Понедельник, 9 ноября 1942 г.

Дорогая Китти!

Вчера у Петера был день рождения, ему исполнилось шестнадцать. В восемь

утра я уже была наверху, чтобы рассмотреть с Петером его подарки. Среди них

игра, имитирующая торговлю на бирже, бритва и зажигалка для сигарет. Не

потому что он заядлый курильщик, а так -- для шика!

Самый большой сюрприз принес господин Ван Даан: он сообщил, что

англичане высадились в Тунисе, Алжире, Касабланке и Оране.

"Это начала конца", - воскликнули мы все одновременно. И тут Черчилль,

премьер-министр Великобритании, который, очевидно, слышал такие же суждения

у себя в стране, сказал: "Эта высадка -- событие чрезвычайной важности, но

рано называть ее началом конца. Правильнее будет сказать: ‘конец начала'".

Понимаешь разницу? Но все же есть причины для оптимизма! Сталинград, русский

город, немцы осаждают уже три месяца, а он еще не сдался.

Вернусь снова к будничным делам Убежища. В этот раз напишу о наших

продовольственных запасах (имей в виду, что "верхние" -- не дураки поесть!).

Хлеб нам поставляет один славный булочник, знакомый Кляймана. Конечно,

хлеба мы едим меньше, чем раньше, но вполне достаточно. Продуктовые карточки

покупают для нас на черном рынке. Они постоянно дорожают, только недавно: с

27 до 33 гульденов. Эта жалкая бумажка с печатью! Из продуктов длительного

хранения у нас кроме сотен консервных банок в запасе еще 135 кг фасоли,

которая предназначена не только для нас, но и для работников конторы. Мешки

с фасолью висят на крючках в коридоре перед дверью. От тяжести швы мешков

начали распарываться, поэтому мы решили часть зимних запасов перенести на

чердак. Таскать мешки поручили Петеру. Пять он перенес успешно, а шестой

лопнул по дороге и дождь, нет, град темной фасоли хлынул на лестницу.

Двадцать пять килограмм! Шум стоял, как в преисподней. Внизу в конторе

наверняка подумали, что рухнула крыша дома. Сам Петер сначала тоже

испугался, но страшно расхохотался, увидев меня внизу на островке среди волн

фасоли, доходящих до щиколоток. Мы тут же взялись за уборку, но фасолины,

такие маленькие и скользкие, забились во всевозможные углы. Теперь,

поднимаясь по лестнице, непременно находишь несколько штук, которые

торжественно вручаются госпоже Ван Даан.

Забыла сообщить, что папа почти совсем здоров!

Анна

P.S. Только что объявили по радио о падении Алжира. Марокко, Касабланка

и Оран уже несколько дней в руках англичан. Остался только Тунис.

Вторник,10 ноября 1942 г.

Дорогая Китти!

Величайшая новость: мы решили принять восьмого "подпольного" жителя!

Вообще, мы всегда считали, что еды и места хватит здесь на восьмерых, но

только не хотели загружать еще больше Куглера и Кляймана. Но после последних

новостей об ужасной судьбе евреев папа поговорил с нашими покровителями, и

те полностью одобрили его план. "Скрываться восьмерым не более опасно, чем

семерым", - было их мнение, и вполне справедливое. Тогда мы стали перебирать

всех наших знакомых в поисках кого-то, кто бы мог стать членом нашего

подпольного семейства. Задача оказалась не такой уж трудной. После того, как

папа отказался от всевозможных родственников Ван Даанов, мы остановились на

нашем общем знакомом: зубном враче по имени Альфред Дюссель. У него есть

жена-христианка, намного его моложе, кажется, они не женаты официально, но

это неважно. Он имеет репутацию человека спокойного, корректного и, хотя мы

знаем его мало, он представляется нам любезным и симпатичным. Мип с ним тоже

знакома, так что все можно будет легко уладить. Дюссель будет спать в моей

комнате, а ложем Марго станет раскладушка в спальне родителей. Мы попросим

Дюсселя захватить все необходимое для заполнения дыр в наших зубах.

Анна

Четверг, 12 ноября 1942 г.

Дорогая Китти!

Мип рассказала, что была у Дюсселя. Как только она вошла, тот прямо

спросил, не знает ли она для него какого-то тайного адреса. Как он

обрадовался, когда Мип ответила, что да, и что желательно, чтобы он как

можно скорее перебрался туда, лучше всего, в субботу. Но так быстро доктор

собраться не мог: Он должен был еще привести в порядок картотеку, принять

двух пациентов и сдать кассу. С этим известием Мип пришла сегодня утром. Нам

такая отсрочка очень не понравилась. Чем дольше Дюссель на свободе, тем

вероятнее, что он случайно проговорится или еще как-то выдаст себя. Мы

попросили Мип попробовать уговорить Дюсселя прийти в субботу. Но тот стоял

на своем: понедельник. Считаю очень глупым, что он сразу не ухватился за

такое предложение! Ведь если его арестуют на улице, то он уже ничего не

сможет сделать: ни для пациентов, ни с картотекой. Как можно откладывать? Не

понимаю, почему папа все-таки согласился.

Анна

Вторник, 17 ноября 1942 г.

Дорогая Китти!

Дюссель уже здесь. Все прошло благополучно. По наказу Мип он должен был

с одиннадцати утра стоять около почты и ждать, пока к нему подойдет какой-то

господин. Дюссель пришел вовремя. Его уже ждал Кляйман, который сообщил, что

вышеупомянутый господин прийти не мог, и Дюсселю придется подождать его в

конторе у Мип. Оба они отправились туда своим путем: Кляйман на трамвае, а

Дюссель пешком.

В двадцать минут двенадцатого Дюссель постучал в дверь конторы, Мип

впустила его, повесила пальто на вешалку так, чтобы не было видно

шестиконечной звезды, и провела в директорский кабинет. Там Кляйман занимал

доктора, пока работница заканчивала уборку. Потом под предлогом, что кабинет

необходимо освободить, предложил гостю подождать в другом месте и открыл к

его удивлению нашу вертящуюся дверь-шкаф.

Мы всемером сидели вокруг стола, чтобы встретить восьмого жильца с кофе

и коньяком. Мип провела его сначала в комнату родителей, где он узнал нашу

мебель, но пока и подумать не мог, что мы сидим над его головой. Тогда Мип,

наконец, рассказала, где и с кем он будет скрываться. Дюссель чуть не

обморок не упал от изумления, а Мип не стала дольше испытывать его терпение

и повела наверх. Там бедняга повалился на стул, какое-то время смотрел на

нас безмолвно, словно пытаясь прочитать правду на наших лицах. И наконец,

запинаясь, пробормотал на смеси немецкого и голландского: "Но.. Вы... Разве

вы не в Бельгии? Ведь та машина... Значит, побег не удался?" Мы объяснили,

что специально распустили слухи о нашем побеге, в том числе о знакомом

офицере и машине, чтобы направить немцев на ложный след. Дюссель был просто

поражен такой изобретательностью, и ему ничего не оставалось, как приступить

к осмотру нашего милого и практичного жилища. Мы вместе поели, потом он

немного отдохнул, выпил с нами чаю и разложил свои вещи, которые Мип

принесла заранее. Очень быстро он почувствовал себя, как дома. Особенно

после того, как ознакомился с правилами нашего тайного проживания,

напечатанными на листке бумаги (автор Ван Даан).

ПРОСПЕКТ И ПУТЕВОДИТЕЛЬ ПО УБЕЖИЩУ

(специальное заведение для тайного пребывания евреев и им подобным)

Открыто в течение всего года.

Расположено в зеленой спокойной местности, в самом центре Амстердама.

Можно доехать на трамваях 13 и 16, а также на машине или велосипеде. Те

участки, где движение транспорта запрещено оккупантами, придется

преодолевать пешком. В доме постоянно свободны меблированные или не

меблированные комнаты, по желанию на полном пансионе.

Квартплата - бесплатно.

Диета: обезжиренное питание.

Проточная вода: в ванной комнате (сама ванна, к сожалению,

отсутствует), а также на многих внутренних и наружных стенах.

Вместительные кладовые для вещей различного рода. Два больших

несгораемых шкафа.

Собственная радиостанция, соединяющая с Лондоном, Нью-Йорком,

Тель-Авивом и другими точками земного шара. Доступна всем жителям дома,

начиная с шести вечера. Все радиостанции разрешены, кроме немецкой, по

которой позволено слушать лишь классическую музыку или что-то в этом роде.

Строжайше запрещено слушать немецкие новости, из какой бы точки их не

передавали.

Часы отдыха: с 10 вечера до 7:30 утра, по воскресеньям до 10:15. При

особых обстоятельствах дирекцией могут быть назначены дополнительные часы

отдыха. Соблюдать их очень важно в целях общей безопасности!

Свободное время (вне помещения) временно отменяется до дальнейших

указаний.

Язык: разговоры в любое время дня разрешаются только шепотом. Можно

использовать любые языки цивилизованных народов, а значит, не говорить на

немецком.

Чтение: из немецких книг лишь классическая и научная литература, книги

на других языках -- независимо от жанра.

Гимнастика: ежедневно.

Пение: только очень тихо и после шести вечера

Уроки: стенография еженедельно. Английский, французский, математика и

история в любое время дня. Ответные уроки голландского "учителям".

Прием пищи:

Завтрак: в обычные дни 9 часов, по воскресеньям и праздникам в 11:30

Обед: примерно с 13:15 до 13:45

Ужин: холодный или горячий, в разное время, в зависимости от последних

известий по радио.

Обязательства по отношению к нашим "поставщикам": постоянная готовность

помощи по делам конторы.

Баня: по воскресеньям с 9 утра таз предоставлен в распоряжение всем

жильцам. Мыться можно в туалете, кухне, директорском кабинете или в конторе

-- по желанию.

Крепкие напитки: только с разрешения доктора.

Конец

Анна

Четверг, 19 ноября 1942 г.

Дорогая Китти!

Как мы все и предполагали, Дюссель оказался славным человеком. Он,

разумеется, охотно согласился делить со мной комнату. Должна признаться: я

вовсе не в восторге, что кто-то чужой будет пользоваться моими вещами. Но

нужно, в конце концов, чем-то жертвовать для других, и я делаю это с

радостью. "Самое главное -- суметь помочь кому-то из друзей и знакомых, а

все остальное не так важно", - говорит папа, и конечно, он прав.

В первый же день Дюссель расспросил меня обо всем, например, в какие

часы в контору приходит уборщица, когда можно мыться, когда -- посещать

туалет. Ты, наверно, улыбнешься, но здесь в Убежище, все не так просто. Днем

мы должны соблюдать тишину, чтобы внизу нас не услышали, а если в конторе

посторонние, например, уборщица, мы должны еще больше опасаться. Это я

прекрасно объяснила Дюсселю, и вот, что меня удивляет: до него все доходит

чрезвычайно медленно. Постоянно переспрашивает и забывает снова. Возможно,

это пройдет, он еще не опомнился от бегства и встречи с нами. А в остальном

с ним вполне можно сладить.

Дюссель много рассказал нам о внешнем мире, уже давно отрезанном от

нас. Какие печальные и тяжелые известия! Много наших друзей и знакомых

отправлены неизвестно куда, где их ожидает только самое ужасное. По вечерам

всюду снуют зеленые или серые военные машины. Из них выходят полицейские,

они звонят во все дома и спрашивают, нет ли там евреев. И если находят

кого-то, то забирают всю семью. Никому не удается обойти судьбу, если не

скрыться вовремя. Иногда полицейские посещают по спискам только те дома, где

по их сведениям есть, чем поживиться. Случается, что они запрашивают выкуп:

столько-то гульднов за человека. Как будто вернулся рабовладельческий строй!

Но не время шуткам, так страшно все это! Часто по вечерам в темноте я вижу,

как идут колонны ни в чем не повинных людей, подгоняемыми парой негодяев,

которые их бьют и мучают, пока те не падают на землю. Никого не щадят:

старики, дети, младенцы, больные, беременные -- все идут навстречу смерти.

А нам так хорошо здесь, уютно и спокойно. Мы можем не волноваться за

себя, но как мы боимся за наших дорогих и близких, которым не можем помочь.

У меня тут теплая постель, а каково приходится моим подругам: они, возможно,

лежат на сырой земле, а может, их уже и нет в живых.

Мне так страшно, когда я думаю о друзьях и знакомых, которые сейчас во

власти самых зверских палачей и должны бороться за жизнь. Только потому, что

они евреи.

Анна

Пятница, 20 ноября 1942 г.

Дорогая Китти!

Мы теперь просто не знаем, как держаться, что говорить, что думать. До

сих пор мы мало знали о судьбах евреях и не теряли бодрости и оптимизма.

Мип, правда, рассказывала в начале ужасные истории, но мама или госпожа Ван

Даан сразу начинали плакать, поэтому Мип, чтобы не расстраивать их, вообще

перестала говорить на эту тему. Но Дюсселя мы забросали вопросами и то, что

мы от него услышали, просто не может выдержать человеческое ухо.

Но как ни страшно все это, думаю, что мы через какое-то время

успокоимся и снова будем шутить и, как у нас принято, поддразнивать друг

друга. Ни нам самим, ни людям внешнего мира наши переживания пользы не

принесут. Так что нет смысла превращать Убежище в храм печали.

Но сейчас - чем бы я не занималась - не могу отогнать мысли о тех, кого

уже нет. А если, забывшись, начинаю смеяться, то тут же прекращаю: мне

стыдно, что я веселюсь! Значит, плакать все дни напролет? Нет, я так не

могу, эта тоска должна пройти.

А у меня еще и свои личные проблемы, разумеется, ничтожные по сравнению

с тем общим горем, но все-таки я расскажу о них. Последнее время я чувствую

себя такой покинутой, как будто вокруг пустота. Раньше мне и в голову

подобное не приходило, мои мысли были заняты подругами, разными

развлечениями и удовольствиями. А сейчас я думаю или о несчастьях других или

о себе самой. Я поняла, что папа, хоть и бесконечно милый и любимый, не

может заменить мой прежний целый мир. О маме и Марго я и вовсе не говорю.

Ах, какая я неблагодарная эгоистка, Китти, что жалуюсь сейчас об этом!

Но ничего не могу поделать: все здесь нападают на меня, и сколько горя

вокруг!

Анна

Суббота, 28 ноября 1942 г.

Дорогая Китти!

Оказалось, что мы слишком расточительно использовали электрическую

энергию. Теперь необходима крайняя бережливость, иначе совсем отключат ток.

Две недели придется сидеть без света, а может, и дольше! С четырех часов или

с пол пятого читать невозможно: слишком темно. Вот мы и убиваем время

всякими немыслимыми занятиями: задаем друг другу загадки, занимаемся

гимнастикой в темноте, говорим по-английски и по-французски, обсуждаем

книги, но все это в итоге надоедает. Вчера я придумала новое, очень

занимательное времяпрепровождение: смотреть через бинокль в освещенные окна

соседей. Днем наши занавески должны быть плотно закрыты, но по вечерам

приоткрывать их вполне безопасно. Никогда не думала, что наши соседи такие

интересные люди! Я видела, как одна семья ужинала, как другая смотрела фильм

и еще, как зубной врач лечил старую нервную даму.

Господин Дюссель, о котором всегда говорили, что он отлично ладит с

детьми и вообще любит всех детей, оказался на деле старомодным воспитателем,

постоянно читающим лекции о хороших манерах. Поскольку я имею честь делить

свою комнатенку с этим глубокоуважаемым господином, и среди трех

представителей юного поколения слыву самой невоспитанной, то именно на меня

сыплются всевозможные упреки и нотации! Чтобы избегать их, приходится

соблюдать обет молчания, как в восточной Индии. Но все было бы ничего, если

бы господин не оказался большим ябедой и не адресовал свои доносы маме. Так

что мне попадает со всех сторон: сначала от Дюсселя, потом (сносно) от мамы,

а если "повезет", то и госпожа Ван Даан призывает меня к ответственности!

Поэтому не думай, что приятно быть центром внимания нашей образцовой

подпольной семьи.

Вечером в постели, когда я думаю о своих многочисленных грехах и

сплошных недостатках, я запутываюсь окончательно и уже не знаю: плакать или

смеяться. И засыпаю со странными чувствами, что я должна быть иной, чем мне

хотелось бы, а то, что мне на самом деле хочется -- плохо и неправильно. И

что я вообще должна все делать по-другому.

О господи, Китти, я тебя окончательно запутала, но перечеркивать

написанное не в моих привычках, а выбрасывать бумагу в наши скудные времена

не могу себе позволить. Так что советую не читать предыдущий абзац и, во

всяком случае, не задумываться над ним. Я и сама его толком не понимаю!

Анна