Хутор и двадцать пять десятин

На следующий день после опубликования генераль­ского воззвания, в котором наиболее отличившимся пре­дателям была обещана награда — хутор и двадцать пять десятин земли, наш разъезд встретил в селе Деревище незнакомого человека. Он назвал себя руководи­телем подпольной группы железнодорожников станции Василевичи. Незнакомец не в меру хвалил наш отряд, о действиях которого был неплохо информирован, гово­рил, что давно мечтал связаться с нами, чтобы действо­вать против оккупантов совместно. На прощание он назначил место предполагаемой встречи и настойчиво просил снабдить их группу взрывчаткой, без которой они якобы ничего не могут предпринять.

Мне показалась странной доверчивость этого руко­водителя железнодорожников и та поспешность, с кото­рой он излагал выгоды нашей совместной деятельности. Поэтому я сначала рассердился на разведчиков.

— Почему вы его не захватили? Ведь это шпион!

— Я тоже так думаю,— признался разведчик Егор Исадченко.— Но, может быть, он хороший человек?..

Егор был по-своему прав. Разные бывают люди, и по-разному они приступают даже к самым опасным делам. Мы решили во что бы то ни стало проверить чу­жака.

На станцию Василевичи вызвались пойти Никита Каленик и Егор Исадченко.

В условленном месте они встретились с незнакомцем, походили по станции и там заложили мину на путях. «Чужой» тем временем познакомил партизан с двумя своими помощниками. Все это нас, конечно, обрадовало. Каленик и Исадченко уверились, что незнакомец,— свой человек. Мы готовились захватить станцию, чтобы по­дорвать поезда с горючим или снарядами.

Через день Каленик снова встретился на станции с подпольщиком. Поставленная мина, по его словам, поче­му-то не сработала, а потом ее заметили и сняли немцы. Каленик и партизаны ночью свободно расхаживали с ним по станции. Железнодорожник настойчиво просил провести его в лагерь, чтобы, как он объяснял, встре­титься с командиром, получить тол и связать свою группу с таким «боевым отрядом».

Я дал согласие.

Через несколько дней в лагерь привели тщедушного, хилого человечка с русой бородкой. На вид ему было лет 35—40. Как-то сразу бросились в глаза его острый нос и беспокойный взгляд. При разговоре он заметно волновался.

Мое подозрение, что это предатель, не проходило. Мы долго советовались с ним, как создать диверсионную группу, как сбивать с толку врага. На станции наш гость числился грузчиком.

Затем перешли к практике. Корабель объяснил ему, как изготовить и поставить мину, как маскировать ее, как действует «ММ» (магнитная мина). Потом железно­дорожнику выделили шестнадцать килограммов тола, дали две «ММ», капсули-взрыватели и запальный шнур. Условились, что он установит мины на железнодорож­ных путях, а также подложит под цистерны с горючим. До станции Василевичи его взялись провожать Гудымов и несколько бойцов, намереваясь еще раз проверить, как незнакомец выполняет боевую операцию.

Прошли село Деревище, углубились в лес. Гость был в ударе, он то и дело описывал, как оккупанты на стан­ции Василевичи получат отменный «подарок».

Внезапно навстречу вышла группа вооруженных лю­дей. Это были партизаны Петриковского района, шед­шие в отряд имени Фрунзе.

— Вот он, предатель!.. Шпион!..— бросился к наше­му гостю один из партизан.

Так называемый подпольщик бросил тол, выхватил у одного из наших партизан винтовку, вогнал патрон и отскочил в сторону. Но в это время Гриша Соловьев ударил его прикладом автомата в спину. Предатель свалился на землю.

Его привели в лагерь. Петриковские партизаны рас­сказали, что этот тип три месяца назад, якобы спасаясь от немцев, пришел к ним в лагерь со станции Василеви­чи. До этого петриковцы держали с ним связь, он да­вал им кое-какие сведения и иногда участвовал в мел­ких диверсиях. Однако подорвать с его помощью хотя бы один эшелон они так и не смогли. После прихода в петриковский отряд «подпольщик» продолжал уходить на станцию, выполняя разведывательные поручения. Месяц назад, ранним утром, лагерь был окружен кара­телями. Целый день отбивались партизаны. Ночью, по­теряв почти половину людей, отряд вырвался из окру­жения. Многие заметили среди карателей щуплую фигуру предателя.

Шпиона стали допрашивать. Он ежился и вздраги­вал, как провинившийся щенок. Сначала он божился, что с карателями был кто-то другой. Когда же его ули­чили во лжи, он заладил другое: да, оккупанты под страхом смерти заставили его вести на партизан. Он повел врагов, но не виноват, они его били, вели связан­ным.

Петриковские партизаны уже собрали подробные сведения об изменнике. Сын кулака, он в 1930 году сбе­жал из деревни и устроился на железной дороге. При­ход оккупантов приободрил предателя, он быстро свя­зался с ними. И вот сейчас, когда он чуть было не заработал обещанный фашистами хутор и двадцать пять десятин земли, пришла расплата.

С отвращением слушали партизаны его мольбы о пощаде.

— Земли он хотел... Что ж, и накормить его зем­лей!— раздался хриплый голос стоящего невдалеке ста­рого партизана.

В тот же день предатель получил «хутор» в два квад­ратных метра земли с осиновым колом в придачу.

ОКРУЖЕНИЕ

...Враг готовился к нападению. Во всех деревнях между Хойниками и Юревичами стояли войска. Но пар­тизаны, обходя по ночам села, занятые войсками, загля­дывали в Гноево, Березовку и другие деревни, а утром начинали оттуда обстрел вражеских гарнизонов, вызы­вая у противника панику и бесцельную стрельбу по ле­сам и болотам.

Наши люди доносили из Хойников, что в ближайшие дни венгерское командование намечает начать наступле­ние на наш лагерь всеми силами дивизии. Это под­тверждалось и частичной блокадой. Сто пятьдесят воору­женных партизан против дивизии — соотношение невы­годное, нужно уходить. Можно было легко попасть в ловушку. И вот, несмотря на предупреждение Штаба, мы решили уйти за Припять. Там нам будет простор­ней.

В суточный срок местный отряд собрал для нас две­надцать лодок между Юревичами и Мозырем. Этого было маловато, но переправиться мы могли. Отряды по­лучили приказ подготовиться к походу. Все уже было сложено. Мы запрягли лошадей и ждали только суме­рек, чтобы идти к переправе (до нее было двадцать пять километров). Но вечером возвратилась разведка и до­ложила, что, хотя лодки на месте, в зарослях лозняка обнаружена рота немцев. Немецкие посты скрывались даже от отдельных партизанских разведчиков. Было ясно, что нас хотят застигнуть во время переправы.

От места намеченной переправы через Припять до города Мозыря, расположенного на правом берегу ре­ки, всего пятнадцать километров. Значит, вероятно и то, что нас ждут и за Припятью?.. Таким образом, наши планы были нарушены... Кто-то донес оккупантам.

На рассвете к нам прискакал гонец — крестьянин села Крышичи. Он сообщил, что с вечера в село при­была рота карателей с двумя пушками. Простояв не­сколько часов в селе, она на исходе ночи ушла на хутор Обручатница.

Об этом мы уже знали. Егор Исадченко, посланный днем на разведку в Крышичи, через которые мы предпо­лагали идти к переправе, возвратился в лагерь ночью... «под седлом». Дело было так. Егор сидел во дворе бывшего колхозного бригадира, с которым был хорошо знаком и держал связь. Приятели болтали после обеда, когда в село неожиданно нагрянула рота мадьяр. Ло­шадь разведчика была расседлана. Исадченко успел только схватить седло и огородами пробрался в лес. В лагерь Егор пришел без коня, но седло так и не бросил. Тотчас во все стороны была выслана разведка. Около десяти часов вокруг лагеря послышались редкие выстре­лы. Вскоре разведгруппы возвратились. Выйдя из ла­геря, они напоролись на вражеские части. Пришлось бро­сить лошадей и уйти назад через болота. Потеряли шест­надцать лошадей с седлами.

Посланные затем пешие разведгруппы к двенадцати часам доложили обстановку. Лагерь был окружен. В селах Деревище и Хобное стоял батальон, в Обручатнице — рота с двумя пушками, в Старче и Моклище — батальон, в Мутижаре — батальон, в Ужинце — баталь­он. Каждый батальон имел в своем распоряжении ми­нометы.

Венгров, расположившихся у болота Моклище, мы видели без бинокля. До любого из этих пунктов было один-два километра.

Положение было тяжелым. Сто пятьдесят вооружен­ных и сотня безоружных партизан стояли против двух полков. На открытой местности такое соотношение сил привело бы к гибели отряда. Нас выручало то, что на остров можно было пройти по узеньким тропинкам лишь в трех-четырех местах. Вокруг раскинулись непроходи­мые топи. В отрядах узнали о создавшемся положении. Бойцы заметно приуныли. Особенно тревожились без­оружные. Я и сам переживал невеселые минуты. Это была наша первая встреча с крупными силами врага. Я не знал, что предпринять и, чтобы скрыть охватившее меня волнение, уехал наметить секторы защиты.

Спустя полчаса, когда наша группа ехала через ху­тор Лукьянки, мне показалось, что между кустами мелькнула человеческая голова. «Как мог сюда попасть человек? Не со страха ли мне померещилось?»— поду­мал я и повернул коня, за мной повернули и остальные. В кустах виднелась спина уходящего человека. Я при­шпорил коня вслед беглецу, который успел уже достиг­нуть развалин дома и копался в кирпичах рухнувшей трубы. Мы уже были рядом с ним, но человек прикиды­вался, будто не замечает нас.

— Ты что здесь делаешь?— окликнул я.

— Я — здешний, хозяин двора. Пришел двор по­смотреть...

— Как же ты прошел?.. Там — венгры, тут — заста­вы... Где теперь живешь?

— А в Борисовщине, у Хойников. Пришел по знако­мой мне тропинке... В болоте есть проход,— ответил он.

— Давно здесь?..

— Нет... Так, часа полтора.

В лагере партизаны местного отряда признали в за­держанном полицая из Хойников. Сперва полицай врал, а затем признался, что его послали разведать точное распо­ложение лагеря. После допроса предатель был уничтожен.

Фашистские батальоны молчали. Даже разведка не приближалась к болотам.

Мы разделили свои скудные силы на четыре группы по тридцать вооруженных и десять безоружных в каж­дой. В резерве оставили двадцать шесть человек. В каж­дой группе был один пулемет, в резерве — два пуле­мета. Группы разошлись к местам возможного перехода противника через болото. В направлении Моклище— Старч бойцов повели Гудымов и Елин, в сторону Мутижара — Дроздов и Корабель, на Хобное — Деревище— Пискарев и Лоскутов, к Обручатнице—Данько и Каленик. Местный отряд взял на себя оборону тропинки из села Ужинец.

О создавшемся положении отряд радировал Штабу.

Приближался вечер, а противник не подавал призна­ков жизни. С запада надвигалась грозовая туча. Еще не зашло солнце, а лес почернел. Стемнело. Волнами по верхушкам леса прокатился буйный ветер. И вот—раз­бушевалась буря. Сгибались и скрипели вековые деревья, сыпались обломки сухих веток. С треском падали вывороченные бурей пятидесятиметровые сосны. Непро­глядную тьму разрывали вспышки далеких молний.

В. Ф. Шелухина

На минуту-две буря утихла. Было слышно, как на­растал второй шквал. Падали редкие капли дождя. И вдруг длинная ярко-зеленая молния разрезала небо­свод. Высоко в небе перекатился гром и через несколько секунд обрушился глухими, сотрясающими землю уда­рами. Полил частый дождь. Казалось, хлынул водопад, который собьет тебя с ног и унесет.

Глазам больно от голубых, красных, желтых огней, мечущихся среди деревьев. Вот гигантская молния, по­хожая на ослепительно-белую змею, скользнула потраве и взвилась по сосне, показав свое огненное жало. А ря­дом шипит и катится красный клубок пламени с раска­ленным хвостом.

Голубая змея ползет по сосне вниз, вонзается в землю и пропадает. На ее месте появляются новые языки пла­мени. Оглушительные удары грома сливаются в непре­рывный гул.

Я люблю грозу и часто наблюдал ее в поле, в селе, Но с таким бесовским разгулом я еще не встречался. Гроза в Полесском лесу на несколько минут заставила меня забыть о нашем тяжелом положении и любоваться фантастической игрой огня.

Рядом со мной стояли партизаны из нашего резерва. Взглянув на них, я понял, что они, как и я сам, вы­мокли до нитки. По телу прошел озноб. «При таком шуме и темноте,— думал я,— противник сможет захва­тить наши заставы...»

В темноте Гриша Соловьев сунул мне в руку бутыл­ку с самогоном. Очевидно, он догадался о моем волне­нии. Я взял бутылку и, не отрываясь, влил в себя доб­рую половину обжигающей жидкости. Сразу стало теплее, дрожь вскоре исчезла.

Гроза удалялась, моросил мелкий дождь... Мокрые, мы долго стояли и прислушивались, не раздастся ли где пулеметная стрельба.

— Товарищ командир! Давайте устроим ложный прорыв,— обратился ко мне Саша Шкуропацкий.— Венгры ночью к нам не сунутся,— станут отстреливать­ся... А когда мы утром затихнем, они подумают, что отряды ушли!..

На той стороне болот зажглись костры. Противник, видимо, решил обсушиться. «Их-ю и не мешает обстре­лять»,— подумал я. Предложение Шкуролацкого имело смысл. Венграм не так уж хотелось идти через болота...

Подъехав к заслонам, я отобрал из каждого потри самых смелых и сметливых партизана. Объяснил задачу группам: «Подползти поближе к расположению врага и открыть огонь. Когда враг ответит, сделать перебежку и опять обстрелять. Начать по красной ракете в лагере».

Вернувшись в лагерь, в 24.00 даю красную ракету. Сразу же захлопали наши винтовки, застрочили ППШ. Через несколько минут со всех сторон взвились белые осветительные ракеты, и противник ударил из двух тысяч винтовок и автоматов. Вот захлебываются пуле­меты, подают свой голос пушки, но мины и снаряды рвутся в стороне или шлепаются в болото. Идет ночной бой между пятнадцатью партизанами и двумя полками венгерской пехоты!..

Через час я уже досадовал на этот «концерт». Стоял такой шум, что нельзя было понять: стреляет ли против­ник впустую или идет в наступление. Перед рассветом возвратились наши разведчики, а пальба продолжалась. И тут я вспомнил Попудренко. Он как-то сказал, что каждый снаряд, мина, пуля, выпущенные по безлюд­ному лесу здесь, в тылу, ослабляют врага там, на ре­шающих участках фронта. Противник в эту ночь вы­пустил не одну сотню снарядов и мин, расстрелял не один десяток тысяч патронов. А это выгодно нам, и это помощь фронту.

Предложение Шкуропацкого сорвало намерения вра­га. Назначенное на утро наступление на наш лагерь было отложено.

Радировали Штабу, что ночь прошла благополучно. Противник держит нас в кольце.

Июльское теплое солнышко отогрело и обсушило партизан. Однако лагерь не подавал признаков жизни.

Около двенадцати часов у болот появились развед­группы противника. Они сначала осторожно выглядыва­ли из-за деревьев и кустов, а потом стали демонстра­тивно бродить по берегу. Со стороны села Хобное по дороге двинулась разведка из десяти человек. Пискареву было приказано не стрелять. Разведка углубилась в лес на километр, постояла, послушала — и ушла. Днем венгры подходили к болотам, свободно расхаживали по тропам, несколько раз стреляли из миномета. На остров они все же идти не решались.

Наступил вечер, а потом и ночь. Мы сидели не дви­гаясь, забыв даже о пище (впрочем, кроме сухого хлеба ничего и не было). К 24 часам противник без нашего вмешательства открыл беспорядочную стрельбу. Мины хлопали вблизи лагеря. Над болотом свистели пули.

Находясь с резервом в лагере, я испытывал большую тревогу, чем командиры на заставах. Там они знали об­становку, а здесь я только слышал отдаленную стрель­бу. К кому и куда бросаться на помощь?— вот что не давало мне покоя. И все-таки до утра никто не запросил помощи. С восходом солнца противник стал уходить от болот.

В полдень я встретился с Пискаревым и договорил­ся с ним о разведке в деревне Хобное. Двадцать авто­матчиков выдвинулись к опушке леса и, соблюдая строгую маскировку, устроили там две засады. Под их прикрытием два партизана направились в село.

Венгры еще находились в деревне. Они заметили на­ших разведчиков и стали кричать им: «Партизан, сюда!» Солдаты не стреляли, но одновременно две группы их скрылись в кустарнике и начали обходить разведчиков.

В засадах этот маневр заметили и приготовились к бою.

Разведчики то подходили к деревне, то отступали по­чти к самым засадам. Венгры подходили все ближе и ближе. Так продолжалось до тех пор, пока венгерские солдаты, зашедшие разведчикам в тыл, не приблизились к засадам метров на сто. Венгры поднялись, чтобы отре­зать нашим разведчикам отступление, но тут ударили двадцать партизанских автоматов. Разведчики юркнули в лес, а венгры, оставив убитых, отступили. На выручку им поспешила стоявшая в Хобном рота. Беспорядочно стреляя на ходу, она углубилась в лес. Но наши заста­вы вовремя отошли. На дороге остались шесть убитых и четыре раненых венгерских солдата.

К вечеру оккупанты отошли от болот. Они показы­вали по деревням трофеи — оседланных лошадей и «пленных», которых изображали полицаи. «Капут пар­тизан»,— твердили они. Однако через час после их ухо­да в села пошли наши разведчики, разнося сводки Совинформбюро и рассказывая, как венгры окружали нас.

Лагерь ожил. Задымили костры. Трое суток никто не видел горячей пищи, и повара спешили с обедом. Партизаны сидели у костров, обсуждая события этих дней. Настроение у всех было праздничное. Группы бойцов, беспечно лежавшие у костров, напоминали мне ватаги косарей, которые, кончив косьбу, усталые и до­вольные, ожидают, пока в котлах сварится каша, за­правленная салом...

Силы противника превосходили наши по крайней мере раз в десять. Но противник не пошел штурмом на лагерь, поняв, что мы не сдадимся, а прорыв через бо­лота принес бы им большие потери.

Радисты сообщили Штабу о благополучном исходе окружения. Штаб посоветовал быть осторожнее, но ухо­дить не рекомендовал, а предложил связаться с парти­занским отрядом Мирковского, находящимся в районе Мухоедов за Припятью. С помощью Мирковского мы должны были подготовить переправу через Припять.

КАЦЫМБА И ПАНОВ

Положение наше все же было тревожным. Во всех селах вокруг острова венгры расположили свои гарни­зоны. Их роты часто блокировали наши переправы и выходы из лагеря. Стал заметно ощущаться недостаток продовольствия.

Снова решаем уходить за Припять. Но прежде всего нужно установить связь с отрядом Мирковского.

Поехать за Припять к Мирковскому вызвался начштаба Данько. Для большей маневренности он взял с собой только Григория Соловьева и Якова Моисеенко. В качестве проводника пошел уже знакомый нам лесник Кацымба.

До Припяти группа дошла без приключений. На правом берегу Кацымба несколько часов кружил у сел Завойт и Кустовщина. Это вывело партизан из терпения.

— Но здесь должен быть партизанский отряд!.. Ни­как не найду,— оправдывался проводник и недоуменно разводил руками.

Несколько раз останавливались, Кацымба свистел.

— Это — условные сигналы! — объяснял он.

Наконец, послышался ответный свист, и на просеку вышли два вооруженных человека.

— Они,— облегченно вздохнул Кацымба и пошел им навстречу.

Вскоре по его знаку Данько с бойцами вышли на не­большую поляну, на которой сидели люди с винтовками и немецкими автоматами.

Кацымба отрекомендовал одному из незнакомцев то­варища Данько и сказал, что они ищут местных парти­зан, которые смогли бы помочь переправиться двум от­рядам через Припять. Подошедший к Данько человек назвался командиром Мозырского партизанского отряда.

— Панов Василий. Отряд мой стоит в другом месте, сейчас мы наблюдаем за карателями, орудующими в Демидове.

Из конспиративных соображений Данько не сказал, какой отряд он разыскивает, и заговорил о переправе вообще.

— Товарищ Панов, вы ведь сумеете их перепра­вить?— вежливо спросил Кацымба.

— Да, надо подумать... А сколько у вас людей, ло­шадей, подвод?— вдруг повернулся Панов к Данько.

— Два десятка больших лодок за ночь смогут пе­реправить нас,— не спеша ответил Данько.

Больше на эту тему разговоров не было. Данько с бойцами остались на несколько часов отдохнуть. Наш проводник о чем-то долго беседовал с Пановым, расха­живая по поляне. У Соловьева это вызвало подозрение. Панов, разговаривая, показывал головой в сторону Данько.

Когда Панов и Кацымба отошли в лес, Соловьев по­дошел к Данько.

— Товарищ начальник, давай ехать. Нечего отды­хать. Отряд где-то далеко, поспешить надо... К тому же наших там, наверное, прижимают.

— Не торопись, успеем...— стал было отговаривать­ся Данько.

— Нечего с этими гавриками договариваться,— не унимался Соловьев.— Не нравятся мне что-то они...

Данько, немного подумав, дал команду готовиться к отъезду.

— Зря торопитесь, товарищи,— подошел к ним Панов.— Если хотите, переправу мы организуем.

Данько пообещал заехать на обратном пути. Ехали ночью. У сел Грушевка и Антоново долго кружили сре­ди болот. Только на рассвете вышли к Грушевке.

Село горело. До двух рот немцев стояли перед длин­ной колонной крестьян. Соловьев, отдав лошадь Моисеенко, пополз в сторону карателей и с пятидесяти метров дал по немцам несколько длинных очередей из автома­та. Началась паника. Но немцев было много, и они тот­час же кинулись в погоню. Несколько часов скакали наши товарищи по лесу, пока не оторвались от пресле­дователей.

Больше суток Кацымба водил бойцов в поисках отряда Мирковского.

Вблизи села Углы группа неожиданно столкнулась с партизанами отряда, которым командовал товарищ Белоусов. Они радостно встретили своих собратьев по борьбе. Когда разведчики пришли в отряд Белоусова, Данько рассказал командиру о своих неудачах.

— И главное, что водит нас знающий местность лес­ник Кацымба, а вот путает...

— Кацымба? Какой Кацымба?!— насторожился Бе­лоусов.

Ему показали. Белоусов тут же распорядился обезоружить нашего проводника и взять его под стражу.

Данько рассказали, что в 1941 году с приходом нем­цев лесник Кацымба рыскал по Наровлянскому району, разыскивая партизан. Затем он сам организовал не­сколько боевых групп из жителей окрестных сел. Вел себя Кацымба слишком активно, не скрывал своей не­приязни к оккупантам. Однако организованные им пар­тизанские группы одна за другой попадали в лапы ка­рателей. Кацымба с несколькими партизанами всегда ускользал во время облавы и опять приставал к какому-нибудь отряду.

Командир Наровлянского партизанского отряд Яромов заподозрил Кацымбу в предательстве. За ним долго следили и, наконец, убедились в том, что он встречается с полицией. Почуяв недоброе, Кацымба скрылся. Яромов издал приказ о поимке и расстреле предателя.

Вскоре Кацымба оказался в Хойницком партизан­ском отряде, которым в то время командовал Панов.

Данько и Белоусов отвезли предателя в отряд Яромова. Партизанский суд приговорил Кацымбу к выс­шей мере наказания.

Вместе с яромовским стоял отряд Мирковского, ко­торый уже получил радиограмму из Москвы о необхо­димости помочь нам. Мирковский горячо откликнулся на нашу просьбу.

Хлопцы заспешили «домой». По пути они снова встретили Панова, который предложил разведчикам от­дохнуть и пообещал переправить их через Припять. О Кацымбе он даже не спрашивал.

Панов назначил переправу на вечер. Данько решил, что нужно его проверить. Заявив Панову, что ребята хотят перекусить в соседней деревне, он дал команду уходить. В селе Стрельск быстро раздобыли лодку, бла­гополучно перебрались на противоположный берег и спрятались в прибрежных кустах, как раз напротив мес­та переправы, предложенного Пановым. Через некото­рое время к берегу причалила моторная лодка, из ко­торой вышли двенадцать полицаев. Они вошли в лозняк вблизи того места, где Панов должен был переправлять группу Данько. Разведчикам все стало ясно.

* * *

Поздней осенью 1941 года в селе Хобное появился человек, назвавший себя окружением, старшим лейте­нантом Красной Армии. Крестьяне его приютили. Про­жив с месяц, лейтенант заговорил о партизанском отряде. Мелкие группы хойницких активистов к тому времени уже были объединены в партизанский отряд имени Фрунзе. На вопросы старшего лейтенанта о месте нахождения отряда, крестьяне разводили руками.

Ноябрьским днем в селе Деревище Панов (это был он) убил полицейского и, захватив его оружие, стал призывать крестьян организоваться в партизанский отряд. Крестьяне переглянулись между собой и свели Панова в партизанский отряд имени Фрунзе. Здесь он, как офи­цер Красной Армии, вскоре был назначен начальником штаба, а потом и командиром отряда.

Отряд сидел в лесу тихо. Он снабжался из окружаю­щих сел продовольствием и под предлогом недостатка боеприпасов не ввязывался в бои. Панов часто уходил в разведку. О нем стали поговаривать как о хорошем командире. Однажды отряд напал на полицию села Юревичей, которая мгновенно сбежала и даже оста­вила оружие. В то же время члены партии, лучшие люди отряда, ежедневно гибли, уходя в разведку, под пу­лями вражеских засад. В марте 1943 года у Хойни­ков остановился с отрядами Федоров-Черниговский, со­вершавший рейд на запад. Почти все партизаны отряда имени Фрунзе стали проводниками у черниговцев, одна­ко часто выходы разведывательных и диверсионных групп кончались неудачей. Федоров наметил захватить город Хойники, но окружившие город отряды то и дело натыкались на немецкие засады.

Пойманные полицаи сообщили Федорову, что Панов связан с гестапо. Однако предатель пронюхал, что он разоблачен, и бежал со своими десятью сподручными.

Получив такие сведения, мы радировали о Панове Штабу и получили ответ: найти изменника и уничто­жить. Для поимки его выехал Данько с шестью парти­занами. Предлогом для встречи была все та же пере­права. Группа взяла с собой четырех человек из отряда имени Фрунзе. Они знали Панова и место стоянки его банды.

В течение двух суток искали шайку Панова. Нако­нец двум партизанам из отряда имени Фрунзе удалось связаться с ним. Панов согласился на встречу, но по­требовал, чтоб Данько явился к нему в сопровождении одного бойца. Остальные должны находиться за полки­лометра. Данько согласился.

В назначенный час, оставив партизан в трехстах мет­рах от условленного места, Данько с Соловьевым пош­ли на свидание с бандитом. Дойдя до поляны, Соловьев свистнул. Послышался ответный свист. Затем на поляну вышел Панов в сопровождении двух человек, держав­ших в руках винтовки. Гриша Соловьев стал за сосну, а Данько пошел им навстречу. Но не успел он сделать и десяти шагов, как Панов дал по нему очередь из авто­мата. Данько упал в траву. Панов глянул на упавшего и снова поднял автомат. Но в тот же миг Соловьев дал очередь по Панову и две — по его спутникам. Бандиты рухнули на землю. Прождав минуту, Гриша бросился к начальнику штаба. Какова же была его радость, когда он увидел, что Данько жив и даже не ранен. Две пули попали в пистолет Данько, остальные раздробили при­клад автомата.

Где-то в глубине леса раздался винтовочный выст­рел, затем два раза прострочил автомат.

Оказывается, на месте, где Данько оставил своих бойцов, также произошла схватка с двумя бандитами — проводниками из шайки Панова.

Бандиты, выдававшие себя за местных партизан, услыхав выстрелы с той стороны, где встретились Данько с Пановым, неожиданно открыли огонь по на­шей группе. Одна из пуль прожужжала над ухом Моисеенко. Опытный партизан, почти не целясь, уложил обоих предателей и, махнув рукой бойцам, кинулся на выручку Данько. За ним кинулись и другие партизаны.

Панов и два его спутника были мертвы.

Данько нашел у Панова немецкую карту Полесья с обозначением стоянок партизанских отрядов, шифр, по которому он, очевидно, вел переписку с оккупантами, пропуск Мозырского гестапо на беспрепятственный вход в город, а также пачки советских и немецких денег.

Все попытки Данько найти остальных соучастников Панова ни к чему не привели.

У СЕЛА КОЖУШКИ

Прошел месяц, как мы ушли от Попудренко, двад­цать дней из них мы стояли в лагере у Лукьянок. Де­сять ночей мы просидели на поляне, готовясь зажечь костры партизанского аэродрома, но самолеты так и не прилетели. Наконец Штаб передал: «Выйти в район села Кожушки, разведать бывший военный аэродром у реки Припять, срочно доложить о его состоянии и дер­жать под наблюдением».

Задача предстояла нелегкая. Мы должны были вый­ти в небольшие леса, окруженные болотами. Чтобы по­пасть в район села Кожушки, надо пройти восемьдесят километров. Но приказ и для партизан — приказ. К то­му же мы будем ближе к Припяти.

Вокруг лагеря в селах по-прежнему стояли венгер­ские роты. Проскочить с нашим обозом было почти не­мыслимо. Но мы решили пробиться силой и хитростью.

В три часа дня отряды покинули лагерь, а к заходу солнца лесом подошли к селу Алексичи и стали в лесоч­ке на возвышенности, откуда хорошо было видно все село. По главной улице взад и вперед маршировал взвод венгров, остальные солдаты кучками стояли на неболь­шой площади. Осмотревшись, мы решили идти дальше. Незаметно по кустам через огороды в село пробрались два взвода. В это время по дороге, на виду у венгров, двигалась вся наша кавалерия. Венгры стали поспешно отходить в другой конец села. Когда наши взводы заня­ли улицы и выставили пулеметы, партизанская колонна спустилась с пригорка и подошла к тому месту, где полчаса назад маршировали венгерские солдаты. Не до­ходя до них метров двести, мы круто сворачиваем в про­улок и уходим на деревню Богусловицу. Население с удивлением наблюдало наш переход на глазах у целой роты венгров,

До утра мы ушли от лагеря на шестьдесят километ­ров. Теперь перед нами лежала открытая местность и шоссе Хойники—Тульговичи. В небольшом горелом ле­сочке сделали остановку. Партизаны отпрягли лошадей и расположились на отдых.

Наша стоянка находилась в трех километрах от села Тульговичей. Кругом раскинулись поля, болотца, лужки. Стали появляться крестьяне. Одни пололи картофель, другие свозили сжатую рожь и сено. Заметив, что лесок полон вооруженных людей, многие из них, озираясь, по­спешно уходили обратно. Солнце поднялось высоко. Я с несколькими партизанами отправился в Тульговичи. Возле одного из дворов собрался не один десяток кре­стьян. Мы рассказали им о положении на фронтах, о разгроме немецких войск под Курском и Орлом. Но, оказывается, об этом крестьяне уже знали из наших сводок.

В Тульговичах населению хорошо было известно о действиях нашего отряда. О нас складывали легенды, приписывая такие подвиги, какие могло создать лишь воображение людей, жаждущих скорейшего разгрома врага. Крестьяне говорили, что во время юревичского «концерта» было убито сорок венгров, в то время как убитых там совсем не было, что при окружении острова противник потерял убитыми больше сотни солдат. Мно­гие уверяли, что видели, как их хоронили в Хойниках. Это тоже было выдумкой. Мы знали о шести убитых.

В селе Гудымов создал три группы для связи с отря­дом. Каждая группа действовала самостоятельно и не знала о существовании другой. Мы посоветовали им соблюдать строгую конспирацию.

Вечерело. Погони за нами не было. Разведка, по­сланная вперед, также не обнаружила врага. На виду у всего села наша колонна направилась к лесу у села Кожушки. К вечеру мы достигли намеченного места. Лагерь разбили на южной опушке леса, примыкавшей к необозримому заболоченному лугу. Из лагеря мы могли обозревать села Кожушки и Ломачи.

Мы не случайно остановились на открытом месте. Ясно, что оккупанты не упускают нас из виду. Поэтому прятаться далеко за болотами не было смысла. В лес уйти можно всегда.

На опушке леса, сухой и солнечной, росло несколько высоких развесистых дубов и редкие мачтовые сосны. Густые заросли орешника, как изгородь, отделяли поля­ну от подступивших лугов. Под тенью орешника мы и поставили палатки. Лес был полон ягод, особенно дикой малины, заросли которой растянулись на несколько ки­лометров. Урожай малины в тот год был невиданный. Ее побеги, обычно закрытые широкой листвой, казались красными. С иного куста можно было собрать свыше килограмма сочных ягод, но вся эта малина стояла не­тронутая. Крестьяне в лес не ходили.

Наш рацион сразу пополнился ягодами и грибами. Еще с времен рейда в Тупичев у нас хранилось кило­граммов шестьдесят крахмала. Сейчас он был использо­ван на кисели.

На другой день получили известие из Штаба, что в старый лагерь к нам вылетают два самолета. Туда спеш­но отправился Данько с двумя взводами. Партизаны ехали днем, до места добрались удачно, ждали самоле­тов всю ночь, но они так и не прилетели. Данько вер­нулся под Кожушки ни с чем.

...Разведали бывший аэродром. Он занимал площад­ку примерно 2*3 километра с довольно плотным сугли­нистым грунтом. Здесь в начале войны был временный аэродром наших воинских частей. У хутора Печки еще валялись обломки наших и немецких самолетов, а также различное авиационное имущество. Повреждений и мин не обнаружили. Сразу же сообщили Штабу, что аэро­дром может принимать самолеты.

Штаб предложил принять самолет на посадку. У нас были больные и раненые, их необходимо было отправить на Большую Землю. Прием самолета с посадкой был для нас большой радостью. Бойцы быстро сплели из ло­зы десять корзин. Было решено послать в Москву «пар­тизанскую» малину. Подготовили костры. Самолет по нашим расчетам должен был появиться в полночь. Но как назло к этому времени разыгралась гроза, полил дождь. И тогда же в небе послышался гул мотора. Ярко горели костры, несмотря на дождь; я все время по­сылал условные ракеты. Где-то в тучах над аэродромом несколько раз пророкотали моторы, а потом смолкли. Утром нас по радио запрашивали: «Что с самолетом?» В Москву он не возвратился.

На другой день приняли самолет с выброской груза. Нам было доставлено немного патронов, два десятка винтовок, два пулемета, медикаменты и кое-какая ме­лочь. Но это нас не удовлетворяло. В отрядах было более ста безоружных; ждали вооружения и добро­вольцы по селам.

Мы принялись за хозяйственную деятельность. Во время окружения острова отряд потерял шестнадцать оседланных лошадей. «Доставать» седла было нелегко. Противник кавалерийских частей не имел, а по селам они попадались редко. Хотелось иметь в отряде хоро­шую кавалерию, были и лошади, а вот ездить не на чем. Пришлось изготовлять седла своими руками. Из села Ломачи привезли кузницу со всеми инструментами. В лесу стоял звон молотков. Наши умельцы выковывали из железного дюймового прута по две дуги, которые при­клепывались к двум выстроганным вербовым или ли­повым доскам длиной в шестьдесят-семьдесят сантимет­ров. На дуги натягивались и пришивались парашютные лямки. Они шли также на подпруги и стременные ремни. Для потника использовали парашютные грузовые мешки, которые обычно состояли из двух слоев крепкой пару­сины и толстой ватной прокладки. Седловина обтягива­лась выделанной или невыделанной кожей, иногда да­же шерстью наверх. Седла получались легкие и проч­ные.

Впоследствии нам попадались отечественные и ан­глийские седла, но седло, сделанное партизанами, было легче и удобнее. Оно служило не только для езды, но и заменяло нам постель. Потник расстилался под бока, седло подставлялось под голову вместо подушки. Это казалось нам в то время замечательной постелью! Иной постели мы и не знали. Я так привык класть голову на твердое седло, что после войны долго не мог привыкнуть спать на мягкой подушке.

Наша типография работала день и ночь. Пришлось выделить в помощь нашей наборщице еще двух помощ­ников. Сводки Совинформбюро издавались через день. Мы выпустили специальную листовку о поражении нем­цев под Курском и Орлом, а также о капитуляции Мус­солини. Через день собиралось много «почтальонов» из окружающих сел. Они приносили нам бумагу, которая в основном попадала из Хойников с помощью некоторых полицейских. Часто бумагу передавали «неизвестные».

Снова была напечатана листовка «К венгерским сол­датам», в которой сообщалось о поражениях немецкой армии, отступлении по всему фронту и капитуляции Италии. Листовка призывала солдат не идти на фронт, возвращаться в Венгрию и унич