театра и вообще все теоретические познания будет преподавать Грифцов, кроме того, пластику будет преподавать кончившая школу {87} Рабенек[xxvi] его знакомая, а может быть, и сама Рабенек, он обещал нам это, и практически будет учить актер и режиссер, которого тоже приведет он, кроме того, будет заниматься с нами музыкой его знакомая, и все это бесплатно. Грифцов серьезно увлечен. Введены особые правила, установлена дисциплина, за отступления от которой будет взиматься штраф на содержание помещения и даже будут исключаться из общества. К Рождеству будут показаны две пьесы, дальше они будут играться, а новые готовиться. Дальнейшее пока в самых ярких мечтах. <…>

* * *

<…> А какую чудесную пьесу выбрал Вахтангов для работы с нами, отложил все пьесы, что мы повыбирали, и принес сам. Удивительная пьеса. Работа все понемногу налаживается, и все входит в рамки. В школе уже все наладилось, еще теперь наладить наше дело, и тогда 15‑го все можем со спокойной душой разъехаться до осени, до 15‑го августа. Базилевский так и не бывает в школе, а Верой Куриной я глубоко возмущена, ничего не делает, в школе бывает только на Вахтангове, смотрит ему в глаза и каждый раз сообщает, что забыла принести конспекты и твою книгу. Я возмущена ужасно, не думала все-таки, что она совсем пустышка. В общем, все идет великолепно и как-то стройно, одно за другим, налаживается и становится так хорошо.

29 апреля 1915 г.
Саратов

<…> 1) Работаю сейчас над Муратовым[xxvii], а не продолжаю античный мир, потому что все последнее время у нас в кружке очень много говорилось и спорилось о комедии dell’arte. Когда говорят об античном мире, я могу и говорить, и возражать, но к стыду моему я слишком мало знакома с dell’arte. Уже началась деятельная переписка на темы о работах и с кружковцами, и с Борисом Александровичем [Грифцовым]. И я должна знать, о чем говорю и думаю. Кроме того, античный мир как самое дорогое и любимое я приберегаю на конец, но это уж, конечно, не причина. Возможно, что я, познакомившись с комедией масок, вернусь скоро снова к трагедиям.

2) Насчет ролей боюсь говорить определенно, т. к. съедутся ли еще мои партнеры, и вообще, Бог знает, как пойдет работа и сколько времени будет занимать кружок и пьеса Вахтангова. Пока, кроме Ведьмы в ней, я работаю над «Месяцем в деревне» и над Клитемнестрой.

3) «Сказка» Евгения Богратионовича вот какая: сказка Льва Толстого «Об Иване-дураке, Семене-Воине и Тарасе-Брюхане». Переделал ее в пьесу Чехов из Студии[xxviii]. Роли приблизительно намечены, возможно, я буду играть Ведьму и, кроме того, помогать по режиссерской части. Пока что я собираю все материалы, какие могу найти, и отдаю этому все время, что остается от чтения.

<…> нельзя создать театр без актеров, нельзя создать актеров без школы и нельзя бороться с Художественным театром, взяв актеров из школы Масcалитинова, т. е. из Художественного театра. Нужна школа, где бы можно было быть свободной в направлении, а такою является наша, и потому нельзя было позволить ей умереть. <…>

Публикуется впервые.
Автограф.

РГАЛИ. Ф. 2171. Оп. 3. Ед. хр. 5. Л. 1 – 6, 13 об.

{88} КОММЕНТАРИИ:

Во всех московских письмах Е. Н. Михайловой даты отсутствуют. Из содержания ясно, что они написаны зимой и ранней весной 1915 г. до отъезда к родителям в Саратов.

ИЗ АЛЬБОМА АФИШ И ПРОГРАММ

16 марта 1915 г. Курсы драмы С. В. Халютиной. 2‑й выпускной спектакль по классу Е. Б. Вахтангова. «Канун нового года» А. Шницлера, «Благотворительница», водевиль Н. Л. Персияниновой, «Разговор двух дам» по Н. В. Гоголю (из «Мертвых душ»), «Соль супружества», водевиль, «Малиновка» по рассказу А. Н. Будищева, «Спичка между двух огней», водевиль.

28 марта 1915 г. Курсы драмы С. В. Халютиной. 5‑й выпускной спектакль по классу Е. Б. Вахтангова. «Гавань» Мопассана, «Огни Ивановой ночи» Г. Зудермана (сцена встречи Марикки с матерью), «Несчастная» по И. С. Тургеневу, «Слабая струна» французский водевиль, «Егерь» по А. П. Чехову, «Под душистой веткой сирени» В. Корнелиевой.

Музей Театра им. Евг. Вахтангова. № 58/Р.

П. Г. АНТОКОЛЬСКИЙ — Е. Б. ВАХТАНГОВУ
2 мая [1915] г. Москва

Милый Евгений Богратионович!

Я не успел примкнуть к коллективному письму студийцев[xxix] и поэтому пишу отдельно, а Вы отвечайте мне, как Вам больше захочется, — или тоже отдельно, или в общем письме черкните два слова.

Сначала — впечатления от спектакля 30‑го[xxx]. Совершенно неожиданно оказалось, что билетов было продано 40 штук, а мы говорили о 25 – 30!.. Были, между прочим, Острейко, Алексеев. Последнему все очень понравилось, в особенности {89} Серов и «Страничка». Вообще, про «Страничку» больше всего разговоров. Один приятель сказал, что это «трагедия детской души» и вообще совершенно не водевиль, а очень серьезная вещь. После «Егеря» случилось несчастие с занавесом, оборвалась веревка, и бедному Коле [Шпитальскому] пришлось затянуть антракт на целых 20 минут, если не больше, чтобы исправить; но и потом, в течение всего вечера, занавес шатался, не закрывался, когда следует, перед «Чепухой» не раскрылся до конца и т. д. О художественной стороне Вам, наверно, напишут, и я не буду ее касаться. А теперь совсем о другом.

Мне очень хочется в будущем году работать и играть. Вы говорили, что дадите мне драматическую-лирическую роль. Если это так, то разрешите мне поискать и найти. Пока что мне очень нравится «Гренгуар» — роль, которую Вы хотели дать Зинаиде Алексеевне Бат; она мне вчера рассказывала содержание, и я сказал, что попрошу у Вас позволения играть это в будущем году. Кроме того, можно ли будет работать с осени над «Душистою веткой сирени»? И затем, Евгений Богратионович, самое главное: пантомима! Не проходит дня, чтобы мы не болтали о ней и не мечтали об этой постановке. Как в этой пантомиме обстоит дело с музыкой? Мне почему-то кажется, что пантомиму сочинили Вы.

Я написал два стихотворения, которые позвольте посвятить Вам как знак моей любви. Вот они.

АРЛЕКИНАДА
Е. Б. Вахтангову

1. Арлекин
Это гибель. Это счастье. Это танец Арлекина.
Увлеченный томной властью, за тобою, Коломбина

Я бегу. Твоим затеям и капризам счета нет.
Тени пляшут по аллеям, зыблют легкий пересвет.

Как обманчивы объятья, как уклончивы сближенья,
Как томят прикосновенья к алой ласковости губ!

Но еще страшней виденье, будто рушится заклятье, —
И тебя бегу искать я, — и в руках сжимаю труп.

2. Пьеро
Позабылся бал нестройный поутру.
Одинокий и спокойный
В это утро я умру.

Я умру, а ты не вспомнишь страсть и ложь
И обета не исполнишь,
И ко мне ты не придешь.

Не придешь… В моем стакане нет вина.
Видеть смерть свою заране
Суждено мне издавна.

{90} Смерть твои цветы рассыплет на постель
И меня как друг обнимет,
И умчит в свою метель.

Унесет мои сонеты смерть к тебе
И в нечетные терцеты
Вставит строки — о Себе.

У меня теперь есть мысль о пантомиме, в которой будет участвовать Он, Его мать и Marie Madélaine, причем действие происходит в Париже в наши дни. Не знаю, как совместить отсутствие кощунства с ясностью моей мысли о земной любви Христа к Магдалине.

Пока на этом кончаю. Желаю Вам всего доброго и большого успеха в Петрограде. Любящий Вас

П. Антокольский

Отвечено [Вахтангов] [Все подчеркивания принадлежат Вахтангову, сделаны синим карандашом.]

Публикуется впервые.

Автограф.

Музей Театра им. Евг. Вахтангова. № 58/Р.

КОММЕНТАРИИ:

Е. Б. ВАХТАНГОВ — Т. С. ИГУМНОВОЙ
3 мая 1915 г. Петроград

Мне переслали Ваше письмо, добрая Татьяна Сергеевна. Пробудем в Петрограде до 31 мая. Потом Студия, может быть, поедет в Одессу и Киев. Потом я в Евпаторию.

Так, мои адреса:

До 31 мая — Петроград, Литейный театр, гастроли Студии, мне. После 31‑го — Евпатория, Крым, дача Черногорского, мне.

Я всегда рад буду получить пару слов Ваших и так благодарен Вам, что вы не забываете меня.

4‑го у нас «Сверчок».

Как-то примет нас здешняя публика?

Пока пьеса идет с «головокружительным» успехом. Плачут, и плачут хорошо.

Но то — Москва.

У студентиков наладилось[xxxi]. В последнее время я был более свободен и приготовил с ними пять вещей.

«Егерь» — Чехова, «Женская чепуха» — водевиль, «Страничка романа» — водевиль, «Спичка между двух огней» — водевиль и «Соль супружества» — водевиль.

{91} 26‑го был первый публичный спектакль. Полон маленький зал[xxxii]. В первом ряду — Борис Константинович [Зайцев] с женой. С хорошим, внимательным и добрым лицом смотрит на сцену.

В Студии уютно, мило.

Все принарядились.

В соседней комнате — фойе и буфет.

Наталья Павловна [Шиловцева] в белом платье — хозяйка. Играют хорошо. Волнуются, конечно. Но молодо, интеллигентно и просто.

С маленькими антрактами проходят вещицы.

Публика хорошо смеется. После спектакля пили чай за длинным-длинным столом и говорили приятные вещи. Б. К. [Зайцев] тоже говорил. «Весь спектакль смотрится приятно. В прошлом году было все от дружного единения[xxxiii], а сегодня — от искусства было кое-что», — сказал Б. К.

И это правда.

Экземплярская, игравшая не очень ярко, очень волновавшаяся, все-таки произвела отличное впечатление: у нее большое обаяние.

У таланта все дело в обаянии.

Говорят, у нее чахотка. Это больно. А из нее вышел бы толк, и сама она жизнерадостная и очень хорошая.

Много в Студии хороших людей. Чистых и честных. Почти все. Говорю почти, а сам не знаю, кто же не такой.

28‑го был второй спектакль. Было 33 человека (в первый раз 50). Играли лучше. Просто — отлично играли. И все было на месте.

30‑го был третий спектакль. Но меня уже не было. Они напишут мне. Я попрошу их прислать мне фотографии — снимали сценки. Вас во время чая вспоминали.

Будьте радостная. Вас любят.

Это хорошо и дорого.

Приезжайте здоровенькая.

Е. Вахтангов

Местонахождение подлинника не установлено.

Печатается по первой публикации: Вахтангов. 1939. С. 46 – 49.

КОММЕНТАРИИ:

«АЛАТР» И ШКОЛА ОПЕРНОГО ИСКУССТВА

С предстоящей осени союз деятелей искусств «Алатр»[xxxiv] открывает при своем кружке новую практическую школу оперного искусства[xxxv]. Преподавателями в школе явятся: гг. Сулержицкий, Богословский, Вахтангов, Златин, Хлебников, Попелло-Давыдов, Шаломытова и др. С 15‑го мая приступают к оборудованию специального помещения и сцены для школы, которая будет помещаться по Тверской ул., в доме Толмачевой.

Хроника // Рампа и жизнь. 1915. № 18. 3 мая. С. 9.

КОММЕНТАРИИ:

Е. Б. ВАХТАНГОВ — СТУДИИ
5 мая 1915 г.

Милые мои!

Я так был рад получить Ваши хорошие, обстоятельные и ласковые письма[xxxvi].

Мне принесли их в уборную, когда я сел гримироваться[xxxvii].

Празднично было у нас и волнительно.

Громадный театр.

Публика из имен.

Был Л. Андреев.

Горький и Шаляпин будут завтра.

Трепетно было и радостно-жутко.

И вот, принесли Ваши письма.

Принесли студенты — они здесь распорядители.

Тоже милые, вежливые и внимательные.

Принесли цветов.

И груда Ваших записочек лежала на столе рядом с бульденежами[xxxviii].

В антрактах я пробегал эти записочки и от одной до другой радовался.

Радовался, что правдиво все.

Радовался, что не переоценили.

Радовался, что сумели отдать себе отчет.

Радовался, что меня помните. Теперь сделайте так, если будете еще играть.

На занавес купите в хорошем магазине хорошей английской бечевки (она употребляется моряками).

Блок найдите хороший, не дешевый, с легким ходом. Соберитесь и прорепетируйте все пять вещей.

Тихо, в рисунке, без переживаний (если они не пойдут сами).

Поправьте все ошибки предыдущих спектаклей в смысле бутафории, и в смысле текста, и в смысле мизансцен. Назначить для этого определенный день и провести все в порядке спектакля (без гримов, без костюмов, в черной контурной обстановке и лучше всего за столом).

Перед началом каждой вещи сообща выяснить ошибки, недоразумения по всей пьесе, а после этого приступить к самой репетиции.

За «Егерем» следит (вместо меня) Ксения Ивановна [Котлубай].

За «Чепухой» — тоже она.

За «Солью» — Татьяна Михайловна [Кроткова].

За «Спичкой» — Елена Владимировна [Шик-Елагина] и Борис Ильич [Вершилов].

{93} За «Страничкой» — Ксения Ивановна и Татьяна Михайловна.

За общим порядком прошу последить Натана Осиповича [Тураева].

В Клин я написал 3‑го.

Дал адрес Ксении Ивановны.

Предложил списаться и дал хороший отзыв о спектакле. Если состоится, то не забудьте поставить на афишу инсценировку «Егеря» в разрешенной инсценировке (посмотрите каталог).

И обо всем, конечно, пишите мне и советуйтесь, пожалуйста.

И еще просьба.

Возьмите в кассе 1 рубль.

Запишите его за мной.

Купите «Хатха-Йога» Рамачарака[xxxix]. И от меня подарите Экземплярской. Пусть внимательно прочтет и летом обязательно делает упражнения отдела по дыханию и «о пране».

Только одно ей надо соблюдать: не усердствовать в упражнениях, делать их шутя и совсем, совсем не уставать.

Это не для сцены.

А так, для здоровья.

Очень прошу сделать это, если она даже откажется.

Я очень прошу Экземплярскую принять от меня эту книжку.

Теперь.

Антокольскому

Роль себе ищите. Цель — работа, а не спектакль. О «Гренгуаре» ничего не могу сказать: давно читал. Если Вам нравится — возьмите. С «Веткой» надо подождать.

Музыка к пантомиме есть. Попробую поставить ее на будущий год.

Серову

Пусть публика водевиль ругает.

Но он чистый и прекрасный.

Когда Вы найдете наивность и почувствуете себя хорошим — водевиль зазвучит иначе.

Это не будет скоро. Много надо работать и много, много открыть в душе.

Нине Николаевне [Загрядской]

Не торопите и не торопитесь.

З. А. Бат

То, что Вы делаете, мне нравится. Раз хуже, раз лучше, — но все к лучшему, если будете отдавать себе отчет после каждого спектакля. Будьте добренькая, пришлите мне карточки, если даже они не очень хороши.

Наталье Павловне [Шиловцевой]

Попросите прислугу Серова не садиться на чужие шляпы, а если ей уж так нравится это занятие и она чувствует в этом большую необходимость, то купите ей для этих целей пару шляп за счет Серова.

Буфет же, по-моему, больше выиграет, если Вы уничтожите самовар, бутерброды и пирожное. Хорошо было бы иметь только воды и больше ничего. Ради буфета антракта не затягивайте. Боже сохрани.

Елене Владимировне [Шик-Елагиной]

Вы — молодчина.

Коле [Н. И. Шпитальскому]

{94} Эти занавесы — ужасный народ[xl]. Вы за ними посматривайте.

Куриной

Растите большая. Книжки хорошие читайте, шалите.

Борису Ильичу [Вершилову]

Иногда полезно бывает приобрести бумажную манишку заранее. Штуки так две‑три.

Экземплярской

Когда прочтете «Хатха-Йогу», напишите мне. Пожалуйста.

Алеевой

Если позволите, я еще поговорю с Вами. Мне кажется, что я немного понимаю Вас. Будет, все будет.

Татьяне Михайловне [Кротковой]

Послал Вам открытку.

Касторской

Пауза нужна. Действия ускорять нельзя. Темп тот же.

Можно только сократить так: начинать с узелка, потом пить, поставить кувшин, потянуться и т. д. Можно начинать с любого из этих положений (кусков), хотя бы с кувшина.

Леониду Андреевичу [Волкову]

Вы хорошо работаете. Имейте чуть терпения. Поверьте немножко мне, и Вы увидите, как будет идти «Егерь». Его нельзя найти скоро. Это не водевиль. Такая роль находится годами.

Ксении Ивановне [Котлубай]

За 50 раз «Сверчка» я только два раза испытал состояние, похожее одно на другое. Помните одно: водевиль надо играть с чистым сердцем. Напомните и напоминайте партнерам.

Натану Осиповичу [Тураеву]

Вас все хвалили. Перецелуйте всех.

Попросите от моего имени участвующих в спектакле не выходить в костюмах и гриме за пределы фойе (когда смотрят на товарищей, пожинающих на сцене лавры).

Борису Евгеньевичу [Захаве]

А от Вас ничего не было. В каком костюме играли?

Борисовой

Не забывайте кресла и просмотрите текст с Борисом Евгеньевичем.

Ну, кажется, ответил всем.

О себе.

Рецензий пока нет.

Есть две общих на скорую руку. Посылаю Вам, дабы Вы видели, как пишутся рецензии.

Много хлопали.

Выпустили Сушкевича кланяться[xli].

Играли дружно.

И ново. И трудно.

Не было свободы.

Хорошо поняли, что такое интимный зал.

Я немножко устал писать.

В следующий раз напишу хорошее письмо.

За сегодняшнее простите.

{95} Кланяюсь всем, и Ксении Георгиевне [Семеновой], и Маликовой, и Евгении Владимировне [Рытовой], и Ведме, и Зданевичу, и Протопоповой, и Ольге Сергеевне [Юшковой].

Будьте добрыми, милые мои. Целую вас.

Ваш Е. Вахтангов

Автограф.

Музей Театра им. Евг. Вахтангова. № 2947/Р‑2.

Впервые опубликовано: Вахтангов. 1939. С. 49 – 54.

КОММЕНТАРИИ:

Е. Б. ВАХТАНГОВ — СТУДИИ
20 мая 1915 г.

Милые!

Спешность вопросов, поставленных секретарской частью письма Бориса Ильича [Вершилова], заставляет меня быть кратким, и потому я прошу позволения у всех, написавших мне, ответить им следующим письмом: может быть, я умудрюсь ответить каждому отдельно, но стопка писем, хороших и теплых, настолько внушительна, что я боюсь не выполнить это свое большое желание.

О переведенных в действительные члены. Перевели очень хорошо. Все они студийны прежде всего, честны и приятны.

Об исключенных. Понимаю о Протопоповой.

Не понимаю совсем о Маликовой.

Это для меня неожиданность.

Нечутко с ней поступили: Протопопова погрустит и успокоится, потом, может быть, так слегка и ругнет вас; Маликовой будет больно, она будет плакать и никогда не ругнет вас.

У Протопоповой вы отняли разумное времяпрепровождение.

{96} У Маликовой уголок души.

Протопопова пришла без жертв.

Маликова много страдала — целый студийный год.

Почти понимаю о Зданевиче.

Курину я не исключил бы, потому что ей 19 лет.

Если бы ей был 21 и она была бы такой, то можно было бы так с нею поступить.

Говорить серьезно о Куриной как о студийке, как о материале и пр. сейчас, конечно, смешно. Ей надо дать подрасти, книжки дать ей почитать, между Вами повращаться, — тогда можно разговаривать.

А в Студию она влюблена. Влюблена. Любить она еще не может. Ей же 19 лет! Она, конечно, поплачет, может быть, немного отравится сулемой дня на два.

Помните, что таких молодых надо иметь «на воспитании», действительными членами не делать, а оставить в какой угодно графе (это им не обидно, и неравенства не создаст, ибо равенства между мной и Сулержицким, Ребиковой и Книппер — все равно не будет: жизненный опыт тому причиной).

А так как мы молоды еще воспитывать, то, может быть, таких не принимать?

А раз приняли, то надо подумать чуть-чуть, что делать. И вообще: перед тем, как исключать, задайте себе вопрос: а если бы не исключать, то исчезнет ли то, за что исключаем.

У Протопоповой не исчезнет.

У Маликовой — ? (не знаю, почему исключили). Неужели дикция тому причиной? А что делать тогда с Натаном Осиповичем [Тураевым] — тоже исключить?

У Куриной, может быть, исчезнет.

У Зданевича не исчезнет.

Ergo — Протопопова и Зданевич с этой точки зрения удалены правильно.

Маликова — ? (прошу написать подробно о причинах).

Курина — поторопились. (Надо было выждать, чтобы это «может быть» определилось точнее в ту или другую сторону.)

Об Евгении Владимировне [Рытовой].

Судя по протоколу, говорили о ней правильно.

Получившееся «против», равное «за», естественно. Она, по-моему, на положении Куриной, только в другую сторону. Курина не может ответить Вам: нужна ей Студия или нет.

Она сама не знает, и ее существо не чувствует потребности в Студии в той плоскости, в которой ей задается этот вопрос.

Ребенок на вопрос: «Ты хочешь жить?» ответит: «Хочу».

И будет мечтать о лошадках и елке, и о бабушке, и о книжке с картинками, и о забавном хвосте кошки с привязанной бумажкой.

Слово «жить» не вызовет в нем других представлений.

Так и Курина на вопрос: «Вам нужна Студия?» ответит: «Нужна». И будет мечтать о Евгении Богратионовиче, которому нужно принести цветок и «обязательно» проводить, о платье для «Спички», о милом «Юрке»[xlii], о том, как задобрить страшного Натана Осиповича, и [о] хороших и «таких уж умных и ужасно сердечных» словах Евгения Богратионовича на уроках.

Фраза «нужна Студия» других представлений не вызовет.

А Евгения Владимировна чуть иначе.

{97} Она уже немолодая. Много пережила. И, кажется, переживает. Драма у нее какая-то чувствуется, когда она перестает быть светской женщиной, да и самая светскость, с моей точки зрения, тоже драма.

«Вам нужна Студия?» — «Нужна», — ответит.

И будет мечтать о том, что у нее есть место, где группа хороших людей занимается искусством так, как она не умеет, что там есть тепло, которого мало в ее жизни. (Ее жизнь — пошлость.) О том, как ответить этим юнцам, чтобы они не думали о ней дурно и чтоб ей не пришлось объяснять свой неприход или ранний уход с урока жизненными обстоятельствами, о которых и стыдно, и горько говорить, о том, что 2 часа она урвет на смутную потребность души в хорошем.

Ей нужно это «хорошее».

«Хорошее» — других представлений слово «Студия» у нее не вызовет.

И ей, как Куриной, надо дать время.

Курину надо тянуть вверх и исключить, если не вытянулась.

Евгению Владимировну — тянуть назад и исключить, если не вырвана пошлость.

Курина молода, без опыта.

Евгения Владимировна стара. С опытом.

Оставьте ее в какой угодно графе, действительным членом не делайте. Это не создаст неравенства, ибо неравенства между Качаловым и Станиславским, между Немировичем и Книппер все равно не будет: жизненный опыт тому причиной.

А так как мы молоды перевоспитывать, то, может быть, таких не принимать.

А раз приняли, то надо подумать чуть-чуть, что делать.

Спросите теперь: а если б не исключать, то исчезнет ли у Евгении Владимировны то, за что ее склоняются исключить.

И ответите: может быть.

Тогда нужно выждать, пока это «может быть» определится в ту или другую сторону. Вот мой ответ.

Если я неясно сказал — спросите еще раз.

Мне думается, что Евгения Владимировна сама уйдет, потому что жизнь победит ее смутные стремления к хорошему.

Тогда нужно дать ей время самой отпасть.

Скажите ей, что у нас нет оснований переводить ее в действительные члены, что Вы очень хорошо понимаете и согласны ждать, чтобы дать ей время проявить свою студийность.

Вот и все.

А куда ее записать?

Хоть никуда.

Вот мой совет.

Если он неприемлем, — спросите еще раз.

О Ведме[xliii].

Очень хорошо разобрались.

Логично и доказательно.

Но не полно.

Забыли, что она очень молодая (но не так, как Курина).

Забыли про склад ее индивидуальности.

Она гордая и болезненно самолюбивая.

Она двойственная.

{98} Одинокая и эгоистичная.

Одинокая сторона души ищет радости в единении с хорошими людьми, эгоистичная — в нежелании (гордом и болезненном) принести хоть какую-нибудь жертву ради достижения этой радости.

Быть среди Вас ей было радостно. Но для этого надо играть спектакль. Играть спектакль — это жертва. (Почему? Это ее дело: нам с Вами не понять.)

И не принесла жертвы.

Потребности эгоистических сторон победили.

Взяв от Студии радости, она не смогла победить в себе болезненного.

И заплатила за радость дорого: совершила нестудийный поступок и всю жизнь будет помнить его.

А если б ее не исключить? и т. д.

Ответ — нет, не исчезло бы, по крайней мере, скоро не исчезло бы. А так как молодая, то ждать надо долго.

Очень долго ждать Студия не может.

Студия бессильна помочь ей достигнуть победы над эгоистичными началами ее существа, она может только одним шагом приблизить эту победу. И шаг этот вы сделали…

С болью в душе.

С тяжелым чувством.

И если она любит Вас, ей должно быть радостно за Вас.

Она должна себя отделить от себя и одной частью себя благодарить Вас, другой — ненавидеть себя.

Она должна хорошо проститься с Вами. Со слезами, любя Вас и понимая Вас.

Уйти и, может быть, когда-нибудь снова прийти.

И Вы ее примете.

О генеральной ежегодной чистке[xliv].

С момента, когда Студия станет антрепренером «очищенных» студийцев, прошу не считать меня в числе руководителей и на пост верховного главнокомандующего избрать другого.

Не «старым товарищам», объединенным «символическим контрактом», я служу, а если им — то возьму дорого.

Раз попал в действительные члены — то кончено.

Выйти можно: 1) или по собственному желанию, 2) или в экстраординарном случае.

Если нет ни того, ни другого, то ешьте друг друга и перевоспитывайтесь: ведь за что-нибудь да попал в действительные члены.

А заявления попавших «по захватному праву» — сплошное кокетство.

Эдак и я тоже буду нарываться на комплименты: перед началом и концом каждого года буду ставить вопрос о своей нужности. Я знаю, что я пока Вам нужен. Найдется человек, яснее меня понимающий дело, я без обсуждения общим собранием сделаю так, что буду у него на Вашем положении со всеми Вами.

Вот приблизительно все, что я как «главнок»[xlv] должен был ответить на приблизительное все секретаря.

Прочтите всем, не смущаясь, если при этом будут хотя бы все Вами исключенные.

Е. Вахтангов

{99} Почтовый ящик

Частное.

Милый и хороший Борис Евгеньевич [Захава], Вам я пишу на Студию. Спасибо, дорогой.

Нине Николаевне [Загрядской] Леониду Андреевичу [Волкову] Борису Евгеньевичу [Захаве] Ксении Георгиевне [Семеновой]

тоже

Борисовой — отвечено щедро. С милостивым подарком и автографом.

Натану Осиповичу — а Вы что же, милсдарь, не пишете?

Ксении Ивановне [Котлубай] — а вы что же, милсдарыня, не потрудитесь?

Антокольскому — отпишу обстоятельно отдельно.

Куриной — не знаю Вашего адреса. Вы писали, что 11‑го уедете к Ведме. Где эта самая Ведма живет? Вы, ежели желаете получать письма от хороших преподавателей, сообщайте им на всякий случай адреса.

Татьяне Михайловне [Кротковой] — отвечено.

Коле [Шпитальскому] — не помните ли Вы, кто это обещал: «Собираюсь много написать, потому сейчас пишу мало». И таким хорошим почерком было написано.

Кого нет — пошлите копию ответов почтового ящика.

Автограф.

Музей Театра им. Евг. Вахтангова. № 2947/Р‑3.

Впервые опубликовано: Вахтангов. 1939. С. 54 – 59.

КОММЕНТАРИИ:

А. А. ВЕДМА — Е. Б. ВАХТАНГОВУ
[Май 1915 г.]

Милый Евгений Богратионович!

Мне очень хочется Вам написать. Когда я делала то, что я сделала, я страшно напряженно ждала, что вот случится что-то ужасное, что у меня отнимут Студию и все, что сказано этим словом. А этим словом для нас всех сказано ведь очень много, если не все. Мы, одинокие, со всех сторон заброшенные в этот большой город, имели возможность не быть одинокими, имели наши милые студийные комнаты, имели возможность не озлобиться, не засушить свою душу над умными книжками, не разучиться любить, а наоборот, научиться. Боже мой, мы имели возможность бывать в Художественном театре и в Студии, мы видели «Сверчка», после которого так и хочется закричать: а жить все-таки очень хорошо, и люди все очень милые. Хороший, и все это сделали Вы, так как Вы — душа нашего тела, без души оно умерло бы. И вот я с минуты на минуту ждала, что все это отнимут у меня.

{100} Бросались слова (может быть, вполне справедливые): психопатство, любительство. И только Вы пришли ко мне… Не знаю, что сказали им Вы, но после этого они стали внимательны ко мне, как к тяжело больной, стали смотреть на меня очень жалостливыми глазами. Конечно, это так же больно, как и все другое, но и за это, и за все я очень их люблю. Теперь Студию отнять у меня никто не может, так как она у меня в душе, всегда и везде со мной.

Когда Вы мне сказали, что «Страничка» будет идти, я была очень рада, что Шик и Загрядская будут играть, так как для всех нас спектакль значил не только 50 руб., а гораздо больше, иначе не было бы после него того, что было. Во время же спектакля, когда раздвинулся занавес и я увидела кроватки, услышала слова, которые стали уже моими, произносимые другой… Боже мой! Мне казалось, что я умираю. Саму себя лишить того, что так дорого, это ужасно. Произошло что-то ужасное, нелепое, что меня давит, и чего я понять совершенно не могу, и была бы очень рада, если бы кто-нибудь мог мне это сказать.

Мне очень больно, но это хорошо. Вот когда я уже не буду уметь ни плакать, ни смеяться — это будет очень плохо; этого я боюсь больше всего. Но теперь пока я благодарю Бога за все, что он дает мне. Теперь я скоро уеду к себе домой в степь, к своим собакам, лошадям и т. д., которые никогда не удивляются, что бы я ни делала.

Но эти дни я должна запомнить. Они заставили меня о многом подумать. Я чувствую, что во мне произойдет какой-то перелом. В память этих (для меня очень больших) дней я очень прошу Вас, если это можно, дать мне Вашу фотографию.

Бедные йоги! Им надо всю жизнь добиваться того, чтобы какой-то силой прогонять от себя все дурное. Мне этого не надо будет делать, мне достаточно будет вспомнить Вас, чтобы мне стало стыдно и больно и я перестала бы думать и делать то, что дурно.

До свидания. Ведь правда, я не сделала ничего ужасного, что написала и просила Вашу фотографию?

А. Ведма

Публикуется впервые.

Автограф.

Музей Театра им. Евг. Вахтангова. № 84/Р.

ФОТОГРАФИИ И ФАНТАЗИЯ
Леонид Волков:

Интуиция и фантазия выводили нас за рамки пьесы. О фантазии он [Вахтангов] говорил специально на множестве репетиций и в беседах. Скажем, приносились какие-то фотографии неизвестных людей, и по фотографиям нужно было сказать, кто это может быть, чем он занимается, какая у него семья, что он любит, чего не любит. <…>

Оно [правило] никогда не имело дна, — актер говорил: «понимаю», а потом говорил: «вот теперь я понимаю», а еще через некоторое время он говорил: «ах, вот теперь я понимаю». И каждый раз это было все новое понимание. Дно соответствовало разумению и способностям ученика, и каждый знал, что границ этого понимания не было, и это особенно увлекало. <…> Вахтангов говорил, что художник {101} никогда не должен успокаиваться на том, что он нашел, — наоборот, он всегда должен быть обеспокоен тем, что у него нет ничего. О каждом положении в искусстве он всегда говорил, что это только этап, а настоящее гораздо дальше. <…> Да, и у нас в Студии и потом я много встречал актеров, которые, уткнувшись в угол, готовились к выходу. Когда такого актера спрашивали, что он делает, он говорил: «сосредотачиваюсь». Человек старался забыть все постороннее и жил только мыслями роли. Конечно, он сам себя обманывал, потому что он ничего не забывал, и против такого «сосредоточивания» Вахтангов очень боролся. Он рассказал замечательный случай с Сальвини. В одном из спектаклей Сальвини, как лев, м<