Форма реалии как языковой единицы
На вопрос, к какой категории языковых средств следует отнести реалии, специалисты не дают однозначных ответов. Например, М. Л. Вайсбурд, который вообще толкует реалии довольно широко (см. его дефиницию на с. 44), считает, что «понятия, относящиеся к числу реалий, могут быть выражены отдельными словами (маевка, декабристы, щи, пятак), словосочетаниями (Мамаев курган, дом отдыха), предложениями (не все коту масленица, что скажет свет, княгиня Марья Алек-севна), сокращениями (ЦПКиО, ОПН, КВБ, гороно, комсомол)» 1. Большинство других авторов2 говорят о «словах», «лексических единицах», добавляя иногда «словосочетания», к чему присоединяемся и мы.
'Вайсбурд М. Л. Реалии как элемент страноведения. — РЯзР, 1972, № 3, с. 98 (здесь мы не считаем нужным останавливаться на некоторых неточностях и непоследовательности в примерах).
2 Л. Н. Соболев, Г. В. Чернов, А. В. Федоров и др.
1. В нашем понимании реалии — только слова; добавление в этом случае (в скобках) «и словосочета-ния>> — означает, что к реалиям на общем основании можно отнести, по выражению Е. М. Верещагина и В. Г. Костомарова, «номинативные словосочетания»', то есть такие сочетания слов, которые семантически равны слову: если мы считаем реалиями такие слова, как стортинг или кортесы, то логично причислить к ним и болгарское Народное собрание и монгольский Великий народный хурал. Из 132 единиц, приведенных в «словариках» Н. В. Гоголя (списки украинизмов), имеется только 4 таких сочетания: лысый дидько (домовой), голодная кутья (сочельник), петровы батоги (трава) и тесная баба (игра).
Реалией может быть номинативное, то есть назывное, словосочетание еще и потому, что к реалиям мы обычно приравниваем кальки, нередко представляющие собой именно такие словосочетания.
Часто, когда идет речь о фразеологических единицах (ФЕ) в качестве реалий, подразумевают и 1) обычные устойчивые словосочетания всех типов, в том числе идиомы, пословицы и поговорки, многие из которых обладают сами по себе характерной национальной и/или исторической окраской, и 2) ФЕ, в компонентном составе которых имеются реалии (см. ч. II, гл. 1).
Другой формой реалий являются сокращения (аббревиатуры). Включение их в число реалий также логично, поскольку они представляют собой стянутые в одно «слово» (многие и стали словами — вуз, собес, загс) номинативные сочетания (см. ч. II, гл. 9).
2. Говоря о форме, следует упомянуть также о ф о -нетическом и графическом облике транскрибируемых реалий. Транскрипция предполагает перенесение слова в текст перевода в форме, фонетически максимально приближенной, если не идентичной той, которую оно имеет в исконном для него языке, но не непременно ИЯ — языке, откуда его берет переводчик.
Решение вопроса о форме заимствованной реалии зависит от того, фигурирует она в словарях ПЯ (словарная реалия) или нет. Словарные реалии входят в лексический состав ПЯ и, стало быть, уже обладают определенной формой, официально зафиксированной правилами
1 Верещагин Е. М., Костомаров В. Г. Язык и культура. Изд. 2-е. М.: Русский язык, 1976, с. 71.
фонетики и орфографии данного языка. Эта форма, однако, может в той или иной мере отличаться от исконной— хотя бы уже из-за неодинаковых фонетических систем языков, различных алфавитов и т. д.
Практический вывод в этом отношении один: чтобы не изобретать велосипеда заново, транскрибируя реалию в уже утвердившейся в ПЯ форме, переводчик должен чаще обращаться к словарям.
Не будем касаться случаев, когда принятая, утвердившаяся форма реалии слишком далека от оригинальной или по другим причинам не удовлетворяет переводчика: изменения в раз принятой транскрипции имеют свои «за» и «против», обсуждение которых не входит в задачи нашей работы.
3. Говоря о фонетической форме реалий, следует сказать несколько слов об ударении. Вводя в текст новую реалию, незнакомую читателю, переводчик хорошо сделает, если хотя бы при первоначальном ее употреблении отметит ударную гласную; в противном случае бывает, что у читателя на всю жизнь остается в памяти искаженное иностранное слово.
Эта «акцентологическая сторона» формы реалии очень важна для перевода с близкородственных языков, так как в сознании среднего читателя лексическая близкость единиц как бы предполагает и близость фонетическую, и слово в результате произносится по законам не ИЯ, а ПЯ, причем, естественно, ударение может оказаться не на месте. Попадая в тексты средств массовой информации, искаженные реалии получают массовое же распространение и закрепляются в ПЯ настолько, что исправить произношение обычно невозможно. Таким приблизительно путем вошли в болгарский язык баба яга (с ударением на первом слоге), трепак и гопак (с ударением тоже на первом слоге), кикимора (с ударением на предпоследнем слоге) и т. д.
Сказанное об ударении касается отчасти и словарных реалий— тех, которые, по мнению переводчика, читатель может не знать.
Грамматическая форма реалий
Грамматическая форма реалии связана в первую очередь с определением ее принадлежности к данной части речи, к различным грамматическим категориям, и, естественно, с возможностями формообразования. jtllv, 20
1. Все наблюдения показывают, что как часть речи реалия, подобно термину, в подавляющем числе случаев — имя существительное. На это указывает наличие одних лишь существительных в «словариках» Н. В. Гоголя, так же как в подобном списке японских слов, приложенном к сборнику произведений Я. Кавабата ', в ряде комментариев к русским переводам с болгарского и т. п. Это обусловлено предметным содержанием реалий как особого класса лексики, что хорошо видно из нашей дефиниции и классификации.
В отличие от терминов, среди реалий почти не встречаются отглагольные существительные, что объясняется отсутствием в содержании реалий «опредмеченного действия» (С-СЛТ).
При таком положении вопрос принадлежности реалий к другим частям речи представляется в следующем виде.
Самостоятельные, непроизводные реалии среди других частей речи нам не встречались, а реалию-служеб-ное слово даже трудно себе представить. Что касается производных от реалий частей речи, какие бы они ни были, то они, разумеется, должны сохранить, если не полностью, то хоть отчасти свой национальный или исторический колорит, независимо от того, будем мы их называть реалиями или нет.
Особую группу таких производных составляют отыменные прилагательные, генетически связанные с реалиями. Возьмем прилагательные от некоторых характерных реалий-мер: вершковый, аршинный, саженный, верстовой, фунтовый, пудовый и реалий-денег: копеечный и рублевый. В общем, значение большинства из них непосредственно связано со значением реалии, от которой оно произведено: «длиною (весом, достоинством, стоимостью) в один вершок (аршин, фунт, пуд, рубль) или одну сажень (копейку)». В прямом значении это относительные прилагательные, большей частью не имеющие эквивалентов-прилагательных в других языках; на каждый язык они переводятся в зависимости от его грамматической системы: на болгарский, французский и иногда на английский — самой реалией (обычно в транскрипции) с предлогом «от», de и of, на
Кавабата Я. Тысячекрылый журавль. М.: Прогресс, 1971.
английский и немецкий — реалией в качестве компонента сложного слова, иногда со словами: фр. valant, англ, worth, нем. wert («рублевые папиросы», англ, one-rouble cigarettes, фр. cigarettes d'un rouble, нем. Rubelzigeret-ten, болг. «цигари от една рубла»). Так как в данном случае существительное рубль не отличается от прилагательного рублевый по своему семантическому содержанию, а национальный колорит остается неизмененным, трудно оспорить принадлежность таких слов к классу реалий.
Таково же приблизительно положение с притяжательными прилагательными; семантически они не отличаются от форм «родительного принадлежности»— типа совхозный, помещичий, канцлерский, фара-онский, балалаечный (оркестр), былинный (склад), махорочный (дым). И здесь в переводах подавляющего большинства прилагательных будут фигурировать реалии-существительные (или, как в английском, прилагательные, имеющие форму существительного): shock worker achievement, болг. «дим от махорка» и т. д.
Положение существенно меняется, когда прилагательное получает значение качественного (точнее — качественно-относительного) , то есть употребляется в переносном значении.
Следует отметить, что далеко не от всех реалий можно образовать прилагательные, которые имели бы и прямое, и переносное значение. Из приведенных выше вершковый и фунтовый могут значить только «длиною в один вершок» и «весом в один фунт» соответственно и употребляются редко; с другой стороны, копеечный, наряду с прямым значением «достоинством в одну копейку» (копеечная монета), имеет еще два, а то и три переносных значения: «стоящий недорого» (копеечная вещь), «низкооплачиваемый» (копеечные уроки) и «мелочно-расчетливый» (копеечный ум). При этом довольно трудно вывести определенную закономерность: переносные значения получают, с одной стороны, названия «мелких денег», разменной монеты (копейка, су, стотинка, пенни), с другой — крупные меры (пуд, ока); от них не отстают и какие-то «средние» — аршин и сажень. Возможно, что это связано с их большей употребительностью. Между тем, такие реалии послужили основой для образования множества фразеологических единиц.
Здесь, однако, важнее отметить, что в некоторых, даже, может быть, в большинстве прилагательных, приоб-
ретших переносное значение, оно как бы преобладает над прямым и часто настолько, что прямое почти перестает чувствоваться; это в свою очередь отражается на яркости колорита: он «выцветает» иной раз до такой степени, что переводчик серьезно подумывает об употреблении данного слова просто как синонима к прилагательному, определяющему его качество. Например, пудовый значит просто «очень тяжелый», и никому из русских, наверное, не придет в голову взвешивать сапоги, о которых сказано, что они «пудовые»; аршинный и сажен-ныи — «очень большой» («писать аршинными буквами», «саженные шаги»); «богатырский рост» не обязательно связывать с героями былин и т. д. Приблизительно такая же картина наблюдается в отношении сложных прилагательных стопудовый и тысячеверстный.
Итак, независимо от того, будем мы считать прилагательные, произведенные от реалий, реалиями или нет, обращаться с ними при переводе следует чрезвычайно осмотрительно: даже при утрате значительной доли национальной окрашенности или временной патины, в самих словах сохраняется достаточно аромата места и эпохи, чтобы заставить переводчика отказаться от нейтральных замен.
2. Войдя в ПЯ, одни из чужих реалий полностью акклиматизируются на новом месте и, чувствуя себя как дома, начинают пользоваться всеми правами и исполнять все обязанности хозяев, т. е. получают определенный род (существительные) и способность изменяться, в зависимости от роли в предложении, по падежам и числам (ср. такое относительно новое в русском языке слово, как хунвейбин). Другие, благодаря своей форме, отличающейся от формы, присущей словам ПЯ, оказываются менее гибкими и «контактными», приживаются труднее и остаются в категории несклоняемых, как например, дацзибао; большинство этих слов — среднего рода.
Многие транскрибированные реалии получают в ПЯ вполне правильные формы рода и числа: рубль в английском множественном числе roubles, в немецком Rubels, во французском roubles; копейка приобрела во французском форму мужского рода kopeck и, соответственно, множественное число kopecks. Правильно транскрибированное на болгарском кану употребляется с постпозитивным артиклем в единственном числе кануто, а во множественном числе канутата, что звучит достаточно нескладно.
Если все это — словарные реалии, то переводчик легко справится с их «грамматическим оформлением»; если же ему приходится вводить такое слово, то, согласно нашим наблюдениям, может быть два пути: либо слово подгоняется под какую-нибудь модель ПЯ, так сказать, русифицируется грамматически (если речь идет о русском языке), либо независимо от оригинальной формы принимается как несклоняемое, т. е. употребляется в именительном падеже на протяжении всего текста. Впрочем, так же поступает и автор, вводя в свое произведение любые заимствованные впервые слова. Таким образом поступила Л. В. Шапошникова в упомянутых выше очерках, вводя, например, некоторые этнические реалии; рассказывая о мифическом происхождении своего племени, старейшина говорит: «Пусть будут отныне роды. Род мы назовем иллом (разрядка наша — авт.) и добавим к нему названия тех частей оленя, которые получили наши охотники»'. При такой конструкции фразы русский читатель должен считать, что род — это илл, поскольку «-ом» каждый примет за окончание творительного падежа. Однако из дальнейшего следует, что «так и возникли первые десять родов: Мут иллом, Каи иллом, Мен иллом и т. д.»; так что оказывается, что это не илл, а иллом.
Бывает, что чужая реалия входит в язык не в своей исходной форме, иногда по причине неупотребительности этой исходной формы, но, пожалуй, чаще по недосмотру или незнанию переводчика. В «словариках» Н. В. Гоголя встречаются существительные во множественном числе (дрибушки, клепки, чумаки, дивчата, наряду с дивчина и т. д.), введенные в такой форме вполне сознательно; естественно дать во множественном числе имя существительное, не имеющее единственного (джинсы или близкое к ним болг. дынки]. Любопытна в этом отношении реалия комикс. Англ, comics (по существу множественное число от прилагательного comic) принято в русском языке со значением существительного в единственном числе, как и приведено в НСиЗ; однако там не дается ни одного примера в форме этого мнимого единственного: везде употребляются комиксы — прямо-таки множественное в квадрате. Если верить БАРС, то это правильно; будем считать, что слово прижилось в таком виде. Но уже явно неправильно транскрибировать в переводе на болгарский множественное число германской административно-тер-
1 Шапошникова Л. В. Указ, соч., с. 224. '' 7
24
риториальной единицы Land (в русских переводах — «земля», например, «земля Гессен») в значении единственного числа — «лендера Хессен». Думается, что это исключение. Как правило, нет основания вводить заимствованные реалии во множественном числе, когда вполне употребительно и единственное. Как употребляется в русском языке степь (единственное число) или близкая к ней венгерская пушта, так же нужно употреблять и пампа, не превращая ее в пампасы. Такие примеры нам встретились преимущественно в заимствованиях из испанского: «пончос» вместо пончо, «гаучос» вместо гаучо, «боде-гонес» вместо бодегон (своего рода харчевня) и пр.
В интересной статье В. Д. Андреева говорится, в частности, о склонении болгарских имен существительных в русских переводах и высказывается пожелание оставлять в именительном падеже слова типа пара (мелкая монета) и ага (господин — почтительное о турке) ввиду их «невразумительности» при изменении формы в русском тексте: «А мне папа дал пять пар (разрядка наша — авт.), или родительный падеж множественного числа от ага — «аг» ]. С этим нельзя не согласиться, но следует сделать небольшое уточнение. Решающим фактором в этих случаях является не грамматика ИЯ, т. е. тот факт, что эти слова «не знают падежных окончаний» в своем родном языке, а правила ПЯ: в русском языке существительные, оканчивающиеся на гласную, типа бистро, альпака (с ударением на окончании), маки и др. относятся, в силу своей графической и фонетической структуры, к несклоняемым. В остальных случаях, например, если существительные оканчиваются на согласную, оставлять их несклоняемыми можно лишь в порядке исключения.
3. Одним из показателей «освоенности» чужой реалии в ПЯ может быть ее способность к репродукции. Примером может служить слово ковбой. Войдя в русский язык как существительное мужского рода первого склонения (по правилу — как существительные с окончанием на -и), оно, вместе с тем, образовало прилагательное ковбойский (например, «ковбойская рубашка») и существительное ковбойка (в том же значении). Более интересным случаем является слово хиппи, когда слово само по себе недостаточно «обрусело» (осталось нескло-
Андреев В. Д. Некоторые вопросы перевода на русский язык
болгарской художественной литературы. —ТКП, с. 141.
2-747 25
няемым), но тем не менее дало целый ряд отпрысков-производных; представим их цитатой из очерка В. Аксенова «Асфальтовая оранжерея»: «Хиппи кончаются. Между тем за прошедшее восьмилетие даже и у нас в сленге появились слова, производимые от этого странного слова: «хиппую», «захипповал», «хиппово», «хиппари»..; если добавить к коллекции его же «старая хиппица» 1 и взятое из «Крокодила» прилагательное «хипповатый» («Гоша длинноволос и хипповат»), окажется, что от одной только этой реалии у нас образовался чуть ли не полный набор частей речи.
у
Заимствование реалий
Здесь мы коснемся лишь некоторых общих положений, связанных преимущественно с местом чужих реалий в языке.
Говорить о заимствовании реалий можно только с точки зрения переводоведения, т. е. рассматривая их в плоскости пары языков. Между тем, распространенное мнение о том, что реалии представляют собой непременно заимствования, в известной мере противоречиво: заимствования уже являются элементами лексики данного языка, следовательно, слово, однократно введенное в текст перевода (таких среди реалий немало), можно назвать заимствованием лишь условно: пока это только своеобразный неологизм или окказионализм. С другой стороны, при многократном повторении, когда реалия прижилась настолько, что ее включают в словари заимствующего языка, она может превратиться в заимствованное слово, утратив до некоторой степени статус реалии. (Подробнее об утрате реалией колорита см. гл. 7.)
О заимствовании реалий можно говорить еще в тех случаях, когда они получают, так сказать, международное признание. Об этом мы упоминали, сравнивая реалии с терминами, но подробно рассмотрим этот парадоксальный на первый взгляд вопрос ниже (см. гл. 5).
Любопытный пример заимствования представляет собой употребление русских, характерных, главным образом, для жизни дореволюционной России, и советских реалий в иностранных языках (см. гл. 10).
1 ЛГ, 1.1.1976. 26
Описывая путь проникновения русских слов в английский язык, В. И. Фадеев пишет: «По возвращении в Англию купцы и предприниматели в своих отчетах подробно рассказывали о впечатлениях от всего увиденного в России, часто употребляя в своих докладах русские слова для'обозначения предметов и понятий русской жизни Некоторые из них получили широкое распространение в английском языке». И далее автор приводит своеобразную предметную классификацию этих слов: «Среди первых заимствований — наименования, связанные с государственным устройством (царь, воевода, указ), обозначение мер веса, расстояния и денежных единиц (верста, аршин, пуд, рубль, копейка), названия предметов одежды и продуктов питания (кафтан, квас, кумыс), а также и бытовые слова (самовар, тройка, дрожки) и др.» '. Нетрудно увидеть, что приведены одни лишь реалии, причем их «широкое распространение в английском языке» обусловлено отнюдь не появлением в английском быту их референтов, что и является одним из характерных различий между реалиями и терминами.
Реалии и культура речи
Это одна из тем, мимо которых не имеет права пройти ни один переводчик. Рассмотреть ее уместно именно здесь, когда мы говорим о заимствовании.
В борьбе за «чистоту языка» следует руководствоваться общеизвестным высказыванием В. И. Ленина о вреде употребления «без надобности» иностранных слов и задаться прежде всего вопросом, необходимо языку данное иноязычное слово или нет. Одним словом, «право заимствования» обусловливается потребностью, о которой, как считает К. Ф. Яковлев, «забывают почему-то иные теоретики.., безмерно усердствуя в заботах о все новых и новых «наслоениях» в нашем языке. Наслоение наслоению рознь, — продолжает автор. — Революция и коммунизм, алгебра и физика, космос и электроника — это одно, а босс и бизнес, шейк и твист, сервис и круиз — другое»2. Как бы общие вопросы очищения языков от «иноязычной скверны» ни интересовали нас, они остают-
'Фадеев В. И. Русские слова в английском языке. — РР, 1969, 2 № 3, с. 91—92.
Яковлев К. Ф. Как мы портим русский язык. М.: Молодая
гвардия, 1976, с. 52—53.
2* 27
ся за пределами нашей темы, так что мы не будем вступать в полемику с данным автором. Да и не книга в целом, а более узкий вопрос, подсказанный приведенными примерами, заинтересовал нас своей тесной связью с проблемой заимствованных реалий, и в частности, с вопросом о потребности в них или их ненужности. Здесь полезно будет заметить, что вопрос необходимости или ненужности заимствованной лексики нашел свое отражение в специальных терминах: нужные— в болгарском «заем-ки», в английском loan-words, в немецком Lehnworter, a ненужные, нежелательные — в болгарском «чужди-ци», в английском foreign words, в немецком Fremdwor-ter. Итак, любопытно для нас в этих примерах то, что все шесть нежелательных, по мысли автора, заимствований представляют собой реалии, причем не эпизодически или по недосмотру введенные в текст одного какого-нибудь перевода, а элементы русской лексики, зафиксированные различными словарями русского языка: все шесть имеются в ОСРЯ, пять — в наиболее кратком из русских толковых словарей — Ож., три, в том числе и отсутствующее в Ож. слово босс, — в MAC (слов шейк и твист, появившихся после выхода MAC, искать в нем, разумеется, нельзя).
Разберем эти слова с точки зрения потребности в них. Первые четыре — босс, бизнес, шейк и твист — не имеют соответствий в русском языке за отсутствием обозначаемых ими предметов. Босс и бизнес — слова с ярким американским колоритом. Первое нельзя передать ни одним из приведенных в БАРС соответствий: босс — это не «хозяин» и не «предприниматель»; подчеркнутая экономическая и социальная характеристика не позволяет поставить между ними знака равенства. Шейк и твист тоже непереводимы: это новые (для того времени, когда они вошли в язык) понятия; назвать их сочиненными, исходя из этимологии, словами тоже трудно («тряска» и «сучение» для танца и музыки как-то не годится); единственным путем оставалась транскрипция. Ведь точно таким же путем в русский язык вошли «вальс» и «танго»; быть может, в то время и против них возражали, но время показало, что слова эти нужные.
На то, что упомянутые слова не имеют эквивалентов в русской лексике, указывает и способ раскрытия их содержания в Ож.: все они приведены с полными толкованиями, без синонимов, за исключением сервис, приравниваемого к «обслуживанию». Приведем здесь мнение
Л П. Крысина об этом слове; сервис, пишет он, при исконном обслуживание относится к словам, которые своим значением вносят «дополнительный семантический оттенок (или оттенки) в «поле» значений соответствующей группы исконных слов (или одного слова) » 1, т- е- сервис имеет более узкое значение: отнюдь не каждое обслуживание назовешь «сервисом».
Что касается последнего из этих примеров — круиз, то мы согласны, что без него можно было бы обойтись, несмотря на то, что это не любое «морское путешествие» (БАРС), а лишь туристическое, увеселительное (Ож.); значит, и это слово может обогатить русскую лексику. Недавно оно попалось нам на глаза в «Крокодиле», подтвердив наше предположение: «Вот вернется иной из заграничного крюиза и спросит...», «Крюизные сведения сыплются из него, как пшено из худого мешка» (разрядка наша — авт.) 2; слово получило юмористическую окраску, а это ли не обогащение языка?
С другой стороны, не следовало бы «критерием потребности» считать одну лишь возможность или невозможность замены заимствованного слова исконным. Например, среди указанных в работе К. Ф. Яковлева «нужных» заимствований фигурирует космос; содержание которого в том же словаре Ожегова раскрыто при помощи исконных русских слов «вселенная» и «мир». Несмотря на наличие двух синонимов, космос прочно вошел в русскую лексику и отвоевал в ней свое, присущее только ему место; произошло обогащение русского языка третьим нелишним синонимом.
Вопрос о потребности/ненужности заимствований, исключительно важный для культуры языка, небезразличен и для теории перевода, во-первых, из-за близости заимствований к реалиям и, во-вторых, в связи с возможностью засорения языка лишними, избыточными реалиями, а также «мнимыми реалиями», словами, возводимыми в ранг реалий без достаточного основания и соприкасающимися очень тесно с «чуждицами» вообще.
1 См. сб. Развитие лексики современного русского языка. М.: Наука, 1965, с. 114.
2 Кр., 23.XI.1978.
Глава 3
РЕАЛИЯ ИЛИ НЕРЕАЛИЯ
Проведенное последовательно сопоставление реалий с терминами, именами собственными, обращениями, отступлениями от литературной нормы, иноязычными вкраплениями, а особенно с элементами внеязыковой действительности и заимствованиями приводит нас к естественному вопросу: как отличать реалии от нереалий и где граница между ними и перечисленными классами слов?
Сразу же отметим, что это совсем не риторический вопрос. Распознавание реалий путем отграничения их от иных слов не только представляет немалый теоретический интерес, но и имеет большое практическое значение: от его правильного решения зависит в значительной степени выбор пути, по которому пойдет переводчик при передаче данного слова и его окружения.
В плане содержания отличительной по сравнению с другими словами чертой реалии является характер ее предметного содержания, т. е. тесная связь референта— обозначаемого реалией предмета, понятия, явления — с народом (страной), племенем или, реже, с другой социальной общностью, с одной стороны, и историческим отрезком времени, с другой; отсюда соответствующий национальный (местный) и/или исторический колорит. При более пристальном рассмотрении окажется, что этот признак требует ряда коррективов, что необходим учет иных особенностей реалий уже не в «общем плане», а в зависимости от того, что у нас, в нашей стране, есть и чего нет, что мы знаем или что нам чуждо, что для нас свое и что чужое?
Эта точка зрения, которая, казалось бы, должна сузить границы реалий, внести некоторое уточнение, дает обратный результат: границы реалий делаются еще менее определенными. Возьмем, к примеру, такое дерево, как пальма. В Болгарии пальмы не растут «на воле»; для нас это экзотическое дерево, уводящее мысль в страны вечного лета, на коралловые острова среди безбрежного океана; не менее экзотичной будет пальма и для эскимоса, никогда, быть может, не видевшего ее. Но для жителей этих самых коралловых островов, тропиков и субтропиков это обычное дерево, очень полезное и нужное, но столь же привычное, как для нас, скажем, слива.
С ДРУг°й стороны, для жителя пустыни или индейца с Амазонки такой же экзотикой будет снег — заурядное понятие для нас, не говоря уже о жителях Заполярья.
Представляя для теории перевода немалый интерес, вопрос о зависимости определения реалии от показателей «свой» и «чужой» не является тем не менее решающим: нельзя на основании чуждости объекта причислять к реалиям такие слова, как пальма или снег, только потому, что в той или иной стране они не имеют «материального покрытия» (а следовательно, и названия). На наш взгляд, такие слова, лишенные эквивалентов в том или ином языке, можно отнести к безэквивалентной лексике (БЭЛ) в плоскости данной пары языков и назвать их «экзотизмами» (но не реалиями), поскольку они, не являясь носителями колорита страны или народа ИЯ, придают лишь экзотический оттенок тексту на ПЯ (об экзотизмах см гл. 4).
Интересен и обратный случай, когда это «материальное покрытие» несомненно есть, но в разных языках выражено различными по широте охвата средствами. Здесь речь идет о несовпадении семантических полей двух языков, когда неизбежно ставится вопрос о так называемой недифференцированной лексике. Не останавливаясь на вопросе в целом (он довольно подробно разработан в работе Л. С. Бархударова '), коснемся лишь тех его сторон, которые относятся к реалиям. Здесь как будто прежде всего в голову приходят термины родства и «экзотический иероглиф» Вл. Россельса: азербайджанская «хала», оказавшаяся попросту «тетей»2 (см. ч. II, гл. 3).
В самом деле, поскольку речь идет об эквивалентах (.шла = тетя), вводить такую сомнительную реалию, скорее, опять-таки экзотизм, не имеет смысла. Но если учесть, что термины родства нередко при одном наименовании могут обозначать разные родственные отношения, для которых на ИЯ есть самостоятельные названия, то в каждом отдельном случае придется решать: всех ли, допустим, болгарских дядьев — чичо, вуйчо, свако (и вдвое больше диалектных и областных) — нужно переводить, или же тех или иных желательно сохранить в качестве
'Бархударов Л. С. Язык и перевод. М.: Междунар. отнош., 1975, с. 78 и ел.
Россельс Вл. Перевод и национальное своеобразие подлинника, с. 169.
референтов реалий, имея в виду, что чичо — это брат отца, вуйчо — брат матери или муж тети, а свако — муж тети (сестры отца или матери), муж сестры? Или как быть, когда на ИЯ «есть два разных слова для отца девочки и отца мальчика»', или же особое слово бате (болг.) —для старшего брата, содержащее, кроме всего прочего, и характерную коннотацию (уважение к старшему) и высокую частотность употребления (в том числе и в обращении)?
Вопрос о принадлежности этих слов к реалиям и соответственно об их переводе следует решать с учетом некоторых черт, характерных для обозначаемых ими понятий. Во-первых, это повсеместное существование одинаковых или приблизительно одинаковых родственных отношений (едва ли нужно говорить об исключениях, например, о племенах, где родителями детей считаются все члены рода), присущих человеческому обществу вообще; более или менее дробное, дифференцированное их обозначение обычно не связано с какими-нибудь особенностями, присущими реалиям. Во-вторых, они называют, подобно терминам, довольно точно эти родственные отношения; различия можно отнести главным образом за счет дифференцированности или недифференцированно-сти понятия в том или ином языке. И, в-третьих, благодаря этому они допускают довольно верный перевод, если не эквивалентом, то путем описания и при помощи родово-видовой замены.
Все это приближает термины родства именно к терминам и позволяет руководствоваться при переводе правилами перевода терминологической лексики. Но и это, разумеется, нельзя принимать за канон. Чтобы передать колорит казачьего быта, Л. Толстой вводит в свой текст диалектные бабуки, мамуки, дедуки и пр. (мы назвали эти слова локальными реалиями), мастерски вплетает их в ткань повествования, передавая вместе с тем различные родственные (и неродственные) отношения. Например, младший брат Марьянки обращаясь к ней, называет ее нянюкой. В болгарском языке этот оттенок можно сохранить, но при переводе на другой язык, в котором нет слова, обозначающего «старшая сестра», придется переводить бесцветным «сестра», теряя, таким образом, характерную деталь казачьих взаимоотношений — уважение младших детей к старшим.
'Калашникова Е. Голос из-за океана. — МП, 1965, № 5, с. 479. 32
Вот характерный пример из болгарской действительности: старший брат подкупает младшего конфетами, стараясь заставить его обращаться к нему уважительным бате в присутствии девушек; отказ от передачи этой подробности при переводе явно нарушит колорит (об обращениях см. ч. II, гл. 3).
В плане выражения вопрос о различиях между реалиями и нереалиями, об их разграничении, связан со следующими соображениями. Во-первых, далеко не все понятия, явления, отношения, связанные с данным народом или данной эпохой, можно выразить при помощи одних лишь реалий. На примере из романа «Герой нашего времени» (с. 16—17) мы пытались указать на эту разницу между реалиями и элементами внеязыковой действительности, также играющими заметную роль в правдивой передаче как смыслового содержания, так и колорита произведения (подробнее см. гл. 10).
Во-вторых, мы везде говорим о реалиях-словах, но реалиями могут быть и фразеологические единицы.
Чтобы отличить реалии от нереалий в контексте — важная задача для переводчика, требуется иногда немало усилий. Успешное решение обычно зависит от двух предварительных вопросов: 1) реалия ли это как лексическая единица и 2) если реалия, то своя или чужая? Ответ на первый вопрос мы постарались дать выше: были намечены параметры реалий путем их последовательного сопоставления с близкими понятиями; единицы, не отвечающие этим параметрам, обычно реалиями не считаются — это мнимые реалии (ложные реалии, псевдо-, квази- или лжереалии), которые, в отличие от истинных, являются скорее лишними экзотизмами, не отражающими действительный колорит \ а употребляемыми, по выражению Ив. Кашкина, в качестве «орнаментальных ненужностей»2.
Второй вопрос — зависимость реалий от понятия «свой или чужой» — уже упоминался (с. 30, подробнее см. гл. 5). Забегая вперед, отметим только, что трудности распознавания связаны большей частью со своими реалиями: чужие в достаточной мере «торчат над строкой», чтобы не остаться незамеченными.
Мнимые реалии не следует смешивать с реалиями избыточными. Последние представляют собой истин-
з См. Финке ль А. М. Об автопереводе. — ТКП, с. 112—1,13. Кашкин Ив. Для читателя-современника, с. 471.
ные реалии, обладающие всеми качествами этого класса слов, но лишние, ненужные по той или иной причине в переводе данного конкретного текста, где их введение является следствием неправильного решения вопроса «транскрибировать или переводить?» в пользу транскрипции. Хорошим примером такой избыточной реалии является в приведенном Л. Н. Соболевым примере махорка — «слово непереводимое, но от того, что Теркин будет курить не махорку, а просто табак, изменится очень мало»1. Впрочем, в другом контексте, может быть, и потребуется введение ее в транскрибированном виде.
Что касается основного вопроса — реалия ли это в данном контексте, то следует признать, что однозначно ответить на него нельзя; он решается переводчиком в каждом отдельном случае с привлечением всех знаний и немалой дозы интуиции. Поэтому о нем будет идти речь ниже, в главе, где он разбирается в плоскости пары языков. Здесь же мы дадим некоторые предварительные сведения о распознавании реалий в ИЯ.
Так, слово атаман, будучи реалией, связанной с казацким бытом, имеет вместе с тем и значение главаря, предводителя (атаман разбойников); наряду с обычным наименованием числительного, слово сотня может быть и реалией, обозначающей войсковую единицу, причем в двух аспектах — в древней Руси и в казачьих войсках, и т. д.
Неудачи переводчика, не учитывающего зависимость слова как реалии от контекста, можно проиллюстрировать следующими примерами из «Казаков» Л. Толстого:
а) ...наш папенька сам сенатор; тысячу, больше душ мужиков себе имел. (с. 212)
б) ...шея, руки и лицо [немой] были жилисты, как у мужика, (с. 231)
в) ...будь джигит, а не мужик. А то и мужик лошадь купит, денежки отвалит и лошадь возьмет, (с. 228)2 (Разрядка наша — авт.)
Даже из этих довольно узких контекстов ясно видна разница в употреблении слова «мужик». В