Памяти певца двуглавого орла генерала от кавалерии П. Н. Краснова

Не видать нам могилы Краснова,

Не служить панихиды над ней —

В вечность кануло белое слово

Наших буднично-беженских дней.

Не видать казакам атамана,

Сокол сделал последний полет,

Не напишет он больше романа,

Что за сердце и душу берет.

Над его неизвестной могилой

Где-то там, далеко под Москвой

Будет плакать лишь ветер уныло,

Да склонится бурьян головой.

В. А. Петрушевский (Автор стихотворения — уссурийский казак, полковник 5-го гусарского Александрийского полка Российской Императорской армии, в эмиграции жил на о. Ява. — П. С.)

«Незабываемое». На Лубянке у генерала Меркулова

Автор книги «Незабываемое» Николай Николаевич Краснов-младший был сыном начальника Генерального штаба полковника Николая Николаевича, родного брата генерала Семена Николаевича Краснова. Братья эти были дальними родственниками генерала Петра Николаевича Краснова, бывшего Донского атамана, автора большого количества романов, главным образом, из жизни военной, написанных им в эмиграции.

Автор книги «Незабываемое» именовался «младшим», в отличие от своего отца. Он приходился Петру Николаевичу внучатым племянником.

Из этих четырех Красновых, Петр Николаевич и Семен Николаевич были казнены в Москве, Николай Николаевич-старший умер в ссылке, а Николай Николаевич-младший, отбыв десятилетнюю каторгу в Сибири, был отпущен в Европу (см. часть 3-я, раздел «Переписка В. Г. Науменко с Н. Н. Красновым-мл.» — П. С).

В 1957 году его воспоминания были изданы на русском языке в Сан-Франциско издательством газеты «Русская Жизнь». Автор воспоминаний последовательно описывает то, что ему пришлось пережить и видеть за время нахождения в руках большевиков.

Его труд отличается от других тем, что в ряде ранее изданных воспоминаний внимание читателей привлекают, главным образом, описания физических переживаний заключенных, в труде же Н. Н. Краснова оно останавливается на душевных переживаниях автора и на его анализе этих переживаний.

Ниже печатаются несколько страниц этой книги (с. 75–81. — П. С.) о том, как Н. Н. Краснов и его сын Николай были вызваны в кабинет начальника госбезопасности генерала Меркулова в Лубянской тюрьме в Москве.

<…> В самой глубине зала стоял широченный блестящий письменный стол. Направо и налево от него, как бы покоем, — столы, покрытые сукном. На стене огромный портрет «вождя» в форме генералиссимуса во весь рост, метра три высотой. На противоположной стороне — портрет Берии. В простенках между окнами, закрытыми темно-красными бархатными гардинами портреты членов ВКП (б).

Весь пол покрыт дорогими бухарскими коврами. Против письменного стола, метрах в десяти, стоял маленький письменный столик и два стула.

Меня все время поражала полная тишина. Как будто все здание притаилось, замерло, стояло где-то вне времени, вне пространства. Как будто кругом него не бурлила, не шумела, не двигалась Москва.

За письменным столом без движений сидел генерал в форме войск МВД.

— Меркулов! — шепнул за нашей спиной офицер.

Меркулов, начальник госбезопасности (в 1954 году по делу Берии он был осужден вместе с Рюминым, начальником следственного отдела МГБ и другими бывшими «величинами». Сидел тут же, на Лубянке и был повешен!) не поднимая взгляда от бумаг, лежащих на столе.

— Садитесь! — шепнул офицер для поручений, указывая нам на два стула у маленького столика. Мы сели. У меня учащенно билось сердце и прерывалось дыхание, как после долгого и утомительного бега.

Генерал молчал. Мы — не шевелились. Затем он медленно поднял тяжелую голову и беззастенчиво, открыто стал нас рассматривать, как рассматривают восковые фигуры в паноптикуме.

Офицер, как истукан, стоял за нашими спинами.

— Принесите чаю и закусить «господам» Красновым! — внезапно резким голосом сказал Меркулов. — И предложите им папирос.

Услужливая рука опустила на столик открытую пачку папирос «Казбек». Офицер вышел.

Опять молчание. Долгое, напряженное молчание. Меркулов, очевидно, ожидал, когда нам принесут чай. Появился поднос с дымящимся напитком, приятно, горько щекотавшем в носу. Красивая сервировка. На тарелочках — всевозможные «бонеры», как любил говорить отец.

— Выйдите! — приказал генерал. Мы остались втроем.

— Не стесняйтесь, «господа»! Закусывайте и пейте чай, — предложил Меркулов вставая. — Такие «чаепития» не частое явление у нас на Лубянке. Только для особых гостей!

На его лице появилась странная блуждающая улыбка, полная скрытого смысла.

— Пока вы будете закусывать, я вам расскажу кое-что. Кто я таков, вам вероятно уже сказали. Я — Меркулов, один из ваших будущих… ну, скажем, начальников!

Пауза. Генерал ходил взад-вперед за своим письменным столом, мягко и плавно раскачиваясь в бедрах и ловко поворачиваясь на каблуках.

— Как доехали? Не укачало ли и вас в самолете? (Что это, намек на Шкуро?) Не беспокоил ли вас кто-нибудь? Есть ли какие-нибудь жалобы? — и, не дождавшись ответа, скорее, даже не интересуясь им, Меркулов обратился прямо к отцу. — Почему Вы не курите, Краснов, не пьете чай? Вы, по-моему, не очень разговорчивы и дружелюбны! Я думаю, что за этим молчанием Вы пытаетесь скрыть Ваше волнение… страх…, а волноваться, в общем, совсем не стоит. По крайней мере — не в этом кабинете. Вот когда Вас вызовут к следователю, я Вам советую говорить только правду и находить ответы на все вопросы, а то… мы и подвешивать умеем. — Меркулов тихо засмеялся. — Знаете, как подвешивают? Сначала потихоньку, полегоньку… даже не больно, но потом… Не описал ли в своих книгах подобный способ дознания атаман Краснов?

У меня похолодели пальцы. В висках пульс отбивал какой-то бешеный «там-там». Так громко билось сердце, что стук его должен слышать и Меркулов, сидевший за письменным столом, на расстоянии десятка метров.

Отец молчал. Лицо его было бледно, но сосредоточенно спокойно. Завидую ему.

— На свободу не надейтесь, — продолжал генерал. — Вы же не ребенок! Однако, если не будете упираться, легко пройдете все формальности, подпишете кое-что, отбудете парочку лет в ИТЛ и там привыкнете к нашему образу жизни и… найдете ее прекрасные стороны… Тогда, возможно, мы Вас выпустим. Жить будете!

Опять пауза.

— Так что, полковник Краснов, выбирайте между правдой и жизнью, или запирательством и смертью. Не думайте, что я Вас запугиваю. Наоборот! Ведь Петр Николаевич, Семен Николаевич и Вы — наши старые знакомые! В 1920 году вам удалось вьюном выскочить из наших рук, но теперь — все карты биты. Не уйдете! «Нэма дурных» — как говорят на Украине…

… Несколко шагов туда и обратно. Руки у генерала заложены за спину. Он играет пальцами скрещенных кистей. Невольно замечаю, что на одном поблескивает кольцо.

— Итак, полковник, мы с Вами договорились?

— Мне не о чем с Вами договариваться! — резко ответил отец.

— То есть, как «не о чем»? — тихо рассмеялся чекист. — Уговор дороже денег, Краснов. Ваше прошлое нас не интересует. Мы о Вас все знаем. Но… вот известные маленькие подробности о Ваших действиях ближайшего времени, будет не вредно услышать от Вас самих.

— Мне Вам нечего рассказывать! Я не понимаю, к чему вся эта волокита. Кончайте сразу. Пулю в затылок и…

— Э-э-э, нет, «господин» Краснов! — криво усмехнулся Меркулов, опускаясь в кресло. — Так просто это не делается. Подумаешь! Пулю в затылок и все? Дудки-с, Ваше благородие! Поработать надо! В ящик сыграть всегда успеете. Навоза для удобрения земли хватает. А вот потрудитесь сначала на благо Родины! Немного на лесоповале, немного в шахтах по пояс в воде. Побывайте, голубчик, на 70 параллели. Ведь это же так интересно! «Жить будете!», как говорят у нас. Вы не умеете говорить на «нашем» языке. Не знаете лагерных выражений, родившихся там, в Заполярье. Услышите! Станете «тонкий, звонкий и прозрачный, ушки топориком»! Ходить будете «макаронной» походочкой! — расхохотался генерал. — Но работать будете! Голод Вас заставит!

Мы сидели молча. В голове у меня гул. Ладони рук вспотели от бессильной злобы.

— Нам стройка нужна, полковник Краснов! А где руки взять? От висельников и «жмуриков» пользы большой нет. Времена переменились. Расстрел — в редких случаях. Нам рабочие руки, бесплатные руки нужны. Двадцать пять лет мы ждали радостной встречи с вами. Довольно вы в эмиграции языком мололи и молодежь с пути истинного сбивали…

Меркулов немного задыхался от своего монолога. На лбу отскочила толстая жила! Глаза стали острыми, как жало ненависти.

— Испугались?.. Чего? Работы испугались?.. А впрочем… что тут говорить. Ни Вы мне, ни я Вам, не верим ни одному слову. Вы для меня — белобандит, а я для Вас красный хам! Однако победа за нами, за красными. И в 1920 году и теперь. Сила на нашей стороне. Мы не льстим себя надеждой, что нам удастся перевоспитать Краснова и превратить его в покорную советскую овечку, любовью к нам Вы никогда не воспылаете, но мы сумеем Вас заставить работать на коммунизм, на его стройку и это будет самым лучшим моральным удовлетворением!

Меркулов умолк, выжидающе вытаращив глаза на отца.

— Зачем такое длинное вступительное слово? — устало ответил отец. — Я Вас прекрасно понимаю и без пояснений, господин генерал. Мне ясна безнадежность нашего положения. Мы с сыном солдаты. Оба воевали. Оба встречались со смертью глаз на глаз. Нам все равно на какой параллели, 70-й или 100-й, она махнет своей косой… Я ругаю себя только за одно — зачем я поверил англичанам. Однако, сняв голову…

— Ах! Если бы только смерть! — усмехнулся Меркулов. — Бросьте громкие слова о «солдатской смерти». Это — отсталая белиберда! Смерть прошла мимо, даже вас не заметив! Но что Вы поверили англичанам — так это действительно глупость. Ведь это — исторические торгаши! Они любого и любое продадут и даже глазом не сморгнут. Их политика — проститутка. Их Форейн Оффис — публичный дом, в котором заседает премьер — главная дипломатическая «мадам». Торгуют они чужими жизнями и своей собственной совестью.

Мы? Мы им не верим, полковник. Поэтому мы и взяли вожжи в свои руки. Они и не знают, что мы их заперли на шахматной доске в угол и теперь заставили их плясать под нашу дудку, как последнюю пешку. Рано или поздно произойдет схватка между коммунистическим медведем и западным бульдогом. Милости нашим сахарным, медовым, пресмыкающимся и заискивающим союзничкам — не будет! Полетят к чертовой матери все их короли со всеми их традициями, лордами, замками, герольдами, орденами бань и подвязок и белыми париками. Не устоят под ударом медвежьей лапы все те, кто льстят себя надеждой, что их золото управляет миром. Победит наша здоровая, социально крепкая, молодая идея Ленина — Сталина! Быть по сему, полковник!

Меркулов встал и, договаривая последние слова, как топором рубил краем ладони по столу. Затем вздохнул, как бы переводя дух, прошелся по диагонали от стола к занавеске окна, отодвинул ее немного, словно ища что-то на небосводе, помолчал и, немного выждав, подошел ко мне. Его взгляд обшарил мое потное лицо.

— А вот сына мне Вашего жалко. Воспитали глупо. В «старых традициях!» Зачем? Чего он полез в эту гитлеровскую кашу? Пошел бы к Тито — жил бы, как человек. Ему бы ордена прицепили, чинов надавали… Тито нужны такие молодчики. Тоже офицер… Краснов!

— Офицер короля Петра! — поторопился я. — Я не могу согласиться с Вашей «чертовой матерью», к которой должны лететь «все короли». Моя идея…

— Щенок! Кто Вас спрашивает об идеях! Молокосос! Не к тебе, а к твоему отцу я обращался. Хорош фрукт! Яблоко от красновской яблони не далеко откатилось!

Меркулов внезапно налился кровью, как клоп.

— Королевский офицер! Видали? А мускулы у тебя есть, королевский офицер? Пошлю тебя работать туда, куда Макар телят не гонял, так ты другое запоешь! Будешь поправлять то, что фашистские гады понапортили. Жалко, что мало вас контриков мы получили! Многим удалось смотать удочки и спрятаться под юбкой у западников. Ничего! В свое время и их получим. Со дня моря достанем! Нннет! Пулю в лоб вы не получите. Ни в лоб, ни в затылок. Жить вас заставим. Жить и работать! А придет время, во имя социалистической стройки сами передохнете.

— Я думаю, что этот разговор ни к чему не ведет! — неожиданно резко вставил отец.

— Что-о-о! — взревел генерал МГБ. — Отдаете Вы себе отчет, где Вы находитесь и с кем говорите? На Лубянке! С Меркуловым! Я здесь хозяин. Я говорю, что хочу! Помогла вам петиция, которую Ваш дядюшка, атаман, на французском языке из Шпиталя послал? Что, Вы думаете, что мы об этом не знаем? Не помогут Вам ни Черчилли, ни Трумэны, ни короли, ни дипломаты! Если мы гаркнем, так они хвосты подожмут. Рассказывают, что цари ходили своих коней на берегах Одера водой поить, так мы, придет время, на берегах Темзы советских лошадей напоим!

Палец Меркулова судорожно нажал кнопку звонка на столе. В зал влетел офицер.

— Убрать их! С меня хватит! Но следователям скажи — «без применений»! Понял? Жить должны! Работать должны!..

Несмотря на протекшие 11 лет, встреча с Меркуловым и все им сказанное настолько врезалось в мою память, произведя в то время незабываемое впечатление, что я старался его передать с возможно абсолютной точностью, может быть что-либо упустив, но не прибавив.

На столе стыл чай. Стояли в вазочках нетронутые печенья и папиросы. Не польстились мы на меркуловское угощение. Нас вывели…

В коридоре я протянул папе руку, но между нами встал «робот» с неподвижным лицом. Надзиратель. Он пальцем показал своим подручным — одного направо, другого налево!

<…> Н. Н. Краснов-мл.