Позднее творчество элиота. элиот как литературный критик
В позднем творчестве Элиота обозначилось движение к неоклас- сицизму, что было связано с его обращением к англо-католицизму.
В поэме «Пепельная Среда» (1930) звучит искренняя нота, вы- ражающая трагизм разрыва поэта со своим народом и неосущест- вимое желание соединить свой стон со стоном другого существа.
В поэме «Четыре квадрата» (1943) выражен религиозно-философ- ский взгляд на мир, на человеческую жизнь и вечность. Композиция поэмы основана на представлении о единстве четырех стихий — воз- духа, земли, воды и огня, четырех времен года и четырех возрастов человека. В «Четырех квартетах» жизнь приравнивается к смерти. Уми- рание означает для поэта приобщение к божественному разуму.
В 60-е годы Элиот обратился к жанру стихотворной драмы. В пьесах «Скала» (1934), «Убийство в соборе» (1935), «Семейный праздник» (1939) Элиот выступает как поборник католицизма. Еще ранее он таким образом определил свою позицию: «Классицист в литературе, роялист в политик и англо-католик в религии». Об этом он писал в 1928 году, размышляя над своими дальнейшими твор- ческими исканиями после «Бесплодной земли» и «Полых людей».
Современная буржуазная цивилизация претила Элиоту утратой духовного начала, вырождением культуры. В поисках идеала и цель- ности мира он обращается к средневековью и религии. Идея цель- ности мира отождествляется Элиотом с Богом.
Содержание некоторых произведений Элиота непосредственно пе- рекликается с характерными явлениями современности. В стихотворе- нии «Кориолан» (1932), написанном по мотивам шекспировской тра- гедии и бетховенской увертюры к «Кориолану», создан сатирический образ милитариста, фашистского диктатора. Тема «вождя» и «массы», «героя» и «толпы» звучит здесь открыто и сильно. Образ утверждаю- щейся военной диктатуры преобладает над всем остальным.
Элиот выступал как литературный критик, обращаясь к рассмот- рению важных теоретико-методологических проблем. Особый инте- рес вызывала у него проблема традиции, вопрос о соотношении творческой индивидуальности и традции. Пренебрежение традицией Элиот связывает с неизбежным движением к распаду культуры.
Элиот теоретически обосновывал формализм в литературной критике. Одним из его основных принципов был отказ от рассмот- ри
Io.m.ic C'lcpiu j.iiioi
рения литературного произведения в сиязи с личностью писателя. его биографией. По мнению Элиота, произведение существует не- зависимо от автора, оно автономно и представляет самостоятель- ную ценность. Оно — замкнутая в себе данность. Этот взгляд лег в основу англо-американской «новой критики», которая отказыва- ется от социально-исторического истолкования литературного про- изведения, настаивая на его имманентной сущности.
Основные литературно-критические сборники Элиота: «Свя- щенный лес» (1920), в 30-е годы— «Избранные эссе», «Назначе- ние поэзии и назначение критики». «Джон Драйден, драматург и критик», «Елизаветинские эссе».
Т.С. Элиот
БЕСПЛОДНАЯ ЗЕМЛЯ (1922)
А то еще видал я Кумскую Сивиллу в бутылке. Дети ее спрашивали: «Сивилла, чего ты хочешь?», а она в ответ: «Хочу умереть».
Петронич. Сатирикон
Посвящается Эзре Паунду, // miglior fabbro'.
I. Погребение мертвого
Апрель, беспощадный месяц, выводит
Сирень из мертвой земли, мешает
Воспоминанья и страсть, тревожит
Сонные корни весенним дожаем.
Зима дает нам тепло, покрывает
Землю снегом забвенья, лелеет
Каплю жизни в засохших клубнях.
Лето напало на нас, пронесшись над Штарнбергерзсе
Внезапным липнем; мы скрылись под коллоиадой
И вышли, уже на солнечный свет, в Хофгартен
И выпили кофе, и целый час проболтали.
Bin gar keine Russin, stamm' aus Litauen,
echt deutsch2.
А когда мы в детстпе ездили в тети к эрцгерцогу —
' Мастеру выше, чем я (итал.). 2 Я вовсе не русская, родом из Литвы, чистокровная немка (нем.).
127
Модернизм. Английская и ирландская литература
Он мои кузен — он меня усадил на санки, А я испугалась. «Мари, — сказал он, — Мари, Держись покрепче!» И мы понеслись. В горах там привольно. По ночам я читаю, зимою езжу на юг.
Что там за корни в земле, что за ветви растут
Из каменистой почвы? Этого, сын человека,
Ты не скажешь, не угадаешь, ибо узнал лишь
Груду поверженных образов там, где солнце палит,
А мертвое дерево тени не даст, ни сверчок утешенья,
Ни камни сухие журчанья воды. Лишь
Тут есть тень под этой красной скалой
(Приди же в тень под этой красной скалой),
И я покажу тебе нечто, отличное
От тени твоей, что утром идет за тобою,
И тени твоей, что вечером хочет подать тебе руку;
Я покажу тебе ужас в пригоршне праха.
Frish weht der Wind Der Heimat zu Mein Irish Kind, Wo weilest du?'
«Ты преподнес мне гиацинты год назад,
Меня прозвали гиацинтовой невестой».
— И все же когда мы ночью вернулись из сада,
Ты — с охапкой цветов и росой в волосах, я не мог
Говорить, и в глазах потемнело, я был
Ни жив ни мертв, я не знал ничего,
Глядя в сердце света, в молчанье.
Oed' und leer das Meer2.
Мадам Созострис, знаменитая ясновидящая,
Сильно простужена, тем не менее
С коварной колодой в руках слывет
Мудрейшей в Европе женщиной. «Вот, — говорит она,
Вот ваша карта — утопленник, финикийский моряк.
(Стали перлами глаза. Видите?)
Вот Белладонна, Владычица Скал,
Владычица обстоятельств.
Вот человек с тремя опорами, вот Колесо,
' Свежий ветер летит к родине, где ты сейчас, моя ирландская дева? (нем.).
2 Уныло и пустынно море (нем.).
Томас Стернз Элиот
А вот одноглазый купец, эта карта — Пустая — то, что купец несет за спиной, От меня это скрыто. Но я не вижу Повешенного. Ваша смерть от воды. Я вижу толпы, шагающие по кругу. Благодарю вас. Любезнейшей миссис Эквитон Скажите, что я принесу гороскоп сама:
В наши дни надо быть осторожной».
Призрачный город,
Толпы в буром тумане зимней зари,
Лондонский мост на веку повидал столь многих,
Я и не думал, что смерть унесла столь многих.
В воздухе выдохи, краткие, редкие,
Каждый под ноги смотрит, спешит
В гору и вниз по Кинг-Уильям-стрит
Туда, где Сент-Мери Вулнот часы отбивает
С мертвым звуком на девятом ударе.
Там в толпе я окликнул знакомого: «Стетсон!
Стой, ты был на моем корабле при Милах!
Мертвый, зарытый в твоем саду год назад, —
Пророс ли он? Процветает ли он в этом году —
Или, может, нежданный мороз поразил его ложе?
И да будет Пес подальше оттуда, он друг человека
И может когтями вырыть его из земли!
Ты, hypocrite lecteur! — mon semblable, — mon frere!»'
II. Игра в шахматы
Она сидела, как на троне, в кресле, Лоснившемся на мраморе, а зеркало С пилястрами, увитыми плющом, Из-за которого выглядывал Эрот (Другой крылом прикрыл глаза), Удваивало пламя семисвечников, Бросая блик на стол, откуда Алмазный блеск ему навстречу шел из Атласного обилия футляров. Хрустальные или слоновой кости Флаконы — все без пробок — источали Тягучий, сложный, странный аромат,
' «Лицемерный читатель! — подобный мне, — брат мой (франц.) — по- следняя строка стихотворения Ш. Бодлера «К читателю», открывающего сборник «Цветы зла»: обращение к читателю — духовному соучастнику таящихся в обыденной городской жизни мерзостей и убийств.
Тревожащий, дурманящий, а воздух. Вливаясь в приоткрытое окно, Продлял и оживлял свечное пламя И возносил дымы под потолок, Чуть шевеля орнаменты кессонов. Аквариум без рыб
Горел травой и медью на цветных каменьях, В их фустном свете плыл резной дельфин. А над доской старинного камина, Как бы в окне, ведущем в сад, виднелись Метаморфозы Филомелы, грубо Осиленной царем фракийским; все же Сквозь плач ее непобедимым пеньем Пустыню заполнявший соловей Ушам нечистым щелкал: «Щелк, щелк, щелк». И прочие обломки времени Со стен смотрели, висли, обвивали И замыкали тишину. На лестнице послышались шаги. Под гребнем пламенные языки Ее волос в мерцании камина, Словами вспыхнув, дико обрывались.
«Все действует на нервы. Все. Останься. Скажи мне что-нибудь. Ты все молчишь. О чем ты думаешь? О чем ты? А? Я никогда не знаю. Впрочем, думай».
Думаю я, что мы на крысиной тропинке, Куда мертвецы накидали костей.
«Что там за стук?»
Ветер хлопает дверью.
«Какой ужасный шум. Что ветру надо?»
Ничего ему не надо.
«Послушай,
Ты ничего не знаешь? Ничего не видишь? Ничего
Не помнишь?»
Я помню Были перлами глаза.
«Ты жив еще? Ты можешь мне ответить?» Но
0000 Шехекеспировские шутки — Так элегентно
1 омас Стернз Элиот
Так интеллигентно
«А что мне делать? Что мне делать? С распушенными волосами выбежать На улицу? А что нам делать завтра? Что делать вообще?» С утра горячий душ,
Днем, если дождь, машина. А теперь Мы будем в шахматы играть с тобой, Терзая сонные глаза и ожидая стука в дверь.
Когда мужа Лил демобилизовали, Я ей сказала сама, прямо, без никаких:
ПРОШУ ЗАКАНЧИВАТЬ: ПОРА Альберт скоро вернется, приведи себя и порядок. Он спросит, куда ты девала деньги, что он тебе Оставил на зубы. Да-да. Я сама же слыхала. Не дури, Лил, выдери все и сделай вставные. Он же сказал: смотреть на тебя не могу. И я не могу, говорю, подумать об Альберте, Он угробил три года в окопах, он хочет пожить, Не с тобой, так другие найдутся, — сказала я.
— Вот как? — сказала она. — Еще бы, — сказала я.
Ну так спасибо, — сказала она, — договаривай до конца.
ПРОШУ ЗАКАНЧИВАТЬ: ПОРА
Не хочешь, так делай что хочешь, сказала я
Раз ты не сумеешь, так другие сумеют.
Но если он тебя бросит, так не без причины.
Стыдись, говорю я, ты стала развалиной.
(А ей всего тридцать один.)
— А что я могу, — говорит она и мрачнеет, — Это все от таблеток, тех самых, ну чтобы... (У нее уже пятеро, чуть не загнулась от Джорджа.) Аптекарь сказал, все пройдет, а оно не прошло.
— Ну и дура же ты, — сказала я.
Скажем, Альберт тебя не оставит, — сказала я, -
Так на черта ж ты замужем, если не хочешь рожать?
ПРОШУ ЗАКАНЧИВАТЬ: ПОРА
В воскресенье Альберт вернулся, у них был
горячий окорок,
И меня позвали к обеду, пока горячий...
ПРОШУ ЗАКАНЧИВАТЬ: ПОРА ПРОШУ ЗАКАНЧИВАТЬ: ПОРА
Добрночи, Билл. Добрночи, Лу. Добрночи, Мен.
Томас Стернз Элиот
Модернизм. Английская и ирландская литература
Добрночи. Угу. Добрночи.
Доброй ночи, леди, доброй ночи, прекрасные леди,
доброй вам ночи.
III. Огненная проповедь
Речной шатер опал; последние пальцы листьев Цепляются за мокрый берег. Ветер Пробегает неслышно по бурой земле. Нимфы ушли. Милая Темза, тише, не кончил я песнь мою. На реке ни пустых бутылок, ни пестрых оберток, Ни носовых платков, ни коробков, ни окурков, Ни прочего реквизита летних ночей. Нимфы ушли. И их друзья, шалопаи, наследники директоров Сити, Тоже ушли и адресов не оставили. У вод леманских сидел я и плакал... Милая Темза, тише, не кончил я песнь мою, Милая Темза, тише, ибо я и недолго пою. Ибо в холодном ветре не слышу иных вестей, Кроме хихаканья смерти и лязга костей.
Сквозь травы тихо кравшаяся крыса
Тащилась скользким брюхом по земле,
А я удил над выцветшим каналом
За газовым заводом в зимний вечер
И думал о царе, погибшем брате,
И о царе отце, погибшем прежде.
В сырой низине белые тела,
С сухой мансарды от пробежки крысьей
Порою донесется стук костей.
А за спиною вместо новостей
Гудки машин: весной в такой машине
К девицам миссис Портер ездит Суини.
Ах льет сиянье месяц золотой
На миссис Портер с дочкой молодой
Что моют ноги содовой водой
Et О ces voix d'entfants, chantant dans la
coupole!'
Щелк щелк щелк Упрек упрек упрек
' «И о эти голоса детей, под куполом поющих!» (франц.) — последняя строка сонета П. Верлена «Парсифаль», написанного под впечатлением одноименной оперы Вагнера. Хор детей поет у Вагнера во время церемо- нии омовения ног, предшествующей завершению поисков Грааля.
132
Осиленной так грубо. Терей
Призрачный город В буром тумане зимнего полудня Мистер Евгенидис, купец из Смирны, — Небритость, полный карман коринки, Стоимость-страхование-фрахт, Лондон, — Пригласил на вульгарном французском Отобедать в отеле «Кеннон-стрит», После — уик-энд в «Метрополе».
В лиловый час, когда глаза и спины Из-за конторок поднимаются, когда людская Машина в ожидании дрожит, как таксомотор, — Я, Триресий, пророк, дрожащий меж полами, Слепой старик со сморщенною женской грудью, В лиловый час я вижу, как с делами Разделавшись, к домам влекутся люди, Плывет моряк, уже вернулась машинистка, Объедки прибраны, консервы на столе. Белье рискует за окно удрать, Но все же сушится, пока лучи заката не потухли, А на диване (по ночам кровать) — Чулки, подвязки, лифчики и туфли. Я, старикашка с дряблой женской грудью, Все видя, не предвижу новостей — Я сам имел намеченных гостей. Вот гость, прыщавый страховой агент, Мальчишка с фанаберией в манере, Что о плебействе говорит верней, чем Цилиндр — о брэфордском миллионере. Найдя, что время действовать настало, Он сонную от ужина ласкает, Будя в ней страть, чего она нимало Не отвергает и не привлекает. Взвинтясь, он переходит в наступленье, Ползущим пальцам нет сопротивленья, Тщеславие не видит ущемленья В объятиях без взаимного влеченья. (А я, Тиресий, знаю наперед Все, что бывает при таком визите — Я у фиванских восседал ворот И брел среди отверженных в Аиде.)
Модернизм. Английская и ирландская литература
Отеческий прощальный поцелуй, И он впотьмах на лестницу выходит...
Едва ли зная об его уходе, Она у зеркала стоит мгновенье;
В мозгу полувозникло что-то, вроде «Ну, вот и все», — и выдох облегченья, Когда в грехе красавица, она, По комнате бредя, как бы спросонья, Рукой поправит прядь, уже одна, И что-то заведет на граммофоне.
«Музыка подкралась по воде»
По Стрэнду, вверх по Куин-Виктория-стрит.
О Город, город, я порою слышу
Перед пивной на Лоуэр-Темз-стрит
Приятное похныкиванье мандолины,
А за стеной кричат, стучат мужчины —
То заседают в полдень рыбаки; а за другой стеной
Великомученика своды блещут несказанно
По-ионийски золотом и белизной.
Дегтем и нефтью
Потеет река
Баржи дрейфуют
В зыби прилива
Красные паруса
Терпеливо
Ждут облегчающего ветерка.
Бревна плывут Возле бортов К Гринвичу Мимо Острова Псов. Вейалала лейа Валлала лейалала
Елизавета и Лестер В ладье с кормой В виде раззолоченной Раковины морской Красный и золотой Играет прилив Линией береговой Юго-западный ветер Несет по теченью Колокольный звон
Томас Стернз Элиот
Белые башни
Вейалала лейа Валлала лейалала
«Место рожденья — Хайберн. Место растленья — Ричмонд. Трамваи, пыльные парки. В Ричмонде я задрала колени В узкой байдарке».
«Ногами я в Мургейте, а под ногами Сердце. Я не кричала. После он плакал. Знаете сами. Клялся начать жить сначала».
«В Маргейте возле пляжа.
Я связь ничего
С ничем.
Обломки грязных ногтей не пропажа.
Мои старики, они уже не ждут совсем
Ничего».
ла ла
Я путь направил в Карфаген
Горящий горящий горящий О Господи Ты выхватишь меня О Господи Ты выхватишь горящий
IV. Смерть от воды
Флеб, финикиец, две недели как мертвый,
Крики чаек забыл и бегущие волны,
И убытки и прибыль.
Морские теченья,
Шепча, ощипали кости, когда он безвольный
После бури, вздымаясь и погружаясь,
Возвращался от зрелости к юности.
Ты,
Иудей или эллин под парусом у кормила,
Вспомни о Флебе: и он был исполнен силы и красоты.
V. Что сказал гром
После факельных бликов на потных лицах После морозных молчаний в садах После терзаний на пустошах каменистых Слез и криков на улицах и площадях Тюрьмы и дворца и землетрясенья
Модернизм. Английская и ирландская литература
Грома весны над горами вдали Он что жил ныне мертв Мы что жили теперь умираем Набравшись терпенья
Нет здесь воды всюду камень Камень и нет воды и в песках дорога Дорога которая вьется все выше в горы Горы эти из камня и нет в них воды Была бы вода мы могли бы напиться На камне мысль не может остановиться Пот пересох и ноги уходят в песок О если бы только была вода средь камней Горы гнилозубая пасть не умеет плевать Здесь нельзя ни лежать ни сидеть ни стоять И не найдешь тишины в этих горах Но сухой бесплодный гром без дождя И не найдешь уединенья в этих горах Но красные мрачные лица с ухмылкой усмешкой Из дверей глинобитных домов
О если бы тут вода
А не камни
О если бы камни
И также вода
И вода
Ручей
Колодец в горах
О если бы звон воды
А не пенье цикад
И сухой травы
Но звон капели на камне
Словно дрозд-отшельник поет на сосне
Чок-чок дроп-дроп кап-кап-кап
Но нет здесь воды
Кто он, третий, вечно идущий рядом с тобой? Когда я считаю, нас двое, лишь ты да я, Но когда я гляжу вперед на белеющую дорогу, Знаю, всегда кто-то третий рядом с тобой, Неслышный, в плаще, и лицо закутал, И я не знаю, мужчина то или женщина, — Но кто он, шагающий рядом с тобой?
Что за звук высоко в небе Материнское тихое причитанье Что за орды лица закутав роятся
Томас Стернз Элиот
По бескрайним степям спотыкаясь о трещины почвы
В окружении разве что плоского горизонта
Что за город там над горами
Разваливается в лиловом небе
Рушатся башни
Иерусалим Афины Александрия
Вена Лондон
Призрачный
С ее волос распущенных струится Скрипичный шорох колыбельный звук Нетопырей младенческие лица В лиловый час под сводом крыльев стук Нетопыри свисают книзу головами И с башен опрокинутых несется Курантов бой покинутое время И полнят голоса пустоты и иссякшие колодцы.
В этой гнилостной впадине меж горами Трава поет при слабом свете луны Поникшим могилам возле часовни — Это пустая часовня, жилище ветра, Окна разбиты, качается дверь. Сухие кости кому во вред? Лишь петушок на флюгере Ку-ка-реку ку-ка-реку При блеске молний. И влажный порыв Приносящий дождь
Ганг обмелел, и безвольные листья Ждали дождя, а черные тучи Над Гивамантом' сгущались вдали. Замерли джунгли, сгорбись в молчаньи. И тогда сказал гром ДА
Датта'. что же мы дали? Друг мой, кровь задрожавшего сердца, Дикую смелость гибельного мгновенья Чего не искупишь и веком благоразумия Этим, лишь этим существовали Чего не найдут в некрологах наших В эпитафиях, затканных пауками Под печатями, взломанными адвокатом В опустевших комнатах наших
' Гивамант — священная гора в Гималаях.
Модернизм. Английская и ирландская лигература
ДА
Даядхвам: я слышал, как ключ
Однажды в замке повернулся однажды
Каждый в тюрьме своей думает о ключе
Каждый тюрьму себе строит думами о ключе
Лишь ночью на миг эфирное колыханье
Что-то будит в поверженном Кориолане.
ДА
Дамьята1: лодка весело
Искусной руке моряка отвечала
В море спокойно, и сердце весело
Могло бы ответить на зов и послушно забиться
Под властной рукой
Я сидел у канала
И удил, за спиною — безводная пустошь Наведу ли я в землях моих порядок? Лондонский мост рушится рушится рушится Poi s'ascose nel foco che gli affina2 Quando fiam uti chelidon3 — О ласточка ласточка Le Prince d'Aquitaine a la tour abolie" Обрывками этими я укрепил свои камни Так я вам это утрою. Иеронимо снова безумен. Датта. Даядхвам. Дамьята. Шанти шанти шанти5
Пер. А. Сергеева Печатается по кн.: Элиот Т. С. Бесплодная земля:
Избранные стихотворения и поэмы. — М., 1971.
' Датта, даядхвам, дамьята— дай, сочувствуй, владей (санскр.).
2 «И скрылся там, где скверну жжет пучина» (Данте, «Чистилище», XXVI, ст. 148) — повествовательное заключение монолога Арнальда Дань- яля (см. прим. к «Пепельной Среде»).
3 Обрывок строки из заключительной строфы в анонимной латинской поэме II или III в. н. э. «Канун Венериного дня». После описания готовя- щихся торжеств весеннего праздника любви поэт вопрошает: «Когда при- дет моя весна? Когда же я стану ласточкой, голос обретшей?»
4 «Аквитанский принц у разрушенной башни» — вторая строка сонета французского поэта Жерара де Нерваля «Рыцарь, лишенный наследства» (сборник «Химеры»). Нерваль отождествляет себя с изгнанным принцем, потомком трубадуров. Разрушенная башня (карта из колоды Таро) в соне- те — символ несчастной судьбы.
5 «Мир, который превыше всякого ума» (санскр.) — рефрен «Упани- шад», также слова из послания ап. Павла к филиппийцам.
138
Томас Стернз Элиот ПРИМЕЧАНИЯ К ПОЭМЕ ^БЕСПЛОДНАЯ ЗЕМЛЯ»
Черновик поэмы был представлен на суд Эзре Паунду, кото- рый сократил ее более чем наполовину и настоял на своих сокра- щениях. Впоследствии Элиот мотивировал посвящение поэмы Па- унду тем, что тот «так много сделал, чтобы превратить «Бесплод- ную землю» из мешанины хороших и плохих пассажей в поэму». Некоторые изъятые фрагменты были позднее переработаны Элио- том и появились в печати как отдельные стихотворения или послу- жили основой для других произведений.
В отдельном издании поэма была снабжена примечаниями Эли- ота, по видимости академическими, по замыслу ироническими;
они намеренно недобросовестны, а иногда лишь мистифицируют читателя. Здесь они привлекаются по мере надобности.
Элиот не случайно намеревался сделать «Геронгион» вступле- нием к «Бесплодной земле»: поэма есть новый вариант геронтио- новской темы бесплодных скитаний под знаком неизбежного воз- мездия за растрату жизни. Здесь, однако, скитания становятся по- луосознанными поисками религиозно-философской основы, а к концу поэмы даже возникает их поэтическое тождество в путеше- ствием учеников Христа в Эммаус.
Тема скитаний-поисков связывает самые разнородные элементы художественной структуры поэмы — кинематографический монтаж сцен, наблюдений, диалогов, воспоминаний — и создает общую пер- спективу поэтического изображения. В этой перспективе сосущест- вуют времена и события, ассоциации и реалии, воображение и дей- ствительность. Происходит постоянная перекличка стихотворных об- разов: некоторые из них приобретают ключевое значение.
Для построения поэтического сюжета Элиот привлек в качестве подтекста легенду о Святом Граале, отправляясь от ее реконструк- ции в книге английской фольклористки Джесси Л. Уэстон «От риту- ала к рыцарскому роману». В трактовке Уэстон Грааль — магический талисман, снимающий заклятие бесплодия, наложенное на сказоч- ную страну Царя-Рыбака, персонажа ряда мифов плодородия. Уэс- тон считала, что один из таких древнейших мифов, связанный с культом умирающего и воскресающего бога и с первобытным обря- дом инициации — испытаний при посвящении в мужское достоин- ство, — лежит в основе сказания о поисках Грааля. В средневековой литературе Святой Грааль — чаша, которой Христос обносил уче- ников на Тайной Вечере и в которую при распятии упали капли крови из раны от копья. Рыцарь, отправляющийся на поиски Граа- ля, должен дойти до Часовни Опасностей и задать там нужные ма- гические вопросы, делающие его владельцем чаши и копья и осво- бождающие страну от Заклятия. Элиот учитывает эту версию (изве-
139
Модернизм. Английская и ирландская литература
стную публике по опере Вагнера «Парсифаль»), но основывается на уэстоновской интерпретации — более всего потому, что она дает ему возможность использовать в образном построении поэмы рабо- ту крупнейшего английского этнографа Дж. Фрэйзера «Золотая ветвь», свод мотивов первобытного этнографического мышления, который, по словам Элиота в примечаниях к поэме, «глубоко повлиял на наше поколение» и который открывает богатства «исчезнувшего со- знания, скрыто содержавшегося в нашем».
О принципиальном значении мифологической сюжетной осно- вы Элиот писал в 1923 году в статье об «Улиссе»: «Использование мифа, проведение параллели между современностью и древностью... ни больше, ни меньше, чем способ контролировать, упорядочи- вать, придавать форму и значение тому громадному зрелищу тщеты и разброда, которое представляет собой современная история».
Эпиграф к поэме — пьяная похвальба героя романа Петрония «Сатирикон» Тримальхиона, который у себя на пиру взапуски с гостями плетет небылицы. Кумекая сивилла Амалфея — знамени- тейшая из легендарных прорицательниц античного мира — пожела- ла себе столько лет жизни, сколько пылинок в ее горсти. Аполлон выполнил ее желание; но она забыла оговорить себе вечную юность.
Так поэме предпослан один из ее ключевых образов: живой мертвец, которому нет ни успокоения в смерти, ни обновления в воскресении. Пригоршня праха, о которой напоминает судьба си- виллы, также присутствует среди образов первой части поэмы в том же самом символическом значении.
I. Погребение мертвого
Заглавие части — последние слова названия англиканской служ- бы «Обряд погребения мертвого», которая проходит подтекстом первой части поэмы.
«Апрель, беспощадный месяц...» — весна, пробуждение к новой жизни выглядит здесь таким же угрожающим и жестоким, как ве- сеннее воскресение Христа для Геронтиона (см. выше).
Мюнхенский пейзаж, а также последующие реалии и воспо- минания великосветской жизни имеют источником, помимо еще довоенных впечатлений самого Элиота, мемуары австрийской гра- фини Мари Лариш «Мое прошлое». К ней и к людям ее окружения весьма применима и немецкая фраза, где речь идет об отсутствии национальных корней. Смешение языков в поэме того же обезли- чивающего, собирательного свойства, что и в «Геронтионе».
Курортный немецкий пейзаж сменяется библейским, пусты- ней пророческих видений Иезекииля и Исайи, предвещающих «мер- зость запустения» на месте цветущих городов и идоложертвенных алтарей (ср. «Вот Господь опустошает землю и делает ее бесплод-
140
Томас Стернз Элиот
ною» ~ Исайя, XXIV, I). Посредством библейской риторики и мно- гочисленных библейских ассоциаций образы поэмы приобретают определенный смысловой фон, призвук сбывшегося погибельного прорицания. Этот фон вновь и вновь возникает в поэме, объединяя в общем поэтическом ключе видения каменистой безводной пус- тыни, усеянной сухими костями.
Контрастно предыдущему пассажу лирическое воспоминание («В тот вечер, когда...») окрашено мифологической символикой гиацин- тов — цветов безутешной любовной скорби — и обрамлено стихами из оперы Вагнера «Тристан и Изольда». Первый вагнеровский отры- вок — куплет из песни моряка о покинутой возлюбленной; второй — крик слуги, посланного умирающим Тристаном посмотреть, не вид- но ли корабля Изольды. Первый обращает назад, к воспоминаниям, второй возвращает к действительности. В связующем их пассаже лю- бовь предстает как непосильная задача (ср. «Любовную песнь Дж. Аль- фреда Пруфрока»), как вопрос, на который нечего ответить и кото- рый повергает в страх и оцепенение. Но «сердце света» — дантевский образ, у Элиота противоположный «сердцу тьмы» (заглавие повести Дж. Конрада), — предвещает тему любви-спасения, сложившуюся у Элиота под влиянием «Новой жизни» и «Божественной комедии» Данте и прозвучавшую особенно отчетливо в «Пепельной среде».
Гадание мадам Созострис (искаж. Сезострис, имя древнееги- петского фараона и ряженой гадалки из романа О. Хаксли «Жел- тый Кром») должно вызывать в памяти читателя стих псалма по- гребальной службы: «Скажи мне, Господи, кончину мою и число моих дней моих» (Псалтырь, XXXVIII, 6). Великосветская гадалка на месте сивиллы или пророков предуказана в первой, мюнхен- ской сцене поэмы. Ее фарсовое гадание состоит в перечислении выпавших карт колоды Таро (в том числе и карт, которых в колоде нет). Элиот иронически заметил в своих примечаниях: «Я незна- ком в точности с составом колоды Таро и отступал от него так, как мне это было удобно». Перечисляются при этом последующие темы и персонажи поэмы, так или иначе соотносимые с назван- ными картами: (IV часть), Белладонна («она» начала II части), од- ноглазый купец (м-р Евгенидис из III части), повешенный («кто- то третий» из V части) и т. д.
«Стали перлами глаза» — строка песни Ариэля из «Бури» Шек- спира (акт I, явл. 2), где описывается «пышное и странное» пре- ображение утопленника. Обстановка и некоторые мотивы «Бури» образуют один из сюжетных фонов поэмы.
Белладонна — имя одной из трех Парок; поэтому она и названа «владычицей обстоятельств». В качестве «владычицы скал» она, ви- димо, ассоциируется с Джокондой Леонардо да Винчи, сидящей между скалами.
141
Модернизм. Английская и ирландская литература
В тот самый час, когда томят печали Отплывших вдаль и нежит мысль о том, Как милые их утром провожали, А новый странник на пути своем Пронзен любовью, дальний звон внимая, Подобный плачу над умершим днем...
(«Чистилище», VIII, ст. 1—6).
Тиресий — легендарный прорицатель, персонаж многих произ- ведений античной литературы (в том числе трагедии Эсхила «Семе- ро против Фив», Софокла «Эдип-царь», «Одиссеи», «Метаморфоз» Овидия и т. д.). Он был превращен на семь лет в женщину, ослеплен и в возмещение слепоты наделен даром прорицания и долголетием. Повествователь поэмы временно появляется в его облике.
«Когда в грехе красавица» — строка из жалобной песни Оливии, героини романа О. Голдсмита «Векфильдский священник».
«Музыка подкралась по воде» — следующая за спародированной Элиотом (см. выше) строка монолога Фердинанда в «Буре».
«Дегтем и нефтью...» — этими словами, как объясняет в своих примечаниях Элиот, открывается песня трех «дочерей Темзы», со- ответствующих трем вагнеровским девам Рейна в опере «Сумерки богов». Описание Темзы здесь сходно с пассажем из «Сердца тьмы» Дж. Конрада, открывающимся фразой: «Нет ничего легче, чем вы- звать в памяти дух великого прошлого в низовьях Темзы».
Остров Псов находится напротив Гринвича. Королева Елизаве- та и лорд Лестер упоминаются здесь по ассоциации с Гринвичем, где между ними завязалась любовная интрига после загадочной смер- ти жены Лестера.
Вейалала лена — рефрен песни дев Рейна в «Сумерках богов». Так же как рейнские русалки, «дочери Темзы» соблазнены и бро- шены: все три поочередно рассказывают о себе. Рассказы утоплен- ниц параллельны разговорам Данте с тремя тенями убитых в V песне «Чистилища».
«Я путь направил в Карфаген» — цитата из «Исповеди» блажен- ного Августина; продолжение цитаты: «...где клокотанье нечистых страстей гуденьем отдалось в моих ушах».
«Горящий...» — отсылки к «Огненной проповеди» Будды. «О Господи, Ты выхватишь меня» — так, подражая библейским пророкам, обращается к Богу блаженный Августин в «Исповеди» с надеждой на спасение свыше от земных прелестей и соблазнов.
IV. Смерть от воды
Вся часть представляет собой несколько переработанный пере- вод концовки одного из французских стихотворений Элиота. В поэ-
144
Томас Стернз Элиот
ме это — образное средоточие сюжетных мотивов («живой мерт- вец», «смерть от воды», преображение утопленника по песне Ари- эля, сбывшееся гадание).
«Смерть от воды» — здесь пародийное подобие крещения (ср. в Послании ап. Павла к Римлянам, VI, 4: «Итак мы погреблись с Ним крещением в смерть»).
В поэме Элиота на равных правах соучаствуют реалии и персо- нажи разных эпох. «Флеб, финикиец» не тождествен повествовате- лю: он так же замещает его, как Тиресий или соответствующая карта в гадании мадам Созострис. Тем не менее здесь, в этом древ- нем обличье, завершается земная судьба многоликого повествова- теля. Повествование переключается во вневременной, религиозно- фольклорный план, в котором и развертывается часть V.
V. Что сказал гром
В одной из притч древнеиндийских священных книг «Упани- шады» рассказывается, как к сотворителю мира Праджапати при- ступили боги, демоны и люди и попросили изречь слово тем, дру- гим и третьим. Голос творца, гром, три раза вымолвил «Да», по- своему перетолкованное тремя группами внимавших. Раскрытие и поэтическое истолкование этого тройного «Да» и содержится в тек- сте «Бесплодной земли».
Первые семь строк относятся к заключительным событиям зем- ного пути Христа, от взятия под стражу в Гефсиманском саду до распятия. Повествование идет от лица учеников («В тот же день двое из них шли в селение, отстоявшее стадий на шестьдесят от Иерусалима, называемое Эммаус, и разговаривали между собою о всех сих событиях» — от Луки, XXIV, 13—14). Аналогия с путем в Эммаус у Элиота неполная; она прекращается в тот самый мо- мент, когда глазам учеников должен предстать идущий рядом вос- кресший Христос. В поэме явления не происходит: возникает лишь тревожное ощущение «лишнего присутствия». Этот «лишний» об- лачением напоминает о том повешенном, которого должна была и не могла увидеть среди разложенных карт мадам Созострис.
«Дорога» V части ведет также и к завершениям поисков Святого Грааля; перед вступлением в Часовню Опасностей рыцарь подвергает- ся испытанию иллюзией несуществования мира. Обстановка скалистой . и безводной «впадины между горами» возвращает к I части поэмы, к погибельной долине костей из библейских пророческих видений. «Материнское тихое причитанье» — также отзвук распятия. Ср.:
«И шло за ним великое множество народа и женщин, которые плакали и рыдали о Нем. Иисус же, обратившись к ним, сказал:
«Дщери Иерусалимские! Не плачьте обо Мне, но плачьте о себе и о детях ваших» — от Луки, XXIV, 27—28. Дальнейшее повествова-
10-"» 145
Модернизм. Английская и ирландская литература
«Я и не думал, что смерть...» — Элиот дает отсылку к III песне «Ада» Данте, описанию вереницы душ, недостойных ни рая, ни ада:
...столь длинная спешила
Чреда людей, что верилось с трудом,
Ужели смерть столь многих истребила
В поэме речь идет о толпе лондонских клерков, спешащих к девяти утра в Сити: тем самым «виденные» мадам Созострис «тол- пы, шагающие по кругу», приобретают дантевскую символику и реальные очертания.
Кинг-Уильям-стрит — улица в лондонском Сити. На этой улице находится церковь Сент-Мери Вулнот, часы которой (по наблюде- нию Элиота, вынесенному в его примечания) отбивают утром де- вятый удар с глухим призвуком. Призвук этот в поэме отчасти сим- волический (ср.: «...и сделалась тьма по всей земле до часа девято- го» — От Луки, XXIII, 4; часа смерти Христа).
«...при Милах»— морская битва при Милах, возле Сицилии, произошла в 260 г. до н. э., во время первой Пунической войны. По контексту поэмы имеется в виду битва у полуострова Ютландия. Это типичный пример элиотовского смешения времен и событий.
«И да будет Пес...» — переделка фразы из погребальной песни «всем отверженным телам непогребенных» в пьесе «Белый дьявол» Дж. Вебстера, драматурга-елизаветинца, автора мрачных и жесто- ких трагедий.
II. Игра в шахматы
«Игра в шахматы» — пьеса драматурга-елизаветинца Т. Миддл- тона; но Элиот имеет в виду мотив шахматной игры в другой пьесе того же автора «Женщины, берегитесь женщин». Там шахматами занимают свекровь, в то время как ее невестку соблазняют в дру- гой части сцены, причем игра и обольщение имеют между собой странное сходство. В шахматы играют также влюбленные в шекспи- ровской «Буре» (акт V, явл. I).
У Элиота сопроводительный мотив шахматной игры усилива- ет впечатление безжизненности, предрешенности и безысходно- сти повседневной жизни на разных социальных уровнях. Миддл- тоновский и шекспировский фон создает одновременно соответст- вие и контраст повествованию поэмы: хотя похоть, низость и вероломство владеют элиотовскими персонажами (как у Миддл- тона), хотя они и заняты любовью (как у Шекспира), но их игра в человеческие отношения ничего не значит, и все ее ходы — лишь перестановки.
Описательное начало II части открывается переделанной шек- спировской фразой из «Антония и Клеопатры» (акт II, явл. 2); сре- ди прочих изобразительных аналогий особенно явственны несколько
142
Томас Стернэ Элиот
пассажей «Цимбелина» (будуар Имоджин, акт II, явл. 2 и 4) и картина роскошного будуара в «Похищении локона» А. Попа. Эли- о<