Xxi. гражданин франсуа гулен

Покинув Шатобриан, мадемуазель Ротру — точнее, Диана де Фарга — глубоко задумалась. В том настроении, что овладело ею, ее сердце было или, как ей казалось, должно было оставаться невосприимчивым ко всяческим нежным чувствам, и особенно к любви. Однако красота, изящество и учтивость всегда оказывают на порядочную женщину достаточно сильное воздействие, заставляя ее если не полюбить, то начать мечтать.

Мадемуазель де Фарга думала о своем попутчике, и мысль о нем впервые вызвала у нее легкие сомнения. Она спрашивала себя, отчего человек, столь надежно защищенный тремя подписями: Барраса, Ребеля и Ларевельер-Лепо — может испытывать такое непреодолимое отвращение к уполномоченным правительства, удостоившего его особым доверием.

Диана забывала при этом, что она сама, отнюдь не испытывавшая горячей симпатии к революционному правительству, путешествовала при его непосредственной поддержке; если г-н д'Аржантан действительно был из «бывших», как она предположила по некоторым словам во время их последней беседы, то, возможно, он получил поддержку, на которую ему было неловко ссылаться, при таких же обстоятельствах, как она.

Кроме того, Диана заметила, что, сходя с лошади, г-н д'Аржантан неизменно забирал с собой чемодан, вес которого далеко не соответствовал его размерам.

Хотя ее попутчик был сильным и во избежание подозрений зачастую нес чемодан в одной руке, как бы играючи, словно в нем лежало всего лишь несколько дорожных костюмов, было легко заметить, что этот чемодан весил больше, чем молодой человек хотел показать.

Быть может, он перевозил в нем деньги? В таком случае то был странный сборщик налогов: вез деньги из Парижа в Витре, вместо того чтобы отправить их из Витре в Париж.

Вдобавок, несмотря на то что в эту пору революционных потрясений нередко приходилось наблюдать явления, противоречащие общепринятым нормам, мадемуазель де Фарга слишком хорошо изучила различные слои общества, чтобы не знать, что мелкий служащий из главного города кантона, затерянного на краю Франции, не имеет обыкновения гарцевать на лошади, как английский джентльмен, а также изъясняться с учтивостью, сохранявшей неистребимый аромат дворянского достоинства, тем более на исходе поры, когда все сделались грубыми, чтобы не отстать от моды.

Она спрашивала себя — и ее сердце тоже задавалось этим вопросом, — кем мог быть этот незнакомец и что за причина побудила его путешествовать с паспортом, наверняка принадлежащим не ему.

Любопытно, что, расставаясь с Дианой де Фарга, г-н д'Аржантан задавался теми же вопросами, что и она.

Поднявшись на возвышенность, расположенную перед почтовой станцией Ла-Герш, Диана увидела с ее вершины простирающуюся на несколько льё дорогу, и она внезапно вздрогнула, ослепленная видом блестевших на солнце ружейных стволов. Дорога напоминала реку, катившую волны расплавленной стали.

То была республиканская колонна на марше: голова ее уже остановилась в Ла-Герше, а хвост, растянувшийся на пол-льё, все еще пребывал в движении.

В те смутные времена приходилось считаться со всем; поскольку Диана хорошо платила своим провожатым, возница осведомился, как ему ехать: за хвостом колонны или, направив экипаж ей наперерез, следовать не сбавляя скорости, до Ла-Герша.

Мадемуазель де Фарга приказала опустить верх коляски, чтобы не возбуждать любопытства, и велела не замедлять хода.

Почтарь исполнил приказ Дианы, взобрался на лошадь и продолжал путь тем приятным неторопливым шагом, что позволял скакунам почтового ведомства проделывать два льё в час.

Так мадемуазель де Фарга добралась до ворот Ла-Герша, то есть до въезда в улицу, выходившую на дорогу в Шатобриан.

У ворот образовался затор.

Гигантская машина, которую везли двенадцать лошадей, водруженная на слишком широкое основание, не проходившее между столбами ворот, преградила доступ на улицу.

Видя, что экипаж по какой-то неизвестной причине остановился, мадемуазель де Фарга выглянула в окно и спросила:

— В чем дело, кучер?

— Дело в том, гражданка, — отвечал тот, — что наши улицы недостаточно широки для орудий, которые хотят по ним провезти, и придется выкопать один из столбов, чтобы машина господина Гильотена могла въехать в Ла-Герш.

В самом деле, когда чрезвычайный уполномоченный правительства сьёр Франсуа Гулен решил отправиться в путь для устрашения городов и деревень, оказалось, как сказал возница, что улицы слишком узки не для самой машины, а для ее помоста на колесах.

Диана взглянула на отвратительное орудие, загородившее путь, и, осознав, что это, должно быть, эшафот, никогда не виданный ею, быстро отпрянула с криком:

— О! Какой ужас!

— Какой ужас! Какой ужас! — передразнил ее голос из толпы. — Я хотел бы поглядеть на эту аристократку, что отзывается без всякого почтения об орудии, которое со времени изобретения плуга принесло человеческой цивилизации самую большую пользу.

— Это я, сударь, — откликнулась мадемуазель де Фар-га, — и я была бы вам весьма признательна, если это в ваших силах, чтобы вы приказали как можно скорее впустить мою карету в Ла-Герш: я спешу.

— А! Ты спешишь! — вскричал, побелев от гнева, маленький, сухощавый мужчина в отвратительной карманьоле, которую не носили уже год или два. — Ах! Ты спешишь! Хорошо, сначала ты выйдешь из коляски, аристократка, и пойдешь пешком, если только мы тебя пропустим.

— Кучер, — сказала Диана, — поднимите верх коляски. Возница повиновался. Девушка откинула вуаль и явила взорам свое дивное лицо.

— С кем я говорю, — спросила она насмешливым тоном, — это случайно не гражданин Франсуа Гулен?

— Ты, кажется, смеешься? — вскричал человечек, бросаясь к карете и срывая с головы свой красный колпак — головной убор, который также давно никто не носил, но гражданин Франсуа Гулен вознамерился вновь ввести его в моду в провинции. — Ну да, это я; что ты хочешь сказать гражданину Гулену?

Он протянул руку, как бы собираясь схватить Диану за воротник, но девушка быстро передвинулась в другую сторону коляски.

— Прежде всего, гражданин Гулен, если вы хотите до меня дотронуться, что я считаю совершенно излишним, наденьте перчатки: я питаю отвращение к грязным рукам.

Гражданин Гулен подозвал четверых мужчин, видимо, для того, чтобы отдать им приказ схватить путешественницу, но тем временем Диана достала из потайного отделения своего бумажника охранное свидетельство Барраса.

— Простите, гражданин, — все так же насмешливо произнесла она, — вы умеете читать?

Гулен взвыл от ярости.

— Да? — продолжала она. — Ну что ж, в таком случае, читайте, но потрудитесь не помять бумагу: она может мне пригодиться, коль скоро я рискую время от времени сталкиваться с такими грубиянами, как вы.

Она протянула документ гражданину Франсуа Гулену.

Он состоял всего лишь из нескольких строк:

«От имени Директории предписывается гражданским и военным властям, под угрозой отстранения от должности в случае неподчинения, обеспечивать безопасность мадемуазель Ротру во время выполнения ее миссии и оказывать ей содействие, если она об этом попросит.

Баррас. Париж, сего… дня…»

Гражданин Франсуа Гулен прочел дважды охранное свидетельство мадемуазель де Фарга.

Затем, напоминая медведя, которого хозяин из-под палки заставляет делать реверанс, он сказал:

— Что за странные времена, когда женщины, причем женщины в атласных платьях, разъезжающие в колясках, наделены правом отдавать приказы гражданам, которые носят знаки республиканизма и равенства. Раз мы всего лишь заменили одного короля другим и у вас есть пропуск от короля Барраса, проезжайте, гражданка, но я не забуду вашего имени, будьте покойны, и если когда-нибудь вы попадетесь мне…

— Посмотрите, кучер, свободен ли путь, — сказала мадемуазель Фарга спокойным тоном, — мне больше не о чем говорить с этим господином.

Дорога была еще загорожена, но все же, изловчившись, кучер сумел проехать.

Мадемуазель де Фарга с большим трудом добралась до почтовой станции: улицы были наводнены республиканскими солдатами.

Здесь она вынуждена была остановиться. Последний раз она ела в Шатобриане, и, так как решила переночевать в Витре, ей непременно следовало пообедать в Ла-Герше.

Диана приказала подать обед к себе в комнату.

Едва она приступила к трапезе, как ей сказали, что полковник, командующий колонной, просит разрешения засвидетельствовать ей свое почтение.

Она ответила, что не имеет чести знать полковника и поэтому просит извинить ее за то, что не примет его, если только он не должен сообщить ей нечто важное.

Полковник настаивал, говоря, что считает своим долгом предупредить ее о чем-то, что известно ему одному и что представляет для нее определенную важность.

Мадемуазель де Фарга показала жестом, что готова принять посетителя, и ей доложили о полковнике Юло.

XXII. ПОЛКОВНИК ЮЛО

Полковнику Юло было лет тридцать восемь — сорок. Прослужив десять лет солдатом при королевской власти и не поднявшись выше капрала, он, после того как была провозглашена Республика, завоевал свои чины в бою, как подобает истинному храбрецу.

Он узнал о стычке, которая случилась у ворот города между гражданином Франсуа Гуленом и мнимой мадемуазель Ротру.

— Гражданка, — промолвил он, входя в комнату, — я услышал о том, что произошло между вами и нашим уполномоченным Директории. Мне нет нужды говорить вам, что мы, старые солдаты, не выносим всех этих субъектов, воздвигающих гильотины: они следуют за войсками по пятам, чтобы рубить головы, как будто порох и свинец, железо и огонь задают недостаточно корма смерти. Узнав, что вы остановились на постоялом дворе почты, я пришел лишь для того, чтобы выразить вам похвалу за то, как вы обошлись с гражданином Гуленом. Когда мужчины трепещут перед подобными мерзавцами, женщинам приходится разъяснять им, что такие отбросы человеческого рода недостойны даже обращения «негодяй» из таких прекрасных уст, как ваши. Скажите, гражданка, нужен ли вам полковник Юло? Он к вашим услугам.

— Спасибо, полковник, — отвечала Диана. — Если бы я чего-то боялась или хотела о чем-то попросить, я бы приняла ваше предложение с той же прямотой, с какой оно было сделано. Я направляюсь в Витре, это место моего назначения; мне остается преодолеть лишь один этап пути, и поэтому я полагаю, что за это время со мной не приключится беды, как не случилось на предыдущих этапах.

— Гм-гм! — произнес полковник Юло. — Я знаю, что отсюда до Витре всего лишь пять льё, но я также знаю, что дорога проходит по узкому ущелью и по ее краям раскинулись заросли дрока и утесника — кустарника, словно созданного для того, чтобы служить укрытием господам шуанам. Я убежден, что, несмотря на наши более чем внушительные силы, нам не избежать нападения по дороге в Витре. Если господин Баррас столь горячо рекомендовал вас, как мне говорили, стало быть, вы важная особа. Той, кому покровительствует Баррас, следует опасаться самого худшего, если она попадет в руки метра Кадудаля, не питающего к Директории почтения, коего она заслуживает. Кроме того, я как командир колонны, среди которой вы сейчас находитесь, был лично извещен официальным письмом, что гражданка по имени мадемуазель Ротру, возможно, будет просить, чтобы ей в порядке любезности разрешили путешествовать под защитой наших штыков. Говоря так, я использую выражение из полученного письма, разумеется, иначе я бы счел, что это мне оказали любезность.

— Я действительно мадемуазель Ротру, сударь, и я признательна господину Баррасу за то, что он не забывает меня, но повторяю вам: меры предосторожности мною приняты, а ряд рекомендаций, на которые я могла бы сослаться, столкнувшись с самим главарем шуанов, внушают надежду, что мне не грозит опасность. Но мне хочется сказать, полковник, что это не умаляет моей благодарности по отношению к вам, и особенно я рада тому, что вы разделяете мою неприязнь к подлецу, которого вам дали в попутчики.

— О! Что до нас, — сказал полковник Юло, — мы спокойны в отношении него. Республика уже не та, что во времена Сен-Жюстов и Ле Бонов, о чем я, откровенно признаться, сожалею. Те люди были храбрецами, они подвергали свою жизнь опасностям, как мы, и сражались бок о бок с нами; оставаясь непоколебимыми на поле брани, рискуя попасть в плен или быть убитыми, они имели право обвинять тех, кто покидал его. Солдаты не любили, но уважали их, и когда эти люди посягали на чью-то голову, то было понятно, что никто не вправе избавить эту голову от возмездия Республики. Но что касается нашего Франсуа Гулена, то он сбежит вместе со своей гильотиной, услышав первый же выстрел, и ни один из шести тысяч солдат, которыми я командую, не позволит ему и пальцем прикоснуться к любому из наших офицеров.

Тут путешественнице доложили, что ее коляска готова.

— Гражданка, — сказал полковник, — мой долг — произвести разведку местности, по которой проследует колонна. В моем распоряжении небольшой кавалерийский отряд, состоящий из трехсот гусаров и двухсот конных егерей; я отправлю их на дорогу, по которой вы поедете — не ради вас, а ради себя. Если вам придется прибегнуть к помощи офицера, что стоит во главе корпуса, ему будет приказано удовлетворить вашу просьбу и даже, если вы пожелаете, сопровождать вас до Витре.

— Благодарю вас, сударь, — отвечала мадемуазель де Фарга, протягивая руку старому солдату, — но я не простила бы себе, подвергнув опасности драгоценную жизнь защитников Республики ради сохранения столь незначительной и неприметной жизни, как моя.

С этими словами Диана спустилась вниз; полковник последовал за ней и галантно подал ей руку, когда она садилась в экипаж.

Почтарь ждал, сидя верхом.

— На дорогу в Витре! — приказала Диана. Возница тронулся в путь. Солдаты посторонились, пропуская экипаж; поскольку среди них не было никого, кто еще не знал бы о том, как она обошлась с Франсуа Гуленом, со всех сторон послышались грубоватые, но искренние комплименты.

Уезжая, она услышала, как полковник скомандовал:

— Егеря и гусары, по коням!

Было слышно, как в трех-четырех местах протрубили сигнал «Седлай!». Когда они выехали из Ла-Герша и оказались примерно в пятидесяти шагах от города, возница остановил экипаж, сделал вид, что ему нужно что-то поправить в постромке и подошел к дверце коляски.

— Не к ним ли у гражданки дело? — спросил он.

— К ним? — переспросила удивленная Диана. Почтарь подмигнул.

— Нуда, к ним!

— Кого вы имеете в виду?

— Друзей, кого же еще! Они там, справа и слева от дороги.

И он прокричал по-совиному.

— Нет, — отвечала Диана, — поезжайте дальше, но остановитесь в конце спуска.

— Хорошо! — пробурчал себе под нос возница, взбираясь на лошадь. — Да вы и сами остановитесь, хозяюшка!

В самом деле, они находились на вершине холма, полого спускавшегося вниз на протяжении пол-льё. По краям дороги возвышались крутые откосы, заросшие утесником, дроком и карликовыми дубами. В некоторых местах заросли кустарника были настолько густыми, что могли скрыть от глаз одного или двух человек.

Возница пустил лошадей обычным аллюром и стал спускаться с холма, напевая старую бретонскую песенку на карнакском диалекте.

Время от времени он повышал голос, словно в песне содержались наставления, обращенные к людям, которые были достаточно близко, чтобы их услышать.

Диана поняла, что ее окружают шуаны; она смотрела во все глаза и не говорила ни слова. Возможно, возница был шпионом, приставленным к ней Гуленом, а она не забыла о том, что тот угрожал ей, если она будет неосторожна и попадет в его руки.

В ту минуту когда ее экипаж спустился к подножию холма, где узкая тропа пересекала дорогу наискось, из леса выскочил человек на лошади, собираясь остановить экипаж; однако, увидев, что в нем сидит одна лишь женщина, он снял шляпу.

При виде всадника кучер откинулся назад, чтобы приблизиться к путешественнице, и сказал ей вполголоса:

— Не бойтесь, это генерал Круглоголовый.

— Сударыня, — обратился к ней всадник с чрезвычайной учтивостью, — я полагаю, что вы прибыли из Ла-Герша или, вероятно, из Шатобриана.

— Да, сударь, — отвечала молодая женщина, облокотившись о борт коляски и глядя на всадника с любопытством; она не выказывала страха, хотя видела, что на проселочной дороге таятся в засаде приблизительно пятьдесят всадников.

— Позволяют ли ваши политические убеждения или чувство общественного долга дать мне некоторые сведения о численности республиканской колонны, которую вы оставили позади себя?

— Это соответствует и моему чувству общественного долга и моим политическим убеждениям, — отвечала прекрасная путешественница с улыбкой. — Колонна состоит из шести тысяч солдат, вернувшихся из тюрем Англии и Голландии. Во главе ее стоит храбрец, которого зовут полковник Юло. Но по ее стопам волочатся крайне отвратительный мерзавец по имени Франсуа Гулен и крайне гнусная машина, именуемая гильотиной. Когда я въезжала в город, у меня произошла стычка с вышеупомянутым Франсуа Гуленом и он пообещал познакомить меня со своим орудием, если я когда-нибудь окажусь в его власти. Благодаря этому я снискала такую популярность среди республиканских солдат, презирающих своего попутчика так же, как мы с вами, что полковник Юло захотел непременно мне представиться и дать охрану, чтобы я добралась до Витре, из опасения, как бы по дороге я не угодила в руки шуанов. Ну, а поскольку я уехала из Парижа только ради того, чтобы попасть к ним в руки, я отказалась от охраны и велела кучеру ехать вперед. И вот я здесь и счастлива встретиться с вами, генерал Кадудаль, а также сказать, что я восхищаюсь вашей смелостью и ценю ваши достоинства.

Что касается конвоя, который должен был меня сопровождать, он сейчас как раз выезжает из города. Он состоит из трехсот конных егерей и двухсот гусаров. Чем меньше вы убьете этих храбрецов, тем большее удовольствие вы доставите мне.

— Я не стану скрывать от вас, сударыня, — отвечал Каду-Даль, — что вскоре произойдет столкновение между моими людьми и этим отрядом. Не угодно ли вам продолжать путь в Витре, куда я отправлюсь после сражения, горя желанием услышать более подробный рассказ о мотивах путешествия, невероятную причину которого вы мне сообщили?

— Тем не менее лишь она верна, — отвечала Диана, — и в доказательство я, с вашего позволения, буду присутствовать при сражении, вместо того чтобы ехать дальше; я прибыла, чтобы вступить в вашу армию, и таким образом получу боевое крещение.

Взглянув на небольшую колонну, Кадудаль увидел, что она приближается, вырастая на глазах, и обратился к вознице:

— Найди для госпожи такое место, где она не будет подвергаться опасности, — сказал он. — И если, вопреки ожиданиям, нас ждет поражение, растолкуй хорошенько синим, что это я, к ее великому сожалению, помешал ей продолжить путь.

Затем, поклонившись Диане, он произнес:

— Сударыня, молите Бога за правое дело, я же буду за него сражаться. Он устремился на тропу, чтобы присоединиться к своим товарищам, засевшим в засаде.

XXIII. БОЙ

Кадудаль обменялся несколькими словами со своими соратниками, и четверо из них, у которых не было лошадей, те из офицеров, что доставляли его приказы в вересковые пустоши и лесную чащу, тотчас же устремились сквозь заросли дрока к двум огромным дубам, — их ветви и густая листва служили укрытием от солнца.

Эти дубы стояли в конце дороги, напоминавшей улицу: она протянулась от города до тропы и была зажата между двумя откосами.

Добравшись до этого места, шуаны собрались проделать маневр, разгадку которого предстояло безуспешно искать тем, кто не был посвящен в план сражения, подготовленный генералом.

Экипаж Дианы передвинули с середины дороги на тропу, а сама девушка, отойдя на тридцать шагов от коляски, взобралась на бугор, поросший невысокими деревьями, из гущи которых могла незаметно наблюдать за происходящим.

Егеря и гусары продолжали продвигаться шагом, соблюдая осторожность. Впереди, на расстоянии тридцати шагов, шел авангард из десяти человек, следуя с той же крайней осмотрительностью, что и остальная часть отряда.

Когда из города вышли последние солдаты, прогремел выстрел, и один человек из арьегарда упал.

Это послужило сигналом. Тотчас же на обоих гребнях ложбины, где проходила дорога, замелькали вспышки выстрелов. Синие тщетно искали неприятеля, наносившего по ним удары. Они видели огонь и дым, слышали выстрелы, но не могли разглядеть ни оружия, ни людей, в руках которых оно находилось. Однако смятение не охватило ряды тех, кому грозила невидимая опасность. Каждый пытался не спастись от смерти, а покарать врага. Одни поворачивали обратно, другие заставляли своих лошадей взбираться на откосы; но в тот миг, когда чья-нибудь фигура поднималась над гребнем, выстрел в упор поражал человека прямо в грудь; люди катились вниз, увлекая за собой опрокидывавшихся лошадей, как амазонки Рубенса в битве на Термодоне.

Наконец, третьи, а таких было большинство, бросились вперед, надеясь миновать засаду и выбраться из западни, куда они попали. Но Кадудаль, казалось, предвидел и ждал это; видя, что республиканцы пускают лошадей вскачь, он пришпорил своего коня и в сопровождении сорока человек ринулся им навстречу.

И тут на местности протяженностью в километр разгорелся бой.

Те из солдат, кто решил повернуть назад, увидели перед собой преграждавших путь шуанов, которые принялись стрелять почти в упор и заставили их отступить.

Те, кто продолжал подниматься на склоны, находили на их вершинах смерть и падали оттуда вниз вместе с лошадьми, загораживая и загромождая дорогу.

Наконец, те, кто устремился вперед, столкнулись с Кадудалем и его соратниками.

По правде говоря, борьба продолжалась всего несколько минут; затем люди Кадудаля, казалось, дрогнули и повернули назад.

Тогда главные силы кавалерии синих бросились за ними в погоню; но, едва лишь последний шуан миновал два дуба, за которыми притаились четверо мятежников, как те навалились на деревья изо всех сил, и два великана, заранее подрубленные топором под корень, стали клониться навстречу друг другу и, ломая ветви, с грохотом рухнули на дорогу, став непреодолимой преградой. Республиканцы следовали за белыми по пятам, и двое из них вместе с лошадьми были раздавлены падающими деревьями.

Тот же маневр был проделан на другом конце ущелья. Два дерева, рухнув, скрестили ветви и образовали такой же завал, как тот, что закрыл противоположный конец дороги.

Люди и лошади оказались запертыми в гигантской ложбине; теперь каждый шуан мог выбрать себе жертву, прицелиться как следует и убить неприятеля наверняка.

Кадудаль и сорок всадников сошли с лошадей (они стали им не нужны) и с оружием в руках приготовились принять участие в сражении. Между тем мадемуазель де Фарга, следившая за этой кровавой драмой с пылом, присущим ее страстному сердцу, услышала топот копыт на дороге, ведущей из Витре в Ла-Герш. Она живо обернулась и узнала всадника, своего попутчика.

Увидев, что Жорж Кадудаль и его соратники собрались встать в ряды сражающихся, он привлек их внимание криком: «Постойте! Подождите меня!»

В самом деле, едва лишь д'Аржантан присоединился к ним под возгласы, приветствовавшие его благополучное прибытие, как он спрыгнул с лошади, поручив ее одному из шуанов, бросился в объятия Кадудаля, взял ружье, набил карманы патронами и в сопровождении двадцати человек (двадцать других оставил себе Кадудаль) устремился в лесную чащу, раскинувшуюся по левую сторону дороги, в то время как генерал и его люди скрылись в лесу по правую сторону.

Усилившаяся стрельба говорила о том, что к белым пришло подкрепление. Мадемуазель де Фарга была слишком поглощена тем, что происходило у нее перед глазами, чтобы до конца осмыслить поведение г-на д'Аржантана. Она лишь поняла, что так называемый сборщик налогов из Динана не кто иной, как переодетый роялист; этим и объяснялось, почему он вез деньги из Парижа в Бретань, вместо того чтобы отправить их из Бретани в Париж.

Героическая борьба небольшого отряда синих из пятисот человек заслуживала целой рыцарской поэмы.

Мужество воинов было велико, тем более что каждый из них, как было сказано, сражался с незримой опасностью, призывал ее, бросал ей вызов и кричал от ярости, не видя ее перед собой. Ничто не могло заставить шуанов отказаться от расправы с противником. Смерть проносилась со свистом, виден был только дым, слышны были только выстрелы. То и дело кто-нибудь, раскинув руки, падал навзничь на землю с лошади и обезумевшее животное, лишившись всадника, неслось вперед, поднималось на склон и скакало до тех пор, пока чья-то невидимая рука не останавливала его и не привязывала за узду к какому-нибудь пню.

Там и сям в долине было видно, как каждый раз одна из таких лошадей вставала на дыбы и натягивала поводья, пытаясь убежать от нового хозяина, взявшего ее в плен.

Побоище продолжалось целый час!

А затем послышался сигнал атаки.

То республиканская пехота спешила на помощь своей кавалерии.

Во главе ее стоял сам полковник Юло.

Прежде всего он оглядел местность глазом старого воина и позаботился о том, чтобы вызволить несчастных, оказавшихся запертыми на дороге, точно в туннеле.

Он приказал распрячь лошадей, что везли пушки, так как артиллерия была бесполезной в предстоявшем сражении, велел привязать их постромки к верхушкам деревьев и таким образом заставил их изменить свое положение. Дубы легли по краям дороги и открыли кавалерии путь к отступлению. После этого он поставил по пятьсот человек со штыками наперевес с каждой стороны дороги, как будто неприятель был в поле зрения. Затем он приказал самым испытанным стрелкам отвечать выстрелом на выстрел: иными словами, как только появлялось облачко дыма, следовало немедленно стрелять по этому облачку, которое выдавало человека, сидевшего в засаде. Лишь таким образом можно было отвечать на выстрелы белых, почти все время стрелявших из укрытия и показывавшихся лишь в тот момент, когда они прицеливались.

Привычка, а главное, необходимость защитить себя позволила многим республиканским солдатам дать отпор без промедления.

Подчас шуан, получив этот ответный удар, падал убитый наповал; подчас человек, подстреленный, так сказать, вслепую, был только ранен. В таком случае он лежал без движения, о нем забывали, и часто солдаты проходили мимо, не замечая его. Шуаны славились своим поразительным мужеством и умением сдерживать стоны, которые невыносимая боль исторгала бы из груди любого другого воина.

Сражение продолжалось до тех пор, пока ночной мрак не начал окутывать землю. Диана, не упустившая ни одного эпизода боя, дрожала от горячего желания принять в нем участие. Ей хотелось переодеться в мужское платье, взять в руки ружье и в свою очередь броситься на ненавистных республиканцев. Но женский наряд удерживал ее, к тому же у нее не было оружия.

Около семи часов полковник Юло дал сигнал к отступлению. Подобные сражения были опасны и днем, а ночь была более чем опасна: она была равносильна гибели!

Звуки труб и барабанов, возвещавших об отступлении, удвоили азарт шуанов. Синие, покидавшие поле битвы и превращавшиеся в город, как бы признавали свое поражение.

Республиканцев провожали выстрелами до самых ворот Ла-Герша. Они не знали о потерях, что понесли шуаны, и не взяли ни одного пленного, к великому сожалению Франсуа Гулена, все же сумевшего втиснуть в ворота и доставить на противоположный конец города свою машину, чтобы приблизить ее к полю битвы.

Но все эти усилия оказались тщетными, и отчаявшийся Франсуа Гулен вернулся в дом, из окон которого он мог лицезреть свое драгоценное детище. . С тех пор как он покинул Париж, ни один офицер или солдат не соглашался жить в одном доме с чрезвычайным уполномоченным. Ему предоставляли охрану из двенадцати человек, только и всего. Четверо солдат охраняли гильотину.

XXIV. ПОРЦИЯ

Этот день не принес Кадудалю и его соратникам ощутимого результата, но моральный результат был неоценим.

Все великие вожди Вандеи ушли в небытие: Стофле был мертв, Шарет был мертв. Сам аббат Бернье, как уже было сказано, покорился властям. Наконец, Вандея была укрощена благодаря гению и мужеству генерала Гоша, и мы видели, что этот человек, одарявший Директорию людьми и деньгами, смущал покой Бонапарта даже в сердце Италии.

Вандеи больше не было, но шуаны уцелели. Из всех ее вождей один лишь Кадудаль отказывался подчиниться.

Он опубликовал манифест, в котором объявил о возобновлении боевых действий; вдобавок к войскам, оставшимся в Вандее и Бретани, против него было выслано подкрепление в количестве шести тысяч человек.

Кадудаль с тысячей своих сподвижников не только дал сражение шести тысячам старых, закаленных в пятилетних сражениях воинов, но и отбросил их обратно в город, откуда они попытались выйти; наконец, он убил у неприятеля триста или четыреста человек.

Новое бретонское восстание началось с победы.

Как только синие вернулись в Ла-Герш и расставили своих часовых, Кадудаль замыслил еще одну, ночную вылазку и в свою очередь отдал приказ к отступлению.

Сквозь заросли дрока и утесника можно было видеть, как открыто, не таясь, возвышаясь над кустарником на целую голову, по обе стороны дороги весело шагают, возвращаясь с поля битвы, победители-шуаны; они окликали друг друга по именам и теснились позади одного из своих товарищей, игравшего на волынке, как солдаты толпятся вокруг полковых трубачей.

Волынка заменяла им трубу.

В конце спуска, в том месте, где срубленные деревья образовали баррикаду, которую не смогла преодолеть республиканская кавалерия, там, где Кадудаль и д'Аржантан расстались перед сражением, друзья вновь сошлись на обратном пути.

Они опять обрадовались этой встрече, ибо виделись лишь мельком перед тем, как броситься в пекло.

Д'Аржантан, который давно не был в бою, столь самозабвенно участвовал в схватке, что позволил штыку неприятеля прочертить след на своей руке. Поэтому он снял сюртук, набросил его на плечи и держал руку на перевязи, обмотав ее окровавленным носовым платком.

Диана в свою очередь спустилась с холма и направилась навстречу двум друзьям своей твердой мужской походкой.

— Как! — воскликнул Кадудаль, завидев ее. — Вы были здесь, моя отважная амазонка?

Д'Аржантан изумленно вскрикнул, не сразу узнав начальницу почты из Витре мадемуазель Ротру.

— Позвольте, — продолжал Кадудаль, все так же обращаясь к Диане и указывая жестом на своего спутника, — позвольте мне представить вам одного из моих лучших друзей.

— Господина д'Аржантана? — улыбнулась Диана. — Я имею честь его знать; более того, это мой старый знакомый: мы встретились с ним три дня назад. Мы вместе ехали сюда из Парижа.

— В таком случае, это он должен был бы представить меня вам, мадемуазель, если бы я не представился сам.

Затем, обращаясь непосредственно к Диане, он спросил:

— Вы направляетесь в Витре, мадемуазель?

— Господин д'Аржантан, — сказала Диана, не отвечая Кадудалю, — вы предложили мне во время пути быть моим посредником, если мне потребуется попросить генерала Кадудаля о какой-нибудь услуге.

— Я предполагал тогда, сударыня, что вы не знакомы с генералом, — отвечал д'Аржантан. — Но раз уж он вас увидел, вы больше не нуждаетесь в посредниках, и я ручаюсь, что мой друг предоставит вам все, о чем вы его ни попросите.

— Сударь, — эта любезность — лишь способ уклониться от обязательств, что вы взяли на себя по отношению ко мне. Я решительно требую, чтобы вы сдержали свое обещание.

— Говорите, сударыня, я готов поддержать вашу просьбу, насколько это в моих силах, — отвечал д'Аржантан.

— Я желаю вступить в войско генерала, — спокойно продолжала Диана.

— В каком качестве? — спросил д'Аржантан.

— В качестве добровольца, — хладнокровно ответила Диана.

Друзья переглянулись.

— Ты слышишь, Кадудаль? — спросил д'Аржантан. Чело Кадудаля омрачилось, и лицо его приняло строгое выражение.

После недолгой паузы он произнес:

— Сударыня, это серьезное предложение, и оно заслуживает того, чтобы его обдумали. Сейчас я скажу вам странную вещь. С детства призванный к духовному званию, я от всего сердца дал обеты, как положено тому, кто становится священником, и никогда не нарушил ни одного из них. Я не сомневаюсь, что обрел бы в вашем лице прелестного адъютанта, доказавшего свою храбрость. Я думаю, что женщины столь же отважны, как и мужчины, но в наших благочестивых краях, особенно в нашей древней Бретани, водятся предрассудки, которые нередко вынуждают нас пресекать некоторые проявления самоотверженности. Многие из моих собратьев брали с собой на биваки сестер и дочерей убитых роялистов. Этим женщинам мы были обязаны дать приют и взять их под защиту, о чем они просили.

— Кто же вам сказал, сударь, — вскричала Диана, — что я тоже не дочь или сестра убитого роялиста, а может быть, и та и другая одновременно и вдвойне не заслуживаю права, о котором вы только что говорили, быть принятой к вам на службу?

— В таком случае, — с насмешливой улыбкой спросил д'Аржантан, вмешиваясь в разговор, — в таком случае отчего вы предъявляете паспорт, подписанный Баррасом, и назначены на государственную должность в Витре?

— Не будете ли вы так добры показать мне ваш паспорт, господин д'Аржантан? — спросила в ответ Диана.

Д'Аржантан, продолжая улыбаться, достал документ из кармана сюртука, наброшенного на плечи, и протянул его Диане.

Диана развернула бумагу и прочла:

«Обеспечьте свободу передвижения по территории Республики гражданину Себастьену Лржантану, сборщику налогов из Динана.

Подписано: Баррас, Ребель, Ларевельер-Лепо».

— А вы, сударь, не хотите ли мне рассказать, — продолжала Диана, — каким образом, будучи другом генерала Кадудаля, сражаясь с Республикой, вы обладаете правом свободно разъезжать по ее территории в качестве сборщика налогов из Динана? Давайте не будем приоткрывать наши маски, а сбросим их совсем!

— Ах! Клянусь честью, прекрасный ответ! — воскликнул Кадудаль, у которого хладнокровие и настойчивость Дианы вызвали чрезвычайный интерес. — Ну-ка, рассказывай! Как ты раздобыл этот паспорт? Растолкуй это мадемуазель, быть может, тогда она соблаговолит объяснить нам, каким образом получила свой.

— А! — рассмеялся д'Аржантан, — это тайна, и я не смею раскрыть ее в присутствии нашего стыдливого друга Кадудаля. Однако, если вы настаиваете, мадемуазель, я скажу вам, рискуя вогнать его в краску, что в Париже, на Колонной улице, близ театра Фейдо проживает некая девица по имени Орелия де Сент-Амур, которой гражданин Баррас ни в чем не может отказать, а она ни в чем не может отказать мне.

— Кроме того, — сказал Кадудаль, — под именем Аржантан, что значится на паспорте, таится другое имя, и оно само по себе служит, как во Франции, так и за границей, пропуском во все отряды шуанов, вандейцев и роялистов с белыми кокардами на шляпах. Вашего попутчика, мадемуазель, который не должен больше ничего скрывать, ибо теперь ему нечего бояться, и которого, следовательно, я представлю вам под настоящим именем, зовут не д'Аржантан, а Костер де Сен-Виктор. Если бы до сих пор он не предоставил нам никаких гарантий, рана, полученная им только что в сражении за наше святое дело…

— Сударь, — хладнокровно произнесла Диана, — если достаточно только одной раны, чтобы доказать свою преданность, это нехитрое дело.

— Как? — спросил Кадудаль.

— Глядите! — воскликнула Диана.

Вытащив из-за пояса острый кинжал, которым убили ее брата, она ударила им по своей руке, в то же место, куда ранили Костера, с такой силой, что лезвие, войдя в руку с одной стороны, вышло наружу с другой.

— А что касается имени, — продолжала она, обращаясь к остолбеневшим молодым людям, — хотя меня и не зовут Костер де Сен-Виктор, но меня зовут Диана де Фарга! Мой отец был убит четыре года тому назад, а брат — неделю назад.

Костер де Сен-Виктор вздрогнул, бросил взгляд на стальной кинжал, вонзенны<