Эмигрант Алексей Ковалев. Август 1928
Он сидел на открытой веранде маленького женевского кафе и медленными глотками пил кофе. Яркое августовское солнце золотило крыши домов, на оживленной улице было людно. Сейчас ему хотелось отдохнуть: вот так, не спеша попивать свой кофе, и подумывать – не заказать ли еще рюмочку ликера…
– …И все же не могу с тобой согласиться, соратник. Даже при условии наличия таких тарифов, мы все равно не можем говорить о значительном снижении накладных расходов…
Алексея словно ударили. Он бросил взгляд туда, откуда раздалась русская речь. За столик усаживались двое: высокий молодой человек с холеным, очень живым лицом и мужчина постарше, с выправкой и манерами кадрового офицера, заметными несмотря на штатский костюм. Они горячо спорили о чем‑то, ветерок доносил до Алексея лишь обрывки фраз. Но самые слова и даже самые звуки этого языка были для него невыносимы. Ведь стоит только прикрыть глаза и…
… Улица горит. Вдоль домов частым горохом сыплет пулемет. В конце улицы – баррикада, на которой развеваются два знамени: красное и белое с синим щитом Давида в середине. У нее сгрудились немногочисленные защитники. Среди них человек двадцать – из службы охраны банка, столько же бойцов из отряда еврейской самообороны и человек шесть – боевики из местного отделения партии большевиков.
Алексей осторожно выглянул из‑за поваленного телеграфного столба. Над головой его свистнули пули. Но он все‑таки успел кое‑что разглядеть в дальнем конце улицы. И то, что он разглядел, ему очень не понравилось.
– Слушай, Соломон, – Алексей толкнул в плечо того, кто был командиром на баррикаде, сына местного раввина, – уходить надо. Они там окопную пушку выкатили. Я на такие в 25‑ом насмотрелся. Маленькая, зараза, а как начнет гранатами садить, так сразу большой становится.
– Как это, уходить? – Соломон смотрел на него не то с удивлением, не то – с укором. – Куда уходить? Там же наши. Вещи пока пусть соберут, ну там еще чего, а потом, когда они уйдут, тогда и мы пойдем.
– Тогда прямо сейчас начинайте пачками бить по этой мелкой гадине. – Ковалев с сомнением покачал головой. – Может быть повезет – прислугу выбьем…
Соломон выкрикнул короткую команду на идиш, и баррикада опоясалась вспышками выстрелов. Алексей оценил выгоды от участия в бою банковской охраны. Хотя у большинства охранников были американские гладкоствольные карабины, рассчитанные на охотничьи патроны, но у двоих имелись настоящие пистолеты‑пулеметы Томпсона – «томми‑ган» – громоздкое, но исключительно скорострельное оружие. Артиллеристы сумели произвести только один выстрел – их вымела свинцовая метла.
– Извини, Соломон, может я и поторопился с отходом, – сказал Ковалев, убедившись, что пушка молчит.
– Ничего, – ухмыльнулся командир баррикады, – эти гои еще кровью умоются…
Договорить он не успел. Мощные взрывы перед самой баррикадой сотрясли ее всю, до основания. В воздух взлетели булыжники, обломки дерева и металла. Ковалев увидел, как открывается рот Соломона, но слова расслышал только спустя несколько секунд:
– Это что?! Это что?! – дико кричал Соломон с исказившимся бледным лицом. – Это что?!!
– Бомбомет! – крикнул в ответ Алексей, – Теперь – ВСЕ!!!
Он помнил, как тогда, в Петрограде, батарея бомбометов за минуту разметала отряд штыков в триста, подходивший на помощь осажденным на верфи. Путиловский шестидюймовый миномет, бьющий трехпудовыми минами – это страшно. Нет, даже не страшно – смертельно…
Следующий залп лег за баррикадой, и воздух наполнился свистящими осколками металла, несущими смерть защитникам. Крикнув «Назад!», Ковалев устремился через небольшую площадь, держась подальше от стен домов, с которых, как он знал, при обстреле летят куски кирпича, обломки крыш и всякие другие тяжелые предметы, могущие нанести тяжелую рану, а то и вовсе убить неосторожного.
До следующей баррикады он добежал минут через двадцать. Его подхватили крепкие руки и перетащили через импровизированную стену из старой мебели, мешков с песком, каких‑то тюфяков и матрасов и кусков забора. Эта баррикада была укреплена куда как серьезнее: в узкую амбразуру смотрело небольшое горное орудие, из окон соседних домов, также заложенных мешками с песком и землей, торчали тупые рыла пулеметов.
Кроме Алексея, до баррикады добежали Соломон, еще трое из охраны банка и двое большевиков. Больше никого не было.
– Может быть, они в другую сторону побежали? – неуверенно предположил молоденький гимназист Мендель, заглядывая в глаза Соломону.
Соломон молча отвернулся. Мендель закрыл лицо руками, плечи его затряслись.
– Брат у него там. Был… – тихо сказал кто‑то из охранников. – В нашем банке служил. Очень умный. Молодой, а уже отдел кредитования возглавлял…
Ковалев подошел к командовавшему на этой баррикаде высокому сутуловатому еврею со странной фамилией Крик.
– Товарищ Крик, вот какое дело – Алексей поманил его к себе поближе. – У них бомбометы и артиллерия. Надо бы вперед выслать наблюдателей. И стрелков получше, чтобы прислугу у орудий выбить. Я сам могу пойти…
Крик перебил его слегка насмешливо:
– Товарищ? – но тут же махнул рукой, – а, впрочем, все мы немного марксисты. Говоришь послать стрелков? – Крик обернулся и выкрикнул что‑то на идиш.
По аналогии с немецким, Ковалев понял, что командир принял его предложение. Человек шесть с винтовками ушли за баррикаду. Крик пояснил, что Алексей слишком знающий в военном деле человек, чтобы рисковать им попусту. Он оставил Ковалева при себе чем‑то вроде военного специалиста…
…Они отбили один за другим два штурма. Вначале на них пошли дружинники. Несмотря на то, что у дружинников не было тяжелого оружия, им почти удалось взять баррикаду. Лишь в последний момент, выстрелив из пушки, которая в свое время каким‑то неведомым путем оказалась в доме крупного торговца Шнеерсона, им удалось отбить штурм. Потом появились солдаты. Они засыпали баррикаду градом пуль и мелкокалиберных снарядов. Но все же защитники держались. И когда солдаты поднялись в атаку, они встретили их огнем из уцелевшего пулемета и частой стрельбой из винтовок и пистолетов. Алексей видел, как падают убитые, как, корчась, пытаются отползти раненные. Защитники баррикады расчетливо добивали тех, кто упал, стараясь уменьшить число будущих противников.
– Ну, где твои бомбометы? – весело хлопнул по плечу Ковалева Соломон. – Здесь мы еще долго будем отбиваться, а?
Алексей хотел ответить, но в этот момент послышался какой‑то странный, неестественный лязг и грохот. Лицо Соломона побледнело, на крупном пористом носу повисла капелька пота.
Ковалев обернулся. На улицу медленно и неотвратимо, как топор палача выползли два танка. Угловатые и неуклюжие, они прошли половину расстояния до баррикады и остановились. Башни обоих бронированных чудищ, точно по команде повернулись и на баррикаду обрушились первые снаряды. Во все стороны полетели обломки дерева, булыжники, тряпки. Поднялась туча пыли.
Спокойно, неторопливо, танки расстреливали укрепление. Когда с баррикадой было покончено, один из них задрал ствол и в два снаряда расправился с пулеметом в окне дома. Второй, хищно поводя стволом пушки, медленно двинулся вдоль улицы. Внезапно, откуда‑то выскочил Мендель и, выкрикнув нечто нечленораздельное, метнул в танк ручную бомбу. Алексей видел, как страшный железный мячик, точно резиновый, отскочил от брони чудовища и лопнул в воздухе со страшным грохотом. Танк лишь чуть повернулся и Мендель, оглушенный взрывом, дико закричал под гусеницей жуткого механизма. Он еще кричал, когда разорвавшийся снаряд накрыл Ковалева горячей волной…
– …Эй, парень, ты‑то тут как оказался? – солдат с простодушным рябым лицом склонился над Ковалевым. – Не иудей, оружия не видать… Как же это тебя так? Ну, давай перевяжу…
Из – под приопущенных век Алексей быстро оглядел улицу. Солдат не видно. Быстрым движением он ткнул рябого в глаза, одновременно круша ударом кадык и загоняя еще не успевший вырваться крик назад. Быстро расправившись со своим благодетелем, он тяжело поднялся и побрел вдоль стены. Первое что бросилось ему в глаза, был Соломон, висевший на выставленной из окна второго этажа балке. Снизу Соломон был оголен, а на члене висела прикрученная проволокой фанерка с надписью «Жид». Возле остатков баррикады валялось несколько убитых защитников. Алексей, стиснув зубы, шел дальше. В его голове билось: «Вам и это зачтется!»
…Потом был долгий путь к польской границе, ночной переход, когда сердце замирало от каждого шороха, от каждого треска. И, наконец, явочная квартира большевиков во Львове. И везде, везде в России, которую он отказывался уже считать Родиной, он видел жуткие приметы победившего фашизма. Тупые хари крестьян, озаренные варварским восторгом от того, что им раздают имущество евреев, дикие оргии в городах, откуда иудеев гнали, точно скот или рабов, колоннами… При переходе границы Алексею вспомнилось: «Прощай, немытая Россия…», и он содрогнулся от того, что Лермонтов, которому приписывали авторство этих бессмертных строк, еще не видел настоящего ужаса…
– …Мсье, мсье, Вам плохо? Мой бог, у вас кровь на руке… – суетился около него официант. Алексей сидел с застывшим взглядом. В руке у него были осколки раздавленной чашки, но он не чувствовал боли. Побелевшие губы беззвучно шептали: «Проклятая Россия. Проклятая Россия. Проклятая Россия…»