Глава 7. 1941 год - новые удары Германии

6 апреля 1941 года немецкие войска вторглись в Югославию и Грецию, а 22 июня - в Советский Союз.

Считали ли народы Югославии и Греции, а также народы Советского Союза, что немецкая пятая колонна органически связана с немецкой агрессией, подобно тому, как об этом думали народы Северной и Западной Европы?

Мы можем ответить на этот вопрос утвердительно, говоря о Югославии и Советском Союзе, хотя и не располагаем достаточными сведениями.

Данные по Греции еще более скудны. Мы начнем именно с этой страны.

В главных городах Греции проживали небольшими группами немецкие подданные, некоторые из них состояли членами имевшихся в Греции, как и в ряде других стран, местных отделений заграничной организации немецкой нацистской партии. 6 апреля 1941 года афинская полиция арестовала этих немцев, а заодно и ряд других лиц, находившихся под подозрением. В конечном итоге при полицейском управлении Афин скопилось до тысячи арестованных, представлявших собой подлинную “смесь языков и народов”.

Руководители колонии немецких подданных, проживавших в греческой столице, заранее договорились с полицией, что в случае войны нацисты - подданные Германии будут размещены не в лагере за колючей проволокой, а в заблаговременно подготовленных трех домах. Полиция сдержала свое слово и после дополнительных переговоров с одним из немецких руководителей перевела [208] соответствующую часть арестованных из лагеря в упомянутые три дома. Здесь они прожили спокойно (если не считать небольшой демонстрации греческой молодежи, кричавшей “Долой пятую колонну!”) почти целых три недели, вплоть до 27 апреля 1941 года, когда флаг со свастикой взвился над Акрополем. Все это дает основание думать, что в Греции (по крайней мере в Афинах) пятой колонне не придавалось особого значения.

Иначе обстояло дело в Югославии.

После окончания первой мировой войны много немецких подданных, главным образом коммерсантов, поселилось в Югославском королевстве, так же как это имело место в других странах. Важно при этом учесть, что в северной части страны имелись обширные районы, где в общей сложности проживало до 600 000 человек, являвшихся немцами по происхождению, языку и обычаям. На западе страны, в Словении, немецкое национальное меньшинство размещалось главным образом в городах, то были остатки когда-то более многочисленной группы, сокращавшейся после 1800 года под давлением словенцев. В районе Готше, в центре бесплодного карстового плато, влачило жалкое существование некоторое количество людей, также говоривших по-немецки. Далее на восток, в долинах Савы, Дравы, Дуная и Тиссы, располагались крупные немецкие сельскохозяйственные колонии, большей частью основанные еще в XVIII веке; они представляли собой часть той оборонительной полосы из воинственных поселенцев, которые насаждались Габсбургами для защиты Центральной Европы от турецкой опасности. Все эти группы немецкого национального меньшинства жили в молодом государстве Югославии в довольно трудных условиях. Их школы и организации служили объектами нападок. За ними не признавали политических прав. Они подвергались довольно значительным притеснениям, особенно в Словении.

В подобной обстановке трудно было ожидать безучастного отношения со стороны немецкого национального меньшинства к происходящим событиям. После 1933 года местные немцы, особенно молодое поколение, искали поддержки у третьего рейха. Таким образом, в Югославии создалось положение, подобное положению в Польше. [209]

Действия притеснителей вызывали ответную реакцию со стороны притесняемых, что заставляло еще более усиливать репрессии и так далее. Все это подливало масла в огонь, разжигало ненависть. Аншлюс Австрии усилил напряженность обстановки. Аннексия Судетской области Германией и последовавшее превращение Чехословакии в германский протекторат еще больше разожгли ненависть словенцев и сербов к немцам; этому способствовало и славянское родство указанных народов с чехами.

Югославия проявляла особую настороженность в связи с сообщениями о немецкой пятой колонне, которые шли из Дании и Норвегии в апреле 1940 года, из Голландии, Бельгии и Франции в мае и июне того же года.

Югославские власти замечали, что призывники из немецкого национального меньшинства зачастую не являлись на службу в армию и как бы бесследно исчезали. Высказывалось подозрение, что они являлись по призыву в немецкую армию, что не могло предвещать ничего хорошего. Особенно многочисленными стали случаи подобного дезертирства осенью 1940 года. Дипломатическое давление Германии на Югославию усиливалось с каждым месяцем. В конечном итоге принц-регент Павел и его кабинет приняли решение присоединиться к тройственному пакту, заключенному между Германией, Италией и Японией. Соответствующее соглашение было подписано двумя югославскими министрами в Вене 25 марта 1941 года. Однако сербские патриоты отказались примириться с подобным унижением; ранним утром 27 марта группа решительных офицеров под руководством генерала Симовича захватила власть в свои руки. Регентский совет распустили и возвели на престол Петра II - младшего сына короля Александра.

Сербов охватил огромный энтузиазм. Венское бесчестье ликвидировано! Югославия отмежевалась от Гитлера и Муссолини! Ненависть к немцам вспыхнула с небывалой силой. В Белграде сначала выбили стекла в окнах немецкого туристского агентства, а потом помещение разгромили, мебель выбросили на улицу и сожгли. Немецкого авиационного атташе, который утром 27 марта ехал по городу на своей машине с небольшим флажком со свастикой, группа возбужденных демонстрантов за отказ [210] остановить автомобиль так избила, что его пришлось отвезти в госпиталь. Когда немецкий посол 28 марта ехал в собор, чтобы присутствовать на торжественном богослужении в честь молодого короля, он слышал доносившиеся из толпы оскорбительные выкрики. Одному французскому журналисту рассказывали, что югославы плевали немецкому послу в лицо{243}. Немецких подданных, проживавших в Белграде и других местах страны, стали настолько сильно притеснять, что многие из них поспешно выехали из Югославии.

Через два дня после этих событий последовал удар с немецкой стороны.

6 апреля значительная часть Белграда оказалась разрушенной в результате бомбардировки с воздуха. Немецкие дивизии ринулись через границу. На юге они вторглись в Македонию с территории Болгарии, отрезав тем самым Югославию от Греции. На севере они окружили и уничтожили югославские войска, которые пытались оборонять всю пограничную зону.

Как и в Польше, борьба была неравной; превосходство немцев оказалось еще более подавляющим; значительно возросла скорость продвижения немецких дивизий, накопивших к этому времени достаточный боевой опыт. Можно было наблюдать дезорганизацию и панику среди югославских войсковых частей, которые попали под сокрушительные удары противника на территории районов, населенных немецким национальным меньшинством и ненадежными хорватами. Снова страх перед изменой охватил жителей. В некоторых районах страны поползли слухи об отравлении источников водоснабжения.

10 апреля немцы бомбардировали пункт, где расположилось правительство после своего бегства из столицы.

“Такая точность действий представляется поразительной. Наряду со страхом возникает и недоверие. Кто доносит? Кто является коварным предателем, который помогает противнику? Чем дальше от Белграда, тем все менее надежными кажутся страна и население”{244}. [211]

Естественно, что сербы и словенцы прежде всего не доверяли немецкому национальному меньшинству. Это видно из доклада, составленного в декабре 1945 года югославской комиссией по расследованию военных преступлений. В первом параграфе доклада содержится серьезное обвинение правительства третьего рейха и гитлеровской партии в том, что они тайно готовили немецкое национальное меньшинство в Югославии к подрывной деятельности. Приводятся и доказательства:

“Начиная с 1920 года они (то есть местные немцы) имели свою собственную национальную организацию (Schwaebisch-Deutscher Kulturbund). Нацистская партия превратила данную организацию (а при ее посредстве - всех немцев, проживавших в Югославии) в политическое и военное орудие агрессии против Югославии.

Вся территория Югославии была заранее разделена на районы, в которые немцы назначали своих гаулейтеров. Под видом всевозможных “гимнастических” и “спортивных” обществ создавались полувоенные гитлеровские организации Из рейха сюда ехали бесчисленные “туристы”, “коммивояжеры” и “родственники”, которые в действительности являлись нацистскими организаторами и инструкторами”{245}.

В приложении к тому же докладу так описывается деятельность немецкого национального меньшинства в ходе боев в Югославии:

“Во время вторжения в Югославию в апреле 1941 года хорошо организованное немецкое национальное меньшинство оказывало немецкой армии значительную помощь. Мобилизованные в югославскую армию местные немцы распространяли дикие слухи среди войск, ускоряя тем самым их деморализацию, когда югославские войсковые части входили в боевое соприкосновение с немецкими войсками, солдаты из числа местных немцев дезертировали, внося замешательство в ряды честных бойцов. При сдаче в плен они кричали “Хайль Гитлер!” [212]

Гражданские лица из числа местных немцев нападали на отступавшие югославские войска с тыла, разоружали мелкие войсковые подразделения, захватывали оружие, препятствовали разрушению мостов и других важных объектов; при первой же возможности они предоставляли себя в распоряжение немецкого военного командования. Кроме того, действуя по заранее разработанному плану, они захватывали власть в местных югославских правительственных органах, когда это оказывалось возможным”{246}.

Борьба продолжалась недолго.

Через неделю после начала военных действий немецкие войска вошли в Белград, развалины которого еще дымились. Еще через четыре дня организованное сопротивление югославской армии прекратилось.

*

22 июня 1941 года снова прозвучали резкие сигналы атаки. Широким фронтом от Балтики до Черного моря немцы двинулись к сердцу Советского Союза - навстречу своей гибели.

Давая обзор событий 1932 - 1939 годов, мы отмечали во введении к первой части нашей книги, что страх перед немецкой пятой колонной охватывал население многих стран. В прилегающих к Германии государствах Северной, Западной и Южной Европы вместе с их колониями, в Британской империи, в Северной и Южной Америке мы могли рассматривать свободную печать и радио как органическое целое. Сообщения о подозрительной деятельности подрывных элементов в одной стране немедленно доходили до сведения других стран. Однако, как мы уже отмечали ранее, Советский Союз занимал особое место: “Здесь печать и радио строго придерживались директив Кремля и нелегко было определить, насколько точно отражали эти директивы общественное мнение”.

В условиях демократического режима взаимоотношения между различными органами информации и общественностью носят чрезвычайно сложный, запутанный характер. Нет сомнения, что далеко не все читатели верят здесь тому, что публикуется в прессе или сообщается по [213] радио. В то же время не следует полагать, будто сокровенные желания и опасения народа когда-либо находят свое подлинное отражение в том, что печатается в газетах и передается радиостанциями. Там не менее в государствах, где существует относительная свобода мысли, общественное мнение в известной мере оказывает влияние на характер публикуемых сведений и комментарий к ним.

В условиях режима диктатуры населению стараются систематически прививать определенную точку зрения. Люди, которые это понимают, начинают сомневаться или даже вообще не верить сообщениям и взглядам, которые распространяются государственными и партийными органами. Однообразие публикуемых материалов создает почву для возникновения скептицизма. Другим источником недоверия являются резкие повороты в политике властей. Они сразу же находят отражение в соответствующем изменении линии поведения газет и радио. Говоря о государствах с режимом диктатуры, нельзя определить, насколько широко распространено в них недоверие к официальным источникам информации и каково подлинное общественное мнение, которое складывается на этой основе; трудно распознать даже сам факт наличия недоверия

Не было ничего удивительного в том, что русские стали опасаться Германии после прихода Гитлера к власти. В прошлом в Россию неоднократно вторгались с запада; немцы похозяйничали в тех областях России, которые им удавалось занять в период первой мировой войны; они же как агрессоры навязали стране Брест-Литовский мир. Правда, Советский Союз, сотрудничая в 20-х годах с Веймарской республикой, неоднократно заявлял, что не Германия, а Англия является олицетворением империализма и основным противником социализма и Советского государства.

Вскоре после захвата власти Гитлером была намечена новая политическая линия, которую начали доводить до сознания русского народа. Все чаще и чаще стали упоминать Германию и Японию в качестве глазных врагов Союза Советских Социалистических Республик. Речи видных руководителей, статьи в газетах, кинофильмы вроде “Александра Невского” (где изображалось уничтожение армии немецких агрессоров в XIII веке) - все это вносило [214] свою лепту в формирование общественного мнения. Кажется весьма вероятным, что судебные процессы в России в 1936 - 1938 годах проводились с той же целью: противники Сталина обвинялись в сотрудничестве с национал-социалистской Германией, по указанию которой они якобы совершали неслыханные злодеяния и подлости{247}.

Какое влияние оказывали разоблачения судебных процессов на русские народные массы, мы не знаем.

Во всяком случае, массы должны были почувствовать себя сбитыми с толку, когда в августе 1939 года Сталин заключил пакт с вдохновителями всех перечисленных злодеяний - немцами; должна была вызвать недоумение и политика руководителей, проводимая по отношению к третьему рейху в последующие полтора года. Эта политика была изменена только в 1941 году, когда началась война.

Пожалуй, ни для какого другого народа немецкое вторжение не явилось такой неожиданностью, как для народов Советского Союза.

Для русских пограничных частей наступление немцев рано утром 22 июня 1941 года также было внезапным. Русские армии, расположенные в областях, прилегающих к границе, были окружены и подверглись разгрому в условиях сильнейшего замешательства. Офицеры и солдаты в ряде случаев сражались с исключительным упорством, до последнего патрона, но в течение ряда недель не было заметно ничего похожего на организованное противодействие. Боялись немецких парашютистов. Думали, [215] что в тылу кто-то подает подозрительные световые сигналы. Нередко распространялись слухи, что немцы или немецкие агенты, переодетые в русскую военную форму, одежду крестьян и даже женщин, действуют в нескольких десятках километров впереди наступающих немецких войск, перерезая линии связи, захватывая тактически важные объекты и поддерживая радиосвязь с основными силами противника.

Даже в Москве, прикрытой рядом оборонительных рубежей, вскоре стали опасаться парашютистов. Через полмесяца после начала немецкого вторжения Александр Верт, бывший в то время в Москве в качестве корреспондента лондонской газеты “Санди таймс” и Британской радиовещательной корпорации, слышал, как были задержаны три английских сержанта, ехавших на открытой грузовой машине с аэропорта в русскую столицу. Они прибыли для службы в качестве инструкторов.

“На уличном перекрестке их остановила милиция; вокруг собралась толпа, привлеченная видом необычной английской военной формы; кто-то произнес слово “парашютисты”. Тогда в толпе послышался негодующий ропот. Сержантов доставили в отделение милиции. В результате сотруднику английского посольства пришлось ехать туда и выручать задержанных”{248}.

На следующий день патруль задержал самого Верта, так как кто-то услышал, что он говорил на иностранном языке. Во время одной из вечерних прогулок, когда немцы были еще в 500 километрах от Москвы, у него спрашивали документы “через каждые две-три минуты”{249}.

Вряд ли можно удивляться тому, что отступление русских армий от западных границ до ворот Москвы, Ленинграда и Ростова, длившееся пять месяцев, породило чувство неуверенности, нервозности, а местами и паники; этому способствовали слухи о мощи противника, его успехах и изобретательности. Москва пережила подобную панику в середине октября 1941 года; люди ожидали, что немцы вот-вот ворвутся в город. Многие высокопоставленные лица в спешке эвакуировались на восток. Сталин [216] остался на месте и приказал беспощадно расстреливать всех, кто сеет панику. Возможно, что ее сеяли немецкие агенты.

Заслуживающей доверия документации, на основании которой можно было бы дать развернутую картину обстановки, в нашем распоряжении не имеется{250}.

Ко времени гитлеровского наступления на европейской территории России имелось несколько сот тысяч лиц немецкого происхождения; некоторая их часть проживала в обособленных поселениях. Эти люди говорили на немецком языке; их предки переселились в Россию во второй половине XVIII и первой половине XIX века по зову царей из династии Романовых, наделивших их землей и привилегиями. Немцы поселились на Волыни. (Западная Россия), на Украине, близ Черного моря, на Кавказе, а также в губерниях, расположенных по нижнему течению Волги. Многие из них стали богатыми фермерами. Другие предпочли заниматься ремеслом или торговлей в русских городах. Некоторые семьи в течение ряда поколений владели поместьями в прибалтийских провинциях.

Начиная с 1933 года русское правительство приняло суровые превентивные меры против значительной части немецкого национального меньшинства, проживавшего в сельских местностях. В городах немцев осталось очень мало; они не внушали доверия, а Сталин редко шел на риск, которого можно было избежать. Вскоре после 1933 года из России выслали миссионеров немецкой евангелической церкви. Утверждали, что в их религиозных трактатах содержалась нацистская пропаганда. Говорили также, что актеры передвижных театров, обслуживавших немецкое национальное меньшинство в Автономной республике немцев Поволжья, оказались шпионами. Самих жителей упомянутой выше республики оставили пока что в покое.

Немцев высылали с Кавказа. В период с 1935 по 1938 год значительное количество немецких колонистов [217] переселили из западных районов Советского Союза в северные районы и Сибирь. Немецкие колонии, расположенные в стокилометровой полосе вдоль западной границы Советского Союза, обезлюдели. Судя по немецким источникам издания 1941 года{251}, многие немцы, проживавшие до этого в указанных колониях, бежали в украинские города и там скрывались. В период 1937 - 1938 годов значительное количество мужчин призывного возраста из расположенных на Украине и по берегам Черного моря немецких колоний переселили на восток.

Осенью 1939 и летом 1940 года Москва согласилась на переселение немцев, еще остававшихся в прибалтийских республиках и на Волыни, в оккупированную немцами часть Польши.

Немецкому национальному меньшинству, проживавшему в других частях страны, после начала войны, летом 1941 года, пришлось пережить трудные времена.

На Украине был издан приказ о выселении на восток всех немцев мужского пола в возрасте от 16 до 60 лет. То же самое можно сказать о немецких колониях, располагавшихся в Крыму или поблизости от него, а также дальше к востоку, на побережье Черного моря. В общей сложности в перечисленных районах проживало примерно 600 000 немцев, а, заняв эти районы, немецкие войска насчитали там только 250 000{252}. В Крыму не было обнаружено “ни одного местного немца”{253}.

28 августа 1941 года, то есть через два с лишним месяца после начала гитлеровской агрессии, Верховный Совет СССР издал указ, который был опубликован 8 сентября в газетах. Он касался немецкого национального меньшинства, проживавшего в республике немцев Поволжья, насчитывавшего около 400 000 человек. [219]

В указе говорилось:

“По достоверным данным, полученным военными властями, среди немецкого населения, проживающего в районах Поволжья, имеются тысячи и десятки тысяч диверсантов и шпионов, которые по сигналу, данному из Германии, должны произвести взрывы в районах, населенных немцами Поволжья.

О наличии такого большого количества диверсантов и шпионов среди немцев Поволжья никто из немцев, проживающих в районах Поволжья, советским властям не сообщал - следовательно, немецкое население районов Поволжья скрывает в своей среде врагов Советского Народа и Советской Власти.

В случае, если произойдут диверсионные акты, затеянные по указке из Германии немецкими диверсантами и шпионами в республике немцев Поволжья или в прилегающих районах, и случится кровопролитие, Советское Правительство по законам военного времени будет вынуждено принять карательные меры против всего немецкого населения Поволжья.

Во избежание таких нежелательных явлений и для предупреждения серьезных кровопролитий Президиум Верховного Совета СССР признал необходимым переселить все немецкое население, проживающее в районах Поволжья, в другие районы с тем, чтобы переселяемые были наделены землей и чтобы им была оказана государственная помощь по устройству в новых районах.

Для расселения выделены изобилующие пахотной землей районы Новосибирской и Омской областей, Алтайского края, Казахстана и другие соседние местности.

В связи с этим Государственному Комитету Обороны предписано срочно произвести переселение всех немцев Поволжья и наделить переселяемых немцев Поволжья землей и угодьями в новых районах”.

*

К моменту опубликования указа переселение было почти полностью завершено. Общественные здания в городах республики немцев Поволжья заняли органы государственной безопасности. Перед этим населению не разрешалось покидать места своего жительства; линии связи были выключены, многие руководящие работники [220] учреждений арестованы. Затем немецкому населению сообщили, что оно должно готовиться к переезду. Немцы должны были сдать скот, запасы зерна и сельскохозяйственные машины. Постепенно порядок нарушался: приближались немецкие армии. Когда в начале августа на места прибыли русские комиссии для организации надзора за еще уцелевшим, но брошенным на произвол судьбы скотом, они увидели неприглядную картину: значительная часть урожая гнила в поле, лошади и свиньи исчезли, коровы без присмотра бродили по лугам.

Немцев, живших в Нижнем Поволжье компактной группой в течение многих лет, переселили в Сибирь. Верт считал это “довольно суровой мерой”{254}. Морис Эдельман видел переселяемых в пути следования:

“Мрачная процессия беженцев заполняет дороги, ведущие к железнодорожным станциям Среднего Поволжья; переселяется 400 000 человек; они везут с собой постели, домашнюю утварь; женщины плачут; на лицах выражение горького отчаяния людей, вынужденных покинуть свой родной дом”{255}.

Мы не знаем, как в дальнейшем обращались с этими людьми в стране, которая вела борьбу не на жизнь, а на смерть (ведь среди них были, по утверждению Кремля, “тысячи и десятки тысяч диверсантов и шпионов”). Мы не знаем, как они переправились через Уральские горы, двигаясь навстречу идущим на запад воинским эшелонам, и как затем устраивались в малообжитых районах накануне надвигающейся зимы. Строили ли эти люди новую жизнь или постепенно вымирали, оказавшись забытыми и заброшенными, - все это покрыто для нас мраком неизвестности. Про одну из таких групп имеются некоторые сведения. Проезд по железной дороге, для чего в нормальных условиях требуется не более суток, занял у нее две недели. Некоторые из переселяемых дошли до полного изнеможения, в переполненных вагонах не хватало воды. Имеется и другое сообщение, относящееся к более позднему периоду. Из него видно, что некоторую часть немцев, переселенных в Алтайский край, распределили по колхозам, [221] которые оказали переселенцам большую помощь{256}. В 1954 году Гаррисон Е. Солсбери, московский корреспондент газеты “Нью-Йорк таймс”, случайно наткнулся на остатки двадцатитысячной группы немцев Поволжья, расселенных в Центральной Азии, вдоль границы с Афганистаном; в этом районе, пишет он, “тысячи людей умерли от болезней и лишений”{257}.

Верт, который горячо сочувствовал русскому народу, ведущему героическую борьбу, не сожалел о судьбе выселенных с Поволжья немцев. Его точка зрения отражала общественное мнение, утвердившееся в большинстве западных стран. Она сводилась к тому, что указанные меры следует рассматривать как “реалистический подход к разрешению проблемы немецкого национального меньшинства; существо этой проблемы достаточно ясно выявилось на примере Судетской области и ряда других мест”{258}.

Так уж получалось (в этом нет ничего удивительного, это неизбежно), что самые суровые меры, принимавшиеся где бы то ни было против пятой колонны в ходе второй мировой войны, находили оправдание в сознании людей. Слишком свежо было воспоминание о предательстве, которое совершил судетский немец Конрад Генлейн. Народ понимал, что предательская деятельность пятой колонны началась в 1933 году, когда Гитлер стал рейхсканцлером третьего рейха, призванного, по утверждению нацистов, господствовать тысячелетие. [222]

Глава 8. Навязчивый образ

Настало время пересмотреть то представление о немецкой пятой колонне, которое сложилось о ней вне пределов Германии. Оно начало складываться сразу же после 1933 года, еще до того, как возник сам термин “пятая колонна”, однако особую роль в данном процессе сыграли годы войны.

Как мы видели выше, этот термин начали широко применять после немецкого вторжения в Данию и Норвегию и особенно после вторжения в Голландию и Францию. В это время основное внимание уделялось тому, что можно назвать “военной” пятой колонной. Речь шла о туристах и молодых путешественниках, которые, как все были уверены, вели тщательную разведку в Норвегии, о немецких подданных, организовавших вооруженное нападение на правительственный центр в Гааге, о немецких агентах, которые передавали ложные приказы или же разбрасывали отравленные конфеты в Бельгии и Франции. Всех подобных людей именовали пятой колонной. Так же называли и предателей в странах, которые подверглись нападению. В Норвегии сюда относился Квислинг со своими сообщниками, которые были готовы подорвать оборону государства и взять власть в свои руки. В Голландии речь шла о многочисленных членах нидерландского нацистского движения, стрелявших, как говорили в народе, по голландским войскам из своих домов. В Бельгии к пятой колонне относили фламандских и валлонских фашистов, о которых рассказывали, что они распространяют ложные слухи с целью подрыва боевого духа. Во Франции к той же категории причисляли политических деятелей, [223] намеренно саботировавших военные усилия страны с целью создания обстановки для скорейшего сговора с Гитлером.

Когда термин “пятая колонна” получил широкое распространение, его стали применять и по отношению к прошлому времени, обозначая им все те действия, которые начиная с 1933 года имели связь с огромным агрессивным национал-социалистским заговором. Членами пятой колонны без колебания называли немецких подданных, ведущих подрывную деятельность в чужих странах, и тех местных немцев, которые, будучи гражданами других стран, все же считали Гитлера своим подлинным вождем.

Трудно дать точное описание процесса, в ходе которого в умах людей сформировались подобные представления о пятой колонне. Поводом к распространению всеобщего убеждения в существовании пятой колонны послужили действительные события. Убийство Дольфуса, поглощение Австрии, формирование генлейновского судето-немецкого легиона, выступления нацистски настроенных немецких подданных за границей и их интриги, выявленные в ходе судебных процессов в различных странах, от Литвы до Юго-Западной Африки включительно, - все это были неопровержимые факты. Во время немецкого вторжения в Польшу выявилась масса предателей из числа проживавшего на территории Польши немецкого национального меньшинства, а голландцы наблюдали у себя враждебные действия со стороны немецких и голландских национал-социалистов.

Представление о международном характере пятой колонны складывалось из представлений о “национальных” организациях, каждая из которых развивалась более или менее самостоятельно. Действия Зейсс-Инкварта и Генлейна сделали пятую колонну международной сенсацией, они превратили ее в тему, не сходившую со страниц газет и программ радиопередач всего земного шара. О пятой колонне говорили и писали вновь и вновь; особую популярность данная тема завоевала катастрофической весной 1940 года, когда, как думали люди, пятая колонна перешла в наступление на всем пространстве от Нарвика до Монтевидео и от Роттердама до Батавии. Именно в этот период образ пятой колонны запечатлелся в умах миллионов людей со всей остротой и яркостью. [224]

Подрывная деятельность немецких и других национал-социалистов, проявляемая позднее, лишь помогала закрепить уже запечатлевшийся образ. Тот факт, что немецкие подданные и местные немцы в оккупированных Германией странах сомкнули свои ряды под эмблемой свастики, служил дополнительным подтверждением всеобщего убеждения, что указанные категории людей оказывали приходу немцев активную помощь.

Имелось еще одно важное обстоятельство, помогавшее закрепить сложившийся образ. Значение его нельзя недооценивать. Речь идет о той литературе, которая была посвящена пятой колонне и с которой мог ознакомиться читатель уже после того, как немецкое вторжение в ряд стран стало свершившимся фактом.

В октябре 1940 года Хантингтон насчитал 121 статью, посвященную действиям пятой колонны в Европе; при этом он учитывал только материалы, опубликованные после начала второй мировой войны. Все учтенные статьи были напечатаны в виднейших американских периодических изданиях{259}. Хелман провел подобную же работу в 1943 году, он смог составить более обширную библиографию на тему “Нацистская пятая колонна”, включив туда 290 наименований; при этом учитывались только книги и наиболее важные статьи из американских газет и журналов{260}.

В США особую роль сыграли серии статей о пятой колонне, написанные полковником Вильямом И. Доновеном и Эдгардом Анселем Моурером. Доновен собственными глазами видел боевые действия в Абиссинии и Испании, не говоря уже об его активном участии в первой мировой войне. Он являлся личным другом Фрэнка Нокса, издателя газеты “Чикаго дейли ньюс”. С ведома Рузвельта, не доверявшего пессимистическим донесениям Кеннеди - американского посла при английском дворе, Нокс командировал в Лондон Доновена. Он должен был выяснить, [225] сможет ли выдержать Англия удары, которые неизбежно обрушит на нее Гитлер. Доновен приступил к выполнению своей задачи 20 июля. В начале августа он вернулся в Вашингтон и дал весьма оптимистическую оценку обстановки.

Во время пребывания в Лондоне Доновен собрал также данные о работе пятой колонны на европейском континенте. С этой целью он вошел в контакт с Моурером, автором книги “Германия отводит стрелку часов назад”, изданной в 1933 году. Моурер являлся представителем газеты “Чикаго дейли ньюс”. Ему с трудом удалось выбраться из Франции; в Лондон он попал через Португалию. Данные, собранные Доновеном и Моурером, были признаны настолько важными, что служба печати госдепартамента США решила опубликовать их практически во всех без исключения американских газетах. Статьи публиковались 20, 21, 22 и 23 августа 1940 года. Они заслуживают того, чтобы кратко остановиться на их содержании в качестве типичного и поучительного примера.

Доновен и Моурер начинали с очерка гитлеровских побед. Они указывали на превосходство вооруженных сил Гитлера, однако, по их мнению, немецкие вооруженные силы никогда не смогли бы добиться столь быстрых и решительных успехов, если бы им не помогали немцы и другие сообщники, имевшиеся в странах, подвергшихся нападению. Наличие судетских немцев привело к поражению Чехословакии. Польша оказалась сраженной ударом в спину, который был нанесен немецким национальным меньшинством под руководством гестапо. Десятки тысяч проживавших в Польше немцев были подготовлены в качестве агентов и проводников для вторгающихся армий; другие распространяли ложные приказы и обозначали военные объекты условными сигналами В Дании они способствовали деморализации населения, а в Норвегии - захвату морских портов. В Голландии 120 000 немецких подданных стреляли по приютившим их хозяевам страны “с яростью дервишей”{261}. В Бельгии имелось 60 000 немецких подданных, которые оказывали фламандским и валлонским [226] фашистам финансовую помощь. Немецкие агенты вроде Фридриха Зибурга и Отто Абеца создавали почву для капитуляции Франции. Англия своевременно интернировала все опасные элементы, в том числе и политических эмигрантов из Германии.

По мнению Доновена и Моурера, среди коренного населения Чехословакии и Польши не было пятой колонны. В Норвегии нашелся Квислинг, обеспечивший успех Германии. В Голландии Гитлеру помогали члены голландской нацистской партии. Фламандские нацисты предательски сдали мосты через канал Альберта, имевшие жизненно важное значение для обороны Бельгии. Французские шпионы все время обеспечивали Гитлера отличной информацией, а французский правящий класс и представители интеллигенции целыми годами обрабатывались немецкими пропагандистами. Возможно, что даже в Англии были пораженцы.

Доновен и Моурер утверждали, что немцы

“израсходовали на организационную и пропагандистскую работу за границей 200 000 000 долларов. Часть денег была передана в распоряжение заграничной организации немецкой нацистской партии, которая насчитывала до 4 000 000 членов - сознававших свои обязанности агентов”{262}.

В составе организации были немецкие подданные, натурализовавшиеся в других странах немцы, а также люди, не являвшиеся немцами. Наряду с заграничной организацией работу вели такие органы, как гестапо, министерство пропаганды, трудовой фронт, военная разведка и министерство иностранных дел Германии. В общей сложности перечисленные органы имели 30 000 сообщников, из них 5000 работали для гестапо. Агентура была снабжена небольшими радиопередатчиками. Немецкие студенты и домашняя прислуга зачастую использовались в качестве агентов.

В опубликованных статьях утверждалось, что демократические страны не в полной мере отдавали себе отчет в том, какую угрозу представляла пятая колонна. Это относилось и к США, где, возможно, “имелась пятая колонна, подготовленная нацистами лучше, чем в других странах [227] земного шара”{263}. Для противодействия опасности требовалась высокая бдительность.

Появившись сначала в газетах, статьи Доновена и Моурера были изданы затем отдельной брошюрой. Предисловие написал Нокс, занимавший к тому времени пост государственного секретаря; он горячо рекомендовал читателям ознакомиться с “этим исследованием, в котором авторы использовали все имевшиеся с их распоряжении”{264} официальные источники.

Более двух лет спустя, в 1943 году, государственный департамент США способствовал изданию обширного труда на данную тему. В нем изл<