Дорога Лагос — Ибадан близ Шагаму

Перевод В. Минушина

Автобус брал с ревом подъем. Прижаты

К сиденьям, пятьдесят скучающих пассажиров покорно

Тряску терпели, каждый думал о том,

Как закончит свой путь.

Все в божьих руках — говорится в одной

Притче и Ничто на свете

Не вечно — в другой. А над,

Над вершиной Шитту

Уже их судьба ожидала, как

Облачко гашиша бесплотна. Взмах

Со всего плеча, но

Отстала и дымом вослед потекла

По траве цвета индиго.

Будто мчался поток

С холма, калейдоскоп

Воспоминаний, не удавшийся поворот,

Переворот колесами вверх, и

Путники выброшены в кювет:

Под нежаркое раннее солнце,

К мухам, первыми, как всегда,

Прибывшим по тревоге. Вода из

Придорожной канавы омывала их общую рану,

Заглушала их общий стон.

Помощь не понадобилась,

Все умерли моментально.

Писали в газетах: полиция

Ищет водителя,

Спасшегося, по счастью.

ГЭБРИЭЛ ОКАРА[289]

Снежинки снижаются кротко

Перевод Б. Слуцкого

Снежинки снижаются кротко,

со смутного ока неба

падают легко, легонько

на замученные зимою вязы. И ветви,

голые, ободранные зимою,

под весом невесомого снега

склоняются, как потрясенные плакальщики,

когда белый саван медленно

устилает бессмертную землю.

Мертвый сон украдкой

поднимается по калориферу

и смежает мои глаза

пушинкой, садящейся на воду.

И вот в моем мертвом сне

мне грезится греза. Снится

не мертвая почва, не вязы,

держащие караул. Мне снятся птицы черные,

летают во мне, гнездятся, высиживают птенцов

на масличных пальмах,

добывающих солнце плодам,

с корнями, изрубленными

лопатами корчевщиков.

Мне снится, что корчевщики

вымотались и прислонились

к моим корням, от которых им пришлось отступиться,

и масличные пальмы дали корчевщикам солнце.

Однако на свои пальмы

они глядели слепо,

насупившись и нахмурившись, потому что лучистые солнца

не смогли обрести

блеска золота!

Потом я проснулся. Я проснулся

в молчаливо сыплющемся снеге,

и вязы на заднем плане

кланялись и гнулись,

как мусульмане в белых одеждах

на вечерней молитве,

и земля была загадочная,

словно лик божий в гробнице.

Барабаны и фортепьяно

Перевод Андрея Сергеева

Когда у реки на рассвете я слышу

телеграфный постук лесных барабанов,

их повесть о юности, о начинаньях,

их магический ритм, неотвязный, болезненный,

как старая незажившая рана, —

я вижу пантеру, готовую броситься,

леопарда, взревевшего перед прыжком,

и охотников, спрятавшихся в траве.

И в жилах кровь убыстряет бег,

гонит вспять мои годы, я вижу

себя малышом на коленях у матери,

себя на простой деревенской тропе,

себя в деревне, где все по старинке,

и сам я прост и крепко стою

босыми ступнями на теплой земле,

а вокруг, как живые, трепещут листья.

И тогда я слышу плач фортепьяпо

в концертном зале, где, поддаваясь

его мольбам, заклинаньям и лести,

плачут люди о дальних странах,

о неизведанных новых путях…

Но фортепьяно, нежданно сбившись,

речь обрывает на полуслове,

остром, как жало клинка.

И я, потерянный в предрассветном

тумане столетья, брожу и брожу

над рекой, околдован ритмами

лесных барабанов и фортепьяно.

Колдовской барабан

Перевод Андрея Сергеева

В груди моей стучал барабан,

и рыбы плясали в реках,

и люди плясали на суше

под стук моего барабана, —

но, стоя за деревом,

опоясана листьями,

с улыбкой она головой покачала.

А мой барабан стучал и стучал,

все яростней сотрясая воздух,

властительно призывая юных

и мертвых петь и плясать

со своими тенями —

но, стоя за деревом,

опоясана листьями,

с улыбкой она головой покачала.

Тогда барабан застучал в одном ритме

с землей и камнями,

он к небу воззвал

и после к солнцу, луне и речным богам, —

и деревья вдруг заплясали,

рыбы стали людьми,

люди рыбами,

и трава перестала расти —

но, стоя за деревом,

опоясана листьями,

с улыбкой она головой покачала.

И тогда в моей груди

колдовской умолк барабан —

и люди стали людьми,

рыбы рыбами,

а деревья, луна и солнце

на свои места возвратились,

мертвые в землю ушли,

и трава растет, как всегда.

А она все стояла за деревом,

и пальцы ног ее в землю врастали,

и листья шуршали на голове,

и дым из носа ее курился,

и полураскрытый в улыбке рот

стал мрачной пещерой.

И я с умолкшим своим барабаном ушел.

Не творить мне больше чудес.

Ты смеялась, и смеялась, и смеялась…

Перевод Андрея Сергеева

Ты сравнила мою песню

со сломавшимся автомобилем,

дескать, много треску, мало толку —

и смеялась, и смеялась, и смеялась.

Ты звериными повадками

назвала мои привычки,

дескать, человеку не понять их,

и смеялась, и смеялась, и смеялась.

Ты над песней смеялась,

над привычками смеялась.

Колдовской тогда сплясал я танец

под напевный рокот барабанов,

ты ж глаза свои закрыла,

и смеялась, и смеялась, и смеялась.

Свою душу распахнул я,

а душа моя как небо,

ты ж уселась в свой автомобиль,

и смеялась, и смеялась, и смеялась.

Ты над танцем смеялась

и над сердцем смеялась.

Ты смеялась, и смеялась, и смеялась,

только смех твой леденящий

льдом сковал твою же душу,

и глаза твои, и слух,

и твой голос, и язык.

Что ж, теперь пора смеяться мне,

только смех мой не способен леденить,

льдов я отроду не видел

и с машиной песню не сравню.

Смех мой — пламень

огненного ока полдня,

пламень неба и земли,

пламень воздуха и моря,

пламень рек, зверей, деревьев;

и от смеха моего —

пламенного — начал таять

лед твоей души и слов,

взоров лед и сердца лед.

Удивленье охватило

тень твою, и ты шепнула:

«Отчего?»

И я ответил:

«Оттого, что я, подобно

праотцам моим, вбираю

обнаженными ступнями

голое тепло земли».

Духи ветра

Перевод Андрея Сергеева

Аисты возвращаются —

розовые в голубом небе.

Во время длинных дождей

они улетали на север

в поисках лучших гнездовий.

И вот они снова со мною,

свободные духи ветра.

О, как легко им летать

на юг и на север,

на запад и на восток!

А меня приковали боги

к этой скале проклятой,

и я завидую птицам,

летящим в далеком небе,

и в мыслях мчусь им навстречу.

И кровь закипает в жилах,

и каждая капля ее —

природы могучий зов,

желанье счастья и воли,

желанье крыльев и неба.

О бог всех богов и мой,

разве я не могу

светлой душой обратиться к тебе

лишь потому, что мой аист в темнице

черной кожи моей?

Зов реки Нун[290]

Перевод Андрея Сергеева

Я слышу твой зов,

я слышу его издали,

я слышу, как он прорывает кольцо

этих пресмыкающихся холмов.

Я слышу твой зов,

я хочу посмотреть тебе в глаза

снова и прохладу ощутить

твоих объятий, или присесть

на кромке твоей

и вдыхать твое дыханье,

или, подобно деревьям, следить,

как разрастаются мои отраженья,

и начинать свой день

с песни из уст зари.

Я слышу твой зов,

я слышу, как он

будит душу ребенка,

вслушивающегося: где же речные птицы

приветствуют серебро стремнин?

Я слышу твой зов,

призыванье моей реки, —

ее неудержимое течение

несет неизбежным курсом

мое танцующее каноэ.

И каждый год, умирая,

приносит крик морских птиц,

зов, последний зов,

смиряющий гребни волн

и разрывающий занавес забвения

над моим перевернутым каноэ.

О неизбежный Бог,

смогут ли стать моим кормчим

к тебе и последнему зову

мои исконные звезды?

О, запутанное течение моей реки!

Заклинание рыбака

(Поэма)

Перевод Б. Слуцкого

I

Забрось твою сеть вправо —

Ничего?

Ничего.

Забрось ее влево —

Ничего?

Ничего.

Тогда забрось за корму каноэ

и тяни внимательно и осторожно,

а я поведу каноэ вперед —

Ничего?

В сеть Настоящего

поймано одно только Прошлое,

и я вижу былые луны, былые солнца,

былые ночи и былых Богов,

отраженных в Прошлом,

старающемся проскользнуть

сквозь сеть, словно рыба.

Тяни осторожно,

тяни внимательно,

не дай ему ускользнуть;

втаскивай в каноэ —

и давай удержим в ладонях

Прошлое, Богов,

хотя бы на одно

бесшумное мгновенье,

бесшумное мгновенье,

поучительное мгновенье.

Мои руки дрожат

от страха перед маскарадами

воскресающего Прошлого.

Тяни, человече, тяни,

сколько есть мочи!

Будущее вырастает на Прошлом,

как росток на пне.

Дают ли трухлявые пни ростки?

Пень моего Прошлого, умри

в пустыне, а твое существо

пребудь с пустынным солнцем.

Пень твоего Прошлого не погиб,

на самом дне пустыни

есть вода, струящаяся к твоим корням.

Так что тяни, тяни Прошлое,

захваченное сетью, в каноэ

и простри руки

к лику существа

пня твоего Прошлого.

В лице солнца

я вижу только тьму,

в глубине моего Прошлого

я вижу только тьму,

и вода пустыни

иссякла во тьме.

Ни тьмы, ни света,

ни света, ни тьмы.

Тебе видится цыпленок,

рождающий ягненка.

Есть в глубине твоего Прошлого

вода, хлынувшая из чрева.

В чреве не осталось

ничего. Вода

иссякла после разлива,

обнажив сухостой и скелеты.

Копай в самой глуби

чрева. Там вода,

там речная вода,

текущая со дна Прошлого.

Тяни пойманное в сеть Прошлое,

вытягивай, и давай поглядим на него

в нашем нутре, в наших головах.

Прошлое — мое первое

маленькое весло,

потерянное в реке, —

какое — не вспомню сейчас.

Затем пусть твоя голова

станет головой слона,

пусть твои глаза станут глазами

леопарда, и подкрадись к Прошлому,

подкрадись к Прошлому в лесу,

подкрадись к Прошлому в небесах,

подкрадись к нему в глубине земли,

подкрадись к нему в пуповине твоей.

Погляди за деревьями, погляди

за луной, бегущей от гневного солнца,

погляди за солнцем с пылающими ресницами

и подкрадись к нему за обожженными

зубами сверчка,

растворяющимися в воде,

на смех Земле.

Я не могу обернуться,

потому что пойман

жестоким капканом Настоящего.

Затем Будущее умирает

в лоне реки, и на твоих коленях

возляжет мертворожденное Будущее, —

и ты больше не пойдешь

рыбачить на пруды,

и ты больше не забросишь

сеть в реку.

С твоим мертвым Прошлым,

висящим за спиной,

с твоим мертвым Будущим,

лежащим на коленях,

ты уже не человек

среди людей; потому что осквернил Прошлое

и Суть вещей

и умертвил Богов Прошлого.

Пусть же Прошлое попадает в сеть,

пусть твои рыдающие Боги

падут в реку, и ты иди на корабль, —

и я пойду на нос,

и я поймаю сетью

Прошлое и рыдающих Богов

и одарю их мощью,

чтобы они дали мне мужество —

ткнуть кулаком в лик солнца,

и спустить вниз

сущность мертвого пня,

и произвести на свет дитя — Будущее.

II (Заклятие)

Гляди на солнце в моих руках.

Гляжу.

Гляди на Богов, на солнце.

Гляжу.

Гляди на Прошлое в моих руках.

Гляжу.

Гляди на Будущее в моих руках.

Гляжу.

Видишь солнце в моих руках?

Видишь Богов в моих руках?

Видишь Прошлое в моих руках?

Видишь Будущее в моих руках?

Вижу.

Вижу.

Гляди на луну в моих руках.

Гляжу.

Видишь луну в моих руках?

Видишь глубины чрева?

Вижу.

Вижу.

Ты попросту образ чрева,

Живой образ своего Прошлого,

Живой образ Почвы.

Конечно.

Конечно.

Я попросту образ чрева

Я попросту образ моего Прошлого,

Я попросту образ Почвы.

Ты попросту образ Земли,

Земля — чрево чрев;

Солнце — сперма сперм,

и оно играет на твоем челе.

Солнце играет на моем челе,

гонит мою кровь к Прошлому

и Будущему. Солнце играет

на моем челе, и слышится песня

наступающего Будущего, мчащего,

мчащего, наступающего. Я погружен

в песню Прошлого, погружен

в шаги пляшущего Прошлого,

но я слышу, я слышу Будущее,

подступающее, мягко

подступающее, мучительно

подступающее…

О повитуха-луна, отшлифуй хорошенько

изнанку твоего Прошлого,

покуда солнце шутит свои шутки,

и Прошлое танцует свой танец,

и сборище русалок

поет свою журчащую влажную песню

над речными волнами.

Пусть же солнце шутит,

а повитуха-луна шлифует

изнанку Прошлого.

Пусть Будущее придет, хлынет,

хлынет с громом реки,

обрушивающейся водопадом,

покоряющей барьеры

высоты и камня.

Дайте же, дайте барабанам глубин

греметь и сливаться

с барабанами глубинных Богов

в их игре в твоем нутре.

Дайте же слиться, смешаться с грохотом

барабанов Настоящего

перед лицом наступающего,

несомненно наступающего Будущего.

Будущее подходит,

прорываясь сквозь мое

разодранное нутро.

Будущее подходит,

и это — заря,

миллионоязыкая заря,

вспыхивающая, рвущаяся в моей голове.

Громыхай, Бог, громыхай.

Вышагивай к самому краю

света и громыхай,

пока твой ревущий голос

кружит над ревущей землей,

пока земля

трепещет от родовых мук.

Будущее подходит.

Это огненный шар,

прожигающий мое бытие, —

и я трепещу до самого конца родин.

Земля дрожит, а я погружен

в рыдающую зарю Будущего.

О вышагивающие Боги!

Прострите руки и смирите,

о, смирите же огненный шар Будущего

вашим мистическим прикосновением.

И пусть же оно останется в ваших указующих руках,

и формируйте его по образцу

изнанки чрева.

III (Дитя — Будущее)

Явилось дитя — Будущее.

Что это за дитя?

У него голова.

Какая она?

Оно пришло без зубов,

но с даром речи?

Погоди, пусть обретет форму,

солнечная игра не кончена.

Оно не плакало?

Оно еще не стало человеком.

Где твои Боги сейчас?

Боги Прошлого, которые

сотворили это чудовище?

Швырните его, швырните

в реку, и пусть русалки

завлекут его своими песнями.

Швырните его в Прошлое —

и пусть его поглотит пучина Прошлого,

и пусть Боги не забывают, что они в моих руках.

Терпение, человече, терпение.

Игра не окончена,

п повитуха-луна, сжимая в руках дитя,

поднимается на вершине тьмы

к небесному оку.

Не хочу больше слышать про повитуху-луну!

Не хочу больше слышать про изнанку чрева!

Терпение, говорю вам, терпение.

И вымотавшееся солнце слезает,

слезает по пылающей лестнице,

чтобы вновь обрести свою мощь, свою власть

у дыма очагов.

Итак, не отвергай Прошлое

и откажись от своего дитяти — Будущего,

покуда солнце не закончит своей игры,

Прошлое — своего творящего танца,

русалки — своей влажной песни,

а повитуха-луна — своего восхода.

Спи спокойно и грезь,

потому что солнце взойдет, распевая,

а повитуха-луна зайдет, улыбаясь,

и вручит твоим грезам

дитя, человеческое дитя, которое не обожжет твоих рук.

Поэтому не будем больше рыбачить.

Правь каноэ к нашим очагам,

и давай согреемся

песнями Прошлого и песнями

наступающего Будущего,

переплетенных, словно волокна, в наших душах,

в ожидании повитухи-луны.

IV (Родильный танец)

Пусть спляшут ноги,

ведомые вчерашнему дню,

и споет голос,

рвущийся в завтра!

Спляшем, споем,

споем и спляшем,

потому что великое дитя — Будущее —

приходит, пришло.

Выпьем и спляшем.

Пусть пальмовое вино

хлынет, как Нигер,

и стегнет по ногам,

и тряхнет землю.

Спляшем, споем,

споем и спляшем,

потому что великое дитя — Будущее —

приходит, пришло.

Ноги, знайте,

куда вам шагать.

И, голос, знай,

как звучать.

Спляшем, споем,

споем и спляшем,

потому что великое дитя — Будущее —

приходит, пришло.

Спляшем в ритмах,

присущих Будущему,

разбудим мертвых песней и пляской,

сокрушим все, что нам перечит.

Спляшем, споем,

споем и спляшем,

потому что великое дитя — Будущее —

приходит, пришло.

Заквасим наш танец

Будущего на ритмах

Прошлого и усилим

хрупкие новые песни

песнями русалок.

Вращай же глазами,

качай бедрами

перед Прошлым и Будущим,

возвысь голос

до ока неба

в песнях высоких и сильных.

Спляшем, споем,

споем и спляшем,

потому что великое дитя — Будущее —

приходит, пришло.

Вот вино и песня

ударили нам в голову;

и голос взмыл к небу,

полируя луну и солнце.

Пусть ритм изменился,

но только не тема —

води круг,

пой в кругу,

бей ногами

в круглые барабаны.

Танцуй в кругу

бесконечные танцы,

пой в кругу

без конца, без начала.

Ни конца, ни начала,

мы пляшем и пляшем

для наступающих Будущих,

для проходящих Будущих

без конца, без начала.

Танцуй же танец,

меняй свой шаг,

меняй свои песни,

обуздывай шаг,

обуздывай песни,

переменчивые ритмом,

покуда песня, и танец,

и бой барабана

в одно не сольются,

чтоб от озорства

удержать великое дитя — Будущее.

Споем и спляшем

в бесконечных кругах,

покуда песня и пляска

не сольются с барабанным боем.

Пляши, пляши.

Твои мышцы дрожат,

твои пальцы трепещут,

вдохновленные пляской,

вдохновленные Будущим.

Спляшем, споем,

споем и спляшем,

потому что великое дитя — Будущее —

приходит, пришло.

V

Празднества кончены,

но эхо в округе

воет харматтаном,

ураган швыряется пылью,

руки закрывают лица,

ноги бредут на ощупь.

Празднества кончены.

Барабаны лежат спокойно, ожидающе, молчаливо.

А плясуны рассеиваются, передвигая ноги,

узнавшие многие танцы,

в ожидании следующего танца;

расходятся, и сердце подгоняет их ноги

к дому, и пальмовое вино

уходит из мозгов, чтобы обосноваться в желудках.

Их тела остывают, покинутые духом танца,

их лица открыты.

А дитя — Будущее — лежит на коленях,

сосет огромную грудь Прошлого,

распевает новейшие колыбельные,

от которых у нас гудит в голове.

И мы учимся песням получужим, полузнакомым,

мы учимся отплясывать получужие, полузнакомые

ритмы, рожденные в грезах, покуда дитя — Будущее —

спит с сосцами во рту.

КРИСТОФЕР ОКИГБО[291]

Морская дева

Перевод Андрея Сергеева

Светлая,

ослепляя грудью, как львица,

она говорит со мной,

окруженная белым сияньем.

Волны провожают ее,

мою львицу,

увенчанную лунным светом.

Недолговечна встреча с ней,

как спичка на ветру,

отраженная морем.

Она уже уплывает,

очищаясь волнами,

золотой урожай мой,

уходит, уходит.

О, прекрасная дева соленой пустыни,

чуткое зеркало тайны!

Глаза видят звезды

Перевод Андрея Сергеева

Глаза отверсты на море,

глаза блудного сына;

взгляд устремляется в небо —

и оттуда падают звезды.

Тайна, которой я ни с кем не делюсь,

тайна, спрятанная глубоко,

тайна, зовущая на самое дно,

тайна, которую я зарыл в прибрежный песок,

прорывается

в йодистом воздухе сквозь белый соленый прибой,

качающий камни и мысли,

качающий крабов и медуз,

тайна девы пустыни морской,

девы родной и светлой,

тайна эта зарыта в прибрежном песке.

Тень дождя

над выжженной солнцем бухтой,

тень дождя

над мужчиной и женщиной.

Любовь в разлуке

Перевод Андрея Сергеева

Луна встала меж нами,

меж двумя сиротливыми соснами,

которые жмутся друг к другу.

Любовь и луна взошли

по нашим одиноким стволам.

И мы теперь только тени,

которые льнут друг к другу,

но целуют один лишь воздух.

Переулок должника

Перевод Андрея Сергеева

А и Б: Это переулок должника, это новое

пристанище, где в душном подвале увядшие

лица следят за стенными часами,

которые бьют каждый час.

А: Кончилась романтика,

непокорной юности,

смена животворная

чувств и настроений,

кончилось бунтарство

яростного поколения,

отгремели споры,

отзвучала медь,

отстучали чарки,

отсмеялись девушки,

кончилась пора

яростного поколения.

А и Б: Здесь мы засядем в этом новом пристанище

и будем пить спертый выдохнутый воздух,

пока он нас не задушит насмерть.

Здесь мы в душном подвале. Увядшие

лица следят за стенными часами,

которые бьют каждый час.

Б: Там, вдали, был дом

в переулке самоубийцы,

там отдых был мечтой

неосуществимой,

а легкий стук

в дверь

на рассвете

загонял обитателя в дрожи

под кровать:

кто там, почтальон

или судебный исполнитель?

И если звонил телефон, увы,

если звонил телефон —

надо ли было повеситься

на вешалке,

этим ответив на последний звонок?

А и Б: Здесь мы отдохнем, в этом новом пристанище,

и будем ждать того стука в дверь,

после которого светает на рассвете…

Мы загнаны в подвал, тут наши увядшие

лица следят за стенными часами,

которые бьют каждый час.

ПАЙУС ОЛЕГХЕ[292]

Спокойствие

Перевод А. Сендыка

Бывают разные спокойствия: одно

Для тех, кто бури наблюдает

Со стороны, через окно.

Таким спокойнее всего в уютной клетке,

Но горе и меж ними гость нередкий, —

Для смерти, презирающей чины,

Бездействие и действие равны.

Послушай, есть спокойствие другое,

Спокойствие не знающих покоя,

Спокойствие дерзанья и борьбы —

Его любой ценою обрети,

Сразись с несправедливою судьбою

И до кончины не сходи с пути.

ДЕННИС ЧУКУДЕ ОСАДЕБЕЙ[293]

Песня бедняка

Перевод А. Сендыка

Довольно места вам и нам,

Вражда народам ни к чему,

Ведь если ты

Поверишь мне,

А я пойму,

Что друг мне ты,

Начнут сбываться все мечты

И станет меньше во сто раз

Нужда, сгибающая нас.

Довольно места вам и нам,

Вражда народам ни к чему!

Довольно места вам и нам,

Вражда народам ни к чему!

Сей мир прекрасно

Сотворен,

Просторен он, обилен он,

Для всех над ним встает заря.

Так для чего же спорить зря.

Так для чего страдать напрасно?

Довольно места вам и нам,

Вражда народам ни к чему!

Довольно места вам и нам,

Вражда народам ни к чему!

Должна

Обрушиться стена,

Что отделяет вас от нас.

Сплотиться надо беднякам

Для счастья всех племен и рас,

Рассеяв предрассудков тьму.

Довольно места вам и нам,

Вражда народам ни к чему!

Ода Нигеру

Перевод А. Сендыка

Великий сын тропических широт,

Мой Нигер, ты издревле неизменен.

Всегда собой расплачивался тот,

Кто тщился разгадать твои секреты.

Где Парк[294], где Клапертон[295]? Ты стер следы,

Уносит их плоты теченье Леты.

О Нигер, отпрыск Матери-Весны,

Растишь ты пальмы, чтобы их плодами

Насытиться могли твои сыны.

Ты добрый гений джунглей опаленных.

Красавцы близнецы Асаб и Ош

Стоят на берегах твоих зеленых.

Владыка рек, твой плавный бег любя,

Я счастлив тем, что был рожден в Асабе,

На родине искусств, вблизи тебя.

Я ощущаю уст твоих дыханье,

Ты черен, хоть светла твоя волна.

Стране ты подарил свое названье,

И никогда не разлучиться нам.

Всесильный бог, пошли благословенье

Нигерии и Нигера сынам.

Похоронная песня

Перевод Н. Воронель

Ойеа, благородный Ойеа, взгляни перед смертью вокруг,

Ты увидишь — окончена славная битва,

Свирепое пламя пожрало и дворы, и дома, и людей;

Да, Ойеа, окончена битва.

Ойеа, брат мой Ойеа, поднимись и взгляни вокруг,

Ты увидишь — окончена славная битва.

Разве могут плащи не промокнуть, если дождь нас иссек до костей?

Да, Ойеа, окончена битва.