Из протоколов репетиций и спектаклей первой студии

Февраля 1919 г.

Может быть, это можно прочесть на Совете.

Я внимательно прочел все протоколы. У нас происходит то, чего никогда не было. Не было же этого потому, что строили Студию и заводили в ней порядки все вместе. Теперь же удержать Студию на прежней высоте пытается маленькая группа лиц, до конца любящих студию и до конца отдающих себя ей. Эта группа действует на отставших через постановления Совета, объявляя эти постановления, или путем личных выступлений в моменты, когда проявлено нарушение дисциплины. То, что происходит сейчас, происходит не только у нас. Это знакомо всем театрам. И все театры на пути к восстановлению порядка идут нашим же путем, т. е. маленькая группа людей, крепких и любящих искусство, собирается, горячо протестует, выносит постановления и т. д. И все-таки во всех театрах дисциплина падает. Значит, путь, выбранный для установления порядка, неправильный, неверный и не достигающий цели. Надо победить общую причину, а она в несознании ответственности перед идеей Студии и, в частности, — в умирающей художественной совести тех работников Студии, которые нарушают порядок. Надо, чтобы группа любящих, группа центра, собирала всех работающих в Студии (начиная с актеров, кончая рабочими) и здесь, на этих дорогих и важных для Студии собраниях, вместе со всеми пробуждала в отставших то, что умирает. Так поступил бы и так поступал Леопольд Антонович.

Е. Вахтангов

Публикуется впервые.

Автограф.

СПбГМТиМИ. Фонд Бромлей-Сушкевича. ГИК № 12588/24.

{490} ИЗ ТЕТРАДИ 1914 – 1919 ГОДОВ

Марта 1919 г.

О. В. Гзовская организует на юге группу для образования нового театра. Пригласила меня к себе и предложила быть у нее режиссером.

Я обещал «подумать».

— Мое согласие равносильно уходу из Студии?

— Да.

Значит, она предложила мне уйти из Студии. Странно.

Группа, работающая у нас в Студии (оперная Студия) над «Евгением Онегиным», пригласила меня заниматься с ними.

О, Господи, за что мне все сие!

9 марта 1919 г.
Вечером.

Опять Химки! Опять надо делать операцию. Решили 13 марта, в четверг. Надю надо обмануть. Зачем ей зря тревожиться.

Марта 1919 г.

Холин дал согласие приехать 13‑го. Значит — послезавтра на стол. Скоро, черт побери!

Марта 1919 г.

Операция прошла. Видел вырезанную часть живота. Дня четыре промучился. Потом пошло «обычно».

Ну‑с, посмотрим, что будет дальше.

Автограф.

Музей Театра им. Евг. Вахтангова. № 79/Р‑17.

Впервые опубликовано: Захава. 1927. С. 86.

ПИШУЩИМ О «СИСТЕМЕ» СТАНИСЛАВСКОГО
[Март 1919 г.]

Нет еще книги самого К. С., ни одним словом не обмолвился он в печати об открытых им законах искусства вообще и театрального в частности, и сколько уже появлялось и появляется в газетах, журналах и сборниках суждений о так называемой «системе Станиславского». Издана даже целая книга, посвященная критике учения Станиславского, причем автор книги решается критиковать положения этого учения, излагая их, как ему заблагорассудится.

Когда такие статьи или такая книга попадают в руки лиц, непосредственно работающих с К. С., то им остается недоумевать, удивляться и терпеливо ждать момента, когда труды К. С. будут напечатаны.

Что скажут эти поторопившиеся смелые критики, когда убедятся, что их яркие, темпераментные строки, продиктованные негодованием благородного сердца, вызваны их же собственными измышлениями? Что, например, скажет Ф. Ф. Комиссаржевский[237], полагающий, что Станиславский «отказался от творческой фантазии, не признавал ее»[238], когда узнает, что Станиславский считает фантазию «второй природой актера», и что вся его «система» воспитания актера {491} построена именно ради торжества творческой фантазии. Что скажет Ф. Ф., если прочтет, что не «к трем, четырем, двум определенным чувствованиям», как он утверждает, сводит Станиславский пьесу, а всего-навсего к одному, но не чувствованию, а действию, ради которого автор написал пьесу и ради выполнения которого все актеры, играющие пьесу, объединяются и проводят всю свою творческую работу до спектакля включительно. Что скажет Ф. Ф., если прочтет, что, по терминологии Станиславского, «сквозное действие пьесы» не есть «основное чувствование» или «основной тон» (как полагает Ф. Ф.), а что сквозное действие есть то, что обозначается этими простыми словами, т. е. действие, проходящее через всю пьесу.

Как можно подвергать огромную часть учения Станиславского о чувствах критике, если до слуха дошел только один голый термин этой части — «аффективное воспоминание». Как можно строить сначала догадки о сущности, обозначаемой этим термином («Если мы предположим, что термин “аффективное воспоминание” употребляется К. С. … в смысле…»[239] и т. д., говорит Ф. Ф.), а потом доказывать абсурдность этой сущности? Ради чего это делается и что этим достигается? Разве не проще подождать, пока сам Станиславский не скажет то, чего он хочет и как он хочет?

Книга с критикой учения, появившаяся ранее самого учения, теряет всякий смысл уже по одному тому, что ссылки на положения учения, цитаты и термины, взятые критиком, могут остаться до смешного неоправданными, если вдруг окажется, что в критикуемой книге нет таких положений, таких определений и таких терминов, или (что еще хуже), что эти термины обозначают совсем не то, что под ними разумеет автор критики.

Если к критическому очерку, напечатанному до появления в свет критикуемого материала, можно и должно отнестись несерьезно, весело и добродушно, то немножко грустно, когда встречаешь в журнальной статье попытку конспективного изложения практической части учения, принадлежащую перу человека, ознакомившегося с учением непосредственно от учителя. Грустно потому, что дорогое и ценное, добытое необычайной творческой интуицией, принесшее много радости и света, не может звучать полнозвучно в сухих формах конспекта. Конспект без книги никогда ничего не дает, так как при этом устраняется возможность справки. Он оставляет сумбурное впечатление, если не составлен по плану и системе самой книги, а особенно должна страдать при конспективном изложении практическая часть книги, да еще такая часть, в которой говорится о вещах, требующих по своей хрупкой структуре непременно подробного, непременно ясного и непременно исчерпывающего изложения.

Во 2 – 3 книге «Горн» изд. Пролеткульта помещена статья «О системе Станиславского»[240]. Я близко знаю талантливого автора этой статьи, знаю, как он хорошо чувствует и понимает учение К. С., верю в его добрые намерения при писании статьи, но не могу, не могу не упрекнуть его.

Не за форму, не за отсутствие логического плана, не за бессистемность, — этого все равно невозможно достигнуть в короткой статье, — а за сообщение оторванных от общих положений частностей, за указание на детали практической части, когда совсем не оговорены общие цели, общие основы, общий план.

Если людям, работавшим с К. С., можно излагать его учение до того, как он сам это сделает, то изложение может быть написано только в форме общего {492} обзора учения. Изложение чисто практической части, основанной на неуклонном систематическом вживании, может принести вред тем, кто примет это изложение за руководство в практической сценической работе. Нельзя по книжке научиться писать стихи, летать на аэроплане, воспитать в себе необходимые для актера способности, а тем более нельзя обучать преподаванию сценического искусства.

Автор упомянутой статьи М. Чехов во вступлении обещает сказать «о двух вещах: о том, что такое “Система”, как она создалась, на что нужна актеру, это — во-первых. И, во-вторых, о том, как представляют себе “Систему” и что думают те, кто называет себя “врагами и противниками” теории Станиславского».

Чудесный и вполне законченный план. Но… если бы М. Чехов не нарушил своего обещания с первой строки. Он не сказал, что такое «система», он совсем не сказал, как она создалась. А об этом можно написать любовно и бережно много увлекательного. Зато М. Чехов, сверх обещания, долго и пространно рассказывает, как надо заниматься с учеником, что должен делать ученик.

Если это — практическое руководство, то оно не достигает цели, ибо практическую часть учения Станиславского нельзя изложить на 3 – 4 страницах журнала. На это нужно несколько томов (я не преувеличиваю). Если это ознакомление с «системой» лиц, в нее не посвященных, то эти лица получают ложное и неверное о ней представление благодаря отрывочным сведениям.

Если это даже конспект, то он попросту неверен, ибо он несистематизирован и далек от исторически сложившегося плана, выработанного самой жизнью. «Система» потому и система, что в ней все систематически последовательно. Если это — изложение учения К. С., то при чем тут практические советы ученикам и руководителю, советы, занявшие три четверти статьи.

Наконец, очень огорчительно заявление М. Чехова о том, что он собирается дать «полное и подробное изложение» «системы» К. С.

Мне думается, что «полное и подробное изложение» может дать только тот, кто создал эту «систему». Мне думается, что всякое изложение «системы» третьим лицом непременно будет страдать отсутствием этой «полноты». Мне думается, что не посетует на меня автор статьи «О системе Станиславского», если я позволю себе усомниться в целесообразности и своевременности изложения учения К. С. до тех пор, пока сам К. С. не опубликует свой труд.

Е. Вахтангов

Тетрадь 1919 – 1921 гг. Автограф.

Музей Театра им. Евг. Вахтангова. № 18/Р.

Впервые опубликовано:

Вестник театра. М., 1919. № 14. 22 – 23 марта. С. 6.

КОММЕНТАРИИ:

«ОТ ХОРОШЕГО ЛЕГКО ИСКАТЬ ЛУЧШЕГО» НА РЕПЕТИЦИИ «БАЛЛАДИНЫ»[241]

Вахтангов:

Именно потому, что хорошо, нужно еще и еще искать. От хорошего очень легко искать лучшего. Если бы было плохо, я бы не настаивал.

Публикуется впервые.

Стенограмма беседы с С. В. Гиацинтовой.

27 июня 1939 г. Правленый маш. текст.

РГАЛИ. Ф. 2740. Оп. 1. Ед. хр. 56. Л. 41.

КОММЕНТАРИИ:

В. Е. КУИНДЖИ — Е. Б. ВАХТАНГОВУ
[Март 1919 г.]

Дорогой Евгений Богратионович!

Сегодня после репетиции «Балладины» в Первой студии произошло следующее:

Р. В. Болеславский отозвал меня, дал книгу Зудермана «Розы» — тетралогия и предложил переписать роль из «Принцессы», чтобы начать в понедельник ею заниматься со мной.

Это было так неожиданно, что я не нашлась, что сказать, и только спросила его, позволили и знаете ли Вы?

На что он ответил, что поговорит с Вами сам.

Р. В. Болеславский сказал, что работа для показа — для какого именно, я не поняла — и если через несколько уроков он увидит, что у меня ничего не выходит, он скажет мне.

Пожалуйста, Евгений Богратионович, напишите мне, как поступить… Могу ли я справиться с этой работой, Вам судить лучше.

Я хотела зайти сама навестить Вас и рассказать это, но теперь Вы никого не принимаете.

Желаю Вам здоровья

Валентина Куинджи

Публикуется впервые.

Автограф.

Музей Театра им. Евг. Вахтангова. № 149/Р.

ВЛ. И. НЕМИРОВИЧ-ДАНЧЕНКО — Е. Б. ВАХТАНГОВУ
20 марта 1919 г.

Для урегулирования работ театра организуются три самостоятельных группы на федеративных началах, — самостоятельных и по составу, и по распределению работ, и по финансовой структуре. Все группы будут находиться в непрерывной {494} духовной связи и известную часть своих спектаклей давать под общей фирмой МХТ. Для организации этих спектаклей и установления связи все группы наберут одну общую администрацию.

Большинство старших членов труппы входят в первую группу. Вторая группа составляется вокруг Первой студии. Третья находится еще на пути к выяснению.

Президиум Р[ежиссерской] к[оллегии] МХТ предоставляет Вам право записаться в любую из групп и тем вступить в ее основной состав со всеми правами члена товарищества этой группы.

Я Вас покорнейше прошу дать мне возможно скорее решительный письменный ответ, к которой из названных групп Вы желаете примкнуть.

Вл. Немирович-Данченко

Публикуется впервые.

Маш. копия типового письма, вписано только имя адресата.

Музей Театра им. Евг. Вахтангова. № 198/МК.

КОММЕНТАРИИ:

Вахтангов состоял одновременно во вспомогательном составе Художественного театра («сотрудников») и в труппе Первой студии МХТ. В марте 1919 г. дирекция МХТ приняла решение, по которому коллективы Театра и Первой студии должны были четко разграничиться между собой. Вахтангову было дано право войти в основной состав любого коллектива. Сама необходимость такого четкого разделения была связана с тем, что в условиях голода и разрухи, царивших в Москве, предполагалось организовать гастроли в «хлебных местах», для чего предстояло разбиться на три группы: группа «Чайки», группа «Сверчка» и группа «Зеленого кольца».

Е. Б. ВАХТАНГОВ — К. С. СТАНИСЛАВСКОМУ
25 марта 1919 г.
Химки, санаторий «Захарьино»

Дорогой Константин Сергеевич,

Операция моя прошла благополучно. На этот раз не все было так гладко, как в прошлый, и первые шесть дней прошли мучительно. Мне вырезали четвертую часть желудка. Я много потерял в весе и сравнительно ослабел. Но с каждым днем медленно, но верно, поправляюсь. Выпустят меня к концу апреля, если все пойдет так, как идет.

Беру на себя смелость послать Вам вырезку с моей маленькой статьей к «пишущим о системе». Простите меня, если в ней что-либо не так, как надо. Кланяюсь Вам низко.

Любящий Вас Е. Вахтангов

Автограф.

Музей МХАТ. К. С. № 7501.

Впервые опубликовано: Вахтангов. 1959. С. 156 – 157.

Е. Б. ВАХТАНГОВ — Б. М. СУШКЕВИЧУ
25 марта 1919 г. Химки, санаторий «Захарьино»

Дорогой Борис Михайлович,

{495} Прочтите сердцем, что я пишу Вам, и поймите меня хорошо.

За несколько дней перед смертью Леопольда Антоновича я был у него.

Вот Вам дословный диалог. (Бондырев присутствовал при этом.)

Леопольд Антонович много, длинно и сбивчиво говорил о «Колоколах».

Мне передалась его мучительная тоска.

Мне показалось, что он знает, что он умрет и что «Колокола» могут не осуществиться.

Я же ясно видел, что он умирает.

Тогда я наклоняюсь к нему и говорю ему, уходящему от нас:

— Не волнуйтесь, Леопольд Антонович, «Колоколов» я поставлю.

Он долго, пристально смотрел. Понял, что я вижу его скорую смерть, и беспомощно, растерянно, больным, тонким голосом сказал:

— Нет, почему же… Я хочу ставить.

Я понял, что он не хочет помириться со своей безнадежностью, и заторопился, чтобы не тревожить его.

— Да, конечно… Т. е. Вам буду помогать.

— Да, непременно. Очень хорошо.

— Я с Борисом Михайловичем сделаю всю подготовительную работу, и Вам будет легко.

— Да, непременно. Очень хорошо.

* * *

Ну вот, Борис Михайлович, я и хочу, чтоб «Колокола» мы ставили вместе. Не то что я Вам буду помогать в обычной студийной форме. Нет. Мне хочется, чтоб постановка была объявлена, как моя и Ваша.

Если б это была другая пьеса, может быть, тогда сотрудничество 2‑х режиссеров не было б возможно, но это такая пьеса, которая именно и требует двух. Может быть, более счастливой комбинации и не придумаешь.

Это раз.

Второе — я хочу играть Тротти.

За все годы моей работы в Студии, надеюсь, Вы в первый раз слышите от меня такое, вслух выраженное желание. Я не хочу и не могу тягаться с Мишей Чеховым. Если ему тоже хочется, то я, разумеется, из-за выгоды для Студии, не стану и разговаривать: пусть играет он. Но, если намечается другой исполнитель, то я вопию: со «Сверчка» я не имею ролей и я, наконец, хочу репетировать так, чтоб со мной занимались.

«Каин» мешать не будет, даю Вам в этом слово. Мы всегда сумеем распределить занятия.

Ответьте мне двумя словами.

Я черепашьим шагом двигаюсь вперед на пути к блаженству здорового. Отхватили ¹/₄ желудка, но, слава богу, он имеет свойство быстро расти.

Ваш Е. Вахтангов

Привет искренний и душевный Совету и друзьям.

Автограф.

СПбГМТиМИ. Фонд Бромлей-Сушкевича. ГИК. № 1288/21.

Впервые опубликовано: Вахтангов. 1959. С. 160 – 161.

{496} Е. Б. ВАХТАНГОВ — ВЛ. И. НЕМИРОВИЧУ-ДАНЧЕНКО
[Без даты]

Глубокоуважаемый Владимир Иванович!

Каждый раз, когда в этом году мне приходилось почему-либо расписываться на театральном листке в столбце сотрудников, — я испытывал неловкое чувство и к театру, и к товарищам этого столбца. Числясь сотрудником, я ни разу не выходил в народных [сценах], числясь в списке — я не мог по причинам, которые я позволю себе привести ниже, выполнять в полной мере и своей обязанности преподавателя.

Мне представился момент, когда мое положение в театре определится так, что мне не найдется места в списке членов театра. Моя любовь к Художественному театру и моя вера в непогрешимость его при оценке художественной стоимости и полезности работающих в нем дают мне силу покориться решению театра, покориться настолько, чтобы это решение было принято моей душой беспротестно, без обиды, с полным сознанием правоты театра.

Боль, которая будет у меня, возникнет только от естественного в каждом человеке чувства беспомощности перед какой-то несправедливостью природы. Почему она не подарила мне того, что дает возможность деятельно приблизиться к такой прекрасной группе, как Художественный театр. В мучительных отысканиях в себе этих возможностей я, может быть, как за соломинку, ухватился за возможность быть полезным театру работой с молодежью.

Публикуется впервые.

Черновик. Автограф.

Музей Театра им. Евг. Вахтангова. № 413/Р.

Е. Б. ВАХТАНГОВ — ВЛ. И. НЕМИРОВИЧУ-ДАНЧЕНКО
28 марта 1919 г.
Ст. Химки Ник. ж. д. санаторий «Захарьино»

Глубокоуважаемый Владимир Иванович!

В ответ на Ваше обращение по поводу группировок сообщаю, что я остаюсь в группе Первой студии.

Письмо мое запаздывает, потому что только вчера, 27‑го, мне доставили письмо из театра.

Уважающий Вас Е. Вахтангов

Автограф.

Музей МХАТ. Н.‑Д. № 3508.

Впервые опубликовано: Вахтангов. 1939. С. 193.

Е. Б. ВАХТАНГОВ — ВЛ. И. НЕМИРОВИЧУ-ДАНЧЕНКО
28 марта 1919 г.
Ст. Химки, санаторий «Захарьино»

Глубокоуважаемый Владимир Иванович!

Я не могу ограничиться официальным письмом для президиума Р[ежиссерской] к[оллегии] МХТ, поэтому рядом с ним осмеливаюсь писать и это.

{497} Одно то, что мне было предложено право выбора, мне, не состоявшему до сих [пор] действительным членом Театра, одно уже это для меня удовлетворение и радость. Я, естественно, не могу и не должен приписываться к группе Театра: жизнь сделала так, что я не приобщился к основной группе его. Но, выходя даже из списка «сотрудников», я испытываю печаль, о которой не могу не сказать Вам.

Уважающий Вас глубоко и любящий Вас

Е. Вахтангов

Автограф.

Музей МХАТ. Н.‑Д. № 3509/2.

Впервые опубликовано: Вахтангов. 1939. С. 193 – 194.

Е. Б. ВАХТАНГОВ — СОВЕТУ ПЕРВОЙ СТУДИИ
28 марта 1919 г.
Ст. Химки. Ник. ж. д. санат. «Захарьино»

Вчера я получил письмо Владимира Ивановича. Сейчас же ответил ему, что остаюсь в группе Первой студии. Доводя об этом до сведения Совета, прошу кого-нибудь из секретарей о личном одолжении: написать мне хотя бы очень кратко подробности этих неожиданных для меня событий. Как это отразится на постановках Студии в смысле состава, в частности, на «Каине», и кто из членов Студии приписался к группе Театра? Если выяснился состав Студии на будущий сезон, я прошу не отказать мне сообщить его.

Е. Вахтангов

Автограф.

Музей МХАТ. Ф. Вахтангова. № 7225.

Впервые опубликовано: Вахтангов. 1959. С. 158.

Е. Б. ВАХТАНГОВ — К. С. СТАНИСЛАВСКОМУ
29 марта 1919 г.
Ст. Химки, санаторий «Захарьино»

Дорогой Константин Сергеевич,

Я прошу Вас простить меня, что я тревожу Вас письмами, но мне так сейчас тяжело, так трудно, что я не могу не обратиться к Вам. Я напишу о том, о чем никогда не говорил Вам вслух. Я знаю, что земные дни мои кратки. Спокойно знаю, что не проживу долго, и мне нужно, чтоб Вы знали, наконец, мое отношение к Вам, к искусству Театра и к самому себе.

С тех пор как я узнал Вас, Вы стали тем, что я полюбил до конца, которому до конца поверил, кем стал жить и кем стал измерять жизнь. Этой любовью и преклонением перед Вами я заражал и вольно, и невольно всех, кто лишен был знать Вас непосредственно. Я благодарю жизнь за то, что она дала мне возможность видеть Вас близко и позволила мне хоть изредка общаться с мировым художником. С этой любовью к Вам я и умру, если бы Вы даже отвернулись от меня. Выше Вас я ничего и никого не знаю.

В искусстве я люблю только ту Правду, о которой говорите Вы и которой Вы учите. Эта Правда проникает не только в ту часть меня, часть скромную, которая проявляет {498} себя в Театре, но и в ту, которая определяется словом «человек». Эта Правда день за днем ломает меня, и, если я не успею стать лучше, то только потому, что очень многое надо побеждать в себе. Эта Правда день за днем выравнивает во мне отношение к людям, требовательность к себе, путь в жизни, отношение к искусству. Я считаю, благодаря этой, полученной от Вас, Правде, что Искусство есть служение Высшему во всем. Искусство не может и не должно быть достоянием группы, достоянием отдельных лиц, оно есть достояние народа. Служение искусству есть служение народу. Художник не есть ценность группы, он — ценность народа. Вы когда-то сказали: «Художественный театр — мое гражданское служение России». Вот что меня увлекает, меня — маленького человека. Увлекает даже и в том случае, если мне ничего не дано сделать и если я ничего не сделаю. В этой Вашей фразе — символ веры каждого художника.

В отношении к самому себе, я не верю в себя, ничего не люблю в себе, никогда не дерзаю думать о чем-либо смелом и считаю себя самым последним Вашим учеником. Мне стыдно перед Вами за каждый шаг свой, и я всегда считаю недостойным показывать свою работу Вам, Единственному и Недосягаемому.

Вот, кратко, то, что есть во мне.

Сейчас к Вам ходят молодые люди из группы, с которой я работал и которую учил любить то, чему учился у Вас и Леопольда Антоновича. Эти молодые люди перестали верить мне. Я не знаю, о чем и как они говорят с Вами. Я не знаю, как они говорят обо мне, об отношении моем к Вам.

Чтобы Вы знали истинное, чтоб Вы видели, что я «не зазнался», чтобы Вы могли получить впечатление обо мне непосредственно от меня, я и пишу Вам это. Если Вы верите мне, если верите, что человеку незачем кривить душой, когда дни его сочтены, если верите, что я бескорыстен, обращаясь к Вам, то Вы поверите и тому, что каждый шаг мой и каждый поступок мой там, где дело соприкасается с Вами, освящены непременным и неизменным требованием и от себя, и от других чистоты, скромности и бережности к Вашему имени. Я был против показа Вам отрывков и сейчас против показа Вам других работ, ибо они не стоят Вашего внимания. Я прошу дать мне 2 года сроку на создание лица моей группы. Позвольте принести Вам не отрывки, не дневник, а спектакль, в котором проявится и духовный, и художественный организм группы. Я прошу эти два года, если я буду в состоянии работать, чтобы доказать Вам истинную любовь мою к Вам, истинное поклонение Вам, беспредельную преданность Вам.

Я прошу верить, что у меня вообще нет мыслей о карьере, о желании играть какую бы то ни было важную роль, о каких бы то ни было дерзаниях. Мне необходимо хотя бы маленькое Ваше доверие не к моим возможностям, а к чистоте моих намерений.

Любящий Вас Е. Вахтангов

Автограф.

Музей МХАТ. К. С. № 7502.

Впервые опубликовано: Вахтангов. 1959. С. 158 – 160.

О. Л. ЛЕОНИДОВ — Е. Б. ВАХТАНГОВУ
30 марта 1919 г.

Не поэтично будет разве
Мне написать о Вашей язве,
{499} О стенках Вашего желудка,
О диафрагме и о швах.
Желудок Ваш, как институтка.
Нет, в медицине я и швах.
Но с Вами под одною кровлей
Я стал немножечко хирург.
Вам язву сделал Петербург
С его вином — здоровья ловлей.
Теперь, как символ, налит спирт,
И язва притаилась в банке,
Подобно гордой иностранке,
Затеявшей с артистом флирт.

А здесь «веселые студийцы»
О ризах Ваших мечут жребий.
Вы им нужны, как солнце в небе,
Как нужен нож для кровопийцы.
И Станиславский, и Габима,
И № Первый и Второй, —
Для всех желанный Вы герой,
Но плоть, увы, не разделима.
И не забудьте, что жена
На Вас имеет тоже право.
И если все вокруг лукаво,
Она не лжет и Вам верна.
И верен я — Ваш друг картежный,
И Вашей славой осиян,
Я буду непременно пьян
При нашей встрече непреложной.
О. Леонидов

Публикуется впервые.

Автограф.

Музей Театра им. Евг. Вахтангова. № 171/Р.

ИЗ ТЕТРАДИ ЧЕРНОВИКОВ

Апрель 1919 г.

Требования 2 корпуса

1. Переименовать корпус в 1‑й, назвав его «аристократический».

2. Выселить всех из корпуса № 1 и отдать помещение для развлечений 2 корпусу, причем в большой столовой устроить скейтинг-ринг, а в кабинете врача взять под стражу Юрия Владимировича.

3. К Юрию Владимировичу никого не допускать и держать его на старом сенаторском режиме. Пусть сам на себе испытает то, что до сих пор терпел пациент.

Режим Юрия Владимировича

Вставать в 7 часов и рубить дрова.

{500} В 8 часов чашку теплой воды с гренками.

От 8 ¹/₂ до 6 вечера лежать без движенья под тремя одеялами на самом видном месте парка санатория. При этом шелестеть над ним газетами и перелистывать книги.

В 6 часов вечера 1 телячья котлета

1 куриная котлета

1 картофельная котлета

1 рыбная котлета

1 рисовая котлета

1 тарелка овсянки

1 тарелка манной каши

3 стакана сырого молока

3 стакана кипяченого молока

2 стакана сливок

От 7 до 9 часов лежать под двумя одеялами с двумя грелками на животе.

В 9 часов ванна с флюинолем

ванна с морской солью

душ Шарко

В 10 часов упражнение на велосипеде, верчение колеса и глотание пилюль по одной из каждой коробки, которые ставятся в столовой перед приборами.

В 11 часов каша черная

каша манная

каша рисовая

овсянка

В 12 часов Холодный душ Шарко и 4 вспрыскивания мышьяку в обе руки и в обе ноги. По 12 делений.

В 1 час укладывать спать под четырьмя одеялами с тремя грелками.

4. Для доктора Гукасова установить такой же режим, поместить его в 3‑й корпус под стражу.

Евгения Давыдовича подвергать гальванизации ежечасно.

5. Немедленно создать совет депутатов от больных, причем выборы по группам.

Желудочные больные — имеют своего представителя, нервные — своего и т. д.

Здоровые — представителей не имеют.

Отдыхающие выселяются немедленно в распоряжение петербургского совета народных депутатов.

6. Поставить в парке гигантские шаги для товарища Полляк и обязать его бегать каждый час для похудения.

7. Поручить доктору Печеткину перестрелять всех ворон и прочесть доклад о влиянии Веры Платоновны на политическое миросозерцание Павла.

8. Установить бесплатное пользование телефоном для 2‑го корпуса и вдвое увеличить плату для 1‑го и 3‑го.

9. Запретить петь Фл. Юл., г‑же Дьячновой и г‑ну Красне.

10. Сжечь библиотеку в присутствии Дарьи Семеновны.

11. Взвешивать Марью Мироновну каждый час и исследовать рентгеновскими лучами ее прическу. Если волосы окажутся ее собственными, а не собственностью, удалить ее немедленно, дабы дамы-собственницы не раздражались излишне.

{501} 12. Запретить Игорю Константиновичу разговаривать с Татьяной Давыдовной и поручить эти светские разговоры товарищу Вахтангову.

Чинно-вялый санаторий,
Кокетно-сонный ряд chaise-longue,
И граф в костюме аллегорий,
И трепетно-призывный гонг.
Здесь царство фунта…
Мышьяк и шприц!
Не ждите всплеска, вскрика, бунта,
Не ешьте, нет, сырых яиц.
В насыщенном парами каш салоне
Бренчит мещанский сантимент.
Бетховен, смоченный в Надсоне.
Рояль — покорный инструмент.
Шопен с тоскою по-цыгански,
Хромающий вприсядку Григ.
И Листа лист, qui rit, qui danse, qui…[§§§§§§]
Бизе — кисель, копченый сиг.
На полках шкафчика читальни
Пестро, зачитано, старо.
И для кого-то столик дальний,
Где так истрепан «Figaro».
Противоречий милых нет,
Я ваш пожизненный клиент.
Я — под плакатом «не курить»
Курящий злостно пациент.
Вдали от шумно-городских историй
Грузясь и в барствующий сплин,
И в интерес меню, прескучных, как цикорий,
Вы были ярче всех Татьян и Анн, и Нин.

Публикуется впервые.

Тетрадь 1915 – 1921 гг. Автограф.

Музей Театра им. Евг. Вахтангова. № 15/Р.

Н. Н. И Н. С. РАХМАНОВЫ, П. Г. УЗУНОВ — Е. Б. ВАХТАНГОВУ
[До 20 мая 1919 г.]

Милый Женя,

посылаем Вам паек сладкого: 1 плитка шоколада, 23 конфеты и 22 печения — все это удовольствие за 20 рублей.

Жена моя достала 2 коробки папирос, которые прилагаются бесплатно. Еще Вам полагается пай масла, который Вы увидите в коробочке. Посылается Суреном крупа, которую Вы оставили у него. А остального нет, исчезло!..

Все, что получу еще, перешлем с кем-нибудь.

Сурюша и я крепко целуем Вас и хотим узнать от Вас, каково Ваше здоровье и дальнейшие планы.

Ник. Рахманов

{502} Жду с нетерпением текста, милый Евгений Богратионович. Жаль, что Вы не с нами, питаемся, как в чудной сказке. Своя кухня и миллион продуктов. На днях Вас спрашивал представитель «Электрических принадлежностей», хотел предложить электрическую печку, которая сама варит, сама ест и т. д. Мы дали ему московский адрес.

Женя, милый!

Чета ПИП (он и она)[242] меня заклевали насмерть почти. Со дня твоего отъезда до настоящего момента идет сплошное копанье со стороны Пипы (ее), и все для получения этой самой поэмы. Пришли, ради бога, скорее текст и дай возможность мне избавиться от угрожающей мне опасности. Готовцев 20‑го выезжает в Москву, 23‑го обратно. Жизнь наша течет прекрасно. Стоит прекрасная осенняя погода. Пипа или Попа что-то тебе посылают, ну, это они тебе сами тут же расскажут.

Ну, будь здоров. Целую.

Павел

Бюро отправок доверяет получить стоимость посылки своему подданному В. В. Готовцеву — 20 мая, Москва.

Публикуется впервые.

Маш. копия.

Музей Театра им. Евг. Вахтангова. Без номера.

КОММЕНТАРИИ:

Е. Б. ВАХТАНГОВ — Н. Н. и Н. С. РАХМАНОВЫМ, С. И. ХАЧАТУРОВУ и П. Г. УЗУНОВУ
[После 20 мая 1919 г.]

Коля, дорогой.

Меня так тронула Ваша любезность и Ваше внимание. Я благодарю за вкусный и дорогой транспорт и прошу не оставить в будущем Ваше отношение в отношении всяких благ. Коля Колин, по моим меркантильным соображениям, должен был выдать мне 100 рублей за 11 мая. Вот, из оной суммы (я прошу Вас получить ее, ибо 100 рублей я пока еще могу Вам доверить) и удержите стоимость посылки.

Дело, так дело: Марии Федоровне[243] при случае заверните пару тепленьких выражений о муке, белой и приличной, той самой, которую она обещала. Дело, так дело: посылаю Вам мой документ. Ради Бога, спасите меня от воинской повинности и пришлите мне бумагу об этом в Москву.

К. С. много говорил со мной. Обо всем подробно напишу Борису Михайловичу. В частности, он против моего отъезда в Петроград. Я же все время рвусь к Вам. Здоровье мое, в смысле болей желудка, стоит на высоте, достойной эпитета — хорошее. Живу режимисто. Это спасает. Боязнь попасть на новый осадный режим угнетает меня — вот почему я все еще колеблюсь с Питером[244].

Чтобы поехать на откармливание в какую-нибудь сносную губернию — у меня нет денег, ибо я честно не халтурю и не имею до сих пор ни керенки заработка. Надежда на Вторую студию: может быть, она, скажем, за летнюю работу, увезет меня куда-нибудь[245].

{503} Наши здесь продаются вовсю.

Идет в театре новый состав «Сверчка»[246]. Меня и не просили сыграть.

Репетируют новый состав «Потопа» с Зеландом — Фрэзером[247]. Меня даже не известили. А 29‑го «Потоп» идет у нас в Студии[248]…

Вообще, немножко комически-странное отношение к режиссеру пьесы. Чудаки и смешняки.

В Москве до ужаса буднично и, если б не мое проклятое положение с животом, я прибежал бы к Вам давно.

Представляю, как Вам всем весело и хорошо, и мне — простите меня за это — завидно.

Спасибо, спасибо, дорогой Коля.

Н. С. пишу отдельно.

Обнимаю Вас

Ваш Е. Вахтангов

Добрая Нина Семеновна,
Погиб! Погиб!
Семейство Пип
Меня тревожит:
Оно уложит
Меня в гробок!
Прощай, пупок!
Я влип! Я влип!
Семейству Пип
Я должен оду!
Писать в холодную погоду…
Писать вдали
От милых лиц…
Эжен, моли
И падай ниц!
Молю, о чудо из чудес,
Молю Вас,
Пипу из Пипесс!
И Вас, о Пип —
(Вы — муж из лип).
Забыть на миг
Про оный стих
И ждать, пока
Одна из муз
Зажмет в бока
Мой скудный груз
И рифм, и строф,
И красных слов.

Спасибо Вам за папиросы.

Кухня моя бездействует. Скоро пришлю Вам сочинение на тему о Пипе, которая пляшет.

Все еще не теряю веры увидеть Вас всех.

Напишите мне, ради Бога, о студийных делах.

{504} Урвите минуту от хозяйственных забот.

Е. Вахтангов

Сирэли Судреша![249]

Цногакун!

Христа ради, ты человек аккуратный и обязательный, напиши мне о делах Студии — внутренних.

Как Ричард? Бромлей? Борис Михайлович? Вера?

Ругают ли меня?

Когда кончаете сезон?

Как играет Дикий?

И как его поведение?

Что есть нового?

Эшмеракунчик, напиши.

Шноракалутюн.

Стэсутюк.

Ев. Нерогутюн.

Твой эсквайр Жениа

Павел, дорогой!

Спасибо за приветные строки.

Сочинение в стихах скоро получишь для иллюстраций.

Верь и пей спирт, если можешь, т. е. если есть.

Гермашев молчит.

Если ты доил когда-нибудь козла, так вот от него такая же польза. Это о нем Гамлет сказал: «Слова, слова и слова». Я бы сказал проще:

«Ах, ты, сукин сын!»

Твой Евгений

Публикуется впервые.

Автограф.

Музей Театра им. Евг. Вахтангова. № 1994/Р.

КОММЕНТАРИИ:

Продолжительные выступления Первой студии в Петрограде: весна (3 мая – 21 июня 1919 г.) и осень (6 сентября – 14 октября 1919 г.) едва ли можно назвать гастролями в полном смысле. Часть студийцев выступала в Петрограде и именно здесь искала возможность выживания, в чем, судя по всему, находила поддержку со стороны М. Ф. Андреевой, управляющей Петроградскими государственными театрами, которая была не прочь оставить Студию здесь навсегда. Другая часть оставалась в Москве. Третьи играли попеременно в Москве и Петрограде. Ситуация осложнялась еще и тем, что с отъездом «Качаловской группы» Художественный театр оказался в затруднительном, если не сказать катастрофическом положении, и Станиславский требовал немедленного возвращения Первой студии, которая с ответом медлила.

А. И. ЧЕБАН — Е. Б. ВАХТАНГОВУ
21 мая [1919 г.]

Друг Женя.

Через это письмо я хотел бы кое-что сказать не только тебе, но и твоим студийцам.

Основное желание, с которым я пришел в Студию, это — желание научиться. Но ему не удалось осуществиться в той мере, в какой хотелось мне.

Причины?

С одной стороны, следующие: я не мог пользоваться поздними вечерами для уроков в Студии (вначале было жутко ходить по улицам — мой нервный страх — а потом уже сил не стало от переутомления своими театральными репетициями — «Росмерсхольм», «Младость», «Калики»)[250]. Единственная возможность оставалась — заниматься в свободные часы и в праздничные утра у себя дома.

Так работа и наладилась.

Занимались «Хористкой».

Сам я увлекался очень, нервы всегда были взбудоражены, руки холодели. Казалось мне, что мое горение заражало и исполнителей, и был как будто общий интерес к нашей работе «Хористка».

Прошло таким образом 24 репетиции. Последняя была 3 марта (старого стиля). Вера Константиновна [Львова] была переутомленная (по ее словам), и репетиция разладилась совершенно — было полное отсутствие активности.

Расстались мы с тем, что когда Вера Константиновна почувствует себя в силах, почувствует в себе потребность зани