Рембранд Ван Рейн. Портрет старика в красном.

Вероятно, безотрадная семейная обстановка часто заставляла Рембрандта искать отдыха и развлечения вне дома. От первых годов его вдовства сохранилось особенно много пейзажей; без сомнения, это были плоды его загородных поездок на окрестные дачи, принадлежащие его многочисленным друзьям и знакомым. Как известно, редкая и ценная гравюра «Мост Сикса» явилась следствием шутливого пари за обедом у Яна Сикса, на его загородной вилле. Маленький зимний вид в Кассельской галерее, очевидно, списан с натуры; весь колорит картины, сероватый цвет зданий, бледная лазурь неба и золотистый блеск солнца на ледяной поверхности воды – все это так типично, так свойственно природе Голландии, что всякий, кто хоть раз побывал в окрестностях Амстердама, сразу узнает знакомый уголок на кассельском полотне. Иногда Рембрандт давал простор своему воображению и позволял себе прибавлять к своим наброскам с натуры очертания предметов, которые он видел только на рисунках товарищей, побывавших в Италии.

Так, на заднем плане несомненно нидерландского «Канала с лебедями» красуются холмы, которых, конечно, ни один голландец не видал на своем горизонте. «Большой пейзаж с развалинами на горе» (Кассельская галерея) – уже прямо плод богатой фантазии художника; здесь красные черепичные крыши фермы и ветряная мельница, встречающиеся на каждом шагу в окрестностях Амстердама, виднеются рядом с остатками дорического храма и итальянской гондолой. Но, несмотря на все эти несообразности, картина проникнута такой своеобычной, грустной поэзией, свойственной северным пейзажам после заката солнца, исполнена такого понимания природы, что зритель, любуясь ею, невольно поддается обаянию ее чарующей красоты.

В собраниях рембрандтовских гравюр попадаются изображения уличных сценок, помеченные сороковыми годами XVII столетия. Надо полагать, что Рембрандт, при жизни Саскии утративший привычку изучать народные нравы на амстердамских улицах и базарах, по ее смерти опять принялся бродить по городу, бегло набрасывая на бумагу свои наблюдения. Бытовые эстампы «Евреи в синагоге», «Странствующие музыканты» и другие – все обозначены первым годом его вдовства. В них великий художник, этот чародей, которому кисть служила волшебным жезлом, умел, несмотря на грубую и часто комичную оболочку изображаемого, вызвать наружу мощные токи народной жизни и выделить ее патетические стороны. Как ни карикатурны одетые в жалкие лохмотья музыканты, играющие на волынке и шарманке перед окном, из которого самодовольно выглядывают неуклюжая чета крестьян и толстый мальчик, они вызывают в нас не смех, не отвращение, а теплое сочувствие к их нужде.

Невозможно в кратком очерке перечислить все произведения, созданные в эти годы граверным резцом и кистью Рембрандта. Но нельзя не указать на одну из его гравюр этого периода, известную под названием «Лист в сто гульденов», или «Христос, исцеляющий больных», Спаситель спустился в подземелье, мрачное и сырое, где ютится всякая беднота, бесприютная и обремененная недугами и нуждой. В таких подвалах, по всей вероятности, скрывались лолларды, преследуемые испанцами за их религию; память об этих гонениях еще была свежа в годы юности живописца, и они должны были поразить его воображение. Хромые, слепые и расслабленные теснятся к Христу, смотря на Него с горячей верой и надеждой на избавление от страданий. От фигуры окруженного сиянием Искупителя, фигуры вовсе не идеализированной, а поражающей своей правдивой простотой, на окружающих Его больных льется яркий свет божественной благости и милосердия. Только в сердца книжников и фарисеев, пришедших испытать Учителя, не проникают его лучи; они с презрением и насмешкой издали наблюдают эту сцену, сообщая друг другу свои замечания и выводы.

Только одному великому гению Рембрандта было дано без помощи красок, одной лишь игрой света и тени, так полно и цельно передать глубокий смысл этой страницы Нового Завета.

Странное название гравюры («В сто гульденов») произошло, как говорит один из современных писателей, по следующему случаю. К Рембрандту явился продавец картин и предложил ему купить несколько эстампов Марка Антонио за сто гульденов. Художнику очень понравились эти гравюры; но так как денег у него не было, то он отдал торговцу, вместо уплаты, копию своего «Исцеления больных». «Торговец, – прибавляет очевидец, – вероятно, хотел оказать известному живописцу любезность». Во всяком случае, едва ли он остался внакладе. В настоящее время такая цена нам кажется просто смешной. В 1867 году за одну из копий этой гравюры было заплачено 27 тысяч франков.

То, что Рембрандт так мало дорожил своим трудом и не знал настоящей цены своим произведениям, вероятно, и было причиной его денежных затруднений и той нужды, которую он испытал в последние годы своей жизни.

К концу сороковых годов XVII века наступил тот хаос в семейных и денежных делах Рембрандта, который привел к его полному разорению. Воркотня и брань старой Диркс и ужасный беспорядок, царивший в его хозяйстве со времени водворения в доме несносной старухи, отказать которой он не решался, заставляли его искать покоя и развлечения вне дома. Но Рембрандт, воспитанный в строгих правилах нидерландской протестантской семьи времен освобождения, не мог удовлетвориться шумными пирушками и необузданным разгулом холостой жизни. Домашний очаг с его радостями и заботами, тихая домашняя жизнь, полная труда и любви, – вот что влекло сына Корнелии Нелтье. В 1648 году, видя, что избалованная и ленивая Гертье не в состоянии справиться с хозяйством, Рембрандт решился взять ей в помощь другую служанку, молодую крестьянку Хендрикье Стоффельс, едва умевшую читать и писать. Он думал, что кроткая и неиспорченная деревенская девушка сумеет смягчить капризную кормилицу. Но дело только осложнилось. Мало-помалу Рембрандт так привязался к скромной и доброй Хендрикье, которой было суждено сделаться его верной подругой и опорой в старости, что поставил ее в своем доме в положение хозяйки. Между тем Диркс в качестве бывшей кормилицы маленького Титуса считала себя вправе вмешиваться в дела своего господина. Начались сцены ревности, попреки памятью Саскии, грубые выходки со стороны старухи. Наконец Рембрандт потерял всякое терпение и отказал Диркс от дома. Но она не покорилась его решению и подала в суд иск на своего бывшего хозяина, требуя удовлетворения за какие-то будто бы понесенные ею убытки. Чтобы наконец отделаться от этой женщины, ван Рейн должен был назначить ей пожизненную пенсию в 160 флоринов в год.

Нет сомнения, что все эти тревоги и неприятности плохо отзывались на деятельности великого художника. Общественное положение его пошатнулось. Сплетни, сперва смутные и неопределенные, стали принимать все более и более резкий характер. Между тем как любовь красавицы Форнарины придавала еще большее поэтическое сияние имени Рафаэля, Рембрандту ставили в укор то, что он, сделавшись одиноким, искал утешения в преданности скромной и кроткой подруги. Буржуазия относилась не совсем дружелюбно к его семейному быту, знакомые из высшего круга начали избегать его. Заказы стали делаться реже; кредит художника пошатнулся. Через год, когда у Хендрикье родилась дочь, названная, в память матери ван Рейна, Корнелией, молодая девушка была вызвана в духовный суд, и пастор сделал ей публичный выговор за ее поведение. Рембрандт не подвергался подобным унижениям, так как принадлежал, по предположению его биографов, к секте анабаптистов и не подлежал ведению протестантской консистории.

Доходы уменьшились, а расходы росли. Страсть к роскоши, к красивым и дорогим вещам и привычка удовлетворять ее, не соразмеряясь со средствами, слишком укоренилась в Рембрандте, чтобы он мог ей противиться. С другой стороны, желание хоть сколько-нибудь обеспечить Хендрикье и ее ребенка также побуждало его искать пути к приобретению денег. Известно, что он занимал у своих друзей довольно значительные суммы. Куда же они могли исчезнуть? Может быть, по существовавшему в то время обычаю, ван Рейн пускал их в оборот, доверяя своим знакомым из еврейского квартала. Но едва ли все эти предприятия мечтателя-художника, вечно погруженного в мир грез и образов, вовсе не одаренного ни практической сметкой, ни деловитостью афериста, могли быть удачными. Богатства они ему, во всяком случае, не доставили.

Уже в 1647 году Рембрандт не мог вовремя внести срочный платеж за дом. Ему стоило большого труда уладить это дело. Но с тех пор расстройство его материального положения все росло, несмотря на все старания художника восстановить в нем равновесие. К тому же финансы Голландии в это десятилетие значительно, хотя и ненадолго, поколебались. Обнародованный в 1651 году Англией «Акт мореплавания», запрещавший голландским кораблям ввозить в Великобританию иноземные товары, до известной степени подорвал торговлю Соединенных Провинций, а несчастная война с Кромвелем опустошила их казну. В Амстердаме и других приморских городах начались банкротства; коммерческие обороты сократились. Такое положение вещей неминуемо должно было отзываться и на стоимости художественных произведений. В прежние годы каждый портрет, каждая картина приносили Рембрандту шестьсот флоринов; теперь ему не хотели платить и шестидесяти. Да и сама мода под влиянием французских вельмож, посещавших Нидерланды (маршал Тюренн, портрет которого писал Рембрандт, прожил весь 1649 год в Голландии), изменилась; с нею извратился и эстетический вкус голландского общества. Сильные, реалистические картины Рембрандта, скорее полные художественной правды, чем красоты, их оригинальный колорит уже не находили в художественных кружках Амстердама той оценки и того безусловного поклонения, что прежде. Развитие его творческого гения шло вразрез с требованием рынка. Около 1645 года в его манере писать наметилась коренная перемена. Золотистый тон его картин переходит в темно-коричневый; на этом фоне особенно эффектно выделяются яркие блики. Выражение лиц становится более угрюмым, суровым. Зато движения кисти художника, широкие и смелые в молодости, в этот второй период его творчества отличаются мягкостью, резкость контуров исчезает; не теряя рельефности, они гармонически сливаются в одно прекрасное целое.

Рембрандт принадлежал к плеяде великих живописцев, олицетворявших собою героический период истории Голландской республики. Живя в своем обособленном, идеальном мире, он и не замечал, что отечество его уже вступило на путь, приведший его к упадку. Рембрандт не сознавал, что требования заказчиков изменились и что им стал нравиться изнеженный и неестественный стиль французов. Когда же друзья указали ему на этот поворот в воззрениях публики и убеждали его приспособиться к новым веяниям и писать так, чтобы его картины находили покупателей, он, несмотря на всю трудность своего положения, отказался, говоря, что Рембрандтом он родился и Рембрандтом умрет.

Пытаясь выйти из затруднений, Рембрандт прибегнул к способу, свойственному всем непрактичным людям, к способу, так метко описанному Крыловым в его басне «Тришкин кафтан». Чтобы уплатить один долг, он делает другой. В 1653 году он занял 8400 гульденов у двух амстердамских купцов, чтобы внести последний платеж за купленный им дом. В 1655 году его друг и известный покровитель художников Ян Сикс ссудил ему тысячу флоринов на два года, назначив при этом пятьдесят флоринов в год роста. Но прошел срок, и Рембрандт убедился в невозможности для него сдержать слово, данное Сиксу. На выручку к художнику явился некто Людиг, доставивший ему еще тысячу флоринов, причем Рембрандт обязался уплатить свой долг картинами.

Все это были меры, вовсе не поправлявшие положение, а, напротив, только осложнявшие его. Наконец, утомившись в напрасных усилиях, Рембрандт сам увидел, что ему не выпутаться из беды. Он решил по крайней мере обеспечить своего сына, которому, по завещанию его матери, принадлежала половина ее состояния. 17 мая 1656 года Рембрандт передал в опекунский совет города Амстердама дарственную запись на принадлежавший ему дом на Юденбрейдштрассе на имя шестнадцатилетнего Титуса. Узнав об этом, кредиторы художника, рассчитывавшие на дом как на обеспечение его долгов, подали в суд к взысканию его обязательства. Со своей стороны городские власти, видя всю неспособность Рембрандта распоряжаться деньгами и, может быть, уступая просьбам и доводам родственников Саскии, отрешили гениального мечтателя-отца от опекунства над имуществом сына. Опасаясь, что движимая собственность художника не покроет взятых им взаймы сумм, кредиторы объявили претензию на дом, уже подаренный Рембрандтом сыну. Тут опекуны Титуса вступились за права малолетнего наследника Саскии ван Рейн. Начался процесс, продолжавшийся почти девять лет. В первой инстанции тяжба, в которой сам Рембрандт уже почти не принимал участия, кончилась не в пользу Титуса; судебные издержки поглотили массу денег. В конце 1657 года вся обстановка дома семьи ван Рейн – мебель, картины, статуи, дорогие уборы из золота и драгоценных камней, коллекции эстампов, оружия и редкостей – была продана с аукциона за пять тысяч флоринов. Ничтожность суммы, вырученной за все эти сокровища, которые по ценам, существовавшим в ту эпоху, должны были с избытком покрыть все долги Рембрандта, можно объяснить только тем, что он совсем отступился от своих прав перед потоком требований и жалоб, сыпавшихся на него со всех сторон, и поспешностью, с которой приступили к ликвидации его имущества. В настоящее время подобное собрание не имело бы цены; только самые богатые люди или целые государства могли бы позволить себе раскупить его по частям.

Незначительной до смешного суммы, полученной от продажи, конечно, недостало на уплату долгов Рембрандта. Великий труженик был объявлен несостоятельным должником. С горьким чувством глубокой обиды покинул он чудный уголок, устроенный и украшенный его трудами, то гнездо, в которое он когда-то ввел свою «милую хозяйку» (надпись на первом портрете, выполненном через три дня после свадьбы), цветущую, прелестную Саскию. Нелегко ему было расстаться с местом, где протекли лучшие годы его жизни, где были созданы его величайшие творения, где он изведал блаженство любви и горе непоправимой разлуки. Вместе с Титусом, Хендрикье и ее маленькой дочерью Корнелией он переехал в гостиницу «Императорская Корона», хозяин которой согласился содержать его в долг. С дозволения заимодавцев Рембрандт взял с собой те предметы из коллекций, которые были ему всего дороже.

Но судьба, казалось, еще не покончила счеты со своим прежним баловнем. После продажи дома, в конце 1658 года, были проданы последние жалкие остатки его коллекций. Рембрандту оставили на память обо всех его богатствах только две печи и несколько перегородок, разделявших мастерские его учеников.

Глава VII

Картины, написанные в 1656 году. – Переселение на новую квартиру. – Труд и экономия. – Торговля картинами, основанная Титусом и Хендрикье. – «Поклонение волхвов». – Возвращение друзей. – Последний коллективный портрет. – Гравюра с изображением Коппенола. – Характеристика трех коллективных портретов. – Болезнь и смерть Хендрикье. – Ее духовное завещание. – «Возвращение блудного сына» и «Еврейская невеста». – Фамильный портрет будто бы семьи Рембрандта. – Уплата долгов и признание Титуса совершеннолетним. – Женитьба Титуса. – Два портрета. – Стихотворение де Деккера. – «Бичевание Христа» и последний автопортрет. – Смерть Рембрандта. – Вдова и сироты. – Памятники.

Тревоги и огорчения, всегда сопряженные с ликвидацией имущества, не мешали Рембрандту, сильному даже в несчастье, работать без устали. Напротив, этим годам печали и лишений мы обязаны некоторыми из лучших произведений великого мастера.

Еще в 1656 году его друг, Ян Сикс, вероятно, уже простивший гениальному художнику все недоразумения 1654 года, заказал ему свой портрет; эта картина до сих пор составляет собственность потомков бургомистра. Сикс, собираясь выйти из дому, надевает на левую руку желтую перчатку; ярко-красный, шитый золотом плащ, небрежно накинутый на правое плечо, необыкновенно эффектно выделяется на нежно-сером кафтане. Перед нами всего три цвета: серый, красный и желтый; между тем глаз положительно отдыхает на неотразимой гармонии сочетания тонов. Благородное лицо мужчины написано широкими и смелыми взмахами кисти; отделка правой руки по своей тщательности может сравниться разве что с руками «Джоконды» Леонардо да Винчи.

На портрете архитектора в Кассельской галерее еще сильнее выступает та мягкость, воздушность исполнения, которой отличаются все последние работы Рембрандта. Линии и тени совершенно естественно сливаются в одно чудное целое, что нисколько не мешает силе и выразительности всей композиции.

В 1656 году Рембрандт написал для той же хирургической аудитории, для которой почти четверть века тому назад он создал свой бессмертный «Урок анатомии», коллективный портрет профессора Яна Деймана и восьми докторов, его слушателей. К сожалению, эта большая картина погибла во время пожара в прошлом столетии; от нее остался только небольшой фрагмент с надписью. Несколько сохранившихся эскизов позволяют нам судить о том, каким должен был быть оригинал. Рейнольдс видел эту картину в 1781 году и в своих воспоминаниях об Амстердаме отзывается с восторгом о ее достоинствах.

Большое полотно, украшающее Кассельскую галерею, написано в той же гамме тонов, что и предыдущие. Этот мягкий, несколько тусклый колорит чрезвычайно гармонирует с сюжетом картины «Иаков, благословляющий сыновей Иосифа». Патриарх хочет перед смертью благословить своих внуков. Любимец фараона переносит руку Иакова на голову своего первенца, Манасии, благоговейно склонившего ее перед дедом. Жена Иосифа с почтительной печалью слушает предсказания Иакова и думает о будущности дорогих малюток. Здесь все – и торжественность выбранной минуты, и выражение лиц, и чудная гармония красок – производит на зрителя впечатление полного умиротворения и покоя.

Несколько портретов друзей Рембрандта, Лутмы, Франсена, Харинга и других, до сих пор признаются высокими произведениями и служат и поныне образцами для художников.

Два портрета Рембрандта открывают нам душевное состояние его в эпоху разорения. 1657-м годом помечен первый из них. Хотя в глазах художника уже заметна усталость, хотя время и заботы наложили на него свою печать, он все еще бодр и доволен. Тихая, почти веселая улыбка освещает его лицо. Пока у него в руках палитра, пока он в состоянии держать кисть и резец, он не боится ни бедности, ни измены друзей; он верит, он знает, что его гений вернет ему все блага жизни. Уже совсем другим представляется он нам на портрете, хранящемся в Мюнхенской пинакотеке и оконченном, как говорят, в 1658 году. Рембрандт в этом году уже изведал все горести, все утраты; он лишен крова, одно за другим оставляют его, под ударами молотка аукционера, его сокровища, собранные день за днем в течение целой жизни, приобретенные усидчивой работой. Где же были они, его друзья, поклонники, те, которым он дарил картины, бесплатно писал портреты? Никто не отозвался, никто не подал ему руки помощи в минуты тяжелого испытания. С темного полотна бросает он гордый, суровый взгляд своих проницательных глаз; на твердо сжатых губах усмешка, полная упрека и скорбного презрения. Художник как будто говорит своим противникам: «Вы разорили, вы оскорбили, вы унизили меня; вы приписывали мне побуждения и поступки, чуждые моей натуре. Но сломить меня вы не могли. Смотрите, я все тот же, крепкий, могучий, непоколебимый, как дуб, не тронутый грозой».

Темный колорит вполне соответствует выражению лица престарелого художника. Красный плащ, обшитый мехом, красиво оттеняет черное платье.

Рембрандт недолго оставался в «Императорской Короне». В нем слишком было развито стремление к семейной, оседлой жизни, чтобы пребывание в таком месте, где люди устраиваются временно, мимоходом, могло его удовлетворить. Вероятно, шум и суета, всегда сопровождающие приезд и отъезд путешественников, постоянный наплыв все новых лиц бередили его сердечные раны и мешали ему сосредоточиться на работе. Художник вскоре нашел себе квартиру на Розенграхте, недалеко от той улицы, на которой он жил в первые годы своей женитьбы. Здесь для семьи ван Рейн началась жизнь, исполненная постоянного труда и строгой экономии. Каждый из ее членов вносил посильный вклад в достижение заветной цели – уплаты долгов и снятия пятна с честного имени Рембрандта. Картина за картиной выходили из скромной мастерской, из окон которой были видны только крыши соседних домов. Часто пожилой художник, увлеченный своим делом, забывал обед и закусывал, стоя перед мольбертом, куском сыра с хлебом или селедкой (пища самого бедного класса в Голландии). Титус отдавал отцу в минуты нужды все, что имел: дорогие безделушки, подарки родственников, все деньги, которые давал ему опекун на личные расходы. Молодой человек рано стал заниматься живописью, но он не унаследовал таланта отца и не пошел далее посредственных попыток.

Чтобы по возможности оградить гениального отца от всяких материальных забот, молодой ван Рейн вместе с Хендрикье задумали открыть продажу картин, гравюр, эстампов и всяких редкостей. Живя в прекрасной обстановке среди коллекций Рембрандта, ежедневно вращаясь в обществе глубоких мыслителей, поэтов и художников, юноша, без сомнения, изощрил свой вкус и сделался восприимчивым ко всему изящному и выдающемуся в мире искусства. Когда нужда в первый раз постучалась в двери дома на Юденбрейдштрассе, Титус отправился к торговцам картин, предлагая им купить гравюры и рисунки отца. И после ему часто случалось исполнять подобные поручения. Таким образом он приобрел некоторую коммерческую опытность и навык. 15 декабря 1660 года у нотариуса был засвидетельствован акт на право торговли на имя Хендрикье Стоффельс и Титуса ван Рейна. Первая из договаривающихся сторон обязалась вносить из своих средств 800 флоринов в год в качестве оборотного капитала; второй уделял на предприятие 950 флоринов, тоже ежегодными вкладами. В этом документе встречается интересная статья, по которой Рембрандту предоставляется право жить у ведущих дело, «не платя им за пищу и квартиру и стараясь быть им полезным».

В 1658 году была окончена великолепная картина «Поклонение волхвов» (Бекингемский дворец). Это полотно, по чудному сочетанию света и тени, по глубине и силе излившегося в нем религиозного чувства, является одним из самых совершенных творений Рембрандта. Написанные годом позже «Иаков борется с ангелом» и «Моисей разбивает скрижали закона» (Берлинский музей) ясно доказывают, что ни время, ни несчастья не отняли у кисти бессмертного творца этих картин умения создавать световые эффекты и широкий взмах ее. Особенно сильно поражает отпечаток гнева и негодования в чертах Моисея, который видит беззакония своего народа.

Понемногу в уединенное жилище художника пришло довольство; он жил скромно, но не бедно. Его поведение не могло не внушать уважения к нему; вскоре вокруг него собрался кружок друзей: Сикс, Франсен, богатый торговец произведениями искусства, Зоммер, собиратель эстампов, называвший художника своим «специальным другом», были его постоянными посетителями. Но, без сомнения, первый шаг к сближению был сделан не со стороны Рембрандта. Он знал себе цену; после своего крушения он тихо, без жалоб и сетований, удалился в свой мир, чтобы упорным трудом добиться прежнего положения в обществе. И он достиг своей цели. Лучшие из его сограждан вернулись к нему, как волны изменчивого моря возвращаются к подножию неподвижного утеса. Целая серия портретов, изумительных по художественной правде и тщательности исполнения, свидетельствует о том, что Рембрандт в это тяжелое для него время не переставал пользоваться известностью в Амстердаме, по крайней мере как портретист.

В 1661 году Амстердам, уже обладавший «Ночным дозором», обогатился последним коллективным портретом, писанным рукою Рембрандта. Синдики цеха суконных фабрикантов поручили ему написать картину, которую они хотели поместить в доме своего общества.

Четверо из представителей цеха, занятые проверкой счетов своей корпорации, сидят вокруг стола; пятый встал со своего кресла, желая высказать какую-то мысль. За ними стоит слуга, ожидающий приказаний господ синдиков.

Всякий другой сделал бы из этого сюжета самый банальный, скучный, ординарный портрет. Но, видимо, никакие рамки не могли остановить могучего полета гения Рембрандта; даже покоряясь всевозможным указаниям, советам, требованиям богатых «суконщиков», он сумел сотворить создание единичное, цельное, перед которым еще долго, если не вечно, будут преклоняться знатоки искусства. Серьезные лица этих синдиков, кажется, живут и дышат перед нами; мы как будто слышим спокойный голос того, который указывает на открытую счетную книгу, и горячие возражения его собеседника. На каждом из этих лиц легко прочесть мысли, настроение и характер изображенной личности. Постановка фигур поразительна по своей правильности и целесообразности. Каким изящным жестом средний мужчина указывает на итог в книге, как естествен и красив поворот его головы, немного откинутой назад! С каким ироническим равнодушием оба негоцианта, сидящие справа и слева от зрителя, ожидают окончания затянувшегося спора! Замечателен и слуга: он, по-видимому, весь терпение и почтительность; а вместе с тем как скептически вслушивается он в доводы господ синдиков, как насмешливо следит за их препирательствами! Колорит сам по себе – целая поэма в красках. Стол покрыт дорогим восточным ковром красноватого цвета. Черные кафтаны, оттененные белыми воротниками, широкие черные шляпы гильдейских старшин (один только слуга стоит с непокрытой головой) красиво выделяются на фоне темной деревянной обшивки стены. Чудное золотистое освещение смягчает слишком мрачный характер картины. При таком незначительном количестве красок получается вполне гармоническое созвучие, мощный цветовой аккорд, тайну которого Рембрандт унес с собой в могилу.

В этом же году великий художник вырезал на меди портрет своего старого друга, Коппенола, одного из немногих близких ему людей, оставшихся верными ему и в несчастье. Это последняя гравюра, вышедшая из-под его резца.

Каждый из трех коллективных портретов, созданных Рембрандтом, характеризует различные эпохи его жизни. В первом («Урок анатомии») видна вся ясность юношеского миросозерцания; во втором («Ночной дозор») вылился весь пыл, вся сила расцвета человеческой деятельности; последний же проникнут спокойствием и трезвостью многоопытной старости.

Как после «Ночного дозора» Рембрандт потерял свою кроткую жену, так вскоре после окончания «Портрета синдиков» он лишился своей скромной, но верной подруги (1662 год). Хендрикье, уже совсем больная, завещала все свое имущество маленькой Корнелии, а после ее смерти – Титусу. Рембрандту она предоставила право пожизненного пользования доходами с наследства и опеку над малолетней дочерью. Уже этот один факт полного доверия двух женщин, отдавших в руки отца будущность своих детей, говорит в пользу ван Рейна. Торговля картинами продолжалась от имени Корнелии до самой смерти художника.

Новая утрата не остановила неутомимой руки Рембрандта; его творчество могло угаснуть только с жизнью. В Петербургском Эрмитаже можно видеть его «Возвращение блудного сына»; в музее Амстердама находится не совсем понятная, загадочная картина, почему-то названная «Еврейская невеста», изображающая молодую женщину в роскошном уборе; она, видимо, ожидает приближающегося к ней пожилого мужчину. Ярким пламенем, как последние лучи заходящего солнца, вспыхнуло бессмертное вдохновение художника в картине, изображающей чудную семейную группу: мужчину, женщину и трех детей (Брауншвейгский музей). Многие из комментаторов творчества Рембрандта утверждают, что эта картина – портрет его самого и его жены, Екатерины ван Рейн, на которой он женился вскоре после смерти Хендрикье. Нет сомнения, что в лице ребенка, играющего на коленях молодой дамы, заметно разительное сходство с чертами автора картины; но мужчина вовсе не похож на Рембрандта. Может быть, это Титус ван Рейн, которому в 1662 году уже минуло 20 лет, или кто-нибудь из друзей художника.