Пусть мне вторят коры и балафонги

(Из поэмы)

Третья ода

Перевод М. Ваксмахера

«Повелитель», — мне так сказала она!

Выбрать я должен… И, четвертованный сладостно

между ладонями дружелюбными,

«Сокейна, ты меня поцелуй!» — между двумя мирами

враждебными,

Четвертованный горестно — ах, я уже не знаю и сам, кто из них

родная моя сестра, кто молочная,

Ведь обе они убаюкивали ночи мои своей удивительной

нежностью, своими руками сплетенными, —

Четвертованный горестно: «Поцелуй меня ты, Изабелла!» —

Как я хотел в своей жаркой руке снова их слить!

Но если в час испытания предстоит мне свершить свой выбор,

Я свершил его.

Я выбрал псалмы наших рек, ветров и лесов,

Ассонансы долин, ритмы гудящей крови и тела, с которого

содрана кожа,

Я выбрал трепетный гул балафонгов, струение струн и медленной

меди биенье,

Я выбрал качанье суинга, да, суинга, суинга!

И приглушенную песню трубы, эту жалобу дальней туманности,

кочующей где-то в ночи,

Этот голос, зовущий на Страшный суд, эту вспышку фанфар

над полями Европы, где под снегом лежат миллионы

убитых.

Я выбрал мой черный народ, чей вековечный удел — работа

до сотого пота, выбрал крестьянский народ мой,

выбрал крестьянскую расу всех континентов.

«И братья твои от тебя отвернулись,[342]и тебя осудили,

мой черный народ, землю пахать во веки веков…»

Народ мой, я выбрал тебя, чтобы стать твоею трубою!

Шато-Гонтье ,

октябрь — декабрь 1939 г.

Маска. Народность дуала (Камерун). Раскрашенное дерево. Высота 83 см. Частная коллегия, Париж

Возвращение блудного сына

(Из поэмы)

Перевод М. Ваксмахера

Жаку Магилену Сенгору,

моему племяннику

I

И опять мое сердце на каменной лестнице, у высоких почетных

дверей;

И содрогается пепел, еще не успевший остыть, — прах человека

с глазами, метавшими молнии… О, мой отец!

Мой голод пропитан пылью шестнадцатилетних скитаний,

и тревогою всех дорог Европы,

И гулом больших городов, и прибоем тысяч страстей, бьющих

в стены кварталов и не умолкающих в моей голове.

Но сердце мое по-прежнему чисто, как в марте Восточный

ветер.

III

Пуст и просторен двор, пропитанный запахом тлена!

Двор дрожит в пустоте, как равнина в пору сухого сезона.

Где же дерево, какой ураган-дровосек смог свалить этот ствол

вековой?

А когда-то целый народ кормился живительной тенью, лежавшей

на круглой террасе.

Кормился весь дом, конюхи, слуги, ремесленники и пастухи,

И стены красной террасы в великие дни огня и крови охраняли

ревущее море скота.

Пуст и просторен двор… Или, быть может, это руины квартала,

пораженного пламенем четырехмоторных орлов

И хищными прыжками фугасных львов?

IV

И опять мое сердце на ступенях высокого дома.

Я припадаю к вашим стопам, в пыли моего уваженья,

К вашим стопам, мои бессмертные предки; ваши маски

здесь, в этом зале, смеются с презреньем в лицо

бездушному Времени.

Верная служанка моего детства, омой мои ноги, покрытые

грязью Цивилизации,

И пусть по циновкам молчанья белые подошвы пройдут.

Мир, мои предки, мир и еще раз мир нисходит к блудному

сыну.

VI

Слон Мбисселя[343], пусть твоими ушами, невидимыми для глаз,

слушают предки меня, мою почтительную молитву.

Благословенны будьте, мои отцы, будьте благословенны!

Купцы и банкиры, властители золота и предместий, где лесом

вздымаются трубы, —

Они благородство свое купили за деньги, и черной была

белая кость их матерей, —

Купцы и банкиры вычеркнули меня из Нации.

На гордом моем гербе они написали: «Наемник». Хотя они знали:

я не требую платы,

Разве только десять грошей, чтоб укачать свои грезы в табачном

дыму и смыть глотком молока синюю горечь.

Я снова посеял зерно своей верности на полях пораженья —

в тот час, когда бог обрушил на Францию свинцовый

кулак.

Благословенны будьте, мои отцы, будьте благословенны!

Вы разрешили, чтоб ваших детей терзали насмешки, презренье,

вежливые плевки, скромненькие намеки,

Запреты и сегрегации.

Вы оборвали нити, которыми было связано сердце мое с сердцем

целого мира.

Будьте благословенны за то, что не позволили ненависти занести

песком мое человечье сердце.

Знаете вы: я связал себя узами дружбы с изгнанными князьями духа, князьями прекрасной формы,

Знаете вы: я вкусил от скудного хлеба, имя которому — голод,

терзающий великую армию рабочих и безработных.

Знаете вы: я мечтал о солнечном мире, где мы побратаемся

с синеглазыми нашими братьями.

VIII

Слон Мбисселя, слушай мою почтительную молитву.

Вдохни в меня пламя знаний великих ученых Томбукту,

Дай мне волю, какой обладал Великий Али[344], рожденный от

ярости Льва, — эту волю, что рвется приливом на штурм

континента.

Вложи в меня мудрость Кейтов.

Дай мне храбрость Гельваров[345], крепость гибкого стана

мятежных борцов.

Дай мне умереть в битве за свой народ, и если должно так

случиться, пусть я вдохну перед смертью запах

порохового дыма.

Сохрани и укрепи в моем освобожденном сердце извечную

любовь к моему народу.

Сделай меня Повелителем Слова. Или нет! Другое прошу: дай

мне стать полномочным послом народа.

IX

Благословенны будьте, мои отцы, благословляющие блудного

сына!

Я снова хочу увидать женскую половину дома, там, направо,

где я когда-то играл с голубями и с моими братьями,

сыновьями Дьогуйе[346]-Льва.

О! Снова заснуть в прохладной постели детства!

0! Снова мой сон берегут эти добрые черные руки!

И снова белеет улыбка на черном лице моей матери.

Завтра опять я пойду по дорогам Европы,

Посол, тоскующий о покинутой Черной стране.