Дмитрий Александрович ПРИГОВ

Дмитрий Александрович ПРИГОВ

СТИХОГРАММЫ

Paris: Издание журнала "А — Я", 1985. На обложке: С. Шаблавин. "Тропинка" (1976). 32 с.

Предуведомление

Предлагая вниманию читателя..., нет, вернее, зрителя..., нет, всё же – читателя... Вот видите, мое минутное колебание и всё же предпочтение читателя зрителю реально отражает как явную амбивалентность этих произведений, так и невозможность точного определения сферы их бытования. Но всё же... Листы Стихографии не представляют собой, хочу предупредить сразу и со всей определенностью, образцы графической поэзии или аналогию криптограммам. Они прежде всего есть динамика, столкновение живущих текстов, что воспринимается только в чтении как процессе. И за образцы они имеют себе не предметы изобразительного искусства, а всю культуру официальных и бытовых текстов от газетных лозунгов и шапок до бюрократических циркуляров и прописных истин. Графическая же их сторона есть неизбежный результат языковой структуры, положенной на бумагу. Возникающие в результате этого градация тональности и графические построения делают возможным воспринимать их и как произведения изобразительного искусства. Но, воспринимаемые исключительно таким образом, они теряют в содержательности примерно процентов семьдесят, а то и восемьдесят (трудно, конечно, как вы сами понимаете, с точностью определить процентное соотношение текстового и графического содержания. Да и не в этом дело, это – так, к слову). Но, в принципе, я не против экспонирования их в качестве листов. Это тоже их жизнь. Все вышесказанное относится и к серии мини-буксов. Принцип мультипликации и неизбежно вытекающие из организации текста (как уже упоминалось) графические эффекты дают возможность рассматривать эти книжки как сброшюрованные листы графической серии. Но, опять-таки, задачей моей была не изобразительность, а стремление найти формулу (если подобное слово не оскорбляет, вернее, не уводит нас из сферы искусства) структуры книги, понять сюжет как мотив, побуждающий перевернуть страницу и заглянуть на следующую. Эта задача, естественно, ограничивала в выборе сюжетов, но одновременно и порождала их. Необходимо помянуть еще об одном факторе, способствовавшем возникновению мини-буксов. Счастливо появившаяся и бытующая уже продолжительное время культура самиздата еще не смогла осмыслить себя как явление культуры в своей собственной чистоте. Перепечатки на машинке осознавались как промежуточный этап перед возможным (но далеко не всегда реализующимся) оформлением в виде продукта полиграфии. Однако достаточно продолжительное и интенсивное бытование самиздатовской литературы породило уже и соответствующую культуру ее восприятия, реакции на машинописный текст в его самодостаточности, в отдельности от полиграфической продукции. Мини-буксы не предполагают переведения их в продукт иного рода, качества, формата и оформления. Они могут быть воспроизведены только в технике, повторяющей все их особенности как произведения машинописного искусства. Вот, собственно, и все.

НАПИСАННОЕ С 1975 ПО 1989

М.: Новое литературное обозрение, 1997. Обложка Е.Поликашина. ISBN 5-86793-028-9 280 с.

Содержание

I. Домашнее хозяйство II. Отношения с животными и частями тела III. Законы литературы и искусства IV. Органы власти V. Взаимоотношения с высокими VI. Нерифмованная и не проза

I. Домашнее хозяйство

* * * Я всю жизнь свою провел в мытье посуды И в сложении возвышенных стихов Мудрость жизненная вся моя отсюда Оттого и нрав мой тверд и несуров Вот течет вода – ее я постигаю За окном внизу – народ и власть Что не нравится – я просто отменяю А что нравится – оно вокруг и есть   БАНАЛЬНОЕ РАССУЖДЕНИЕ НА ТЕМУ: НЕ ХЛЕБОМ ЕДИНЫМ ЖИВ ЧЕЛОВЕК Если, скажем, есть продукты То чего-то нет другого Если ж, скажем, есть другое То тогда продуктов нет Если ж нету ничего Ни продуктов, ни другого Все равно чего-то есть – Ведь живем же, рассуждаем   БАНАЛЬНОЕ РАССУЖДЕНИЕ НА ЭКОЛОГИЧЕСКУЮ ТЕМУ Страсть во мне есть такая – украдкой Подъедать (неизвестно – накой?) Колбасы двухнедельной остатки Как домашний стервятник какой Но ведь это же, скажем, что дар В смысле общем и боле невнятном – Я есть, скажем, что жизни стервятник Скажем, жизни я есть санитар   БАНАЛЬНОЕ РАССУЖДЕНИЕ НА ТЕМУ СВОБОДЫ Только вымоешь посуду Глядь – уж новая лежит Уж какая тут свобода Тут до старости б дожить Правда, можно и не мыть Да вот тут приходят разные Говорят: посуда грязная – Где уж тут свободе быть   * * * Вот что-то ничего не стало В родимых полуфабрикатах А может быть, пора настала Что их упадка и заката Но, может, что взойдет взамен Иной какой там феномен Может, уже нездешний совсем – Четвертьфабрикат какой-нибудь   * * * Килограмм салата рыбного В кулинарьи приобрел В этом ничего обидного – Приобрел и приобрел Сам немножечко поел Сына единоутробного Этим делом накормил И уселись у окошка У прозрачного стекла Словно две мужские кошки Чтобы жизнь внизу текла   * * * Вот и ряженка смолистая Вкуса полная и сытости, Полная отсутствья запаха, Полная и цвета розоватого. Уж не ангелы ли кушают ее По воскресным дням и по церковным праздникам И с улыбкой просветленной какают На землю снегами и туманами   * * * Иные посуду не моют И курам не режут живот И все же им счастье бывает За что же такое им вот За то вот на том белом свете Мы сядем за белым столом Как малые чистые дети Они же с разинутым ртом Плевки наши в воздухе ловить будут   * * * Я выпью бразильского кофе Голландскую курицу съем И вымоюсь польским шампунем И стану интернацьонал И выйду на улицы Праги И в Тихий влечу океан И братия станут все люди И Господи-Боже, прости   * * * Вот в очереди тихонько стою И думаю себе отчасти: Вот Пушкина бы в очередь сию И Лермонтова в очередь сию И Блока тоже в очередь сию О чем писали бы? – о счастье

IV. Органы власти

* * * Нам всем грозит свобода Свобода без конца Без выхода, без входа Без матери-отца Посередине Руси За весь прошедший век И я ее страшуся Как честный человек   * * * Безумец Иван – безумец первый Безумец Петр – безумц второй А там и третий и четвертый А там и мы как есть с тобой И дальше, дальше поскакали Энергья все-таки какая Во всем   * * * Ярко-красною зимою Густой кровью залитою Выезжал Иван Васильич Подмосковный государь А навстречу подлый люд Над царем давай смеяться Что плешивый и горбатый Да весь оспой исковекан Два царевых человека Ой, Малюта да Скурата Два огромные медведя Из-за детской из-за спинки Государя выходили На кусочки всех порвали На лохмотья, на прожилки И лежит чиста-морозна Ярко-красная дорога На столицу на Москву   * * * Петор Первый как злодей Своего сыночечка Посреди России всей Мучил что есть мочи сам Тот терпел, терпел, терпел И в краю березовом Через двести страшных лет Павликом Морозовым Отмстил

Лев РУБИНШТЕЙН

РЕГУЛЯРНОЕ ПИСЬМО

Стихи. СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 1996. Обложка Д. и С. Плаксиных. ISBN 5-89059-008-1 С.2-3.

	В середине 70-х годов я создал свой собственный жанр – жанр картотеки, соответствовавший моим тогдашним устремлениям преодолеть инерцию и тяготение плоского листа. В еще большей мере обращение к неконвенциональному жанру диктовалось отчетливым стремлением перевести ситуацию самиздата, к тому времени отвердевшую и казавшуюся вечной, из социально-культурного измерения в чисто эстетическое. В рамках моего опыта этот жанр проявил живучесть, поразившую меня самого. Он оказался способным к саморазвитию и видоизменениям внутри самого себя. Каждая моя вещь, определяемая мною как "текст", одновременно и "взрывает" жанровые привязки, и создает новые. Подчиняясь "памяти жанра", любой фрагмент текста или текст целиком в читательском восприятии ассоциируется с традиционными жанрами. Текст, таким образом, читается то как бытовой роман, то как драматическая пьеса, то как лирическое стихотворение и т.д., т.е. скользит по границам жанров и, как зеркальце, на короткое мгновение отражает каждый из них, ни с одним не отождествляясь. Этот жанр является, в сущности, интержанром, соединяя в себе черты поэзии, прозы, драмы, визуальных искусств и перформанса. Каждая карточка понимается мною как универсальная единица ритма, выравнивающая любой речевой жест, будь то стихотворная строка, фрагмент уличного разговора, наукообразный афоризм, сценическая ремарка, междометие или же молчание – чистая карточка. Стопка карточек может рассматриваться и как визуальный или же манипулятивный объект. Общение с этим объектом – ритмическое перелистывание, последовательное снятие слоев (наподобие археологических раскопок), буквальное продвижение в глубь текста – это предметная метафора процесса чтения как игры, зрелища и труда. Принципиальная квазицитатность письма обусловлена в данном случае тем, что героями каждого моего текста являются некие другие тексты. Можно назвать их "протекстами". Эти протексты (как и герои) рождаются, живут, вступают в сложные игры друг с другом, создают драматическую интригу, умирают, снова рождаются и т.д. Еще важно, что каждый создаваемый мною текст представляет, в сущности, более или менее адекватное описание собственного контекста. Мне кажется, что в понимании условий этой текстуальной-контекстуальной игры ключ к пониманию и восприятию и всей художественной системы, и каждого ее акта. Опубликование текста в журнале или в книге (т.е. "плоское" его воспроизведение) – каждый раз серьезная проблема для автора. Дело в том, что если текст-картотека мыслится мною как оригинал, то его плоский вариант – это скорее копия, репродукция. Или, точнее, фотография скульптуры. Хотелось бы, чтобы при чтении книги учитывались эти соображения. А впрочем – необязательно. Авторская версия – всего лишь одна из версий.

.
ЛЕВ РУБИНШТЕЙН

ПОПЫТКА СДЕЛАТЬ ИЗ BCЕГО ТРАГЕДИЮ
1986

1. - Тихо!
2. - И вот опять, опять зовет и манит,
И впереди маячит, и зовет.
За ним, за ним...
3. - Ну, здравствуйте!
- А! Привет, привет!
4. - Здравствуйте, друзья!
Здравствуй! Легок на помине!
5. - Здравствуете!
- Здравствуй! Входи, раздевайся.
6. - А вот я я! Приветик!
- Привет. Заходи. Все уже в сборе.
7. - Здравствуй. Ну что у тебя?
- Да так. А ты как?
8. - Тихо!
9. - Неужто на пороге парадиза
Ослепнуть и оглохнуть, и застыть?
10. - Извините, пожалуйста!
- Ничего, ничего. Нe страшно.
11. - Тысяча извинений! Я, кажется, опоздал.
- Еще как!
12. - Я опоздала? Извини, милый!
- Ладно уж. Хорошо, что вообще пришла.
13. - Прости меня, мама, что я поздно вернулась.
Ты,наверное, волновалась!
- Да уж чего там.
14. - Если можешь, прости меня, пожалуйста, Тамара.
- Ну хорошо, Виктор. В последний раз.
15. - Я хочу извиниться перед тобой, Лариса,
за свои слова. Я был неправ.
- Ладно, Боря, не будем об этом говорить.
16. - Приношу свои глубокие извинения, Наталья
Викторовна, за то, что я был несдеркан и наговорил
вам грубостей.
- Пожалуйста, Дмитрий Богисович. Я принимаю
ваши извинения. Надеюсь, что это не повторится.
17. - Тихо!
18. - Пока нам не грозит чужое горе,
Да и свое - сквозь пальцы на закат...
19. - Я хочу пригласить вас к себе в гости.
- Спасибо. Я с удовольствием.
20. - Давай навестим Колю, Он болен.
- Давай. Только когда?
21. - Танюш, потанцуем?
- Ни за что! Я на тебя сердита, Вадим!
22. - Сергей Сергеевич, у вас нет яелания пойти
погулять после обеда?
- Боюсь, что не смогу. Что-то сердце поваливает,
Николай Дмитриевич.
23. - Тихо!
24. - По-вашему, это картина мира?
- По-моему, история болезни...
25. - Какой ужас! Я разбил твою чашку.
- Да ну, ерунда какая! Не думай об этом.
26. - Какая досада! Я потерял свою любимую авторучку.
- Какая чепуха, нашел из-за чего расстраиваться.
Я подарю тебе еще лучше.
27. - Я очень обижена: Славик мне вчера ухасао нагрубил.
- Да, это неприятно.
28. - Ужасная боль в ухе!
- О, я тебе так сочувствую! У меня тоже
было воспаление среднего уха, и я знаю, что это такое.

29. - Представляешь себе: Вася катался с гор и
сломал ногу. И вот теперь в больнице.
- Ну, это еще хорошо, что не кончилось гораздо хуже.
30. - Тихо!

31. - Подальше бы от них. Куда и деваться?
Тень самозванца, ты всегда со мной...
32. - Вы не разменяете пять рублей?
- Охотно.
35. - Вы не дадите мне посмотреть сегодняшнею газету?
- Пожалуйста. Вот она.
34. - Вы не пересядете на мое место?
- Цу что ж, пересяду.
35. - Вы не выключите радио? У меня болит голова.
- Да, конечно.
36. - Вам не трудно поменяться со мною местами?
- Конечно нетрудно. Пожалуйста.
37. - Не могу ли я попросить вас открыть окно? Хорошо
бы здесь проветрить.
- Пожалуйста, с удовольствием.
38. - Мокно мне перевесить ваше пальто? Оно здесь мешает.
- Да, конечно.
39. - Вы не могли бв не курить здесь: я с трудом перенощу
табачный дух.
- Дадно, не буду-
40. - Тихо!
41. - Небрежным жестом приоткрой завесу
И посмотри, что там. Что? Испугался?
42. - Вы сегодня одеты с таким вкусом, Валя!
- Спасибо, Анна Федоровна!
43. - Вам к лицу голубое. Вы сегодня очаровательны, Тамара!
- Спасибо. Приятно это слышать, Наталья Константиновна.
44. - Какой у тебя элегантный вид! Тебе очень.идет
этот костюм. И цвет тебя молодит, Надя.
- Спасибо, Аллочка. Я рада, что тебе понравилось.
45. - Вы совсем не изменились за эти годы! Время
вас щадит, Семен Евсеевич.
- Ну, это вам только кажется, Екатерина Вячеславовна!
46. - А вы нисколько не меняетесь, Мария Петровна!
- Ну что вы, Григорий Филиппович! Вы мне просто льстите.
47. - Какой вы, оказывается, интересный собеседник! С
вами так приятно разговаривать, Владимир Иванович!
- То же самое могу сказать и о вас, Инна Сергеевна.
48. - У вас очень подвижные, выразительные руки.
Сразу видно, что вы музыкаят, Виктор.
- Спасибо, Любочка.
49. - Ты так хорошо и легко танцуешь, Люся!
- И ты тоже, Леонид.
50. - Тихо!
51. - Уйди! Я не боюсь тебя, пусти!
Как избежать нам этакой напасти?
52. - Я посоветовала бы вам, Галя, изменить прическу. Эта
Вам не очень идет.
- Я подумаю, Надежда Федоровна.

53. - Могу я посоветовать вам, Галочка, не носить
серое? Этот цвет вам не идет.
- Спасибо за совет, Татьяна Ивановна.
54. - Валерия, я бы посоветовал вам пользоваться
ортопедической обувью.
— Спасибо. Наверное, вы правы, Миша.

55. - Тихо!
56. - Ну человек. Ну любит. Ну страдает.
Ну говорит. Ну дышит. Ну живет...

57. - Спасибо за чудесный подарок. Костя. Ты очень
внимателен.
- Пожалуйста, Женя. Я рад, что тебе понравились
эти цветы.
58. - Огромное тебе спасибо, Оля, что ты и для меня
купила эту книгу.
- Пожалуйста, Лиля.
59. - От всей души благодарю Вас, Иван Григорьевич, за
большую помощь.
- Не стоит, Андрей Михайлович. На моем месте так
поступил бы каждый.
60. - Все было так вкусно, Тамара Федоровна! И пироги
такие чудесные! Спасибо вам большое!
- На здоровье, Лариса!

61. - Тихо!
62. - Кто он такой? О чем он говорит?
О чем слова, знакомые с рожденья?
Кто на краю последнего решенья
Заранее судьбу благодарит?
63. - Мама, мы пойдем сегодня в лес?
- Да, милый.
64. - Молодой человек, вы не скажете, который час?
- К сожалению, нет часов.
65. - Валя, можно мне взять твой учебник?
- Бери, но ненадолго.
66. - Рвбята, пошли на стадион!
- Нет, Димка, завтра контрольная, надо готовиться.
67. - Дедуля, почитай мне книжку.
- Хорошо, внученька.
68. - Доктор, модно мне встать с постели? Я уже хорошо себя
чувствую.
- Нет, нет и еще раз нет. Об этом пока не может быть и речи.
69. - Девушка, а как вас зовут?
- А вам зачем?
70. - Машенька, какими судьбами? Кого-кого, а уж тебя никак не ожидал встретить среди болельщиков футбола.
- Да вот пришла посмотреть, что хе это так увлекает мужчин.
71. - Парень, закурить не найдется?
- Некурящий.
72. - Бабушка, отвернись на минутку.
- Да ну тебя, мне некогда!
73. - Девчата, как мне пройти на улицу Шевченко?
- Мы нездешние.
74. - Сын, я хочу поговорить с тобой начистоту.
- Ну что ж, батя, давай начистоту.
75. - Мальчик, что ты тут все время вертишься? Потерял
что-нибудь?
- Нет.
76. - Николай, ты отдаешь себе отчет в том, что ты только
что сказал?
- А что я такого сказал?
77. - Голубчик, да вы совершенно больны!
- Да, ине и вправду как-то не по себе.
76. - Тихо!
79. - Кто он такой? Кто ищет днем с огнем
Значение единственногс слова?
Здесь нет его? Но он вернется снова?
Здесь ждут его. Здесь думают о нем...
80. - Ну, до свидания. Не забывайте. Ваходите еще.
- Спасибо. До свидания.
81. - Прощайте. Спасибо за все. Не поминайте лихом.
- Счастливо. Пока!
82. - До встречи. Звони.
- И ты звони. До встречи.

83. - Ну что - до следующего лета?
- Да, до следующего лета.
84. - Ну, всего хорошего. Ни пуха тебе ни пера!
- Принято отвечать "К черту!", яо я не хотел бы тебе
так отвечать.
85. - Тихо!

86. - Кто он такой? Откуда он явился?
Пришел и смерти положил предел?
И дохдь прошел, и пепел поредел,
И петушиный крик возобновился...
87. - Пробный камень, брошенный наудачу, попадает в цель.
Не так ли?
- Разумеется.
88. - Тихо!
89. - Минутнoe замешательство, не заметное окружающим,
тянется веками. Разве я не прав?
- Ну, наверное...
90. - Тихо!
91. - Могучие волны, набегаюшие на берег одна за другой,
набегают одна за другой на берег и знать себе ничего
не знают о наших делах. А?
- Это точно...
92. - Тихо!
93. - Единственное слово, привычно видимое в неопределенной
дали, очевидно уже сказано. Вам так не кажется?
- Надо подумать...
94. - Ну тихо хе!
95. - Ровный и назойливый гул, производимый постоянными
призывами к тишине...
- Все понятно, можно не продолжать.
Э6. - Ну, а нельзя ли все-таки потише?
97. - Еще тише.
98. - Вот так.

Публикации

А. Монастырский, Н. Панитков, Н. Алексеев, И. Макаревич, Е. Елагина, Г. Кизевальтер, С. Ромашко, С. Хэнсген (Группа "Коллективные действия"). Поездки за город. — М.: Ad Marginem, 1998. — 784 с. Описания акций, документация, рассказы и комментарии участников, другие тексты (см. здесь). А.М. указан также как составитель.

Cловарь терминов московской концептуальной школы / Составитель и автор предисл. Андрей Монастырский. — М.: Ad Marginem, 1999.

Небесному носатому домику по пути в Паган. — М.: ОГИ, 2001. — 88 с. Стихи 1972—1973 гг.

Поэтический мир /С предуведомлением Д.А. Пригова и послесловием автора. — М.: НЛО, 2007. — 336 с., 8 л. ил. Книга стихотворений, написанная в 1976 году и дополненная в 2001-м, издается впервые.

Эстетические исследования: тексты, акционные объекты, инсталляции. — М., 2009. — 560 с., ил. Библиотека московского концептуализма. Издатель Герман Титов.

Капитон. Захаров Лейдерман Монастырский. — Вологда: Pastor Zond Edition, 2009. — 256 с., ил. Библиотека московского концептуализма. Издатель Герман Титов.

Коллективные действия. А. Монастырский, Н. Панитков, И. Макаревич, Е. Елагина, С. Ромашко, С. Хэнсген. Поездки за город. 6 — 11. — М., 2009. — 644 с., ил. Библиотека московского концептуализма. Издатель Герман Титов.

*

ISBN 5-93321-09-9

Издательство «Ad Marginem», Москва, 1999.

предисловие составителя

В основе этого проекта лежит очень простое соображение, состоящее в том, что концептуализм имеет дело с идеями (и чаще всего — с идеями отношений), а не с предметным миром с его привычными и давно построенными парадигмами именований. Мир идей (тем более идей отношений и отношений между идеями) — в каком-то смысле мир «несуществующий», и способы его «воспроизводства», если можно говорить об этом по аналогии с миром предметным, «существующим», значительно отличаются от таковых, принятых и понятных нам в «мире обыденного». Не будем здесь особенно останавливаться на общих чертах и специфике концептуализма как направления. Достаточно сказать, что в эстетике концептуализма (как и в соответствующей ей философской эстетике) постоянно «воспроизводятся» в том числе и структуры, способности сознания, так или иначе «пребывающего» в мире и осознающего себя в этом непрерывном акте воспроизводства самосознания.

В московском концептуализме, как он представляется здесь, в словаре терминов, происходит называние не только и не столько каких-то «ментальных миров» и их «обитателей». По большей части здесь исследуются и выстраиваются методы и принципы эстетического дискурса, который является центральным мотивом концептуализма. Конечно, в словаре можно встретить и «гнилых буратин», но и по странности именования, и по определениям сразу видно, что это — иронические фантазии. Впрочем, фантазии вполне закономерные для концептуализма как направления в искусстве (а не философии). Здесь, в отличие от философии, мы имеем дело с поэзисом понятий. Если и существует такое явление как «философская поэтика», то именно концептуализм (по крайней мере в его «теоретической» части, представленной словарем) акцентирует в этом словосочетании поэтическое, подчеркнуто «несуществующее» — то, что сначала требует ничем не оправданного доверия к себе, а уж потом понимания. Итак, концептуализм как поэзия философии. Именно с этим, на мой взгляд, здесь имеет дело читатель. И именно в таком ракурсе здесь представлен московский концептуализм.

Словарь построен по следующему принципу Есть общий, основной раздел, где представлены термины и их определения. Все определения (за исключением оговоренных случаев) написаны самими авторами «терминов» (или «слов и выражений» — большая часть читателей вряд ли согласится с названием «термин» по отношению к подавляющему большинству представленных здесь слов). Для этого раздела мне пришлось вводить некоторые ограничения. Прежде всего по отношению к самому себе и по отношению к П. Пепперштейну. У нас оказалось слишком много «терминов» — если бы ввести все наши термины в «основной раздел», то баланс авторского представительства в нем был бы полностью нарушен. У некоторых авторов всего по одному термину! Хотя очень просто можно объяснить этот кажущийся непомерным плеоназм и у меня, и у Пепперштейна. Дело в том, что и он, и я — члены концептуалистских групп. Он — член «Медицинской герменевтики» (МГ), я — «Коллективных действий» (КД). Нам пришлось в каком-то смысле «вести», выстраивать идеологии и дискурсы этих двух групп. Может быть, именно потому, что мы оба «поэтически профориентированы». Я «пришел» в концептуализм «из поэзии», а Паша до сих пор пишет стихи и прозу Всякая группа объединена какой-то (или какими-то) идеями. Если таких совместных идей нет или они быстро исчерпываются, группы распадаются. Вот группа отправляется в свое эстетическое путешествие. У нее два вида «карт» (в отличие от туристов). Одна — обычная, вполне «предметная» — наборы артистических жестов, коммерческие ориентиры и т. п. Но ведь эстетическое путешествие - это путешествие как бы «между небом и землей», и вот эту вторую, «небесную» карту приходится постоянно заполнять во время пути. Она состоит почти сплошь из белых пятен. И кроме того, что на ней должны быть как бы предварительно обозначены какие-то «интересные места», к которым и идет группа, она, эта карта, должна ведь еще и просто быть, существовать в своих самых основных, фундаментальных чертах — масштаб, разбиение на квадраты, предварительно нанесенные на нее элементы ландшафтов (традиция) и т.д. Эту предварительность кроме традиции обеспечивает еще и системность вводимых понятий, которая обладает достаточной инерцией, чтобы «запущенный механизм» (путешественники) какое-то (тяжелое) время могли двигаться как бы по инерции, чисто механически, а потом уже, может быть, опять что-то появится интересное и тяжелая механика сменится воодушевлением. То есть на этой карте должны быть нанесены отчетливые контуры целой эстетической системы (или даже систем), должна быть эстетическая идеология группы, чтобы группа могла существовать долго. Поскольку КД и МГ существуют довольно давно, мы можем сказать, что эти «небесные» карты у них есть и на них нанесено много пометок (судя по количеству терминов у Пепперштейна и у меня). Но всему есть разумные пределы. Мне пришлось вводить «Приложение № 2», куда я поместил «другие термины» некоторых авторов. В этом разделе «Дополнительных словарей» идет как бы расшифровка основополагающих авторских терминов из Основного списка. У С. Ануфриева и П. Пепперштейна в дополнительные словари включены в основном термины, расширяющие понятие МГ «Индивидуальные психоделические практики» и т.п. Это как бы «интересные места» на эстетической карте МГ. У меня это в основном термины, связанные с «теорией» демонстрационных/экспозиционных знаковых полей (так сказать, технические подробности и «разбиение на квадраты» карты КД) и с шизоаналитическими текстами. Любопытно то, что первичный, чисто технический импульс «по необходимости», под воздействием которого мне пришлось ввести раздел «Дополнительных словарей», оказался весьма плодотворным и превратился как бы в самостоятельный жанр внутри основного словаря. Ю. Лейдерман, который сначала поместил не очень большое количество терминов в основной словарь, составил затем свой, чрезвычайно интересный, на мой взгляд, «Дополнительный словарь», обладающий всеми чертами поэтика-философского сочинения — композиционная целостность слов и их определений, взаимосвязанность составляющих элементов и т. д.

Выше речь в основном шла о «путешествии» двух групп - КД и МГ. Однако не следует забывать, что основное содержание словаря — это дискурс всей Московской концептуальной школы. И у нее есть своя, большая карта, в построении которой принимали участие все авторы этого словаря. И на уровне этой общей, большой карты количество терминов у того или иного автора не имеет никакого значения. Может быть, наличие (или отсутствие) какого-то одного термина, который на первый взгляд и не кажется важным, обеспечивало существование всей эстетической карты Московской концептуальной школы на протяжении уже почти тридцати лет.

К сожалению, по разного рода причинам (чаще всего технического свойства) в словаре не участвовали художники и поэты, без которых трудно себе представить московский концептуализм, — я имею в виду Э. Булатова, О. Васильева, Вс. Некрасова, Р. и В. Герловиных, Н. Алексеева и др.

А. Монастырский

Михаил Рыклин. Роза ветров

Я познакомился с кругом КД (точнее, с некоторыми из его членов) в 1986 году, когда он начал выходить из андеграунда, но недавняя принадлежность к элите репрессированных еще давала о себе знать. Правильнее сказать так: сначала я познакомился с А. Монастырским, В. Сорокиным, Н. Панитковым, а уже потом, от них, узнал, что существует круг КД, архив МАНИ и т.д. Такое относительно позднее вхождение лишило меня права рассматривать новую среду как семью.

Тогда я работал над коллективным трудом «Советское общественное сознание», который, как это обычно бывает с грандиозными замыслами, так и остался нереализованным. К нему восходят такие словосочетания, как «речевая культура», «коллективная телесность» и т.д. К моему приятному удивлению, познакомившись с Монастырским, Кабаковым, Сорокиным, а потом и с членами будущей МГ, я понял, что они в своей области делают нечто подобное тому, что стремилея делать я сам: работают с местными реалиями, не забывая о международном контексте, тем самым делая их переводимыми на понятный не только для узкого круга язык. Стараясь при этом минимально жертвовать специфичностью именно этих реалий, мифологем именно этого общества. Это помогало мне преодолевать существовавшее тогда —да и сейчас существующее в других формах — чудовищное зияние между историей философии (аккуратными монографиями о том, к чему уже не надо никак относиться лично) и научным коммунизмом (описанием советского общества в идеологических терминах, вне его реального функционирования). В работе с советскими реалиями тогдашнее концептуальное искусство оказалось более продвинутым, чем философия. Поэтому post factum я рад, что некоторые из изобретенных мной словосочетаний также вошли в новый контекст и стали его более или менее органической частью.

Главными очагами концептуалистского словообразования были, как видно из рейтинга, круг КД и МГ. Наиболее популярны самоназвания различных периодов: МАНИ, НОМА, СОЦ-АРТ и т.д. Они были также средообразующими (т.е. знаками, по которым члены определенной среды опознавали друг друга). Похожее значение имели термины «пустое действие», «полоса неразличения»(А.М.), «пустотный канон»(П.П.).

Важная мутация связана со способом словообразования МГ. Исключения —прежде всего НОМА и «Шизокитай» Пепперштейна — здесь только подтверждают правило: большинство неологизмов изобретается МГ в расчете на внутреннее («галлюциногенное») потребление, причем изобретается в таких количествах, что возникает подобие собственного языка внутри языка (к чему-то подобному внутри футуризма стремился Хлебников с его «самовитым словом»). Но в одном МГ продолжала концептуальную традицию, восходящую к отцам-основателям: она работала одновременно с визуальными и речевыми (литературными) знаками, постоянно перекодируя одни в другие. Думаю, отдаленные отзвуки этого аутического перекодирования сказались и еще скажутся в группирующейся вокруг дискотек молодежной культуре Москвы.

Создание словаря показывает, что, при всей преемственности, языков московского концептуализма множество, хотя позднейшие слои опосредованно взаимодействуют с более ранними, даже если на первый взгляд кажется, что они автономны и самодостаточны. Постепенно нарастает идиосинкразическое словотворчество галлюциногенного типа, ориентированное прежде всего не на эстетику, а на то, чтобы удерживать «согласованную реальность» на удобном для грезящих почтительном расстоянии.

В результате понимаешь, что в московском концептуализме, этом почтенном художественном течении, до настоящего времени—и притом не только по не зависящим от него внешним причинам - сохраняется остаток, след, нечто, принципиально не поддающееся музеефикации. Можно на выбор видеть в этом источник торжества и/или фрустрации.

Москва, 14 апреля 1999 г.

Иосиф Бакштейн. О месте московского концептуализма в истории русского искусства

История послевоенного русского искусства сложилась таким образом, что только Московский Концептуализм смог предложить систему представлений, составивших альтернативу официальному Советскому искусству и способных вернуть русское искусство в орбиту интернационального арт-мира.

Это течение стало своего рода «русским постмодернизмом», достаточно оригинально синтезировавшим целый ряд направлений западного искусства, таких, например, как сюрреализм, поп-арт, концептуализм, искусство перформанса. Поэтому справедливо утверждение о том, что в течение последней четверти завершающегося века понятия Московский Концептуализм и Современное Русское Искусство являются синонимами.

Это утверждение верно еще и потому, что по масштабности, а главное, по конвертируемости—интерпретируемости в терминах интернациональной эстетики Московский Концептуализм сопоставим только с тремя другими важнейшими явлениями в истории русского искусства последних ста с небольшим лет: движением Передвижников, Классическим Русским Авангардом и Социалистическим Реализмом. Только эти четыре художественных явления имели четко разработанные, в многочисленных манифестах заявленные идеологические программы.

Последовательная полемика с Академией сделала Передвижничество первым в русской истории примером «Неофициального Искусства», искусства с хорошо осознанными социальными задачами, примером независимой творческой группировки, первым, так сказать, Коллективным Действием русских художников.

Московский Концептуализм часто называют Вторым Русским Авангардом, подчеркивая его преемственность по отношению к отечественной модернистской традиции, к идеям и произведениям К. Малевича и В. Татлина, с тем, однако, существенным уточнением, что, скажем, супрематизм явился утопической радикализацией идей модернизма, а Московский Концептуализм - антиутопической. В то же время именно идея политизации эстетики, политической ангажированности искусства и объединяет оба Авангарда.

Московский Концептуализм находится в определенной эстетической