От солдатства-то откупаются.

Из неволи выручаются,

И из матушки-то сырой земли

Нет ни выходу-то, ни выезду,

Никакого-то проголосьица.

Из народного причета

Как уже говорилось, смерть от старости считалась естественно необходимым событием. В некоторых случаях ее ждали и призывали, стесняясь жить. «Я уж чужой век почала, меня на том свете давно хватилися», - говорила Юлия Федосимова из деревни Лобанихи. Иван Афанасьевич Неуступов из Дружинина, чувствуя приближение конца, сам смастерил себе домовину. Гроб стоял на верхнем сарае чуть ли не год. Со стороны это казалось несколько жутковатым. Но в народном восприятии смерти есть странное на первый взгляд сочетание: уважение к тайне и будничное спокойствие. Достойно умереть в глубокой старости означало то же самое, что достойно прожить жизнь. Смерти боялись только слабые духом, умирали труднее болевшие в расцвете лет, люди, обделенные в чем-то судьбою и т.д.

Умереть, не намаявшись и не намаяв близких людей, представлялось нормальному человеку величайшим и самым последним благом. Как и в крестинах, христианский обряд здесь тесно сжился с древним обычаем прощения и погребения. Причащение, соборование и родительское благословение дополнялись просьбами простить все обиды, устным завещанием личного имущества (одежда, профессиональные и музыкальные инструменты, украшения).

В русской крестьянской семье умершего при любых обстоятельствах обмывали, переодевали в чистую, иногда весьма дорогую, одежду. Клали покойника на лавку, головой в красный угол, укрывали белым холстом (саваном), руки складывали на груди, давая в правую белый платочек. Похороны свершались на третий день, особо чтимых умерших несли на руках до самого кладбища. Все это сопровождалось плачами и причитаниями.

Существовали на Севере профессиональные вопленницы, как профессиональные сказочники. Нередко они же считались ворожеями и знахарями. Многие из них, обладая истинным художественным талантом, создавали свои причеты, дополняя и развивая традиционную образность похоронной народной поэзии.

Смерть глубокого старика не считалась горем, причеты и плачи в этом случае носили скорее формальный характер. Нанятая плачея могла моментально преобразиться, перебить плач каким-нибудь обыденным замечанием и завопить вновь. Другое дело, когда причитают близкие родственницы или когда смерть преждевременна. Здесь традиционная форма принимала личную, эмоциональную, иногда глубоко трагическую окраску.

Похороны всегда заканчивались поминками, или тризной, для чего готовились специальные поминальные блюда и кушанья. В тризне участвовали все родственники и участники похорон.

Отмечался родными и близкими девятый день после смерти и сороковой (сорочины). Посещали кладбище также в родительскую субботу - день поминовения воинов, погибших на Куликовом поле.

Кроме того, каждую весну приводили в порядок могилы родственников. Нынешняя мода на ограждения была, однако, совершенно чужда нашим предшественникам, ограждалось все кладбище*, а не отдельные могилы.

QQQ

ПРОВОДЫ В АРМИЮ. Увы, мало кому удавалось откупиться от «солдатства", как это говорится в причете. «Рекрутская повинность, - писал в 1894 году собиратель северного фольклора Александр Мельницкий, - отрывает парней от крестьянских работ, а иногда и совсем отучает их от деревенского хозяйства».

Во всю многовековую историю государства армия и флот свои главные силы черпали в крестьянстве, которое по этой причине удостаивалось ненависти внешних врагов России. Мужик-медведь, лапотник, москаль, смерд - все эти презрительные названия рождались если не целиком во вражеских станах, то уж, во всяком случае, не на деревенских улицах, а скорее во дворцах и палатах, где иностранная речь звучала больше, чем русская. По тем же причинам внешние враги государства ненавидели весь жизненный строй, весь русский крестьянский уклад, позволявший России иметь большую и боеспособную армию.

Между тем, как пишет тот же собиратель фольклора, «солдатское житье, по взгляду крестьян, невеселое, «непривычное»; там «потачки не дадут», «бока повымнут», научат «по струнке ходить».

Впрочем, ознакомимся с записью А. Мельницкого подробнее**.

«Парни, состоящие «на очереди», еще задолго до призыва начинают пользоваться разными привилегиями ... Их не принуждают к работе, не посылают на трудные зимние заработки, во всем дают большую свободу и смотрят сквозь пальцы на их поступки и шалости.

Летом перед призывом «некрут» обыкновенно (если он не из богатых) идет на заработки...Там он обязательно покупает себе гармонику и справляет праздничный костюм, в котором главную роль играют «вытяжные» черные сапоги и суконный «пинжак». Оставив остальной заработок на карманные расходы или, как говорится, «на табак», «некрут» в августе возвращается домой. С этого времени начинается его гулянье. Не проходит почти ни одной «ярманки» или «гулянки», где бы он не появлялся. Обыкновенно рекруты служат центром, около которого группируется на гулянках молодежь.. .В октябре месяце по воскресным и праздничным дням начинаются гулянья рекрутов с парнями-односельчанами. Под вечерок парни собираются в избе у какого-нибудь бобыля или бобылки; здесь иногда «некрут» выставляет водку, а не то покупают ее все в складчину и, подвыпивши, начинают свои ночные прогулки по деревням, которые часто продолжаются «до петухов». Здесь рекруты - главные действующие лица: им предоставляется полный простор. Они заводят все танцы и игры, выкидывают разные «штуки», сидят на коленях у всех девушек, даже у «славутниц», угощают их пряниками и конфетами.

«Призыв» бывает обыкновенно в ноябре месяце. За неделю до назначенного дня гулянье рекрутов особенно усиливается, а за два-три дня начинается «гостьба» их по своим родным, к которым они ходят прощаться, начинают с самых близких родственников.

Когда рекрут собирается в гости, мать напутствует его следующими причетами:

Ты послушай-ко, рожденье сердечное.

Скачена жемчужина-ягодка,

Ты куда справляешься и свиваешься?

Ты справляешься и свиваешься

Со друзьями, со братьями,

С перелетными удалыми молодцами.

Свиваешься не по-старому,

Справляешься не по-прежнему

Во частое любимое гостьбище.

Обмирает мое сердце ретивое.

Справляешься не по волюшке великие.

* Безобразное состояние многих сельских и городских кладбищ, к сожалению, оправдывается явно устаревшим законом, позволяющим через тридцать лет после последнего захоронения использовать территорию подо что угодно.

** Беседина Т. А. Семейная, обрядовая поэзия. Раздел книги «Сказки, песни, частушки» под общей редакцией В. В. Гуры. СЗКИ, 1965. Запись сделана в 1894 году в селе Ухта Вытегорского района. Впервые опубликовано в «Живой старине», 1894 г., вып. 2.

Ты пойдешь во честное любимое гостьбище,

Уж не в первое, а в последнее,

Придешь ко своей родимой тетушке,

Сядешь за столы да за дубовые,

Перекрести ты лицо чисто-бранное

Перед иконою перед божией.

Тебя станут потчевать и чествовать,

Сугреву мою теплую, зелены вином кудрявыим,

Ты не упивайся, мое милое рожденьице сердечное.

Рекрут идет в гости со своими сверстниками. Родственница (положим, тетка), встречая, обнимает его с плеча на плечо и начинает голосить:

Слава, слава тебе, господи,

Дождалась я своего любовного племянничка,

Гостя долгожданного,

В частое любимое гостьбище.

Уж мне смахнуть-то свои очи ясные

На свово любовного племянничка.

Идет он со друзьями, со братьями,

С перелетными удалыми добрыми молодцами.

Уж я гляжу, тетка бедная,

На тебя, добрый молодец, любовный племянничек;

Идешь да не по своей-то воле вольные.

Не несут тебя резвы ноженьки,

Приупали белы рученьки,

Потуманились очи ясные,

Помертвело лицо белое

Со великого со горюшка.

Садись-ко, любовный племянничек,

За столы да за дубовые

Со удалыми добрыми молодцами.

Поставила я, тетка бедная, столы дубовые,

Постлала скатерти белотканые,

Припасла есву крестьянскую,

Крестьянскую, да не господскую.

Подносят рекруту на тарелке вина, причем хозяйка угощает:

Выпей-ко, любовный мой племянничек,

Зелена вина кудрявого

Не в первое, а во последнее.

Рекрут садится с товарищами за стол, покрытый скатертью, на котором кипит самовар и стоят разные закуски: крендели, пряники, конфеты, а также непременно рыбник (рыбный пирог). Он выпивает немного вина, пробует закусок и выходит из-за стола. Хозяйка, кланяясь, благодарит его:

Спасибо тебе, любовный мой племянничек,

Что не занесся ты богатым-то богачеством,

Дородным-то дородничеством.

Из гостей ведут рекрута «взапятки», то есть лицом к большому углу, а спиной к двери с тою мыслию, чтобы в скором времени опять бывать ему здесь в гостях.

С такими же церемониями ходит рекрут и по другим родственникам. Когда вечером, по большей части уже достаточно подвыпивши, возвращается он домой, мать встречает его причетами:

Слава, слава тебе, господи,

Дождалась я, догляделася

Свово рожденья сердечного,

Удалого доброго молодца.

Уж ты был во честном любимом гостьбище,

Уж и что тебе сказала любовная тетушка,

Какие приметочки и приглядочки,

Что бывать ли тебе на родимой сторонушке

По-старому да по-прежнему?

Перед днем отъезда к месту жеребьевки родные рекрута обращаются обыкновенно к местным колдунам и колдовкам, которые по картам, по бобам или другим каким-нибудь

способом предсказывают судьбу-счастье рекрута. Иногда накануне отъезда более смелые бабы спрашивают об участи рекрута даже у «нечистой силы». По большей части в таком случае обращаются к «дворовому».

В самый день отъезда в избу рекрута собираются родственники и масса любопытных соседей. Устраивается угощение для ближайших родственников; все ухаживают за рекрутом и стараются предупредить его малейшее желание. После обеда все молятся богу, причем рекрут часто дает какой-нибудь «завет богу» (обет) в случае освобождения его от военной службы. Родители благословляют рекрута и выводят его под руки из избы. Когда рекрут прощается с матерью, последняя обхватывает его руками и начинает причитать:

Ты прощайся со своей родимой сторонушкой,

Ты мое рожденье сердечное,

Со широкой быстрой реченькой,

Со всеми со полями со чистыми,

Со лужками со зелеными.

Ты прощайся, сугрева сердечная,

С Преображеньем многомилостивым

И со всеми храмами господними.

Как приедешь ты на дальнюю сторонушку,

Заведут тебя во приемку казенную

И станут, сугрева моя теплая,

Содевать с тебя платье крестьянское

И тонкую белую рубашечку,

И станут тебя оглядывать и осматривать;

И поведут тебя на кружало государево,

Под меру под казенную.

И рыкнут судьи - власти не милостливы,

Сердца ихни не жалостливы.

Подрежут резвы ноженьки,

Приопадут белы рученьки,

Приужаснется сердце ретивое.

Принесут тебе бритву немецкую,

Станут брить да буйну голову,

Золоты кудри сыпучие.

Собери-ко свои русы волосы,

Золоты кудри сыпучие.

Заверни во белу тонкую бумажечку,

Пришли ко мне, матери победные.

Я пока бедна мать бессчастная,

Покаместь я во живности,

Буду держать их во теплой запазушке ...

Пойдут удалы добры молодцы,

Все твои дружки-товарищи

Ко честному годовому ко празднику,

Погляжу я, мать бессчастная,

Во хрустальное окошечко

На широкую пробойную улушку,

Погляжу я на твоих друзей-товарищей;

Стану примечать да доглядывать

Тебя, мое рожденье сердечное,

Стану доглядывать по степе да по возрасту,

По похвальныя походочке.

Тут обомрет мое сердце ретивое,

Что нету мово рожденья сердечного.

Уж мое-то рожденье сердечное

Был умный-то и разумный,

К добрым людям прибойчивый,

Со того горя великого

Выну я с своей с теплой пазушки,

Возьму во несчастные рученьки

Кудри желтые сыпучие

Со твоей со буйной головы,

Приложу я к ретиву сердцу победному,

Будто на тебя нагляжуся, рожденье сердечное,

Будто с тобой наговорюся-набаюся.

Когда рекрут садится в сани, наблюдают за лошадью. Если она не стоит смирно, а переступает с ноги на ногу, то примета нехорошая.

С рекрутом отправляется кто-нибудь из близких родственников-мужчин - отец или брат. На месте призыва уже не слышно причитаний, так как бабы редко ездят туда.

Но вот жребий вынут, произведен медицинский осмотр: рекрут оказывается «забритым» и превращается в «новобранца». Прежде чем отправиться к месту своей службы, он еще приезжает на неделю, на две домой погулять. Тут уже новобранец кутит во всю ширь русской натуры. Он одевается в лучшее крестьянское платье - суконную «сибирку», яркий цветной шарф и меховую шапку. Домашние и родственницы дарят ему цветные платки, которые он связывает вместе концами и неизменно носит при себе. Начинается лихое гулянье новобранцев. На тройке лошадей с бубенчиками, с гармоникой и песнями, махая разноцветными платками, разъезжают они по гостям и «беседам». Неизменными спутниками новобранца являются два-три молодых парня-приятеля, которые водят его под руки.

Наступает день отъезда на службу. Мать и женская родня все время заливаются горючими слезами. Опять происходит прощанье новобранца со своими родственниками, сопровождаемое обильным угощением: а дома в это время укладывают его пожитки и пекут «подорожники». В самый день отъезда в избу новобранца собирается чуть ли не вся деревня. Мать уже не только не в состоянии причитать, но даже и плакать, а только охает, стонет. Начинается трогательное прощание новобранца. Он падает в ноги всем своим домашним и близким родственникам, начиная с отца. Те, поднимая его и обнимая, прижимают к своей груди; с посторонними он только обнимается. Новобранец проходит по всему дому: в каждой комнате он молится богу и падает на землю. Потом он идет во двор — прощается со скотом; перед каждой животиной он кланяется до земли и благодарит ее за верную службу ему. Когда он в последний раз прощается с матерью, она обхватывает его руками и напутствует причетами. Напутственные причеты следующие:

Ты пойдешь, рожденье сердечное,

Не по-старому да не по-прежнему.

И дадут не тонку белу рубашечку солдатскую

На твое-то тело белое,

И дадут шинель казенную

Не по костям и не плечушкам,

И дадут фуражку солдатскую

Не по буйной-то головушке,

И сапожки-то не по ноженькам,

И рукавички не по рученькам.

И станут высылать на путь-дорожку широкую,

Волока-то будут долгие,

И версты будут не мерные,

Пойдут леса темные высокие,

Пойдешь ты, моя сугрева бажёная,

В города-то незнамые,

Все народы да незнакомые.

Как дойдешь до храма господнего,

До церкви до священные,

Ставь-ка свечку царю небесному,

Пресвятой да богородице

И служи молебны-то заздравные

За великое за здравие,

Чтобы дал тебе Христос истинной

Ума и разума великого

На чужой на дальней на сторонушке.

Служи-ка верою да и правдою,

Держись за веру христианскую

И слушай-ка властей, судей милостливых,

Командиров, офицеров

И рядовых-то солдатушек.

Будут судьи, власти милостливы,

И сердца их будут жалостливы.

QQQ

ПОМОЧИ. На свадьбе, похоронах, крестинах и проводах на военную службу пре-обладали семейные и родственные связи. Но ритуальное действо явственно проявлялось и в таких общественных массовых полуобрядных обычаях, как помочи, ярмарки, сходы, гуляния.

Помочи - одна из древнейших принадлежностей русского быта. Красота этого обычая совсем лишена внешней нарядности и броской, например, свадебной декоративности, она вся какая-то нравственная, духовно-внутренняя. Пословица «дружно не грузно, а врозь хоть брось» отражает экономическое, хозяйственное значение обычая. Семья (хозяйство, дом, двор) заранее объявляла о помочах, готовила угощение и все, что потребуется для большой коллективной работы. Засылали приглашающих. Люди обычно отвечали согласием и в назначенный день собирались все вместе. Чаще всего это была рубка дома, гумна. Но собирались помочи и на полевые работы, на сенокос и подъем целины, на битье печей и строительство плотин. Семейное решение, приглашение, сбор и работа - обязательно обыденная, то есть одним днем, только с утра до вечера, наконец, общая трапеза - вот сюжет, по которому проходили всякие помочи. Каждая часть была насыщена поговорками, приметами, сопровождалась молитвами и традиционными шутками. Поскольку одинаковых помочей не бывает (погода, люди, место, работа), то и звучало все это всегда по-разному, по-новому, даже для тех, кто на помочах не впервые.

Обычай предоставлял превосходную возможность показать трудовое и профессиональное мастерство, блеснуть собственной силой, красотой и необычностью инструментов, проявить скрытое втуне остроумие, познакомиться ближе, наконец, просто побыть на людях. Работа на таких помочах никому не была в тягость, зато польза хозяевам оказывалась несравнимой. Так, всегда за один день ставили сруб небольшого дома или гумна.

Своеобразный экзамен предстояло выдержать и самим организаторам помочей: по приветливости, расторопности и т.д. Особенно волновались хозяйки-большухи, ведь после работы надо было встретить и накормить чуть ли не всю деревню. Хорошие, удачные пироги тоже запоминались людям на всю жизнь, что укрепляло добрую славу о том или другом семействе.

QQQ

ЯРМАРКА.Общий уклад жизни крестьянина объединял и эстетические и экономические стороны ее. Лучше сказать, что одно без другого не существовало. Русская ярмарка - яркий тому пример. Торговле, экономическому обмену обязательно сопутствовал обмен, так сказать, культурный, когда эмоциональная окраска торговых сделок становилась порой важнее их экономического смысла. На ярмарке материальный интерес был для многих людей одновременно и культурно-эстетическим интересом.

Вспомним гоголевскую «Сорочинскую ярмарку», переполненную народным юмором, который в этом случае равносилен народному оптимизму. У северных ярмарок та же гоголевская суть, хотя формы совсем иные, более сдержанные, ведь одна и та же реплика или деталь на юге и на севере звучит совсем по-разному. Гоголевское произведение является пока непревзойденным в описании этого истинно народного явления, да, видимо, так и останется непревзойденным, поскольку такие ярмарки уже давно исчезли.

Тем не менее дух ярмарочной стихии настолько стоек, что и теперь не выветрился из народного сознания. Многие старики к тому же помнят и ярмарочные подробности.

Вероятно, ярмарки на Руси исчислялись не десятками, а сотнями, они как бы пульсировали на широкой земле, периодически вспыхивая то тут, то там. И каждая имела свои особые свойства ...* Отличались ярмарки по времени года, преобладанием каких-либо отдельных или родственных товаров и, конечно же, величиной, своими размерами.

Самая маленькая ярмарка объединяла всего несколько деревень. На ярмарке, которая чуть побольше, гармони звучали уже по-разному, но плясать и петь еще можно было и под чужую игру. На крупных же ярмарках, например на знаменитой Нижегородской, уже слышна была разноязычная речь, а музыка не только других губерний, но и других народов.

Торговля, следовательно, всегда сопровождалась обменом культурными ценностями. Национальные мелодии, орнаменты, элементы танца и костюма, жесты и, наконец, национальный словарь одалживались и пополнялись за счет национальных богатств других народов, ничуть не теряя при этом основы и самобытности.

На большой ярмарке взаимное влияние испытывали не только внутринациональные обычаи, но и обычаи разных народов. При этом некоторые из них становились со временем интернациональными.

Ярмарку, конечно, нельзя ставить в один ряд со свадьбой, с этим чисто драматическим народным действом. Действие в ярмарке как бы дробится на множество мелких-комедийных, реже трагедийных сценок. Массовость, карнавальный характер ярмарки, ее многоцветье и многоголосье, вернее, разноголосье, не способствуют четкой драматизации обычая, хотя и создают для него свой особый стиль. Впрочем, многие ярмарочные эпизоды, такие, как заезд, устройство на жительство или ночлег, установка ларей и лавок, первые и последние сделки, весьма и весьма напоминали ритуальные действа.

QQQ

СХОД. Новгородское и Псковское вече, как будто бы известное каждому школьнику, на самом деле мало изучено. Оно малопонятно современному человеку. Что это такое? Демократическое собрание? Парламент? Исполнительный и законодательный орган феодальной республики? Ни то и ни другое. Вече можно понять, лишь

· В книге воспоминаний художника А. Рылова есть яркое описание одной из таких ярмарок, традиционных для города Вятки.

уяснив смысл русского общинного самоуправления. Мирские сходы - практическое выражение самоуправления. Заметим: самоуправления, а не самоуправства. В первом случае речь идет об общих интересах, во втором - о корыстных и личных ...

Ясно, что такое явление русского быта, как сход, несший на своих плечах главные общественные, военные, политические и хозяйственные обязанности, имело и собственную эстетику, согласную с общим укладом, с общим понятием русского человека о стройности и красоте.

Необходимость схода назревала обычно постепенно, не сразу, а когда созревала окончательно, то было достаточно и самой малой инициативы. Люди сходились сами, чувствуя такую необходимость. В других случаях их собирали или десятские, или специальный звон колокола (о пожаре или о вражеском набеге извещалось набатным боем).

Десятский проворно и немного торжественно шел посадом и загаркивал людей на сход. Загаркивание - первая часть этого (также полуобрядного) обычая. После загаркивания или колокольного звона народ не спеша, обычно принарядившись, сходился в условленном месте.

Участвовать в сходе и высказываться имели право все поголовно, но осмеливались говорить далеко не все. Лишь когда поднимался общий галдеж и крик, начинали драть глотку даже ребятишки. Старики, нередко демонстративно, уходили с такого сборища.

Впрочем, крики и шум не всегда означали одну бестолковщину. Когда доходило до серьезного дела, крикуны замолкали и присоединялись к общему справедливому мнению, поскольку здравый смысл брал верх даже на буйных и шумных сходах.

По-видимому, самый древний вид схода - это собрание в трапезной, когда взрослые люди сходились за общим столом и решали военные, торговые и хозяйственные дела. Позднее этот обычай объединился с христианским молебствием, ведь многие деревянные храмы строились с трапезной - специальным помещением при входе в церковь.

Как это для нас ни странно, на сельском крестьянском сходе не было ни президиумов, ни председателей, ни секретарей. Руководил всем ходом тот же здравый смысл, традиция, неписаное правило. Поскольку мнение самых справедливых, умных и опытных было важнее всех других мнений, то, само собой разумеется, к слову таких людей прислушивались больше, хотя формально частенько верх брали горлопаны.

Высказавшись и обсудив все подробно, сход выносил так называемый приговор. По необходимости собирали деньги и поручали самому почтенному и самому надежному участнику схода исполнение какого-либо дела (например, сходить с челобитьем). Разумеется, решение схода было обязательным для всех.

Внешнее оформление схода сильно изменилось с введением протокола. Если участники собрания говорили открыто и то, что думали (слово к делу не подошьешь), то с введением протоколирования начали говорить осторожно, и так и сяк, иные вообще перестали высказываться.

Сила бумаги - сила бюрократизма - всегда была враждебна общинному устройству с его открытостью и непосредственностью, с его иногда буйными, но отходчивыми ораторами. Бюрократизация русского схода, его централизованное регламентирование породило тип нового, совершенно чуждого русскому духу оратора. Поэтому даже такому стороннику европейского регламента и «политеса», как Петр, пришлось издать указ, запрещающий говорить по бумаге. «Дабы глупость оных ораторов каждому была видна» - примерно так звучит заключительная часть указа.

Более того, с внедрением протоколирования на сходы вообще перестали ходить многие поборники справедливости, люди безукоризненно честные. Горлопанам же было тем привольней.

Очень интересно со всех точек зрения, в том числе и с художественной, проходили колхозные собрания, бригадные и общие, хотя сохранившиеся в архивах протоколы мало отражают своеобразие этих сходов. Безусловно, колхозные собрания еще и в послевоенные годы имели отдаленные ритуальные признаки.

Обычай устраивать праздничные собрания существовал до недавнего времени в большинстве северных колхозов. Причем собрание, само по себе содержавшее элементы драматизации, завершалось торжественным общим обедом, трапезой.

Участвовали в этом обеде все поголовно, от мала до велика. Тем, кто не мог прийти, приносили еду с общественного стола на дом.

QQQ

ГУЛЯНИЯ.Бытовая упорядоченность народной жизни как нельзя лучше сказывалась в молодежных гуляниях, в коих зачастую, правда в ином смысле, участвовали дети, пожилые и старые люди.

Гуляния можно условно разделить на зимние и летние. Летние проходили на деревенской улице по большим христианским праздникам.

Начиналось летнее гуляние еще до заката солнца нестройным пением местных девчонок-подростков, криками ребятни, играми и качелями. Со многих волостей собиралась молодежь. Женатые и пожилые люди из других мест участвовали только в том случае, если приезжали сюда в гости.

Ребята из других деревень перед тем, как подойти к улице, выстраивались в шеренгу и делали первый, довольно «воинственный» проход с гармошкой и песнями. За ними, тоже шеренгой и тоже с песнями, шли девушки. Пройдя взад-вперед по улице, пришлые останавливались там, где собралась группа хозяев. После несколько напыщенного ритуала-приветствия начиналась пляска. Гармониста или балалаечника усаживали на крыльцо, на бревно или на камень. Если были комары, то девушки по очереди «опахивали» гармониста платками, цветами или ветками.

Родственников и друзей тут же уводили по домам, в гости, остальные продолжали гуляние. Одна за другой с разных концов деревни шли все новые и новые «партии», к ночи улицы и переулки заполняла праздничная толпа. Плясали одновременно во многих местах, каждая «партия» пела свое.

К концу гуляния парни подходили к давно или только что избранным девицам и некоторое время прохаживались парами по улице.

Затем сидели, не скрываясь, но по укромным местам, и наконец парни провожали девушек домой.

Стеснявшиеся либо еще не начинавшие гулять парни с песнями возвращались к себе. Только осенью, когда рано темнело, они оставались ночевать в чужих банях, на сеновалах или в тех домах, где гостили приятели.

Уличные гуляния продолжались и на второй день престольного пивного праздника, правда, уже не так многолюдно. В обычные дни или же по незначительным праздникам гуляли без пива, не так широко и не так долго. Нередко местом гуляния молодежь избирала красивый пригорок над речкой, у церкви, на росстани и т.д.

Старинные хороводы взрослой молодежи в 20-х и начале 30-х годов почти совсем исчезли; гуляние свелось к хождению с песнями под гармонь и к беспрестанной пляске. Плясать женатым и пожилым на улице среди холостых перестало быть зазорным.

Зимние гуляния начинались глубокой осенью, разумеется с соблюдением постов, и кончались весной. Они делились на игрища и беседы.

Игрища устраивались только между постами. Девицы по очереди отдавали свои избы под игрище, в этот день родственники старались уйти на весь вечер к соседям. Если домашние были уж очень строги, девица нанимала чужую избу с обязательным условием снабдить ее освещением и вымыть после гуляния пол.

На игрище первыми заявлялись ребятишки, подростки. Взрослые девушки не очень-то их жаловали и старались выжить из помещения, успевая при этом подковырнуть местных и чужих ухажеров. Если была своя музыка, сразу начинали пляску, если музыки не было - играли и пели. Приход чужаков был довольно церемонным, вначале они чопорно здоровались за руку, раздевались, складывали шубы и шапки куда-нибудь на полати. Затем рассаживались по лавкам. Если народу было много, парни сидели на коленях у девиц, и вовсе не обязательно у своих.

Как только начинались пляски, открывался первый горюн, или столбушка. Эта своеобразная полуигра пришла, вероятно, из дальней дали времен, постепенно приобретая черты ритуального обычая. Сохраняя высокое целомудрие, она предоставляла молодым людям место для первых волнений и любовных восторгов, знакомила, давала возможность выбора как для мужской, так и для женской стороны. Этот обычай позволял почувствовать собственную полноценность даже самым скромным и самым застенчивым парням и девушкам.

Столбушку заводили как бы шуткой. Двое местных - парень и девица - усаживались где-нибудь в заднем углу, в темной кути, за печью. Их занавешивали одеялом либо подстилкой, за которые никто не имел права заглядывать. Пошептавшись для виду, парень выходил и на свой вкус (или интерес) посылал к горюну другого, который, поговорив с девицей о том о сем, имел право пригласить уже ту, которая ему нравится либо была нужна для тайного разговора. Но и он, в свою очередь, должен был уйти и

прислать того, кого закажет она. Равноправие было полнейшим, право выбора — одинаковым. Задержаться у столбушки на весь вечер - означало выявить серьезность намерений, основательность любовного чувства, что сразу же всем бросалось в глаза и ко многому обязывало молодых людей. Стоило парню и девице задержаться наедине дольше обычного, как заводили новую столбушку.

Игра продолжалась, многочисленные участники гуляния вовсе не желали приносить себя в жертву кому-то двоим.

Таким образом, горюн, или столбушка, давали возможность:

1. Познакомиться с тем, с кем хочется.

2. Свидеться с любимым человеком.

3. Избавиться от партнера, если он не нравится.

4. Помочь товарищу (товарке) познакомиться или увидеться с тем, с кем он хочет.

Во время постов собирались беседы, на которых девицы пряли, вязали, плели, вышивали. Избу для них отводили также по очереди либо нанимали у бобылей. Делали складчину на керосин, а в тугие времена вместе с прялкой несли под мышкой по березовому полену. На беседах также пели, играли, заводили столбушки и горюны, также приходили чужаки, но все это уже слегка осуждалось особенно богомольными родителями*.

«На беседах девчата пряли, - пишет Василий Вячеславович Космачев, проживающий в Петрозаводске, - вязали и одновременно веселились, пели песни, плясали и играли в разные игры. В нашей деревне каждый вечер было от четырех до шести бесед. Мы, ребята, ходили по деревне с гармошкой и пели песни. Нас тоже была не одна партия, а подбирались они по возрастам. Заходили на эти беседы. По окончании гулянок-бесед каждый из нас заказывал «вытащить» себе с беседы девицу, которая нравится, чтобы проводить домой. Кто-либо из товарищей идет в дом на беседу, ищет нужную девушку, вытаскивает из-под нее прялку. Потом выносит прялку и передает тому, кто заказал. Девица выходит и смотрит, у кого ее прялка. Дальше она решает, идти ей с этим парнем или нет. Если парень нравился, то идет обратно, одевается и выходит, если не нравился, то отбирает прялку и снова уходит прясть».

Уже знакомый читателю А. М. Кренделев говорит, что в их местах «зимними вечерами девушки собирались на посиделки, приносили с собой пяльцы и подушки с плетением (прялки не носили, пряли дома). За девушками шли и парни, правда, парни в своих деревнях не оставались, а уходили в соседние. На посиделках девушки плели кружева, а парни (из другой деревни) балагурили, заигрывали с девушками, путали им коклюшки. Девушки, работая, пели частушки, если был гармонист, то пели под гармошку. По воскресеньям тоже собирались с плетением, но часто пяльцы отставляли в сторону и развлекались песнями, играми, флиртом, пляской. Зимние посиделки нравились мне своей непринужденностью, задушевностью. Веселая — это большое двухдневное зимнее гуляние. Устраивалась она не каждый год и только в деревнях, где было много молодежи. Ребята и девушки снимали у кого-нибудь просторный сарай с хорошим полом или свободную поветь (повить), прибирали, украшали ее, вдоль трех стен ставили скамейки. Девушки из других деревень, иногда и дальних, приходили в гости по приглашению родственников или знакомых, а парни шли без приглашений, как на гулянку. Девушки из ближних деревень, не приглашенные в гости, приходили как зрители. Хотя веселая проводилась обычно не в праздники, деревня-устроитель готовилась к ней как к большому празднику, с богатым угощением и всем прочим. Главным, наиболее торжественным и многолюдным был первый вечер. Часам к пяти-шести приходили девушки в одних платьях, но обязательно с теплыми шалями (зима! помещение не топлено). Парни приходили тоже в легкой одежде, а зимние пальто или пиджаки оставляли в избах. Деревенские люди зимой ходили в валенках, даже в праздники, а на веселую одевались в сапоги, ботинки, туфли. А для тепла в дороге надевали боты. В те годы были модными высокие фетровые или войлочные боты, и женские и мужские. Девушки садились на скамейки, а парни пока стояли поближе к дверям. Основные занятия на веселой - танцы. В то время в нашей местности исполнялся единственный танец - «заинька» (вместо слова «танцевать» говорили: «играть в заиньки»). Это упрощенный вид кадрили. Число фигур могло быть любым и зависело только от желания и искусства исполнителей. В «заиньке» ведущая роль принадлежала кавалерам, они и состязались между собой в танцевальном мастерстве. Танцевали в четыре пары, «крестом». Порядок устанавливался и поддерживался хозяевами, то есть парнями и молодыми мужиками своей деревни (в танцах они не участвовали). Они же определяли и последовательность выхода кавалеров. Это было

· Автор по-прежнему настойчиво обращает внимание на то, что его «Очерки» не претендуют на широкое академическое описание. Читатель вправе дополнять каждую главу собственными вариантами.

всегда трудным и щекотливым делом. Большим почетом считалось выйти в первых парах, и никому не хотелось быть последним. Поэтому при установлении очередности бывали и обиды. Приглашение девушек к танцу не отличалось от современного, а вот после танца все было по-другому. Кавалер, проводив девушку до скамейки, садился на ее место, а ее сажал к себе на колени. Оба закрывались теплой шалью и ждали следующего круга танцев. Часов в 9 девушки уходили пить чай и переодеваться в другие платья. Переодевания были обязательной процедурой веселых. Для этого девушки шли в гости с большими узлами нарядов, на 4-5 перемен. Количество и качество нарядов девушки, ее поведение служили предметом обсуждения деревенских женщин, они внимательно следили за всем, что происходило, кто во что одет, кто с кем сидит и как сидит. Около полуночи был ужин и второе переодевание. На следующий день было дневное и короткое вечернее веселье. Парни из далеких деревень приглашались на угощение и на ночлег хозяевами веселой. Поэтому во многих домах оказывалось по десятку гостей. Об уровне веселой судили по числу пар, по числу баянов, по порядку, который поддерживали хозяева, по веселью и по удовольствию для гостей и зрителей».

Во многих деревнях собиралась не только большая беседа, но и маленькая, куда приходили девочки-подр<