Нужно разуметь верховье Чортомлыка, где он действительно подходил к речке Томаковке верст на 10.

приехали с морских разливов знатные козаки, Влас с товарищами, и привезли с собой шесть татар и несколько татарских писем, обшитых тафтой. Десятого марта кошевой атаман Иван Сирко, собрав к себе в курень судью, писаря, куренных атаманов, знатных козаков-радцев, а вместе с ними и московских послов Чадуева и Щоголева, объявил, что десятого числа уКозаков рады не будет и потому царской грамоты па этот раз они принять не могут; причина ж тому та, что в этот день будут переводиться татарские письма, а когда письма будут переведены, то в одной раде козаки выслушают и письма, и царскую грамоту; письма же те посланы из Крыма в Волошскую землю к татарскому войску, с нарочными гонцами и если в тех письмах окажутся какие-нибудь сведения о военных замыслах турок и татар, то они все те письма пошлют к царскому величеству. После этих слов кошевой атаман Сирко, куренные атаманы и козаки-радцы спросили у послов: «Для каких великого государя дел они к ним присланы, слышали, что за царевичем?» — «Не царевич он, а вор, плут, самозванец, явный обманщик и богоотступника Стеньки Разина ученикъ», отвечали послы. На этот ответ кошеной с товарищами говорил, что он самый истинный царевич Семион Алексеевич, желающий с ними говорить и видеться. Послы на это возразили, что присланы они от великого государя к кошевому атаману и ко всему войску не за тем, чтобы видеться с самозванцем, а за тем, чтобы взять его с собой. На что запорожцы, в свою очередь, ответили, что покажут его послам на раде и что послы, услышав его речь и всмотревшись в его лицо, признают его за истинного царевича и поклонятся ему. Послы, услыхав такия слова, пуще того стали обличать и самозванца, и его вождя, а потом, после всего этого, ушли из куреня кошевого в свою избу. После ухода послов кошевой атаман Сирко, судья Степан Белый, писарь Андрей Яковлев и журенные атаманы чуть-ли не весь день пили у самозванца «и Сирко, упившись, будто спалъ». Часа за два до \Г вечера самозванец встал, опоясался саблей и, в сопровождении судьи, писаря, асаулов и трехсот человек, напившихся пьяными, подошел к избе, где стояли послы вместе с козаками; тут козаки стали требовать Семена Щоголева, чтобы он вышел из избы к царевичу. Но Семен Щоголев не пошел, а вместо него вышел в сени Василий Чадуев и, отворив дверь, стал гово-

рить: «Кто спрашивает и для какого дела Семена Щоголева?» На это самозванец ответил к нему: «Поди ко мне». Василий Чадуев спросил его: «А ты что за человек?»—«Я царевич Семион Алексеевичъ». «Страшное и великое имя вспоминаешь, такого великого и преславного монарха сыном называешься, чего и в разум человеческий не вместиться; царевичи по степям и по лугам так ходить не изволят; ты сатаннн и богоотступника Стенькп Разина ученик и сын, вор, плут и обманщикъ». Самозванец на эти слова Чадуева стал называть его с товарищем брюхачем и изменником и поносить всякими скверными словами, после чего, обратившись к козакам, сказал: «Смотрите, наши ж холопы да нам же досаждаютъ». А потом, выхватив саблю и со словами «я тебя устрою», бросился к дверям избы на Чадуева. Чадуев, видя то, схватил пищаль и решился убить самозванца. Но в это время писарь Андрей Яковлев схватил самозванца поперек и унес его за хлебную бочку, а потом ушел с ним в город. После ухода самозванца оставшиеся на месте козаки, забрав поленья, стали приступать к избе и разбирать крышу её, всячески бесчестя Чадуева и попрекая его за то, что он хотел государича застрелить. Видя беду, Чадуев, Щоголев и стрельцы, забрав пищали, сабли и мушкеты и простясь между собой, стали ожидать смерти. Но потом, посидевши несколько времени, достали госздареву грамоту и стали говорить козакам, чтоб они оставили их до рады, а на раде выслушали бы царскую грамоту, что в ней от великого государя написано. Козаки успокоились, велели судье и асаулу поставить возле послов караул, чтобы они не ушли, потому что москали умеют из рук уходить, и после, того один по одному разошлись. После; их ухода явился полковник Алексей Белицкий с козаками и с мушкетами и стал в сенях, у самых дверей избы, готовый во всякое время к бою. ·

Того же дня, вечером, кошевой атаман Сирко присылал от себя к послам судью, писаря, асаула и куренного атамана Федора Серебренника, которые говорили им такия ре;чн: «Худо вы, Василий и Семен, сделали, что, будучи между войском, хотели застрелить государича; 12 марта будет рада и в той раде будет государич; что вы хотели его застрелить, теперь всем известно, и если он над вами велит войску что-нибудь сделать, то войско что огонь, по макову зерну разорвутъ»..Чтобы

и

поправить ошибку, козаки советовали послам, придя на раду, бить челом и кланяться в землю государичу, чтобы ои иро- стил их. «Если бы Семен Щоголев,—добавляли козаки,—вышел тогда, когда его вызывали, и стал бы обличать государича или невежливо перед ним говорить, то, конечно, государич и за это и за прежнее обличение Семенова, саблею его срубил бы. А после того, когда государича хотел Чадуев застрелить и когда он ушел от избы в город, тогда, если бы он приказал послов с их людьми побить и в Чортомлык побросать, козаки сделали бы, потому что они государича считают за царевича и верят, и слушают его, и что прикажет, то и будут делать». На это Чадуев и Щоголев ответили: «Недобрый, пе- богоугодный и неверный слуг поступок, что вы, называясь верными слугами царского величества, просите и получаете его милости, а послов великого государя, поверя какому-то неизвестному вору, плуту и обманщику, убиваете и смерти предаете. Мы не на смерть к вам посланы, а на радость и объявление премногой царской милости».

12 марта козаки, собрав войсковую раду и отобрав у послов полги, пригласили их с царскою грамотою на раду, а с ними вместе приказали идти и четырем человекам караульщикам с мушкетами. Послы, явившись в раду и изложив всю речь, как им было приказано, вручили кошевому Сирку царскую грамоту. Сирко, выслушав царскую грамоту, наказ и гетманское письмо, обратился с такою речью к запорожцам: «Братия моя, атаманы молодцы, войско запорожское, низовое, днепровое, как старый, так и молодой! Преж сего в войске запорожском у вас, добрых молодцов, того не бывало, чтобы кому кого выдавали; не выдадим и этого молодчика». На это войско отвечало: «Не выдадим, господине кошевой!» Сирко снова заговорил: «Братия моя милая, как одного его выдадим, тогда и всех нас Москва по одному розволокут (sic). А он не вор и не плут, прямой царевич, и сидит, как птица в клетке, и не переда, кем не виновенъ». На эти слова Сирка войско снова отвечало: «Пусть они того плута сами посмотрят в очи, тогда узнают, что то за плут. Ссылаются они на печать и на письмо, но сам он (царевич) говорит, что все то пишут сами бояре и присылают без царского указа и впредь будут присылать; пора их либо утопить, либо руки и ноги обрубить». Во время этихъ

речей самозванец стоял в церкви и смотрел на раду через окно. Между тем Сирко, выслушав страшное решение рады относительно послов, снова заговорил; «Поберегите, братие, меня, потерпите, наконец, и ради тех из наших Козаков, которые находятся у гетмана; помните, что послы, ради своей свободы, отослали их к гетману,—поэтому подержим их живыми или одного из них отпустим, чтобы как-нибудь своих освободить; впрочем, и то сказать: караул над ними крепкий, не уйдут. Братие, атаманы, молодцы, войско запорожское! Пошлем ^ мы к Дорошенку, чтобы он отдал нам на Кош клейноты войсковые да и сам к нам приехал; а он меня послушает, потому что мне кум; спасибо ему за то, что он по настоящее время не отдал тех войсковых клейнотов Ромодановскому. Такая правда у того Ромодановского: когда побил Юрия Хмельницкого и войсковые клейноты у него взял, то тех клейнотов им, войску запорожскому, не отдал, да и теперь также сделает, если Дорошенко отдаст их ему». Козаки на слова кошевого отвечали: «Пошлем, господине кошевой; вели листы к Дорошенку писать». После этого Сирко велел послам оставить раду и идти в греческую избу, за город, в сопровождении писаря и караульщиков. Но тут козаки снова заговорили: они настаивали на том, чтобы вывести царевича на раду и показать его послам и чтобы послы все по воле его учинили, а если не учинят, побить их. На это Сирко возразил товариству: «Зачем же государи чу по радам волочиться? Когда будет время, они увидят его и без рады и сделают все по воле его, а пока < то время не пришло, .отпустите ихъ». Вечером того же дня пришли к послам судья, писарь, асаул и самозванец; последний был очень опечален тем, что его не позвали в раду п потому хотел видеться с послами; пришедшие козакн объявили послам, что Сирко хочет свести их с царевичем в своем курене п заставить говорить ,с ним. «Присланы мы от царского величества к войску запорожскому по него, самозванца, а не беседовать с ним. И если кошевой это сделает и призовет нас к себе, имея в своем курене самозванца с саблею, и самозванец тот начнет озорничать, то какая ж тут правда? Мы как прежде, так тогда, как будем у кошевого в курене, шеи не протянемъ».

13 марта кошевой атаман Сирко, созвав к себе в курень

куренных атаманов и знатных Козаков ь-радцев п пригласив туда лее царских послов с генеральным асаулом Чернячен- ком, обратился с такою речью к послам: «Много вы, приехав на Запорожье, поворовали, на великого человека руку подняв, государича убить хотели, и за это смерти вы достойны. А нам Бог послал с неба многоценное яеемчужное зерно и самоцветный камень, чего искони веков у нас в Запорожье, не бывало. Сам же он расказывает, каким образом из Москвы изгнан: был он однажды в палатах своего деда по плоти, Ильи Даниловича Милославского; в то время у Ильи Даниловича беседовал о делах немецкий посол; и топ речи царевич помешал, за что Илья Данилович невежливо отвел его рукою; тогда царевич, придя в царские палаты, сказал государыне Марье Ильиничне, что если бы ему, царевичу, дали хоть три дня на царстве побыть, то он всех нежелательных ему бояр немедленно перевел; а когда царица спросила у него, кого же именно он перевел бы, то царевич ответил, что нерве,е всех боярина Илью Даниловича, а за ним и других. Тогда государыня бросила в него поясом и пояс тот воткнулся в ногу царевичу, от чего царевич занемог. После этого царица велела стряпчему Михайлу Савостьянову ок'ормить царевича, но тот стряпчий окормил вместо царевича какого-то певчего, и лицом и возрастом схоясого с царевичем, и, сняв с него платье, положил на стол, а на мертвого положил иное; царевича ясе хранил втайне три дня, потом нанял двух человек старых нищих, одного безрукого, другого кривого и, дав им 100 червонцев, велел вывезти царевича из города в небольшой тележке, под рогожей; нищие вывезли и отдали его посадскому мужику, а тот мужик свел царевича к Архангельской пристани. И царевич, проскитавшись там многое время, пришел на Дон п стал плавать со Стенькою Разиным по морю, в качестве кашевара, не объявляя о настоящем своем звания и называя себя Матюшкою. Только перед тем, как Стеньку Разина забрали ш, Москву, он объявил ему, под присягою, о себе, и Стенька знал его. После же Стеньки был на Дону какой-то царский посланец с к л зной и тот посланец дарил царевича подарками; через него царевич написал собственноручно письмо о себе царю, но того письма бояре до царского величества не допустили. А когда время настанет, то он пошлет к царскому величе-

ству письмо о себе с таким человеком, который сам донесет его до царского величества». В заключение речи Сирко от себя о царевиче прибавил, что сначала он мало ему верил, но потом, когда в наставший пост царевич начал говеть, то Сирко велел священнику на исповеди под клятвой допросить, верно-ли все то, о чем он рассказывал, и царевич под клятвой ответил, что все сказанное им истинная правда, и после этого приобщился святых тайн. Оттого теперь, кто что об нем ни говори и ни пиши, все верят в его царственное происхождение. И Сирко, перекрестясь, говорил, что это истинный царевич и что ни сам царевич, ни войско не отказывается просить себе, что надо по росписи, а именно: на 3.000 с небольшим человек по 10 аршин на человека в год кармазинных сукон, кроме того денежной, свинцовой и пороховой казны, также ломовых пушек, нарядных ядер и мастера, который теми ядрами умел бы стрелять, сипоши же и чайки у них будут. После Сирка говорил сам самозванец; он сказал, что послы сами хорошо знают, почему ни донским, ни запорожским козакам не да гот ни жалованья, ни пушек, ни чаек, ни всяких воинских запасов,— потому что царское величество к ним милосерд и много обещает, а бояре и малого не дают; а что до присланных царским величеством шиптуховых сукон, то им из них досталось только по полтора локтя на человека и только те, которые хотели купить, те, скупая, сделали себе кафтаны, другие же из тех сукон сшили себе сумки на кремни да пули.

На речь кошевого, куренных атаманов и Козаков - радцев послы отвечали, чтобы они, оставив все свои слова, отдали бы послам самозванца и отправили бы его со ста человеками Козаков к его царскому величеству, за что его царское величество будет жаловать их милостивым жалованьем. А на Кош за это присланы будут жалованье, сукна, ломовые пушки, нарядные ядра, мастер, зелье,, свинец, сипоши и чайки. «А что тот истинный вор, плут, самозванец и явный обманщик про себя объявлял, что он у вора, богоотступника и клятвопреступника Стеньки Разина был, то тому Стеньке, за его воровство, казнь учинена». , Кошевой и куренные атаманы на это послам сказали: «Если мы н тысячу Козаков с ним пошлем, то на дороге его отымут и до царского величества не допустят, а потому если придут за ним дворяне или воеводы с ратными людьми, для взятия го-

сударича, то и тогда не отдадим его. Москва и нас всех называет ворами и плутами, будто мы сами не знаем, что и откуда кто есть». Сам кошевой атаман Сирко послам сказал: «Если государь, по приговору бояр, зато, что мы не отдали царевича, пошлет к гетману Самойловичу, чтобы он не велел пускать к нам в Запорожье хлеба и всяких харчей, как Демьян Многогрешный не пропускал, то мы, как тогда без хлеба не были, так и теперь не будет, мы сыщем себе и другого государя, дадут нам и крымские мещане хлеба, и рады нам будут, чтобы только брали, так же как во время гетманства Суховия давали нам всякий хлеб из Перекопа. А про царевича известно и крымскому хану, который уже прислал к нам узнать об нем, на что мы ответили ему, что такой человек у нас па Кошу действительно есть. И посланный хана самт, видел царевича. А к тому же и турский султан нынешней весной непременно хочет быть под Киев и дальше; пусть цари между собой переведаются, а мы себе место сыщем: кто силен тот и государь нам будет. Жаль мне Павла Грибо- вича: если бы он в настоящее время был со мной, то знал бы я, как в Сибирь через поле засматривать, узнали бы тогда, каков жолнер Сирко». Тот же Сирко присланному вместе с послами от гетмана Самойловича генеральному асаулу Черня- ченку сказал такое слово: «Какому они мужику гетманство дали,— он своих разоряет да и разорять-то не умеет: по Днепру по- пластал, поволочился и, ничего доброго не сделав, назад возвратился. Теперь у них четыре гетмана: Самойлович, Суховиенко, Ханенко и Дорошенко, а ни от кого из них ничего доброго нет: сидят дома да за гетманство, за маетности и за мельницы кровь христианскую проливают; лучше было бы Крым разорить да войну унять. А было время, когда войско, во время рады, меня спрашивало и гетманство хотело мне дать, но Ромодановский Самойловича гетманом сделал,—не по войсковому он поступил и меня, Сирка, в пропасть послал. Слышно, что многие города той стороны и Лизогуб теперь к вашему гетману перешли,—а за то хвала Богу, что Лнзогуб к гетману подлизался: он как лизнет, то и в пятках горячо будет. А когда бы мне, Сирку, гетманство дали, то я бы не так сделал. Да и теперь, если бы мне хотя на один и од гетманство дали или гетман попович ¹),

>) Иван Самойлович был сын священника западной стороны Днепра.

московский обранец, дала, мне четыре козацких полка—полтавский, миргородский, прилуцкий и лубенский,—то я бы знал, что с ними делать: весь Крым разорил бы». Вместо Черняченка кошевому отвечали послы, что теперь с боярином и с гетманом ратных людей великого государя около 400.000 и что Сирко может идти к ним и чинить промысл, где придется. «Теперь не прежнее время,—возразил Сирко послам,—больше не обманут меня. Раньше этого мне отписал Ромодановский на картке го- сударскую милость, и я, поверя ему, поехал к нему, а он продал меня за 2.000 червонныхъ».—«А кто же те червонные за тебя дал?» спросили послы.—«Царское величество, милосердуя обо мне, те червонные Ромодановскому указал дать», отвечал Сирко.

17 марта, перед обедней, кошевой атаман Иван Сирко посылал священника с одиннадцатью куренными атаманами осмотреть на самозванце природные знаки его. Посланные не нашли на нем ни подобия царского венца, ни двуглавого орла, ни месяца со звездой, как показывал челядник Василия Многогрешного, Лучка, а нашли лишь на груди, от одного до другого плеча, восемь, подобно лишаям, белых и широких пятен. По поводу этих пятен самозванец сказал, будто о них ведает государыня царица да мама Марья, и что теперь, кроме стряпчего Севастьянова, его никто не узнает, да и он, кроме Севастьянова, никому не поверит, также как писать только к царскому величеству будет. С этих пор и кошевой Сирко и козаки еще больше уверовали в истинное происхождение царевича.

Того же дня, кошевой атаман Иван Сирко, призвав к себе царских послов, в присутствии куренных атаманов, сказал им: «Решили мы сообща отпустить вас к царскому величеству, а с вами отправить своих посланцев, не веря ни тому, что в грамоте кт, нам написано, ни тому, что вы нам о царевиче говорили; в листе, своем мы отпишем все слова царевича, да и он сам отпишет его царскому величеству и гетману Самой- ловичу. Послов же своих главным образом посылаем для того, чтобы они, слышав из самых уст государеких царское слово о царевиче, приехав на Кош, нам о том объявили, и тогда у нас свой разум будетъ».

18 марта кошевой атаман Сирко и все посподьство, собравшись на раду, читали свои листы и лист царевича, написанные

к царскому величеству и к гетману; московские послы не были приглашены на раду. После чтения писем запорожцы выбрали, в качестве посланцев к царю, Процика Золотаря, Трофима Троцкого да писаря Перепелицу, а после выбора собственных посланцев козаки призвали царских послов в курень Кошевого атамана и там вычитали им свои листы; в тех листах прописано было все то, что царские послы слышали о царевиче на раде; одио только в листах показано было иначе: царевичу написано былц 16 лет, а по осмотру послов ему больше 20 лет. После этого Чадуев, Щоголев и Черняченко, того лее дня, были отпущены из Сичи.

Отъехав три версты от Сичи, царские послы должны были некоторое время ожидать запорожских посланцев, задержанных кошевым и царевичем в Сичи. Догнав царских послов, запорожские посланцы объявили им, что с ними имеются только войсковые листы, а листа царевича при них нет, потому что царевич изорвал его за то, что кошевоии и поспольство не позволили ему, царевичу, ни свидеться с царскими послами, ни проводить их. Послы не поверили тому, чтобы лист царевича был изорван; напротив того, они убедились, что посланцы таят его для того, чтобы им самим, когда они будут у государевой руки, подать лично его царскому величеству тот лист, иначе бояре того листа царевича до государя не доиустят. Также сомневались царские послы и относительно того, те-ли везли с собой запороясские посланцы листы, которые читаны были параде, так как козацкие посланцы после отъезда царских послов долго оставались в Сиче. Тут же, догнав царских послов, запорожские посланцы говорили им, что когда они выехали из Сичи, то царевичу поданы были три оседланных лошади с парой пистолетов при каждой, и царевич просился провожать Чадуева и Щоголева с тем, чтобы побить их, но кошевой Сирко не допустил его до того '). К этому запорожские посланцы добавили, что когда Чадуев и ИДоголев приехали в Сичь, то к царевичу был приставлен крепкий караул, а до приезда их он ездил по полям свободно один.

Оставив Сичу, Чадуев и Щоголев прибыли в Кобыляки, а из Кобыляк 4 апреля добрались в город Переяслав, къ