Каким образом злодеяние Мотриля обернулось счастливой удачей

Когда рассвет озарил покои доньи Марии, скорбь, охватившая замок дона Педро, стала еще более гнетущей.

Дон Педро спать не ложился; слуги утверждали, будто слышали, как он плачет.

Мотриль провел ночь с большой пользой для себя. Он занимался тем, что уничтожал следы своего злодеяния.

Оставшись наедине с Аиссой и заботливо ухаживая за ней с умением самого искусного лекаря, он с первых же слов, сказанных девушкой, лепил ее еще толком не очнувшуюся память, словно расплавленный воск.

Поэтому, когда Аисса закричала, увидев тело доньи Марии, Мотриль, притворившись, будто испытывает неподдельный ужас, набросил плащ на останки любовницы короля.

Потом, когда Аисса в испуге уставилась на него, пробормотал:

— Бедное дитя, благодари Аллаха, который спас тебя.

— Спас? — переспросила девушка.

— Да, милое дитя, спас от жуткой смерти.

— Кто же меня ранил?

— Та, чья рука еще сжимает твой кинжал.

— Донья Мария?! Такая добрая, такая великодушная! Быть этого не может!

Мотриль усмехнулся с той презрительной жалостью, которая всегда производит впечатление на умы, поглощенные какой-либо одной большой целью:

— Любовница короля великодушна и добра к Аиссе, которую король обожает?.. Вы не верите в это, дочь моя?

— Но ведь она хотела увезти меня, — возразила Аисса.

— Чтобы соединить вас, как она говорила, с французским рыцарем, не так ли? — спросил Мотриль спокойным и неизменно доброжелательным тоном.

Аисса, страшно побледнела и присела, поняв, что тайна ее любви в руках человека, больше всех заинтересованного в том, чтобы уничтожить эту любовь.

— Не бойся ничего, — продолжал мавр. — То, что из-за ревности и любви короля не смогла сделать Мария, я сделаю ради тебя. Аисса, ты говоришь, что влюблена. Прекрасно! Я разрешаю тебе любить Молеона и помогу твоей любви. Мне ничего не надо на этой земле, только бы дочь моих султанов жила и была счастлива.

Аисса, оцепенев, слушала эти уверения Мотриля и была не в силах отвести от него взгляд своих глаз, еще утомленных сном, подобным смерти.

«Он обманывает меня», — подумала она, вспомнив о трупе доньи Марии.

— Донья Мария мертва, — в смятении прошептала она.

— Сейчас, дорогая моя дочь, я раскрою вам причину этой смерти… Король страстно влюблен в вас и вчера объявил об этом донье Марии… Она вернулась к себе, опьянев от гнева и ревности. Дон Педро объявил о намерении сочетаться с вами узами брака, что всегда было предметом честолюбивых стремлений доньи Марии… Тогда она решила уйти из жизни и высыпала яд из перстня в серебряный кубок, а чтобы не дать вам восторжествовать и стать королевой и заодно отомстить дону Педро и мне — ведь мы оба, хотя и по-разному обожаем вас, — она взяла ваш кинжал и нанесла вам удар.

— Значит, она ударила меня во сне, потому что я ничего не помню, — сказала Аисса. — В глазах у меня стоял какой-то туман, я слышала глухие удары и приглушенные стоны… По-моему, я встала, почувствовала, как кто-то схватил меня за руки, а потом ощутила острый холод стали.

— Это было последнее усилие вашей врагини, она упала рядом с вами, ибо яд подействовал на нее сильнее, чем на вас удар кинжалом… Я заметил в вас искру жизни, раздул ее, я имел счастье спасти вас.

— О, Мария! Мария! — вздохнула девушка. — И все-таки ты была доброй…

— Вы так говорите, дочь моя, потому что она покровительствовала вашей любви к Аженору де Молеону, — совсем тихо сказал Мотриль с той слишком наигранной доброжелательностью, которая не могла скрыть его глухой злобы, — потому что в Сории она дала ему возможность проникнуть к вам в комнату.

— Вам и это известно?

— Мне все известно… И король об этом знает… Мария опозорила вас в глазах дона Педро, прежде чем вас убить. Но она испугалась, что клевета не заденет душу короля и он простит вас за то, что вы принадлежали другому — ведь мы так снисходительны, когда любим… — Поэтому она воспользовалась кинжалом, чтобы убрать вас из мира живых.

— Королю известно, что Аженор?..

— Он обезумел от ярости и любви… Это он подкупил Хафиза, чтобы заманить вас в замок, ведь я об этом ничего не знал. Король, повторяю, будет ждать вашего выздоровления, чтобы снова завлечь вас… Это простительно, дочь моя, он же любит вас…

— Тогда я умру, — ответила Аисса, — ибо рука моя не дрогнет, не скользнет по моей груди, как скользнула рука Марии Падильи.

— Ты умрешь? Ты мой кумир, мое обожаемое дитя! — вскричал Мотриль, упав перед ней на колени — Нет, ты будешь жить, как я уже сказал тебе, жить счастливой и вечно благословляющей меня.

— Без Аженора я жить не буду.

— Он принадлежит другой, не нашей вере, дочь моя.

— Я приму его веру.

— Он ненавидит меня.

— Он простит вас, когда вы больше не будете стоять между нами. Впрочем, мне это безразлично… Я люблю, и в мире для меня существует только предмет моей любви.

— И даже не существует тот, кто спас вас для вашего любовника? — робко спросил Мотриль с притворной печалью, которая глубоко тронула сердце девушки. — Вы приносите меня в жертву, хотя из-за вас я мог погибнуть?

— Почему же?

— Да, погибнуть… Аисса, вы желаете жить с доном Аженором, я помогу вам в этом.

— Вы?!

— Да, я.

— Вы обманываете меня…

— Почему?

— Докажите мне, что вы искренни.

— Это легко… Вы боитесь короля… Хорошо, я воспрепятствую королю видеть вас. Этого вам довольно?

— Не совсем.

— Я понимаю… Вы хотите вновь увидеть француза.

— Больше всего на свете.

— Подождем, пока вы будете в состоянии вынести поездку, и я отвезу вас к нему, отдам ему мою жизнь.

— Но Мария тоже везла меня к нему…

— Конечно, у нее был свой интерес избавиться от вас, и она предпочла бы не прибегать к убийству… Когда мы предстанем перед судом Божьим, убийство будет тяжким грехом.

Когда Мотриль произносил эти страшные слова, на его бледном лице промелькнула страдальческая гримаса окаянных грешников, которые в адских муках не ведают ни покоя, ни надежды.

— Ну хорошо! И что же вы сделаете? — спросила донья Аисса.

— Буду прятать вас до тех пор, пока вы не поднимитесь на ноги… Потом, как я уже сказал, отдам вас сеньору де Молеону.

— Только этого я и прошу… Сделав это, вы, действительно, станете для меня святым… Хотя король…

— Ну да! Если он разоблачит наш план, он всеми силами будет стремиться его разрушить… Лучшим средством для этого станет моя смерть… Когда я буду убит, вы, Аисса, окажетесь в его власти.

— Или буду вынуждена умереть.

— Неужели вы предпочитаете умереть, а не жить ради этого француза?

— О да! Я хочу жить! Говорите, говорите, что мне делать!

— Надо, дорогое дитя, если король случайно навестит вас, будет говорить с вами, расспрашивать об Аженоре де Молеоне, надо, повторяю, чтобы вы смело настаивали, что донья Мария лгала, утверждая, будто вы любили этого француза, а главное — отрицайте, что вы отдали себя этой любви… Таким образом, король перестанет опасаться француза, прекратит следить за нами, и мы будем свободны и счастливы… Надо также — это, дитя мое, важнее всего, — чтобы вы обо всем вспомнили, а особенно о том, что говорила донья Мария перед тем, как поразить вас кинжалом… Она, вероятно, вынуждала вас признаться королю в вашем бесчестье, но вы отказались, и тогда она нанесла удар…

— Я ничего не помню! — вскричала Аисса, охваченная страхом (любая честная и наивная душа тоже испугалась бы, услышав адскую выдумку мавра). — Я не хочу ни о чем вспоминать. Я не желаю также отрицать, что люблю Молеона. Его любовь — это мой свет и моя вера! Это звезда, которая освещает мне путь в жизни… Я не только не желаю таить мою любовь, но хотела бы объявить о ней всем королям на свете, поэтому не рассчитывайте, что я буду лгать. Если дон Педро спросит меня, я скажу правду.

Мотриль побледнел. Это последнее препятствие, казалось бы слабое, уничтожало все плоды убийства: простое упрямство ребенка связывает по рукам и ногам здорового мужчину, который, идя вперед, способен увлечь за собой целый мир.

Он понял, что настаивать дальше не имеет смысла. Он и так предавался сизифову труду:[192]вкатывал камень на вершину горы, но тот снова скатывался вниз. У Мотриля больше не было ни времени, ни сил, чтобы начать все сначала.

— Дочь моя, вы будете поступать как вам угодно, — сказал он. — Единственный закон для меня — это ваша польза, как ее истолковываете вы, ваше сердце и ваш каприз. Если вы этого желаете, то и я хочу того же… Я прекрасно понимаю, что ваше признание лишит меня головы, ибо мне всегда приходилось утверждать, что вы невинны и чисты, я никогда не допускал, чтобы возникали какие-либо подозрения насчет вас… Так что вашу вину, то есть ваше счастье, я оплачу своей головой… Так велит Аллах, да исполнится его воля!

— Но я же не способна лгать, — сказала Аисса. — Кстати, почему вы должны позволять королю говорить со мной? Удалите его… Это легко, ведь вы можете перевезти меня в укромное место, одним словом, спрятать меня… Мое здоровье, моя рана — это веская причина. В этом вам хорошо поможет само мое состояние… Но лгать! О нет, ни за что! И никогда я не отрекусь от Аженора!

Мотриль тщетно пытался скрыть радость, которую породили в его душе слова Аиссы. Уехать вместе с Аиссой, на время избавить ее от вопросов дона Педро, тем самым ослабив его гнев и ненависть, его горе и память о Марии… Выиграть месяц означало добиться всего, и этот шанс на спасение предлагала ему сама Аисса. Мотриль горячо за него ухватился.

— Если вы желаете, дочь моя, то мы уедем, — сказал он. — Надеюсь, вы не питаете отвращения к замку Монтель, комендантом которого король меня назначил.

— Для меня отвратительно лишь присутствие дона Педро. Я поеду туда, куда вам будет угодно.

Мотриль поцеловал руку и подол платья Аиссы; потом, нежно взяв ее на руки, перенес в соседнюю комнату. Он распорядился убрать тело доньи Марии и, призвав двух мавританок, в преданности которых не сомневался, приставил их ухаживать за раненой девушкой, заставив поклясться жизнью, что они не будут разговаривать с Аиссой и никого к ней не допустят.

Уладив таким образом все дела, он, приведя в порядок свои мысли и напустив на себя озабоченность, отправился к королю.

Дону Педро пришло из города много писем. В них сообщалось, что в окрестностях появились посланцы из Бретани и Англии, что ходят слухи о готовящейся войне, что принц Уэльский окружил новую столицу железным кольцом, чтобы, грозя наступлением своей непобедимой армии, заставить дона Педро выплатить военные расходы и превратить его признательность в звонкую монету.

Эти новости опечалили дона Педро, но не обескуражили. Он велел послать за Мотрилем, который вошел в королевский покой в ту самую минуту, когда король отдал этот приказ.

— Ну как Аисса? — с тревогой осведомился дон Педро.

— Мой господин, рана ее опасна и глубока… Мы не спасем эту жертву.

— Еще одно несчастье! — воскликнул дон Педро. — О, это уж слишком… Потерять донью Марию, которая страстно меня любила, лишиться Аиссы, которую я люблю до безумия, возобновить жестокую, беспощадную войну — это слишком много, Мотриль, этого не вынесет сердце одного человека.

И дон Педро показал своему министру донесения, пришедшие от градоначальника Бургоса и из соседних городов.

— Мой король, необходимо на время забыть о любви, — сказал Мотриль, — надо готовиться к войне.

— Казна пуста.

— Подати наполнят ее… Подпишите указ о подати, которую я у вас просил.

— Надо будет сделать это… Могу ли я увидеть Аиссу?

— Аисса слаба, как цветок над пропастью. Даже легкий ветерок может унести ее в бездну смерти.

— Она заговорила?

— Да, господин.

— И что сказала?

— Несколько слов, которые все объясняют. Видимо, донья Мария хотела заставить Аиссу опозорить себя ложным признанием, чтобы погубить ее репутацию в ваших глазах. Отважное дитя отказалось, и ревнивая донья Мария ударила ее кинжалом.

— Аисса рассказала это?

— Она это повторит, как только окрепнет… хотя я очень боюсь, что в этом мире мы больше не услышим ее голос.

— О Боже! — простонал король.

— Ее может спасти лишь одно средство… Есть такое предание в моей стране: раненому обещана жизнь, если он в туманную ночь новолуния приложит к ране волшебную траву.

— Надо достать эту траву, — прошептал король с исступлением суеверного влюбленного.

— Эта трава в здешних краях не растет, ваша светлость… Я встречал ее только в Монтеле…

— В Монтеле? Пошли человека в Монтель, Мотриль.

— Я не сказал, господин, что эту траву надо прикладывать к ране, пока она на корню… Уверяю вас, это превосходное средство! Я увез бы Аиссу в Монтель, но не знаю, выдержит ли она дорогу.

— Ее понесут так же осторожно, как несет себя птица, когда парит в воздухе, расправив оба крыла, — сказал дон Педро. — Пусть она уезжает, Мотриль, пусть уезжает, а ты останешься со мной.

— Только я, господин, могу произнести волшебное заклинание во время обряда.

— Значит, я останусь один.

— Нет, господин, ведь как только Аисса поправится, вы приедете в Монтель и останетесь с нею.

— Да, Мотриль, верно, ты прав… Я больше не расстанусь с ней и буду счастлив… Ну, а как быть с телом доньи Марии? Надеюсь, ей воздадут королевские почести.

— Я слышал, господин, — сказал Мотриль, — что ваша вера запрещает хоронить самоубийцу на кладбище. Посему необходимо, чтобы церковь не узнала о самоубийстве доньи Марии.

— Об этом не должен знать никто, Мотриль.

— А как же слуги…

— Я объявлю при дворе, что донья Мария умерла от лихорадки, и, если я скажу так, никто и возражать не посмеет…

«Слепец, слепец! Безумец!» — подумал Мотриль.

— Решено, Мотриль, ты едешь с Аиссой, — сказал дон Педро.

— Сегодня же, мой господин.

— А я позабочусь о похоронах доньи Марии, подпишу указ о подати, обращусь с манифестом к моей армии, к моему дворянству… я предотвращу грозу.

«А я укроюсь в надежном месте!» — подумал Мотриль.

XIII