Диверсант Алексей Ковалев. Китай. 1934 год.
Он бежал широким, упругим бегом хорошо тренированного человека. Под ногами хрустела октябрьская изморось. Судя по всему, ему удалось изрядно притормозить пограничный наряд, и уже скоро он нагонит Надежду. Наденьку. Тогда можно будет сбавить темп и отдохнуть, перейдя с бега на шаг. «Не расслабляться!» – напомнил он себе. Он еще не в Корее, где можно не ждать ежесекундно грозного окрика «Стой!», где не нужно вздрагивать от каждого шороха или треска. На всякий случай он поудобнее передвинул колодку с маузером и снял крышку с защелки. Нет, вроде бы все спокойно. Кто же предал? Кто сдал пограничникам такое надежное «окно», которое действовало без осечек больше 10 лет? В случайность он не верил – нечего было наряду делать в том месте. А как все хорошо начиналось…
После удачных диверсий проведенных на шахтах Донбасса, в портах Ванино и Владивостока, после блестяще осуществленных разведывательных операций на Урале и в районе строительства Георгиевска‑на‑Амуре, они уходили за кордон. Уходили, чтобы, отдохнув, вновь вернуться и продолжать свою тяжелую работу. Работу, которая в конце концов должна завершиться победой пролетарской революции.
Их было четверо. Старый большевик, пришедший в партию чуть ли не раньше самого Троцкого, Михаил Иванович Калинин; суровый боевик Давид Зюсер, более известный в рядах партии под кличкой «Кольт» (за непомерную любовь к оружию из‑за океана) и Надежда. Крупная девушка, настоящий идеал русской крестьянки, Надежда была опытным пропагандистом, умелым организатором и надежным товарищем. А еще она была самым дорогим и любимым человеком в жизни Алексея Ковалева…
Они расположились на небольшом пригорке, и отдыхали перед последним этапом пути. Калинин протирал очки, запотевшие от быстрой ходьбы, Давид молча чистил огромный черный револьвер, а проводник Ляо Пен‑су флегматично сидел, чуть раскачиваясь, и смотрел в никуда, как умеют только восточные люди. Ковалев осторожно взял за руку сидевшую рядом с ним Надежду. Уже совсем скоро граница, переправа и долгожданная передышка.
Винтовочный залп разорвал октябрьский воздух. В тоже мгновение Алексей, обхватив Надю и с силой прижав ее к себе, бросился наземь и покатился с пригорка в сторону от звука выстрелов. Краем глаза он видел как опрокинулся на спину Ляо Пен‑су с зияющей дыркой во лбу, как неловко подломив под себя руку осел на бок Давид, так и не успевший воспользоваться своим оружием и как повторяя его маневр катится вниз Калинин. К счастью пограничников было немного. В той стороне, куда они скатились было тихо. Подхватив немудрящие пожитки, они бросились бежать.
Но уже через двадцать минут стало ясно: Михаил Иванович не выдержит такого темпа. Он задыхался и наконец с трудом проговорил:
– Бегите одни. Я их задержу. – и потащил из кармана браунинг.
По тому, как он держал оружие, Ковалев сразу понял: оружие Михаил Иванович берет в руки едва ли не впервые в жизни. Он уже хотел сказать ему, что лучше останется сам, но сообразил, что у Калинина маловато шансов добраться до переправы, до которой оставалось ни как не менее трех верст. Он будет тормозить и Надю, и тогда они все погибнут зазря. Поэтому он только молча кивнул, крепко пожал Михаилу Ивановичу руку и быстро побежал, почти таща за собой свою подругу.
Через несколько минут сзади гулко захлопали трехлинейки, и им в ответ затрещал браунинг. Судя по звукам Калинин просто палил в белый свет не утруждая себя прицеливанием. Затем браунинг замолчал, послышались окрики, и вдруг хлопнул еще один пистолетный выстрел. Точно захлопнули крышку гроба. Все. Алексей оглянулся на бегу. Ветки еще нешевелятся, но ясно, что такая задержка их не спасает. Надо выбирать место, лучше опушку, где он сам сможет задержать врагов.
Подходящая опушка нашлась минут через десять быстрого бега. Алексей быстро вытащил из кармана своей серой куртки кожанный мешок, в котором на папиросной бумаге были собраны все отчеты о работе, проделанной в этот раз.
– Возьми, – протянул он мешочек Надежде, – и ступай к переправе. Пока можешь шагом: побереги дыхание. Через полчаса, много минут через сорок я тебя догоню.
– Я останусь с тобой! – Надежда твердо посмотрела ему в глаза. – Ты что, думаешь, я стрелять не умею?
– Я ничего не думаю! – Алексей умел быть строгим. – Ты пойдешь к переправе. Я их задерживаю. Все, диспут окончен. – и он легонько подтолкнул девушку в спину – Иди, любимая, иди, родная…
Надежда изумленно посмотрела на Ковалева. В партийной среде не были приняты объяснения и «высокие» чувства. Люди сходились и расходились спокойно, без нервов и истерик, подчиняясь более долгу и пользе общего дела, нежели велениям собственного сердца. Конечно, она знала, что не безразлична Ковалеву, но… К своему удивлению это она додумывала уже находу, одновременно шепча полузабытую молитву, в которой горячо и страстно просила несуществующего бога помочь мужчине, оставшемуся на опушке…
Алексей устроился по удобнее, пристегнул колодку к маузеру, и примерился, ловко ли будет целится. Теперь оставлось только ждать, и судя по прближающемуся топоту сапог и треску ломающихся сучьев – не долго.
Первым на опушку вырвался рослый высокий пограничник, с изумительно синими глазами на полудетском, конопатом лице. Полы его шинели развевались на бегу, он прижимал винтовку к плечу, готовясь в любую секунду открыть огонь. Невольно Ковалев залюбовался этим простым русским парнем, подло обманутым эксплуататорами трудового народа и превращенным ими в сторожевую собаку. «А ведь он мог бы быть моим товарищем, другом, даже братом!» – думал Алексей, аккуратно ведя стволом за движением пограничника. Звонко плюнул маузер, и парень, словно налетев на невидимую преграду, остановился и начал медленно заваливаться. На его лице появилось удивленно‑обиженное выражение несправедливо обиженного ребенка. И Ковалев явственно расслышал слова, сказаные ломким голосом безусого юнца: «Мамочки! Больно‑то как…»
А из – за деревьев уже захлопали винтовки. Пограничники стреляли на удивление метко: две пули прошли впритирку от его головы, а одна вонзилась в ствол скрывавшего его дерева, обдав Алексея фонтаном трухи. Ковалев переменил позицию и ответил, целясь туда, где только что заметил неяркую вспышку выстрела. Еще минут двадцать он обменивался выстрелами с противниками. Но вечно это продолжаться не могло: с заставы подойдет помощь и его возьмут как зафлаженного волка. Пора было уходить…
Он снова побежал, но не прямо к переправе, а взяв несколько левее, чтобы потом попытаться сбить погоню со следу и сейчас не навести ее на Надежду. Теперь путь лежал через болото, среди высоких черных кочек, похожих на пни. Алексей перескакивал с кочки на кочку. Руки и лицо сек мелкий ольшанник, но он все бежал и бежал, задхаясь, сопя и спотыкаясь о кочки.
В куртке стало жарко как в печи, но непереносимей всего были сапоги. Прыжки по болоту не прошли даром – на них налипли тяжелые, будто свинцовые, комья грязи.
Сильно работая локтями Ковалев стал взбираться на косогор. Не удеравшись, оглянулся. Несколько темных фигурок, вытянув неестественно длинные руки, двигались за ним. С одной из длинных рук сорвалась желтая вспышка и Алексей услышал звук, похожий на треск разрываемой ткани. Но стрельбы с такого расстояния он не боялся. Хуже было другое: от группы фигурок вдруг отделилась одна, непохожая на другие, и длинными скачками понеслась к нему. Собака!
Упав на одно колено, Ковалев долго целился, но пес вилял, бежал зигзагами и свалить его удалось только третьим выстрелом. Это забрало несколько драгоценных секунд, и теперь пограничники слишком приблизились к нему. Сделав еще несколько быстрых шагов, Алексей понял, что уйти не удастся. «Конец» – пронеслось молнией в голове.
– Врешь, не возмешь! – крикнул он, сбросил куртку и мгновенно разулся.
Бежать теперь стало легче. Портянки слетели с ног на первых же шагах. Тонкие ледяные кромки изморози лопались под его голыми пятками. Ноги словно опустили в кипяток, но зато теперь он уже не бежал, а будто летел над землей.
Теперь расстояние между Ковалевым и погоней снова стало увеличиваться. Далекие крики «Стой! Стой, босой!» постепенно стихали.
Он мчался по кочкам, не чувствуя ног, не обращая внимания уже ни на что на свете. Кровь со страшной силой гудела у него в ушах. Алексей словно оглох от ударов сердца. Воздух вокруг стал густым, горло принимало его словно воду, глотками.
Он свернул и ринулся напрямки к переправе. Кажется в босые ноги впивались сучки, но он уже не чувствовал этого. Весь направленный к цели он несся и несся вперед…
Вылетев на опушку он встал как вкопанный, мокрый и страшный от быстрого бега. Перед ним стояла Надя, изумленно смотревшая на его босые, красные и грязные ноги.
– Где твои сапоги? – шепотом, словно боясь своего голоса спросила девушка. Она впервые назвала его на «ты», и Алексей отметил это краем сознания.
– Некогда. После расскажу, – хрипло пообещал он. – пошли!
Теперь они бежали вдвоем. Надежда вела Алексея, который уже почти ничего не видел из‑за красно‑черного тумана, застилавшего ему глаза. Ковалев бежал как автомат. Внезапно ему вспомнилось, что удегейцы говорят не «человек кормит собаку», а «человеком кормит собаку». Таежные дикари имеют ввиду бога, но Алексею вдруг подумалось, что применительно к нему самому сейчас больше всего подходит определение «им бегут», так как сам он уже, кажется, не имел никакого отношения к происходящему…
Маленькая лодочка шитик была тщательно замаскирована в кустах. Ковалев схватил шитик и, словно лось через бурелом, рванулся к реке через прибрежные заросли. Потом он быстро греб, гоня вперед лодку короткими, точными ударами весла. На русском берегу далеко затрещали ветки, но корейская сторона была уже совсем близко. Еще мгновение – и они оказались на берегу.
Алексей упал, задыхаясь, отдав все силы полностью и до конца. Ветер унес тепло, накопленное в беге, и теперь Ковалев чувствовал как у него стынут руки. Ног он уже как бы и не ощущал, но внезапно понял, что кто‑то осторожно оттирает его исстрадавшиеся ступни. Удивленно он хотел спросить Надежду, что это она делает, но с его уст лишь сорвался короткий стон.
– Потерпи, милый, ну потерпи чуть‑чуть…
Надя оттирала ему ноги, и он вдруг увидел что девушка плачет. Тогда он сил и приобнял ее, а она вся прижалась к его груди.
– Ну вот и все. – решительно сказал Алексей. – Все хорошо, что хорошо кончается. Мы дома.
Его неожиданно поразила мысль, что он совершенно серьезно назвал домом чужую страну, а Родину, которая осталась за рекой он считает чужбиной. Но ведь так и есть: пока на Родине правит клика Корнилова, Россия для него – враг.
На другом берегу, появились пограничники. Плотный человек с обкуренными усами в заломленной казачьей папахе был командиром у троих других. Эти другие были моложе, совсем еще дети. Ковалев удивился тому, что хотя все четверо смотрели на него с Надеждой весьма зло, но один из них был готов, кажется, просто задушить его, голыми руками. На поясе у этого мальчишки висел неизвестно зачем длинный кожаный не то ремень, не то аркан. Но их злоба была бессильна: Алексей уже слышал гортанный говорок японских пограничников, идущих к ним на встречу, среди них маячила высокая фигура Котовского, руководящего всей диверсионной деятельностью на дальнем Востоке…
Вдруг мальчишка одним плавным слитным движением взметнул к плечу винтовку, и с того берега прогремел выстрел. Одновременно оттуда долетел звенящий крик:
– Это тебе за Аякса, сволочь!
Но Ковалев уже не обратил на этот крик внимания. Он расширенными глазами смотрел и не верил, тому что видел будто во сне. Надежда медленно опускалась на землю, плавно закидываясь назад. А на кофточке, под левой грудью, также медленно расплывалось черное, липкое пятно. Уже упав, она вдруг открыла глаза и тихим, жалобным голосом всхлипнула:
– Мамочки! Больно‑то как…
Обер‑лейтенант Макс Шрамм. Нюрнберг. 1935 год.
В Нюрнберг я попал как лучший пилот нашей части из молодых. На съезд люфтваффе, что «стройный Герман» проводил в очередной раз. Там как раз недавно Дворец Съездов отгрохали здоровенный, главное, место подобрали красивое. На берегу озера. Дорога великолепная, места живописные, красивые. Понравилось мне, очень даже. Да и программа ожидалась интересная: помимо всех прочих вопросов Фюрер обещал присутствовать. Лично. Поприветствовать, так сказать, молодую поросль нашей славной авиации. Германия ведь по Версальскому Договору не имела права авиацию иметь, но только не такой человек наш вождь, чтобы на прогнившую Европу особо оглядываться. Взял, да и наплевал на все статьи Французского позора. И построил лучшие в мире самолёты для лучшей в мире армии. Словом, мне и на съезд то хотелось больше всего из‑за того, чтобы ЕГО живьём увидеть. А то ещё не доводилось. Всё в хронике, да на портретах. А тут – ЖИВОЙ! САМ! ЛИЧНО! Это же на всю жизнь со мной останется, что я Фюрера живым увидел! Будет, чем детям и внукам похвастаться. Правда, до этого ещё далеко, но придётся. Рано или поздно. Завести. Или породить? Заводятся только блохи, пожалуй…
Одним словом, вывалился я из вагона на вокзале, только решил у «шютцмана» выяснить, куда мне ноги направить, как углядел вывеску на стене вокзала: «Делегатам съезда люфтваффе пройти по прибытию регистрацию у коменданта вокзала». Красота! Вот что значит наша знаменитая германская дисциплина и порядок! Указатель нужный сам на глаза прыгнул, и через десять минут по приезду я уже бумаги оформлял: анкеты заполнил, получил направление на проживание в гостинице, талоны на бесплатное питание, словом, всё, что депутату требуется. Вплоть до плана Дворца и моего места на съезде. Посмотрел я на этот план и огорчился, если откровенно. В самые задние ряды попал. Обидно. Я так мечтал Фюрера увидеть… Впереди, наверное, «лампасы» сидят…
Первый день съезда по плану прошёл. «Доходяга Геринг» два часа партийные постулаты по бумажке читал, а я на него любовался и не мог поверить, что эта туша когда‑то в хрупкую «этажерку» влезала. Так мало того, что влезала! Она ещё и воевала! Этот боров в десятку лучших асов кайзера входил, в Польском Походе участие принимал!
После Геринга остальные пошли. По списку. Мильх. Мессершмит. Танк. Конструкторы наши. Ожидался приезд из России профессора Хейнкеля, но тот, узнав, что на съезде присутствует Вилли Мессершмит, отказался наотрез. Это мне шёпотом сосед‑гауптман сказал. Оказывается, и у этих ребят свои свары есть, а я то думал, что это только Геринг Удета подсиживает. Так вот первый день и прошёл. После долгих речей объявили, что завтра день начнётся с приветствия Фюрера. Ох, как же все обрадовались! Зал прямо взорвался приветствиями и аплодисментами! Особенно, мы, молодые старались! Это же ОН нас создал! Да кончилось всё плохо. Только мы на следующее утро все собрались, ждём, вдруг влетает какой‑то маршал, даже не воздушный, а так, из «грязедавов», и орёт с трибуны дурным голосом!
– Геноссе!!! Несчастье! Только что сообщили: ночью скончался Фюрер России Корнилов! Фюрер Германии Адольф Гитлер и члены Германского Правительства срочно вылетели в Москву отдать дань уважения этому великому человеку. Съезд объявляется закрытым в связи с чрезвычайными событиями. Просьба ко всем организованно покинуть зал и явиться в свои части…
Так и не увидел я Фюрера. Обидно было, чуть ли не до слёз. Вышли мы из зала, побрели по своим помещениям, собираться. Флаги везде приспущены, лентами чёрными увиты. Трамваи и автобусы вдоль улиц стоят, чёрным крепом обвязанные. Заводы городские гудят. Страшно стало. Везде штурмовики, с траурными повязками на рукавах листовки прохожим раздают. Из громкоговорителей марши траурные звучат, обращение Фюрера к германскому народу, сделанное перед отъездом.
– Мой народ! Моя страна! Смерть Верховного Правителя России генерала Корнилова – невосполнимая утрата для всего германского народа. Именно он первым заступился за униженную и оскорблённую страну перед поработителями Антанты. Благодаря именно его стараниями мы получили столь желанную экономическую и политическую поддержку, которая вывела нас из глубочайшего кризиса, созданного Веймарской Республикой. Вы все знаете, что революция тысяча девятьсот двадцать седьмого года в России дала мощный толчок всему нашему национально‑освободительному движению и передаче власти НСДАП. Германский народ в моём лице, и в лице членов германской делегации сейчас срочно вылетает в столицу России, чтобы отдать дань уважения германского народа Величайшему Русскому Человеку. Вверенной мне властью объявляю на территории всего Рейха трёхдневный траур…
Вернулся я в часть, и стал службу тащить, по старому. Вот не повезло, так не повезло. И съезд толком не прошёл. И Вождя не увидел. И чего я такой невезучий?
Атлантика. Ходовая рубка лайнера «Куин Элизабет».
– Капитан! Прямо по правому траверзу «Бремен»!
– Опять эти гунны…
Внезапно огромный лайнер, гордость германского флота стал замедлять ход и остановился. Затем над волнами бескрайнего океана раздался пронзительный тоскливый гудок. Он выл, разрывая душу, вселяя тревогу в сердца пассажиров «Куин Элизабет», высыпавших на палубу.
– Что случилось, господа?
– Что происходит?!
Из динамиков британского судна послышалось хрипение и искажённый голос произнёс: «Уважаемые господа! Только что нам сообщили с германского судна: в Москве скончался генерал Корнилов.» Гробовая тишина воцарилась на палубе роскошного корабля…
Франция. По поезду идёт проводник и открывая двери в купе говорит:
– Прошу встать, господа. В Москве умер Корнилов.
САСШ. Чикаго. После получения известий о кончине генерала Корнилова рабочие Чикагских боен прекратили работу в знак солидарности с русским народом, понесшим невосполнимую утрату…
Лондон. Штаб IIIИнтернационала. По получении известий о смерти Корнилова коммунисты пытались организовать банкет, но во ВСЕХ ресторанах британской столицы им было ОТКАЗАНО…
Дальний Восток. Пограничная застава.
– Господин штабс‑капитан! Тут японцы белым флагом машут с того берега, чего‑то передать хотят. Я съезжу?
– Хорошо, хорунжий. Только будь осторожнее.
– Понял, господин штабс‑капитан!
Гнедая лошадь легко поднесла казака к японскому патрулю. Невысокий офицер в полной парадной форме с поклоном протянул замотанный в белое покрывало небольшой пакет. На заставе его вскрыли. Там было тщательно выписанное каллиграфическим почерком по‑русски соболезнование и короткое танка, суть которого, что японцы отдают дань уважения Великому Человеку…
В тот же час в Москве получили официальное соболезнование от Микадо.
В Италии так же был объявлен траур. Дуче и Виктор‑Эммануил, король Италии, срочно вылетели в Москву…
А через два месяца после похорон нам фильм показали. Лени Рифеншталь. Ну, которая «Триумф Воли» снимала, про партийный съезд. Бывшая актриса, ставшая режиссёром. Да знаете вы её. Назывался он немного странно, уже потом объяснили, что это русское название. Строки их великого поэта, не помню уже как и фамилия. Да я всегда стихи не любил. «Из искры возгорится пламя». Вот. Самое главное – цветной. Мы даже свою хронику чёрно‑белой снимаем. А тут весь фильм, два с половиной часа – цветной. Но снято – гениально! За душу берёт…
Вначале кадры чёрно‑белые идут. Великая Война. Польские оккупанты. Японские провокации. Революции. Красная коммунистическая и выступление «младороссов». Наконец показали голодный поход и события, приведшие генерала Корнилова к власти. Строительство новой страны. Наших показали, германцев. Кто договора заключал, кто инженером был. Награждения героев. Ну и под конец уже полностью цветные кадры пошли, похорон Вождя…
Дворянское Собрание в Москве. Зал, уитый чёрными лентами. Траурные флаги всех трёх стран Союза. Посреди зала на специальном возвышении стоит гроб. Возле него почётный караул. Из представителей всех четырёх родов войск России. Рядом с ними стоят наши и итальянцы. В полном параде. Чуть поодаль, в возле наград Корнилова, выложенных отдельно – Фюрер, Дуче, преемник Корнилова Кутепов, сам Виктор‑Эммануил. Все в трауре. Горы венков и цветов. Нескончаемая очередь желающих проститься. Заплаканные опухшие лица людей. Все сословия России, крестьяне, рабочие, интеллигенция. Делегация Совета РКП с иудейскими звёздами. Здесь все равны. Воистину, ничто так не сближает людей как общее горе или радость. Слёзы на глазах женщин и детей. Школьникам вроде бы радоваться лишнему дню каникул. Но они плачут. Они понимают…
Красная Площадь. Чёткие колонны военных. Армия. Авиация. Флот. Охранные Отряды Русской Православной Церкви в чёрных рясах. Наши ребята. Итальянцы. Все в одном строю. Оркестр играет «Богатырскую Сифонию», дублируемую из многочисленных репродукторов, установленных по всей Москве. Всё пространство вокруг заполнено желающими проститься. Везде траур. Даже огромные голубые ели вдоль зубчатой стены Кремля увиты чёрными лентами. Да и сами зубцы тоже. Море цветов. Гладиолусы. Розы. Простые полевые. Астры. Пионы. Камера выхватывает каре представителей Всероссийского Корниловского Союза Молодёжи, затем переходит на колонну пионеров. Все с трудом сдерживают слёзы. Видно, что эта смерть не оставила равнодушных. Бьют часы на башне. Медленно открываются ворота и запряжённый восьмёркой чёрных лошадей появляется скромный артиллерийский лафет, на котором стоит простой гроб. Раньше его не было видно из‑за гор цветов. Медленно, траурным церемониальным шагом печатает караул по брусчатке площади. За гробом соратники Корнилова несут его награды. Он никогда не получил ни одной медали или ордена после революции. Все его награды – заслужены в боях. Как и Крест Фюрера. А вот и он. Без головного убора, по‑русскому обычаю. Так же и все остальные, включая итальянского короля и Дуче. Невероятно! Или мне кажется… Нет! Среди них идёт высокий седой скандинав, титры гласят, что это король Швеции Густав V…
Невероятно!
Показывают небольшое пирамидообразное здание коричново‑гарнитного цвета. На его фронтоне чёрная доска с белыми буквами, складывающимися в одно слово: ОТЕЦ. Диктор поясняет, что на этом месте будет построена точная копия из гранита русским архитектором Щусевым. Называется всё это Мавзолей, или усыпальница. Внезапно лафет с телом Корнилова останавливается, но гроб продолжает двигаться. Он плывёт среди моря цветов, пердаваемый с рук на руки, словно по морским волнам. Исчезает в дверях Мавзолея. Следом входят и сопровождающие. Гремит залп, затем ещё и ещё. Количество залпов равно возрасту Корнилова на момень смерти. Крупным планом лицо Вождя в гробу. Удивительно мирное и спокойное, словно, наконец он обрёл покой. А ведь действительно так…
Продолжают греметь залпы. С каждым меняется панорама: мелькают новые заводы. Дороги. Улицы. Военная техника. Вот, кстати, показывают, как над Красной площадью пролетает эскадрилья самолётов с выкрашенными в чёрный траурный цвет крыльями. Заплаканные лица прохожих. Ревущие гудки заводов и фабрик. Стоящие на месте поезда, корабли. Замершие на аэродромах самолёты…
Речь нового русского вождя Кутепова. Соратника и сподвижника почившего Корнилова. Он клянётся продолжать дело Лавра Горгиевича. До последнего дыхания. Выступает Фюрер. Дуче. Король Густав. Король Виктор‑Эммануил. Все они скорбят по поводу невосполнимой потери. Глава Священного Синода Ворошилов. Речи. Плач. Горе…
Мне после просмотра даже приснилось, чтоя сам в почётном карауле от вермахта в России стою. Да так явственно, что даже не по себе стало…
Часть третья
Немного мира…