Понедельник, 6 марта 1944 г.
Дорогая Китти,
Не находишь ли ты преувеличенным, что после разговора с Петером о
родителях я чувствую себя в какой-то степени ответственной за него? Думаю,
что от ссор Ван Даанов мне сейчас не менее больно, чем Петеру, но снова
заговорить с ним об этом не решаюсь. Вдруг ему будет неприятно? Я ни в коем
случае не хочу показаться нетактичной.
По лицу Петера заметно, что он так же много думает обо мне, как я о
нем. Как я разозлилась вчера вечером, когда его мамаша насмешливо изрекла:
"Мыслитель!" Петер смутился и покраснел, а я едва сдержалась.
Почему эти люди не могут промолчать? Больно видеть, как Петер одинок, и
оставаться равнодушной. Чувствую, как невыносимы ему склоки в доме! Бедный
Петер, как тебе нужна любовь!
Ужасно было слышать его заявление, что в друзьях он совсем не
нуждается. Это заблуждение! Впрочем, думаю, что он и сам себе не верит. Он
выставляет напоказ свое одиночество и наигранное равнодушие, чтобы не
показать истинных чувств. Бедный Петер, как долго ты еще будешь играть эту
роль? Она, наверняка, стоит тебе неимоверных усилий, и все это может
закончиться гигантским взрывом! Петер, если бы я могла тебе помочь. Мы бы
вместе положили конец нашему одиночеству!
Я много думаю, но говорю мало. Я рада, когда вижу его, и особенно, если
в этот момент светит солнце. Вчера во время мытья головы я расшалилась,
зная, что он сидит в соседней комнате. Ничего не могу с собой поделать: чем
я тише и серьезнее в душе, тем более вызывающе себя веду! Кто первый
разглядит и сломает мой панцирь?
Все-таки хорошо, что у Ван Даанов сын, а не дочка. С девочкой было бы
легче, но и не было бы прекрасных моментов!
Анна Франк
P.S. Я с тобой совершенно откровенна, поэтому признаюсь, что живу
только встречами с ним. Надеюсь, что и он их ждет, и радуюсь, если замечаю
его редкие и неловкие попытки приблизиться ко мне. Мне кажется, что ему не
меньше, чем мне хочется выговориться. Он и не подозревает, что его
неловкость и застенчивость так трогают меня!
Вторник, 7 марта 1944 г.
Дорогая Китти,
Когда я думаю о моей жизни до 1942 года, то она кажется мне какой-то
игрушечной. Анна Франк того беззаботного времени совсем не похожа на
сегодняшнюю Анну, немало поумневшую. А как раньше все было просто и
замечательно! Любимица учителей, избалована родителями, за каждым углом пять
поклонников, не меньше двадцати подруг и знакомых, денег достаточно,
сладостей без счета - что же нужно еще?
Ты, наверняка, задаешься вопросом: чем же я так привлекала окружающих?
Петер говорит "обаяние", но это не совсем правда. Учителям нравились мои
меткие ответы, смешные замечания, критический взгляд и неизменная веселость.
Они находили меня забавной и смешной. Кроме того, я слыла известной
кокеткой. А наряду с этим была прилежной, открытой и щедрой. Никогда я не
была воображалой, ни на кого-то не смотрела свысока, а сладости раздавала
всем подряд.
Может, всеобщее поклонение сделало меня самонадеянной? К счастью, в
самый разгар моей популярности, я была сброшена с пьедестала, и лишь спустя
год, привыкла к тому, что никто мной не восхищается.
Какой меня знали в школе? Шутница и зачинщица, всегда хвост трубой,
никогда не хандрит и не плачет. Что ж удивляться, что каждый хотел проводить
меня домой и завоевать мое внимание? Сейчас мне та Анна Франк кажется милой
и забавной, но поверхностной и не имеющей со мной ничего общего. Петер
говорит о том времени: "Когда я тебя встречал, вокруг вертелось несколько
мальчиков и куча девочек, ты всегда смеялась и была в центре". И это правда.
Что же осталось от той Анны Франк? О, конечно, смех и шутки по-прежнему
со мной, я столь же критично отношусь к людям, могу флиртовать и
кокетничать, если захочу... Пожить бы хоть несколько дней, хоть недельку
такой беззаботной жизнью... Но я точно знаю, что к концу той недели мне все
надоело бы, и я была бы рада серьезному разговору с первым встречным. Мне не
нужны больше поклонники и обожатели, а только друзья, ценящие не мой смех, а
сущность и характер. Конечно, круг людей вокруг меня станет тогда гораздо
меньше. Но зато это будут настоящие друзья.
Несмотря на все, я не была в 1942 году безоблачно счастливой. Я часто
чувствовала себя одинокой, но поскольку была занята с утра до вечера, то не
задумывалась над этим, и старалась получить от жизни как можно больше
удовольствий. Смех и шутки -- сознательно или бессознательно -- помогали мне
заполнить пустоту.
Сейчас, глядя назад, я осознаю, что беззаботное время осталось позади и
никогда больше не вернется. А мне бы и не хотелось такой жизни, я выросла из
нее. Я не смогла бы сейчас только веселиться, какая-то моя часть всегда
остается серьезной.
Я как бы рассматриваю себя до 1942 года через сильное увеличительное
стекло. Счастливая жизнь дома. Потом внезапный переезд в Убежище, ссоры,
непонимание... Это неожиданно навалилось на меня, и я не знала, как себя
вести - отсюда моя грубость. В первую половину 1943 года мне часто было
грустно и одиноко, и я много плакала. Пыталась разобраться в своих
многочисленных ошибках и недостатках, которые казались больше, чем они есть
на самом деле. Старалась много говорить со всеми, найти понимание у Пима, но
напрасно. Я должна была сама изменить свое поведение так, чтобы больше не
слышать со всех сторон упреков, вызывающих у меня лишь отчаяние и бессилие.
Во второй половине года стало немного лучше, я повзрослела, и ко мне
стали относиться иначе. Я тогда много думала, начала сочинять рассказы и
пришла к выводу, что должна стать независимой от окружающих и не позволять
им раскачивать себя, как маятник то в одну, то в другую сторону. Я хотела
сформировать себя сама, по собственной воле. Мне тогда стало ясно, что я
вполне могу обойтись без мамы, и это открытие причиняло боль. Но еще больнее
стало от того, когда я поняла, что и папе я никогда не доверяла. В общем, не
доверяла никому, кроме себя.
Важное событие этого года: мой сон ... мечты о мальчике, именно не о
подруге, а о друге. Я также открыла внутреннее счастье и осознала, что мои
веселье и легкомысленность напускные. Постепенно я стала спокойнее. Теперь я
живу только Петером, потому что от него во многом зависит, что произойдет со
мной дальше!
Вечером в постели я всегда заканчиваю молитву словами: "Благодарю тебя
за все хорошее, за любовь и красоту". Мне тогда становится радостно, и я
думаю, что "хорошее" -- это то, что мы в надежном укрытии, и что мы здоровы.
"Любовь" - это о Петере, она еще мала и непрочна, и мы оба не решаемся
произнести слова: любовь, будущее, счастье. А красота -- это весь мир,
природа и вообще все, что есть на свете прекрасного.
И тогда я думаю не о горестях, а о том, как много в жизни радостного. В
этом-то мы с мамой и различаемся. Если кто-то грустит, то она дает совет:
"Вспомни, сколько вокруг горя и будь довольна, что многие несчастья тебя
миновали". А мой совет такой: "Иди в поля, смотри на солнце, любуйся
природой. Ищи счастье в себе самой, подумай обо всем прекрасном, что есть в
тебе и мире и будь счастлива".
По-моему, мама не права. Она говорит: радуйся, что не страдаешь еще
больше. А если эти страдания придут потом? Тогда все пропало? Я считаю, что
после любого пережитого горя остается что-то хорошее, со временем это
хорошее растет, и так достигается своего рода равновесие. Если ты счастлив,
то приносишь радость и другим. Тот, кто хранит веру и мужество, победит зло!
Анна Франк
Среда, 8 марта 1944 г.
Мы с Марго пишем друг другу записочки, ради шутки, разумеется.
Анна: Странно, что ночные события я вспоминаю обычно позже... Например,
сейчас вдруг подумала, что господин Дюссель в последнюю ночь ужасно храпел.
Сейчас, без четверти три дня, он храпит снова, потому и вспомнила. Когда
ночью я встала в туалет, то намеренно шумела, чтобы он прекратил.
Марго: Что легче сносить храп или зевоту?
Анна: Храп. Если пошуметь, то он замолкает, а виновник даже не
просыпается.
То, что я не написала Марго, а доверяю тебе: мне очень часто снится
Петер. Два дня назад мне снилось, что наша гостиная превратилась в каток, и
туда пришел маленький мальчик, которого я знала раньше; рядом с ним всегда
была сестра, одетая в типичное для катка голубое платьице. Я спросила
мальчика, как его зовут, и он ответил: "Петер". И во сне я удивилась: как
много Петеров я знаю!
В другом сне мы с Петером стояли в его комнате, у лестницы. Я что-то
болтала, а он поцеловал меня, но сказал, что любит меня не по-настоящему, и
что я не должна с ним флиртовать. Я была так рада, когда проснулась и
поняла, что это не произошло на самом деле!
Сегодня ночью мне снова снилось, что мы целовались, но щеки Петера были
другими, чем в первом сне: не нежными, какими они кажутся на вид, а как у
папы, то есть у мужчины, который уже бреется.
Пятница, 10 марта 1944 г.
Милая Китти!
Сегодня я поняла, как верна пословица: "Приходит беда, открывай
ворота". И Петер только что сказал то же самое. Сейчас расскажу о наших
сегодняшних и, возможно, предстоящих неприятностях.
Во-первых, заболела Мип: она простудилась в церкви, на свадьбе Хенка и
Агги. Во-вторых, господин Кляйман еще не оправился от последнего желудочного
кровотечения, и Беп сейчас одна в конторе. В-третьих, господин (имя называть
не буду) арестован. Это удар не только для него самого, но и для нас:
благодаря ему мы получали картошку, масло и джем. У господина М. (назову его
так) пятеро детей, все младше тринадцати лет, и еще один должен родиться.
Вчера вечером мы страшно испугались: кто-то постучал в соседнюю с нашей
стенку. Мы как раз ужинали. К счастью, остаток дня прошел без волнений.
В последнее время мне стало неинтересно описывать нашу повседневную
жизнь. Я больше занята тем, что происходит в моем сердце. Пойми меня
правильно: я очень переживаю за господина М., но все же в моем дневнике не
много места для него. Во вторник, среду и четверг я с полпятого до четверти
шестого была у Петера. Мы занимались французским и немного болтали. Я всегда
радуюсь нашим коротким встречам, а главное, мне кажется, что Петеру мой
приход тоже доставляет удовольствие.
Анна Франк
Суббота, 11 марта 1944 г.
Дорогая Китти,
В последнее время мне все не сидится на месте: то и дело иду наверх,
спускаюсь и поднимаюсь опять... Мне так нравится разговаривать с Петером, но
боюсь надоесть ему. Он мне много рассказывает: о прошлом, родителях, себе
самом. Но мне этого недостаточно, и я постоянно себя спрашиваю: вправе ли я
желать большего? Раньше я считала его невыносимым, и он так же думал обо
мне. Сейчас я изменила свое мнение, но изменил ли и он свое? Конечно, мы
можем стать хорошими друзьями, и так мне будет легче сносить наше заточение.
Но хватит об этом. Ведь я только им и занимаюсь, и не хочу втягивать тебя в
свои переживания!
Анна Франк