Переживания казака в Лиенце, в Граце и в пути «на родину»

Казак станицы Новоминской Кубанского Войска Степан Иванович Троценко, переживший трагедию в Лиенце, захваченный большевиками и отправленный в Грац, бежал по пути в Будапешт и о своих переживаниях того времени поведал следующее.

<…> Когда выяснилось приближение краха Германии, Степан Иванович, как и многие казаки-одиночки, находившиеся на территории Германии и Австрии, пошел в Италию на присоединение к группе Походного атамана Доманова.

24 апреля 1945 года больной и немощный он прибыл в Италию и поселился в Каваццо, в Уманской станице. Пробыв там три дня, он был отправлен в центральный инвалидный дом в село Алессо, переименованное донцами в Новочеркасск. Но в ближайшие дни село это подверглось бомбардировке с воздуха, вследствие чего, инвалидный дом решено было перевести в другое место.

Семь человек инвалидов и две сестры милосердия под командой донца есаула Лазарева в последних числах апреля вышли через Каваццо и Толмеццо, достигли селения Оваро, где есаулу указано было организовать инвалидный дом. Шли на подводах.

В Оваро была сотня есаула Назыкова и больница.

Еще до прибытия Лазарева, примерно первого мая, итальянские партизаны предложили Назыкову сдать оружие. (Этот офицер — по происхождению, по-видимому, перс, прибившийся к донцам. С ним я познакомился в Новогрудке и еще тогда он обратил на себя внимание своей храбростью. Доманов за что-то предал его суду, ему грозило разжалование, но я за него заступился. — В. Н.).

Есаул Назыков укрепился в школе, где у него было 92 казака, в немецком клубе — 32 человека и километрах в двух за селом пост силою в 21 человека.

В момент прибытия в Оваро инвалидов, там были итальянские партизаны. Они захватили инвалидов и, стреляя через их головы, повели к немецкому клубу. Когда казаки Назыкова, там находившиеся, увидели инвалидов, они закричали им, что за дверями у них пулемет и чтобы они, выбив соседнее с дверями окно, лезли в него. В то же время они начали засыпать партизан ручными фанатами. Один из прибывших инвалидов выбил оконную раму и все они, как и сестры, прибывшие с ними, были втянуты внутрь. Это было, примерно, в два часа ночи на 2 мая. Партизаны пробовали наступать на помещение клуба и трассирующими пулями обстреливали здание поста. Им удалось его зажечь, но в девять часов 2 мая пошел дождь и погасил огонь.

Партизаны кричали казакам, что вся домановская группа сдалась, что полки положили оружие. Это была провокация, так как казаки и горцы с оружием в руках вышли на север к австрийской границе, а полковник Лобысевич еще держался в Джемоне.

Донец вахмистр Петр Абрамович Нелидов, возглавлявший казаков в школе, им не поверил и лично, под страшным огнем партизан, отправился к немецкому клубу, отстоявшему от школы в нескольких десятках шагов, чтобы связаться с Назыковым.

Назыков приказал ему:

— Не верь никому, кроме меня и своей души! Бей всех, кто попытается [напасть на тебя]!

Партизаны продолжали наступление. Назыков отражал его фанатами, причем один их автомобиль был разбит и 11 партизан убито. Тела их остались на месте.

Как раз в это время подошли конные казаки, шедшие на выручку, а вскоре и юнкера, прибывшие несколькими группами. Увидев приближение помощи, Назыков крикнул: «Бей партизан!..» По ним был открыт сильный ружейный и пулеметный огонь, а также полетели фанаты.

В это время по центральной улице села прибежала группа юнкеров под командованием своего геройского вахмистра Зеленского, терского казака.

Партизаны в панике бежали. Часть их была захвачена в селе юнкерами, часть отрезана нашей конницей, причем захвачено до 600 бандитов и с ними женщина-казачка, уведенная ими с поста.

Последняя рассказала, что примерно в 12.30 ночи партизаны подошли к глухой стенке поста и подложили под здание несколько мин. Взрывом были убиты 14 казаков, а семеро ранены. Последних бандиты выволокли на берег ручья, расстреляли и тела выбросили в воду. Эта женщина со своим ребенком была в соседнем доме, откуда ее увели партизаны.

Последними руководили два ксендза этого селения. За это они были расстреляны, а село сожжено.

В школе и в клубе потерь не было. Эти 130 человек, семеро инвалидов и две сестры милосердия, выступили под командой Назыкова из села по направлению к посту и там видели трупы погибших казаков.

Оттуда с Донской станицей, возглавляемой генералом Фетисовым, ушли в Австрию. Степан Иванович с большой похвалой говорил о Фетисове, его распорядительности и. заботе о казаках, с которыми он проделал весь путь пешком. Также очень хорошо и тепло он говорил о Назыкове.

Во время боя с партизанами произошел следующий случай: в больнице было раненых около 150 человек — все лежачие. Их партизаны не тронули. Между сестрами милосердия была жена одного казака, который был с Назыковым в помещений немецкого клуба. Им удалось связаться через окна в крышах посредством жестикуляции. После этого для связи с Фетисовым был послан 8—9-летний сынишка есаула Лазарева, который и выполнил свою задачу. Сам Лазарев и его дочь были схвачены бандитами, которые выбили ему зубы и над обоими издевались, но не убили только потому, что за них заступились какие-то женщины.

В Австрию шли, как и все казаки, через Палуццу и вышли на Драву около Обердраубурга, потом направились на Лиенц.

Далее мой собеседник рассказал о своих переживаниях в день 1 июня и в последующие за ним дни. Ему удалось избежать выдачи в эти дни, но злоключения его на этом не закончились.

После окончания насильственной выдачи, когда сопротивление массы было сломлено, в течение последующих дней вывоз жителей Казачьего Стана продолжался.

Первого июня вечером и 2-го вывозили Таманскую станицу. 3 июня юнкера под командой вахмистра Зеленского оказали сопротивление англичанам. 4 июня в половине четвертого закончился насильственный вывоз казаков и их семейств, потом вывозили тех, кто пожелал выехать добровольно. По-видимому, в отчаянии, в продолжении от четырех до семи выехало, таким образом, до трех тысяч человек.

По словам Троценко, с 7 до 12 июня в районе Казачьего Стана было спокойно. Уцелевшие казаки и их семейства собирались к лагерю Пеггец.

Далее Степан Иванович Троценко рассказывает о том, что назначенный комендантом лагеря Пеггец Шелехов выставил вокруг лагеря стражу и вместе с каким-то человеком в английской форме проверял документы жителей лагеря и тех, кто был в дивизии Паннвица или в каких-либо других частях, выдавал. Тех, кто говорил, что он из Сербии, но внушал Шелехову подозрение, он экзаменовал в знании сербского языка и географии Сербии. И таким образом он выловил не одну сотню человек и отправил их в «Русский лагерь», находившийся в четырех верстах восточное Лиенца у железнодорожной станции. Лагерь был охвачен проволокой и охранялся советчиками.

Туда же свозили «остовцев», желавших вернуться домой. Они могли свободно выходить из лагеря. Остальные же, посаженные туда насильственно, были отделены от «остовцев» проволокой. Стража не позволяла им выходить из-за проволоки и общаться с «остами». Но все же при проявлении известной энергии некоторым удавалось уходить из этого лагеря, пролезая под проволочной оградой. Был случай, когда один красноармеец, еврей из Бердичева, посоветовал старику казаку уходить из лагеря и научил его взять две банки от консервов, положить в них необходимые вещи, засучить рукава и, когда он будет стоять на страже, выйти из лагеря, как будто на ручей для стирки белья. Казак так и поступил, и ему удалось избежать насильственной репатриации.

Мой собеседник говорит о себе, что он был взят из церкви лагеря Пеггец, просидел за проволокой «Русского лагеря» три дня и затем был отправлен в Грац.

Вагоны поезда были исключительно товарные, наглухо заколоченные, на передних и на задних площадках каждого вагона английская стража по четыре человека. В середине поезда платформа с двумя пулеметами, а также по платформе впереди и сзади поезда.

По пути некоторые выбивали люки, то есть забитые окна, и выпрыгивали. Таким образом удалось бежать трем человекам, а одиннадцать были убиты стражей.

Погрузили у «Русского лагеря» в 11 часов дня, отошли в половине второго, прибыли в Грац в темноте.

По пути, видимо на границе советской зоны, после трех ружейных выстрелов и двух свистков поезд остановился и простоял минуты три. По-видимому, здесь английскую стражу сменила советская. Во время остановки два человека пытались бежать, но были ранены и вброшены в последний вагон.

Примерно в 10.30 поезд остановился около лагеря Граца в поле. Выгрузка продолжалась пять минут. Немедленно прибывших построили в колонну по четыре.

Сейчас же подошел, судя по хорошей одежде, какой-то командир с двумя ведрами и сказал, указывая на них:

— Здесь касса для часов, а здесь для кошельков!

Пока он прошел всю колонну, то часов наложили полное ведро, а кошельков было мало, потому что большинство их было выброшено по пути.

После этого на прибывших набросились красноармейцы и начали менять одежду, отбирая хорошую и отдавая свою рваную. Так продолжалось до утра, и у некоторых меняли одежду по пять раз. К утру все были, буквально, ограбленные и в лохмотьях. При этом многих били. Особенно свирепствовали новые красноармейцы-инородцы: румыны, болгары, латыши и прочие, а также молодые русские солдаты.

Следующий день люди так и просидели в восемь шеренг, как прибыли эшелоном. Также, поэшелонно, сидели и ранее прибывшие сюда люди. Кругом красноармейцы, не позволявшие сходить с места.

Ко времени прибытия этого эшелона в лагере было 86 тысяч заключенных, исключительно русских мужчин и женщин.

Так просидели они неевши и не двигаясь с места до семи часов вечера, когда дали по котелку какой-то похлебки на два человека. Все люди были разделены по 50 человек и из них же назначены пятидесятники. Через них давали муку, но огня разводить не позволяли. Муку отдавали на кухню. Там ее забалтывали водой. Хлеба не давали.

Для выполнения естественной для каждого человека нужды позволяли отползти на несколько шагов в сторону.

В течение дня многих куда-то вызывали, причем большинство возвращались избитыми. В продолжении дня привезли еще два эшелона из французской зоны, общей численностью до трех тысяч человек. Вечером, часов в десять, привезли примерно 13 тысяч человек, захваченных титовцами. Среди других привезенных было несколько казаков из 3-го Запасного полка домановской группы, из хора.

В таком положении, не сходя с места, пробыли шесть суток.

Прибывшие дети до 13-летнего возраста немедленно, несмотря на вопли и отчаяние матерей, отбирались. Их сажали в классные вагоны и куда-то увозили. Их принимали няни и сестры, угощали конфетами, давали игрушки и цветы. Сами малыши даже веселились.

В течение дня ровно ничего не делали, но шел допрос. Всех казаков и власовцев, а также других, служивших в войсковых частях, выделяли в особую, 13-ю группу и по нонам вывозили якобы на работы, но машины всегда возвращались пустыми. В одну ночь вывезли 96 машин, примерно по 20 человек в каждой.

По словам некоторых красноармейцев, их всех расстреливали.

Возвращавшиеся после допроса, часто носили следы побоев. При допросах применяли вбивание игл под ногти. Допросы производили или в закрытых помещениях, или в кустах. Часто оттуда слышались вопли.

Рассказчик говорит, что сам слышал, как один казак кричал на допросе:

— Лучше убейте меня, гады, а со своего пути не сойду. Вы замучили миллионы людей… Мучайте и меня…

Всех женщин стригли. Некоторых мужчин мазали щеткой какою-то жидкостью от лба до затылка, после чего волосы выпадали, оставалась чистая, голая кожа. После этого тело становилось холодным и безчувственным. Всем на спине ставили краской крест.

В эшелоне рассказчика было около 900 человек, и между ними старые эмигранты: полковник Сиволобов — без одной ноги, станицы Кущевской и войсковой старшина Гавриш, тоже без руки. Гавриш, несмотря на свою инвалидность, удачно выпрыгнул по пути из вагона, залег за какой-то пень и, несмотря на жестокий пулеметный огонь английской стражи, остался невредимым.

Сиволобова опознали его станичники-красноармейцы Тищенки и здесь же в лагере, в кустах, расстреляли.

Кормили очень плохо: 112 граммов муки и котелок чечевичной похлебки на два человека. Воду давали один раз в день. При допросах тех, кто не служил в войсковых частях и тех, кого не отправляли в 13-ю группу, переводили на этап, то есть отделяли здесь же в отдельную группу.

И моему собеседнику удалось попасть на этап и только потому, что среди красноармейцев оказался его зять, который шепнул ему, куда надо отойти, а потом незаметно перевел в этапную группу. Туда же еще раньше попал псаломщик станицы Поповичевской К. и 13-летняя девочка Леночка Шабанова, дочь казака, который пропал без вести, а мать ее убили палками англичане при насильственном вывозе из-под Лиенца. Они трое составили группу и не разлучались до лучших дней.

На шестой день заступила новая стража.

Мой собеседник оставался в лагере Грац восемь дней. Все это время работала следственная комиссия: иголки под ногти, избиения…

Некоторым заключенным помогали красноармейцы.

Мой собеседник говорит, что в лагере он видел через окно одного из бараков полковника Новикова и есаула Овсянникова.

Из слов отдельных красноармейцев, в том числе и от своего зятя, с которым мой собеседник смог несколько раз перекинуться словами, он заключил, что большинство из 1700 офицеров, вывезенных из-под Лиенца «на конференцию» в Шпигель, расстреляны в Граце.

На восьмой день, говорит Троценко, построили колонну в 12 тысяч чело- век, в том числе и его с псаломщиком и Леночкой. Начальник конвоя им сказал, что, ввиду разрушения пути, они пройдут 12 километров пешком и будут погружены в поезда.

Сильная стража вывела их за город Грац, а дальше шли вольно, под слабой охраной. На ходу колонна сильно растянулась. Некоторые из красноармейской стражи относились к заключенным хорошо, другие не позволяли человеку остановиться даже тогда, когда ему это было необходимо.

Вопреки тому, что при выходе из Граца было объявлено, что, пройдя двенадцать километров, колонна будет погружена в поезда, движение ее походным порядком продолжалось более недели, причем начевали под открытым небом.

На седьмой день пути советский лейтенант, находившийся в числе стражи, разговорился с Троценко и сказал, что его два сына тоже служили в наших частях. Что, когда их захватили большевики, то одного куда-то увезли, а другого расстреляли в Граце. Он сказал:

— Ничего хорошего вас не ожидает. В лучшем случае осудят на многолетнюю ссылку, где вы и погибнете, в худшем расстреляют, — и он посоветовал, пока не поздно, уходить.

Последовав этому совету, наша тройка (казак, псаломщик и девочка) в первый же вечер, воспользовавшись движением колонны по редкому лесу, вышли из колонны и, по совету лейтенанта, спрятались за куст, а когда колонна прошла, пошли в сторону от дороги. Пройдя километров восемь, они увидели в окне свет. Псаломщик подошел к окну и попросил воды. Женщина-мадьярка напоила их. Они кое-как договорились с нею, и, когда она узнала, что они бежали от красных, дала им головку сыру, две булочки, молока, девочке сахару, а мужчинам по пачке папирос и показала дорогу.

Шли остаток ночи и целый день. Девочка подбилась и плакала, так как она была босая и натерла ноги. Тогда ее спутники из кусков своей одежи сделали ей что-то вроде туфель, и ей стало легче. С наступлением темноты заночевали под крышей какого-то открытого сарайчика в лесу. Спали крепко.

Шли два дня. Встречные мадьяры относились [к ним] очень хорошо.

На третий день к вечеру подошли к какой-то небольшой мельнице на ручье, присели за ней и, несмотря на условие спать по очереди, все заснули. А утром один из них проснулся, услышав какое-то клокотание воды. Выглянув из-за угла, он, к своему ужасу, увидел трех красноармейцев, умывающихся у колодца мельницы.

Он потихоньку разбудил своих спутников, и они провели некоторое время в очень тревожном состоянии, пока красноармейцы не ушли к леску, откуда раздавался шум. Видимо, там ночевала какая-то красноармейская часть.

Как только ушли эти три солдата, наша тройка спряталась в густом кустарнике, где оставались до вечера. Ели очень экономно тот хлеб и сыр, что дала им женщина в первый день их пути.

Вечером мимо них к мельнице прошел какой-то старик-венгр. Псаломщик пошел за ним и вскоре вернулся с куском хлеба, сыром и табачными листьями. Это добрый старик снабдил их. Он начертил на клочке бумажки план, как им надо идти и сказал, что красные отходят.

Переночевав в кустарнике, они в четыре часа двинулись дальше по пути, указанному им стариком-венгром, с целью перейти перевал и там оставаться укрыто, пока уйдут красные войска.

Пройдя несколько километров, увидели небольшую усадьбу; там оказалась только одна женщина, с которой они столковаться не могли, но туда же пришел знакомый им старик, который немного говорил по-русски, потому, что был в плену у русских во время Первой мировой войны.

Только успели переговорить, как во двор въехала красноармейская походная кухня и кашевары начали готовить обед.

Хозяйка спрятала мужчин в маленький сарайчик, а девочке сунула в руки метлу. Рассказчик мой говорит, что они сильно переволновались, и ему даже показалось, что псаломщик сошел с ума, стоя в чулане и читая молитвы.

Под вечер хозяйка приоткрыла дверь чулана и передала пшеничные пышки и кислое молоко. Она показала им пальцами, что в три часа ночи кухня уходит. Но есть они не могли. Псаломщик жаловался, что у него жжет внутри. Все это от волнения. Потом они выпили немного молока, а пышек есть не могли.

Часа в три ночи хозяйка веселая и радостная открыла чулан и выпустила заключенных в нем, сказав, что кухня ушла. Бедная девочка очень волновалась, целый день ничего не могла есть и только пила воду. Видимо от этого, лицо ее опухло.

Утром мадьярка их хорошо накормила и повела по скалистой дорожке, предупредив, что двигаться по дороге опасно, так как по ней отходили красноармейцы и что надо пройти еще километров двенадцать, чтобы выбраться из советской зоны.

Выведя их в английскую зону, женщина эта посоветовала им идти в Грац к англичанам. Но они, поблагодарив, ее советом не воспользовались и пошли так, чтобы выйти севернее Граца; заночевали в небольшом лесочке близ ручья. Здесь вместе с местными женщинами собирали малину и решили хорошо отдохнуть. Легли спать в десять часов и встали на следующий день в половине четвертого. Какая-то немка принесла им сыру и молока.

Двинулись дальше и, пройдя город Леобен, явились в одном из селений в местную полицию. Там их заперли в подвал и сказали, что отправят к красным. Но вскоре к зданию полиции подошла машина с двумя англичанами. Заключенные слышали, что произошел какой-то продолжительный разговор, затем один из англичан, по-видимому старший, сказал «О'кэй!» Заключенных вывели из подвала и второй англичанин, оказавшийся старым русским эмигрантом, проживавшим все время в Швейцарии, офицером Клименко из станицы Спокойной, сказал, чтобы они ничего не боялись и рассказали бы все, как было.

Выслушав их, англичанин отдал распоряжение отправить их в расположение Русского корпуса в Клайн-Сент-Вайт. Несмотря на то, что он снабдил их пропуском, местные австрийцы задерживали их два раза.

Ввиду того, что казачьи семейства и не выданные казаки Казачьего Стана были в районе Льенца, все трое направились туда. Однако Шелехов их в лагерь не принял, и они поселились в полуразрушенном здании города, где жило много казаков и их семейств. Оттуда их направляли на работы, дали продовольственные карточки и платили две марки в день.

Примерно 7 или 9 августа моему собеседнику удалось обмануть бдительность Шелехова и поселиться в лагере. Здесь было югославян, примерно, четыре тысячи и русских около 2500 человек обоего пола.

Примерно 19 или 20 сентября русским, жившим в лагере, было объявлено, что они будут отправлены в лагерь Кафенбург. Видя, что казаки этим обеспокоены, английский комендант-майор приказал разъяснить, что никому ничто плохое не угрожает, в подтверждение чего снял шапку, перекрестился и предложил туда отправить несколько стариков, которые убедились бы в правдивости его слов.

Ходоки были отправлены, но изверившиеся казаки в ту же ночь разбежались из лагеря. Там остались только тринадцать комендантов бараков с несколькими людьми.

Немедленно по всем направлениям были расставлены английские посты, и так как большинство ушло на Лиенц, то они там и были переловлены и куда-то отправлены. Группа калмыков в ночь на 23-е ушла в горы, а три казака, в том числе и мой собеседник, пошли вдоль железной дороги, благополучно обошли пост на ближайшей станции и направились к Зальцбургу. Они дошли до ближайшей станции. Шел большой снег. Они забрались в открытый угольный вагон и зарылись в уголь, прикрываясь палаткой, там находившейся. Их сейчас же занесло снегом, и при осмотре поезда стража их не заметила.

Таким образом они добрались до Зальцбурга, там пробыли семь суток и оттуда при помощи знакомого немца перебрались на автобусе в Баварию до Мюнхена, где поступили на работы по оправке здания Дойчесмузея в УНРРА. Проработав там 51 день, рассказчик четвертого декабря переехал в Фюссен.

Леночка Шабанова осталась в Лиенце у своих станичников-удобнинцев, там же остался псаломщик Василий Абрамович.

Заканчивая свой рассказ, Степан Иванович Троценко очень тепло отзывался о венграх, которые никогда не отказали его группе в куске хлеба и в

крове. Он сказал, что они спасли жизнь его и его спутников, и этого он им никогда не забудет. Что же касается австрийцев, то о них он говорил с некоторым огорчением.

В. Г. Науменко