Давление, страх, угрозы, промывание мозгов, пытки
Р: Во время своих исследований американский эксперт по свидетельским показаниям Элизабет Лофтус, речь о которой шла несколько выше, обнаружила, что сильнее всего человеческая память подвержена искажению тогда, когда люди испытывают эмоциональный стресс. Сюда входят и ситуации, в которых людей умышленно подвергают стрессу. Давайте взглянем на различные методы, при помощи которых можно манипулировать человеческой памятью.
Рассмотрим сначала то, что происходит на допросах в так называемых «правовых государствах». В этой связи я хотел бы рассказать о репортаже, показанном по американскому телеканалу Эй-би-си, речь в котором шла о том, каким образом невиновных людей могут заставить сознаваться в совершении убийства при помощи вполне стандартных методов дознания, причём признания этих людей считаются достаточными для того, чтобы их осудили за убийство. Настоящие убийцы были пойманы позже, совершенно случайно, что повлекло за собой грандиозный скандал, в результате которого была раскрыта правда о некоторых вполне традиционных методах дознания, применяемых полицией: «Каждый год тысячи преступников осуждаются на основании признаний, полученных на допросах полицией. Эксперты говорят, что разрешённые законом методы дознания настолько эффективны, что могут сломить даже самого закоренелого преступника, а также людей, не совершавших то преступление, в котором их обвиняют. Эксперты считают, что имели место сотни случаев, в которых невиновные люди ломались во время допроса и сознавались в преступлениях, которые они не совершали»[935].
Рич Фоллин, бывший полицейский в Мэриленде и специалист по допросам, говорит: «Нужно взять уязвимого человека — например, убитого горем члена семьи или того, кто никогда ранее не сталкивался с полицией. Если их допрашивать достаточно долго, они, скорее всего, сознаются».
Применяемые методы весьма просты: следователи ставят человека лицом к лицу с уликами — такими, как жуткие снимки с места преступления или показания других свидетелей, — и скрыто намекают, что эти улики якобы могут доказать, что он виновен. Допрос длится долгие часы, нередко — без перерыва. Еду и пищу не дают или дают в крайне малом количестве, в туалет не пускают или же пускают, но не сразу. Помещение для допроса умышленно делают неуютным и плохо отапливаемым. Следователи меняют друг друга и допрашивают подозреваемого до поздней ночи. Подозреваемого убеждают, что его поймали с поличным, что его упорство только приведёт к более суровому приговору и что признаться в содеянном — его единственный выход. В таких условиях (изнеможение, усталость, эмоциональный стресс) многие обвиняемые ломаются, вне зависимости от того, виновны они или нет.
Из-за длинной серии несправедливых приговоров, основанных на признаниях, вырванных подобным образом, штат Иллинойс, например, в 2000 году наложил мораторий на приведение в исполнение смертных приговоров[936].
С: Так вот почему адвокаты настоятельно советуют ничего не говорить в отсутствии адвоката, когда вас арестовывают или вызывают в суд!
Р: Да, именно поэтому, поскольку всё, что вы скажете, будет использовано против вас. К сожалению, многие люди крайне наивны и думают, что все полицейские — люди редкой нравственной чистоты. Но это далеко не так. Полицейские из отдела убийств каждый день имеют дело с низшими категориями населения и ведут себя соответствующе.
С: Но в Германии-то этого уж точно не происходит!
Р: Нужно быть крайне наивным, чтобы в это поверить. Взгляд, брошенный на немецкие СМИ, показывает, что Германия в этом отношении ничуть не лучше. Например, летом 1990 года телевидение «Шпигель-ТВ» сообщило о двух случаях, в которых подозреваемые по делу об убийстве сознались после того, как их подвергли «крайне эффективным методам дознания», а также не менее «эффективным методам ведения судопроизводства». Несмотря на то, что судебно-медицинская экспертиза и в том, и в другом случае показала, что оба обвиняемых были невиновны, суд не принял это к сведению, заявив, что вина подозреваемых «очевидна ввиду признания». Настоящие убийцы были пойманы вскоре после этого, совершенно случайно, и обоих подозреваемых отпустили на свободу[937]. Как видите, даже судьи иногда склонны придавать большее значение признаниям, сделанным под принуждением, нежели результатам судебной экспертизы.
Но вернёмся к основной теме наших лекций. Допросы в связи с холокостом, которые и установили принятую сегодня версию истории, имели место в 1944-1947 годах, то есть во время различных судов над «военными преступниками», главным образом в СССР, Польше и Германии.
Перед тем как приступить к подробному анализу этих процессов, я хотел бы привести несколько примеров, в которых сам стиль признаний свидетельствует о том, что они явно были выбиты под давлением.
Мы уже рассматривали дело Вильгельма Богера, следователя Гестапо в Освенциме. Именно следственные мероприятия против Богера привели к крупному Освенцимскому процессу во Франкфурте[938]. На допросах, проводившихся немецкими следователями, Богер ни разу не отрицал существование в Освенциме газовых камер для убийства людей, но при этом его замечания в этой связи были лишены всякого смысла[939].
Обратите, к примеру, внимание на заявление, сделанное Богером в июле 1945 года, через две недели после того, как он попал в плен к союзникам: «Когда массовая гибель в Ос. [Освенциме] — у освенцимской СС-команды самой был, якобы из-за эпидемии, но в действительности по прозрачным целям, лагерный карантин аж полтора года с лишним! Унылые узники перед [колючей] проволокой! — осознали мир над головами ничего не подозревающего немецкого народа осенью 1943 г., внезапно ведущие посты в лагере и в государственной полиции Катовице (уголовной полиции) были перераспределены РКПА [Имперским отделом уголовной полиции], от имени Верховного суда СС и полиции, по приказу рейхсфюрера СС Гиммлера было возбуждено расследование! Смехотворный театр, имевший соответствующий успех! При строжайшей секретности [...] особая комиссия печально известного верховного судьи (по особому запросу) и представителя прокураторы, штубаф. СС д-ра Моргена с 6-8 человекоуправляемыми [!] [...] 4 месяца действовала в Ос., расследуя «случаи коррупции и убийства» [...] Общее кол-во узников, убитых в Освенциме путём газаций, расстрелов, повешений и эпидемий, а также членов СС никогда не будет с точностью установлено, но оно уж точно больше осторожных оценок [!] обершарфюрера СС Эрбера (ранее: Хоустека), который действовал в «регистре» [!], до четырёх (4) миллионов!»[940]
С: Что за белиберда?
Р: Что интересно, до того момента Богер всегда правильно писал по-немецки.
С: Как видно, его быстро заставили впитать ложь о четырёх миллионах людей, убитых в Освенциме, которую выдумали его охранники-союзники.
Р: Пробыв под арестом всего две недели, он полностью впитал язык и стиль его охранников и уже не мог написать по-немецки правильную фразу. Это какие же методы должны были применить следователи, чтобы заставить Богера написать такой бред, идиотскую смесь из истерических преувеличений, сделанных в «антифашистском» стиле!
С: Ну, они его уж точно не гладили по головке!
Р: Ещё один пример — это Пери Броуд, один из самых известных свидетелей-эсэсовцев, предоставивший подробное описание газовых камер Освенцима. Во время войны Броуд был одним из коллег Богера в лагерном Гестапо. Он также сделал «признание» в плену у союзников, которое хотя бы было написано нормальным языком. Вот отрывок из того, что он написал: «Освенцим был лагерем уничтожения! Крупнейшим за всю историю человечества. За время его существования было убито два-три миллиона евреев. [...] Первая попытка величайшего преступления, которое никогда нельзя будет искупить, — преступления, задуманного Гитлером и его помощниками и совершённого ими в жуткой манере, была успешной. Величайшая драма, поглотившая миллионы счастливых людей, до этого мирно наслаждавшихся своей жизнью, могла начинаться!»[941]
С: Такое впечатление, что это писал какой-то ярый антифашист, борец сопротивления.
Р: Верно. К тому же Броуд сам был эсэсовцем, а значит, если написанное им соответствовало действительности, то он сам должен был быть одним из тех «помощников» Гитлера. Именно поэтому французский традиционный эксперт по Освенциму Жан-Клод Прессак констатировал: «Однако форма и тон его заявления выглядят ненастоящими. Написанное им не может быть добросовестным отражением мыслей эсэсовца; и действительно, читая его показания, создаётся впечатление, что их написал какой-то бывший узник. [...] Там написано: «Для этих эсэсовских чудовищ зрелище страданий истязаемых евреев являлось приятным времяпрепровождением!» [...] Основа показаний П. Броуда кажется подлинной, несмотря на множество ошибок, но их нынешняя литературная форма явно была приукрашена чрезмерным польским патриотизмом. Кроме того, первоначальная рукопись его заявления неизвестна. [...] Либо Броуд перенял «язык победителей» (гипотеза, выдвинутая Пьером Видалем-Наке), либо его заявления были «слегка» отредактированы поляками (мнение автора)»[942] [выделено в оригинале].
С: Он хочет сказать, что это вовсе не Броуд составил данный документ?
Р: Ну, Броуд никогда не отрицал, что он делал схожие показания, однако на Освенцимском процессе во Франкфурте Броуд ограничился заявлением, что он всего лишь повторял слухи[943] и что его показания были отредактированы: «Я бегло просмотрел вручённую мне фотокопию. Одни вещи из неё принадлежат мне, другие могли быть добавлены кем-то другим, третьи — также фальшивые. Я удивляюсь, как это можно утверждать, что данные вещи принадлежат мне. [...] В некоторых частях я безошибочно узнал мои заметки, но не весь документ в целом. [...] Я думаю, существует ещё несколько версий этих показаний. Мне кажется, в этих показаний много несвойственных воспоминаний»[944].
Но затем председательствующий судья прижал его к стене следующим замечанием: «Показания составлены в одном стиле и являются однородными по характеру. Не кажется ли вам, что их писал один и тот же человек, то есть вы?» С этим Броуд согласился.
С: Значит, это он их написал?
Р: Ну, может быть, и он, но уж точно не по собственной воле и не без сильного давления. Как бы то ни было, Броуд никогда не отрицал, что в его первоначальных показаниях упоминались газации. Позвольте мне привести ещё несколько фрагментов из этого «документа»:
«Из первой компании дивизии СС «Чёрная голова», размещённой в концлагере Освенцим, хауптшарфюрер СС Фаупель отобрал шестеро особо надёжных человек. Среди них были те, кто годами входил в чёрный корпус СС. Они должны были явиться к хауптшарфюреру СС Хёсслеру. По их прибытии Хёсслер строго предостерёг их, что они должны хранить полную секретность о том, что увидят через несколько минут. В противном случае их ждёт смерть. Задача той шестёрки состояло в том, чтобы держать закрытыми все дороги и улицы, прилегающие к территории крематория Освенцима. Никто не должен был там проходить, вне зависимости от звания. Служебные конторы из здания, из которых был виден крематорий, должны были быть освобождены. Узникам из гарнизонного госпиталя СС нельзя было подходить к окнам первого этажа, выходившим на крышу близлежащего крематория и во двор этого мрачного места. [...]
В морг через прихожую вошли первые ряды [жертв]. Всё было очень чистым. Но специфический запах кое-кого из них насторожил. Тщетно искали они на потолке душевые или водопроводные трубы. Прихожая тем временем заполнилась. Вместе с ними вошло несколько эсэсовцев, весело шутивших и беседовавших на безобидные темы. Они ненавязчиво следили за входом. Как только вошёл последний человек, они без лишнего шума исчезли. Внезапно дверь затворилась. Она имела резиновое уплотнение и железную оковку. Находящиеся внутри услышали, как упал тяжёлый засов. Дверь была герметично заперта винтовым замком. Смертельный, парализующий ужас окутал жертв. В бессильном гневе и отчаянии они принялись стучать по двери и колотить по ней кулаками. Ответом им был насмешливый хохот. Кто-то из-за двери прокричал: «Смотрите, не обожгитесь, когда будете принимать душ!»
Несколько жертв обнаружило, что с шести отверстий в потолке были сняты крышки. Они издали громкий крик ужаса, когда увидели в одном из отверстий голову в противогазе. «Дезинфекторы» приступили к работе. Одним из них бы унтершарфюрер СС Тойер, награждённый Крестом за боевые заслуги. При помощи зубила и молотка они открыли несколько, внешне безобидных, жестяных банок с надписью «Циклон, применять против вредителей. Осторожно, яд! Открывать только квалифицированным персоналом!» Банки были заполнены до краёв синими гранулами размером с горошину. Сразу же после того как банки были открыты, их содержимое было высыпано в отверстия, которые после этого быстро накрыли.
Тем временем Грабнер подал знак водителю грузовика, стоявшего возле крематория. Водитель включил мотор, и его громкий шум заглушил предсмертные крики сотен умирающих от газа людей, находившихся внутри. Грабнер с научным интересом смотрел на секундную стрелку своих наручных часов. Циклон действовал быстро. Он состоит из синильной кислоты в твёрдой форме. Как только жестяная банка была опустошена, из гранул стала выделяться берлинская лазурь. Один из людей, принимавших участие в чудовищной газации, не выдержал и на долю секунды поднял крышку одного из впускных отверстий, плюнув в прихожую. Примерно через две минуты крики стали затихать, и были слышны только слабые стоны. Большинство жертв уже потеряло сознание. Прошло ещё две минуты, и Грабнер перестал смотреть на часы. Наступила полная тишина. [...]
Через некоторое время газ через вытяжной вентилятор вышел наружу, и заключённые, работавшие в крематории, отворили дверь в морг. Там друг на друге валялись трупы с открытыми ртами. Особенно скученно они лежали у двери, где, охваченные смертельным ужасом, они столпились, чтобы выломать её. Заключённые из команды, работавшей в крематории, апатично и безо всяких эмоций принялись за работу, словно некие роботы. Было нелегко тащить трупы из морга, так как от газа их скрученные конечности стали жёсткими. Из дымовой трубы шли густые облака дыма. Так начинался 1942 год!»[945]
С: Что ж, это очень подробное описание. Броуд, наверное, должен был быть одним из тех шестерых эсэсовцев, выполнявших данную работу.
Р: Да, в противном случае он бы не знал, о чём говорит. Но давайте сравним эти показания с показаниями, которые Броуд дал в 1959 году после своего ареста во время предварительного расследования перед Франкфуртским процессом. Вот отрывок из них: «Сам я никогда не участвовал в газациях, проводившихся в малом крематории Освенцима. Лишь однажды я смог понаблюдать за процедурой газации из окна верхнего этажа эсэсовского госпиталя, располагавшегося напротив малого крематория. Впрочем, я могу припомнить лишь то, что я видел двух эсэсовцев в противогазах, стоявших на плоской крыше комнаты для газации. Я видел, как эти двое молотком открыли банки с Циклоном-Б и высыпали яд в отверстие. Я хочу отметить, что во время газаций всё вокруг герметически оцеплялось, так что никто из посторонних эсэсовцев также не мог близко подойти. Я ничего не слышал, хотя могу предположить, что узники кричали от страха смерти после того, как их отвели в комнату для газации. Но на дороге перед эсэсовским госпиталем стоял грузовик, двигатель которого работал на полную мощность. Я доставил его в связи с газацией, так чтобы никто не смог услышать возможные крики и выстрелы»[946].
С: Но если он видел газации только мимоходом, как же он мог тогда составить столь подробный отчёт о них сразу же после войны?
Р: Ну, либо он лгал в 1959 году, чтобы уйти от ответственности, либо сразу же после войны, чтобы сохранить себе жизнь. Факт состоит в том, что сразу же после войны он перенял стиль речи победителей, так же как и само содержание их речей. Так что мы можем предположить, что его первое показание не соответствовало истине, поскольку в противном случае получалось бы, что Броуд сам был одним из этих чудовищ-эсэсовцев. Но если это так, то почему же тогда его не судили и не казнили, как, например, Хёсса? Известно, что Броуд постоянно отрицал, что он был одним из главных виновных в проведении газаций. Позже мы более подробно рассмотрим содержание показаний Броуда и покажем, что они не соответствуют истине в ряде ключевых моментов. Но уже сейчас должно быть ясно, что своё послевоенное признание Броуд явно не делал свободно и без принуждения, поскольку по стилю оно напоминает не признание эсэсовца, а дешёвый бульварный роман, написанный с точки зрения гипотетических жертв.
Что на самом деле представляет интерес, так это такой вопрос: как нужно было обращаться с человеком, служившим в СС, чтобы через несколько месяцев после войны он составил пылкие признания, в которых мнимые злодеяния описывались с точки зрения пострадавших?
Чтобы приблизиться к ответу на этот вопрос, я упомяну о схожем случае, в котором содержатся смутные указания на применявшиеся тогда методы, — деле Ганса Аумайера. Аумайер с середины февраля 1942-го до середины августа 1943-го года работал в Освенциме в качестве руководителя лагеря обеспечивающего ареста. На своём первом допросе, проведённом английскими тюремщиками 29 июня 1945 года, он весьма наивно рассказал об освенцимских крематориях, не упомянув при этом никаких газовых камер. Неудовлетворённые его показаниями, следователи потребовали «точных данных» о газациях, со всеми подробностями, среди которых — ежедневное количество жертв, общее их количество, «признание собственной ответственности», а также ответственности остальных виновников и лиц, отдававших приказы[947]. У Аумайера даже не спросили, проводились ли там газации или нет; если да, то участвовал ли он в них или нет. Вместо этого ему попросту приказали предоставить детали и сделать признание.
Позже добытое в итоге «признание» Аумайера было так прокомментировано его английскими тюремщиками, в «Докладе о допросе узника №211, штурмбанфюрера Аумайера, Ганса» за 10 августа 1945 года: «Следователь удовлетворён тем, что бóльшая часть содержимого этих показаний находится в согласии с истиной в том, что касается фактов, однако личная реакция Аумайера и его мышление могут слегка измениться, когда его положение ухудшится»[948].
С: Выходит, Аумайера допрашивали не для того, чтобы получить информацию, а чтобы заставить его подтвердить то, что англичане уже считали «истиной».
Р: Именно так. Но всё дело в том, что в показаниях Аумайера о газовых камерах полно неправды, и они даже противоречат общепринятой версии[949]. Согласно его показаниям, первая пробная газация в Освенциме и дача в эксплуатацию так называемых бункеров имели место годом позже по сравнению с официальной версией истории, принятой сегодня. Вместо осени-зимы 1941 г. первая пробная газация, согласно Аумайеру, имела место осенью-зимой 1942 г., а первые газации в бункерах Биркенау переместились с 1942 г. на самое начало 1943 г. Аумайер был вынужден это сделать из-за того, что он прибыл в Освенцим лишь в конце февраля 1942 года. Надо же ему было хоть как-то выполнить требования следователей, которые хотели, чтобы он предоставил им информацию о событиях, случившихся (якобы случившихся) ещё до его прибытия в лагерь! По всей видимости, первоначальное нежелание Аумайера говорить «правду» (иначе говоря — отказ лгать) улетучилось, когда он осознал, что над его головой сгустились тучи, и ничего хорошего его не ждёт.
С: Как вы думаете, что за угрозы использовались против него?
Р: Эти угрозы были хорошо описаны Николаусом фон Беловым, адъютантом Гитлера. Фон Белов составил подробный отчёт о том, как после войны союзники длительное время держали его под предварительным арестом до тех пор, пока он не «сознался» в том, что они хотели услышать. По его собственным словам, он «рассказал англичанам много неправды»[950].
Ещё один пример — Курт Бехер, бывший оберштурмбанфюрер СС и член руководящего отдела СС. В самом начале 1944 года ему было поручено отправиться в Венгрию и закупить там лошадей и стратегических товаров. В этой связи он был частью знаменитых переговоров между Гиммлером и сионистскими организациями, целью которых было освобождение евреев в обмен на доставку стратегических товаров[951]. За своё участие в депортациях венгерских евреев Бехер был арестован союзниками и неоднократно допрошен. В конце концов, благодаря его желанию сотрудничать, Бехер был переведён в «открытое крыло» нюрнбергской тюрьмы, избежав тем самым незавидной участи предстать на скамье подсудимых.
С: Та же история, что и с Хёттлем (глава 1.3).
Р: Да. Как и Хёттль, Бехер имел отношение к Венгрии, и, как и Хёттль, Бехер так и не предстал перед судом.
Как известно, не существует ни одного документа, в котором бы содержался приказ об уничтожении евреев. Зато утверждается, что существовал документ, в котором якобы приказывалось прекратить это самое уничтожение. В качестве доказательства приводится ссылка на показания Курта Бехера, заявившего на Нюрнбергском процессе, что «где-то между серединой сентября и серединой октября 1944 года» он получил от Гиммлера приказ, в котором тот якобы потребовал немедленно прекратить «любое уничтожение евреев»[952].
С: А этот документ был найден?
Р: Нет. По всей видимости, данного документа не существует. Через пятнадцать лет Курт Бехер повторил свои показания, на сей раз — в связи с процессом Эйхмана[953]. Но они находятся в грубом противоречии с его же, крайне подробными, показаниями о других намерениях и поступках Гиммлера. Если верить Бехеру, Гиммлер в то время страстно желал заполучить как можно больше евреев в целях переговоров, чтобы обменять их свободу на как можно большее количество стратегических материалов. Поэтому уничтожать предмет переговоров было бы со стороны Гиммлером настоящим безумием. Заявления Бехера, сделанные им в 1961 году, позволяют предположить, что Эйхман и другие лица, по-видимому, пытались возложить вину и на Бехера. Последний явно осознавал угрожавшую ему опасность оказаться на скамье подсудимых — возможно, даже в Израиле, что было бы равносильно смертному приговору.
Много лет спустя, в семидесятых годах, Гёран Холминг, майор шведской армии, чисто случайно познакомился с Бехером и попросил его рассказать об истории, содержавшейся в его показаниях на Нюрнбергском процессе. Бехер дал понять, что приказ Гиммлера означал то, что при приближении противника концлагеря надлежит сдавать мирным образом, без кровопролития. В ответ же на вопрос, почему в Нюрнберге он рассказал совсем иное, Бехер многозначно заявил, что Хёлминг так и не понял условий, царивших тогда в Нюрнберге[954].
С: И на основании этого историки состряпали историю о том, что осенью 1944 года Гиммлер будто бы приказал Курту Бехеру прекратить газации в Освенциме и уничтожить тамошние газовые камеры?
Р: Именно так. После войны схожих показаний, добытых под принуждением, должно было быть тысячи. Взять, например, Фридриха Гауса из министерства иностранных дел Германии. Его показания были выбиты прокурором союзников Робертом Кемпнером, который пригрозил передать Гауса русским, если тот не пожелает сотрудничать. История с Эрихом фон дем Бах-Зелевским примерно та же[955]. Фриц Заукель, главный уполномоченный по использованию рабочей силы, приговорённый в Нюрнберге к смертной казни, подписал уличающие показания против самого себя после того, как ему сказали, что в противном случае его жена и десять детей будут переданы русским[956].
С: Это значило бы, что их сгноят в ГУЛаге.
Р: Да, наверно. Ганс Фрицше, правая рука Геббельса, на допросе в московском КГБ также подписал уличающие показания, от которых он впоследствии, находясь в Нюрнберге, отказался[957].
Герберт фон Штремпель и Ганс Томсен из посольства Германии в Вашингтоне впервые поведали о применяемых судом методах устрашения, которым они подвергались, находясь в одиночном заключении и под непрерывным допросом. Прокурор на Нюрнбергском процессе Робер Кемпнер сказал Штремпелю, что его будут судить военным трибуналом и приговорят к смерти, если он не даст уличающие показания. Интенсивные, непрерывные допросы, длившиеся по несколько дней, без пищи, привели к тому, что Штремпель, по его словам, чувствовал себя загипнотизированным. Томсен, в свою очередь, описал то, каким образом следователи «информировали» его о том, как ему нужно «вспомнить» определённые вещи[958].
Конраду Моргену (в прошлом — судье СС, проводившему во время войны уголовные процессы над эсэсовцами, злоупотреблявшими заключёнными, и чьи показания о газациях, будто бы имевших место в Освенциме, которые он дал на Нюрнбергском процессе и позже — на Освенцимском процессе во Франкфурте, имели значение, которое просто нельзя переоценить) американцы пригрозили, что, если он не будет говорить так, как они того хотят, он будет передан советам[959].
Фельдмаршалу Эрхарду Мильху — из-за того, что он дал оправдательные показания в пользу Германа Геринга — сказали, что он также в итоге окажется на скамье подсудимых. Вскоре после этого Мильх действительно предстал перед судом по обвинению в выдуманных военных преступлениях и был приговорён к пожизненному тюремному заключению[960].
На Нюрнбергских военных судах, проводившихся американцами после Нюрнбергского процесса, председатель трибунала Ли Б. Вайатт, во время процесса против ответственных членов бывшего Главного отдела по расовым делам и переселению (Rasse- und Siedlungs-Hauptamt, дело №8), заявил следующее: «По ходу процесса некоторые свидетели, включая нескольких обвиняемых, давшие письменные показания, предъявленные обвинением в качестве доказательства, заявили, что им угрожали и что следователем практиковалось принуждение крайне неподходящего характера»[961].
Вильгельм Хёттль и Дитер Вислицени, два главных свидетеля магической цифры в шесть миллионов, также давали показания под принуждением. Благодаря покладистости, проявленной им перед победителями, Хёттль, который был так же сильно вовлечён в депортации евреев, как и Вислицени, предстал в Нюрнберге не как обвиняемый, а как привилегированный свидетель[962]. Что же касается Вислицени, то его убедили сотрудничать с союзниками, пригрозив, что в противном случае он будет экстрадирован в одну из коммунистических стран Восточной Европы. Это заставило Вислицени предать своих товарищей по заключению и даже выразить готовность выдать скрывающихся сотоварищей. В качестве дополнительной награды союзники пообещали Вислицени, что его семье будет предоставлена защита от возможной мести выданных им коллег[963]. В случае с Хёттлем союзники сдержали своё обещание освободить его взамен за оказанные услуги, а вот в случае с Вислицени — нет. Невзирая на своё сотрудничество, Вислицени был впоследствии выдан властям коммунистической Чехословакии, где его в конце концов приговорили к смертной казни и повесили[964]. Стоит также упомянуть те обстоятельства, при которых Хёттль и Вислицени, так же как и множество других свидетелей, давали уличающие показания против Эйхмана. Все они думали, что Эйхман, ушедший в подполье, был мёртв, и надеялись оправдать себя или купить благосклонность союзников, свалив всю вину на Эйхмана[965]. Лишь во время иерусалимского процесса Эйхмана выяснилось, что, пытаясь спасти свою шкуру, все эти свидетели несправедливо превратили Эйхмана в главного виновного в деле «окончательного решения»[966].
С: А есть ли доказательства того, что по отношению к свидетелям применялось физическое насилие?
Р: Да. Что ж, давайте поговорим о «допросах третьей степени», то есть пытках.
После того как англичане арестовали бывшего коменданта Освенцима Рудольфа Хёсса, они пытали его в течение нескольких дней до тех пор, пока он в итоге не согласился подписать вручённые ему «признания». Вот строки из мемуаров Хёсса, написанных им в польской тюрьме: «Я был арестован 11 марта 1946 года, в 23:00. [...] Представители [британской] контрразведки обращались со мной ужасно. [...] На моём первом допросе они меня избили, чтобы получить свидетельства. Что было в протоколе, я не знаю, хоть я его и подписал. Но алкоголь и хлыст были слишком даже для меня. [...] Минден на Везере [...]. Там они обращались со мной ещё хуже, особенный первый английский следователь-майор. [...] Я не могу особо обвинять следователей [на Нюрнбергском процессе] — они все были евреи. Меня подвергли жутким физическим мучениям. [...] Мне также не оставили никаких сомнений в том, что со мной будет»[967].
С: Вы хотите, чтобы мы поверили бывшему коменданту Освенцима?
Р: Вам необязательно верить ему. В 80-х годах его мучители лично описали, как они пытали Хёсса. Вот строки из книги Руперта Батлера «Легионы смерти»:
«Хёсс вскричал от ужаса при одном виде британской униформы. «Как тебя зовут?» — прорычал Кларк. Всякий раз, как в ответ звучало «Франц Ланг», кулак Кларка обрушивался на лицо допрашиваемого. После четвёртого раза Хёсс сломался и назвал себя.
Его признание немедленно дало волю ненависти сержантов-евреев из команды, производившей арест, родители которых погибли в Освенциме в результате приказа, подписанного Хёссом. Заключённого стащили с койки, с его тела сдёрнули пижаму. Затем его, голого, растянули на станке для убоя скота, где, как казалось Кларку, ударам и крикам не будет конца.
Наконец присутствующий врач потребовал у капитана прекратить пытки: «Прикажите им остановиться, если вы не хотите получить труп».
На Хёсса было наброшено одеяло, и его отволокли к машине Кларка, где сержант влил ему в горло солидную порцию виски. Затем Хёсс попытался уснуть. Кларк ткнул резиновой дубинкой ему под веки и приказал по-немецки: «Не смей закрывать свои свинячьи глаза, ты, свинья!» В этот момент Хёсс впервые произнёс оправдание, которое он впоследствии часто повторял: «Я получал свои приказы от Гиммлера. Я такой же солдат, как и вы, и мы должны были подчиняться приказам».
Компания вернулась в Хайде примерно в три утра. По-прежнему шёл снег, однако одеяло с Хёсса сняли, так что он был вынужден идти по тюремному двору к своей камере абсолютно голым. [...] Потребовалось три дня, чтобы Хёсс смог дать связные признания. После этого он говорил не переставая.»[968]
Из этой же книги можно увидеть, как англичане пытали бывшего генерал-губернатора Польши Ганса Франка, в немецком городке Минден[969]. Освальд Поль, бывший руководитель Главного административно-хозяйственного управления СС, ответственный за все финансовые и административные вопросы, связанные с концлагерями, описал незаконные методы, применявшиеся к нему в Бад-Нендорфе[970], где его заставили подписать письменные показания[971]. В протоколе Нюрнбергского процесса имеется содержательный отрывок о показаниях Юлиуса Штрайхера. В них Штрайхер описывает, как его пытали. По требованию обвинения этот отрывок был исключён из протокола, зато в нём осталось обсуждение суда о том, стоит ли исключать из протокола данный отрывок или нет[972].
Карлхайнца Пинча, адъютанта Рудольфа Гесса, несколько месяцев пытало московское КГБ[973]. Советы также выбили «признание» из Юппа Ашенбреннера о душегубках, будто бы применявшихся немцами в СССР[974]. Аугуста Айгрубера, бывшего гауляйтера Австрии, в конце войны изувечили и кастрировали.
Йозефа Крамера, последнего коменданта Берген-Бельзена, а также других мужчин и женщин, служивших в СС, пытали до тех пор, пока они не стали умолять, чтобы им дали умереть[975]. Вот что пишет об этом английский журналист Ален Мурхед:
«Когда мы приблизились к камерам с охранниками-эсэсовцами, тон речи [английского] сержанта стал суровым. «У нас сегодня утром был допрос, — сказал капитан. — Боюсь, они представляют собой не очень приятное зрелище». [...] Сержант снял засов с первой двери и [...] вошёл в камеру, размахивая перед собой металлическим шипом. «Встать! — прокричал он. — Встать! Встать, грязные ублюдки!» На полу лежало или полулежало с полдюжины человек. С большим трудом одному-двум из них удалось-таки подняться. Ближайший от меня человек, с забрызганными кровью рубашкой и лицом, сделал две попытки, пока ему не удалось встать на колени и затем постепенно — на ноги. Он стоял с вытянутыми вперёд руками, сильно раскачиваясь. [...]
«А ну быстро встать!» — прорычал сержант [в следующей камере]. На полу в луже крови лежал человек[...]. «Почему вы меня не убьёте? — прошептал он. — Почему вы меня не убьёте? Я это больше не выдержу». Снова и снова с его уст срывались эти слова. «Он всё утро это говорит, грязный ублюдок», — произнёс сержант.»[976]
С: Это просто ужасно!
Р: Да, причём это только начало. В следующем разделе мы поговорим о методах, применявшихся на послевоенных процессах: иголки под ногти, вырывание ногтей, выбивание зубов, раздавливание половых органов. Подробней об этом — в своё время.
С: И результаты этих процессов являются последним словом в сегодняшней версии истории?
Р: Ну, если полуофициальный журнал по современной немецкой истории «Vierteljahrshefte für Zeitgeschichte» может служить показателем, то да. На их взгляд, Нюрнбергский процесс был справедливым судом, призванным творить правосудие; единственным его недостатком были его правовые нормы[977].
А теперь давайте проанализируем условия, в которых проходил Нюрнбергский процесс и другие суды над так называемыми «немецкими военными преступниками». Во время нашего анализа мы встретимся с новыми, более жёсткими, формами давления на свидетелей и подсудимых.
Показания перед судом
Р: Крайне критичное (как минимум, теоретически) рассмотрение судом показаний свидетелей и сторон основывается на столетиях опыта, накопленного поколениями юристов, и поэтому оно должно быть перенято историками в качестве примера для подражания, пусть даже научные методы установления истины не могут не отличаться от методов юридических. Судья, например, должен принять окончательное решение о том, что соответствует истине, а что — нет, за ограниченный период времени. Учёный же, напротив, не должен (и, пожалуй, даже не может) приходить к окончательному суждению, если он желает оставаться верным основным принципам науки. В судопроизводстве решение может быть сильно искажено эмоциональными факторами, в то время как в науке влияние эмоциональных факторов является минимальным или и вовсе отсутствует.
Большинство показаний свидетелей и признаний, относящихся к холокосту, было дано в связи с уголовными процессами. Отдельные, неэмоциональные свидетельские показания — большая редкость. Это было попросту неизбежно из-за характера вещей, о которых шла речь, и связанных с ними эмоций. Поэтому правдивость показаний свидетелей и признаний нужно было подвергать критическому анализу со стороны специалистов в областях истории и других наук, действующих в суде в качестве экспертов и помощников судей. Однако на процессах, о которых шла речь до сих пор, этого никогда не происходило[978].
С: Но ведь вы нам говорили, что на процессе Демьянюка всё-таки выступил эксперт (глава 4.2.2).
Р: Тот эксперт всего лишь оценил степень ненадёжности памяти свидетелей. Он не высказал никаких мнений по поводу правдивости самих показаний. Это вообще не входило в его компетентность.
Крайне некритичное отношение судей к свидетельским показаниям поднимает вопрос о том, могут ли вообще эти свидетельские показания представлять какую-либо ценность для науки, в которой для установления истины нужны неэмоциональные, поддающиеся проверке описания событий. Попытки построить историческую науку на основании свидетельских показаний в суде и уголовных процессов, основанных на этих показаниях, пусть даже они были сделаны на процессах, строго придерживавшихся правовых норм, сомнительны сами по себе. Ещё более сомнительным