Еще о 1-м Конном полку Казачьего Стана и о казачьих лошадях
О судьбе этого полка помещен в первой части книги очерк М. Алексеевича, где сказано, как 3 июня полк был окружен англичанами в лагере и вывезен без сопротивления.
Автор настоящей статьи, остававшийся вблизи лагеря полка, говорит совершенно определенно, что казаки 1-го Конного полка заблаговременно ушли в лес, а 3 июня были вывезены лишь семьи некоторых казаков, не принадлежавших к составу полка, находившиеся в его районе.
<…> Вечером 2 июня в расположение нашего полка подъехал на легковой машине английский офицер и с ним переводчица.
Так как командира полка вместе с офицерами забрали 28 мая, встретил его донец-подхорунжий, исполнявший обязанности командира полка. Переводчица передала ему распоряжение английского офицера, чтобы завтра, 3 июня, полк был готов для отправки в СССР.
В ответ на это временно командовавший полком подхорунжий просил передать офицеру, что завтра утром из нас здесь ни одного человека не будет, и лучше не трудитесь приезжать.
Переводчица перевела это майору, который ответил:
— Я передаю распоряжение, а дальше дело их.
И уехал. К вечеру все казаки разбились на группы и, бросив лошадей, подводы, палатки и все свое имущество, ушли в лес.
Жалко им было расставаться с лошадьми, и пока было видно, они оглядывались на лагерь, мысленно прощаясь с ними.
К вечеру в лагере остались я да еще два казака. Смотрим, подходит английская машина. Подошла к помещению штаба, и солдаты, приехавшие на ней, видя, что в лагере нет никого, сбросили продовольствие и уехали.
После их отъезда мы вышли из укрытия, в котором находились, подошли к продуктам и взяли, что нам надо было. С наступлением темноты мы заметили над лесом дымки — то ушедшие казаки готовили себе вечерю. Нам стало жутко, но все же мы решили переночевать в лагере, предварительно наметив находившееся поблизости большое поле пшеницы, в котором решили с утра залечь.
Когда уже стемнело, к нашему штабу подъехал немец-переводчик. К нему подошел мой станичник Федор П. и спросил, что ему нужно. Тот ответил, что англичанам надо человек двадцать для сбора лошадей. Федор ответил, что соберет нужное количество казаков, и записал всех своих станичников. Нас было 26 человек и шесть, в том числе я, оказались не записанными. После отъезда переводчика решили в лес не уходить, а к утру собрать оттуда станичников.
Я пошел в свою палатку, но мне не спалось — боялся, что просплю зарю и меня схватят спящим. Ночью слышал разговоры наших беженцев-казаков и женщин. Они тоже решали, как быть: некоторые намеревались уходить в лес, другие — ехать в СССР.
Утром я разбудил своего приятеля, который спал в стодоле, и мы с ним пошли к нашим ребятам, которые собрались в соседнем стодоле. Всего нас собралось 26 человек. Ну, будь что будет! — решили все и начали собирать лошадей.
Солнышко взошло, и мы с опаскою посматривали в ту сторону, откуда должны были прибыть машины за людьми, боясь, как бы и нас не побросали в них.
Вскоре показалась колонна из двадцати грузовиков, впереди которой, на легковой машине, офицер. Всего прибыло человек сто вооруженных английских солдат.
Найдя лагерь пустым, а в нем разбросанные брички, седла, одежду и прочее, солдаты слезли с машин, остановившихся у края лагеря, и начали рыться в барахле, переворачивая его винтовками, потом стали рыться в бричках беженцев.
Мы наблюдали издали. Слышим, зовут нас. Мы подъехали на лошадях. Здесь нам прочли список казаков, назначенных для сбора лошадей, уже не 20, а 46 человек, в который вошли и мы шестеро.
К вечеру собрали до тысячи лошадей, были и коровы, и верблюды. Людей набралось, вместо 46 человек, до сотни. Англичане отделили нас — 60 человек — и сказали, что повезут к другому табуну, находящемуся ниже по реке. Подошли машины. Мы погрузились, а сами боимся, как бы вместо табуна нас не погрузили в вагоны и не отправили бы к «отцу народов».
Четыре машины везут нас по-над полотном железной дороги. Стражи нет. Подвезли к какому-то стодолу и выгрузили. Туда же привезли продовольствие.
Оказалось, что здесь собрано до двух тысяч лошадей горцев, охраняемых 40 донцами. Старшим был у них Остахов. Помещались они в другом стодоле на той же поляне.
По приказанию англичан наша группа приняла от них табун. Они же оставались тут еще три дня, не зная, что с ними будет.
Вечером последнего дня им объявили, что завтра их повезут для охраны другого табуна. Действительно, на четвертый день утром пришли машины. Донцы погрузились. Их повезли по шоссе, потом свернули к полотну железной дороги, к товарным вагонам. Для них стало ясным, что их хотят отправить в СССР, и они начали, спрыгивая с машин, разбегаться. По бегущим англичане не стреляли. Все же часть казаков попала в вагоны. Англичане погрузили в вагоны вещи разбежавшихся казаков. Погруженных отправили в СССР.
Переводчик относился к нам очень хорошо. Он видел, что к нам приходят из леса люди и предупредил, чтобы были осторожными и чтобы вновь прибывающие не показывались на глаза лейтенанту.
Когда были соединены все табуны, то старшим над ними остался лейтенант Томсон. Он дал часть лошадей во временное пользование жителям, а старшим в табунах приказал отделить лошадей слабых и больных, что и было исполнено. Потом пришла машина и начала копать ров в три метра глубиной и девять метров шириной, очень длинный.
Мы сначала не понимали, для чего он понадобится, и узнали лишь тогда, когда англичане приказали завести в него всех лошадей в количестве одной тысячи и всех верблюдов. Всех их перестреляли, после чего машина засыпала ров и заравняли землю. Все оставшиеся казачьи коровы были перерезаны.
Девятого июля к нам приехал лейтенант и спросил, нет ли между нами хорошего шорника, если есть и желает, то он будет при английской команде оправлять седла.
Хорошо зная это дело, согласился я.
Оказывается, что у англичан уже работают один шорник (кабардинец) и ветеринарный фельдшер. Кроме того, шесть человек смотрят за восемью лучшими лошадьми, отобранными лейтенантом.
Семнадцатого июля всех нас вместе с лошадьми перебросили в Клагенфурт, где стоял 4-й Гусарский полк имени Королевы. При этом полку оказалось еще 23 лучших казачьих лошади, а всего, с приведенными нами, оказалось 41. Их также обслуживали казаки. Кроме того, в этом полку 11 казаков работали на кухне.
Наш лейтенант вернулся к табунам и, как потом мы слышали, лошади были куда-то отправлены в сопровождении английских солдат, а казаки распущены и поступили на работы — кто к крестьянам, кто на железную дорогу, кто на лесные работы.
Гусарский полк (а с ним и мы) несколько раз менял стоянку и оказался 30 октября в Триесте. Нам, казакам, работавшим при полку, было предложено подписать контракт на год, что мы и сделали. Нам выдали английскую одежду и предупредили, что когда мы выходим из расположения полка в город, чтобы не говорили по-русски, так как там есть советские офицеры и солдаты и они не должны знать, что мы находимся в английском полку.
В марте 1946 года нам предложили заполнить анкеты. Добрая душа-переводчик предупредил, чтобы ни в коем случае не писали, что мы военные, а цивильные. Мы так и сделали.
Второго апреля вечером нам объявили, что завтра всех нас — казаков, повезут смотреть за лошадьми в другой полк. У нас зародилось сомнение — не везут ли нас для выдачи советчикам.
Действительно, 3 апреля утром нас посадили в грузовые машины. С нами офицер и переводчик. Тревога наша усилилась, когда при выезде нашем из ворот два английских офицера бросили нам в машины пачки сигарет.
Когда отъехали от Триеста 70–80 километров, машины остановились в чистом поле. Нам выдали по 130 сигарет, мыло, зубные щетки, расчески. Двинулись дальше. По дороге, в Венеции, нас покормили. Дальше двигаемся медленно. Видимо, англичане не торопятся. Мы не понимали, в чем дело, и поняли только около десяти часов вечера, когда машины подъехали к воротам палаточного лагеря за проволокою. По-видимому, англичане боялись, что, увидев лагерь днем издали, мы разбежимся.
Нас подвезли к лагерю Римини, ставшему впоследствии известным по кровавой выдаче из него русских антибольшевиков.
На следующее утро мы увидели, что находимся в огромном лагере, в котором разбиты тысячи палаток. Все они разделены проволокою на клетки, из которых каждая имеет свой номер. В первой клетке находилось 13 тысяч галичан, во второй — немцы, причем чины СС были отдельно.
Дня через три нас перевели из транзитной палатки в национальную клетку № 7, в которой находились люди разных национальностей.
Лагерь охранялся поляками. Кругом вышки с их часовыми. Вне лагеря — прожекторы, которые освещают его по ночам сильным светом.
Казак 1-го Конного полка С. Е. Б.
(Казаки эти были свидетелями выдачи, но сами избежали горькой участи благодаря доброму совету немца-переводчика, предупредившего их написать в анкете, что они цивильные люди.)
О горцах Северного Кавказа
Статья бывшего члена Кавказского комитета, созданного беженцами под Лиенцем. (Информационный бюллетень Представительства Российских эмигрантов в Америке. № 3, июнь 1958 года.)
<…> Прежде всего, следует напомнить и о так называемых «немецких ошибках» (в период завоевания германской армией Северного Кавказа в 1942–1943 гг. — Я. С).
Среди немецкой военной администрации были лица, которые всячески старались покровительствовать бывшим членам коммунистической партии, мотивируя эту свою политику тем, что, мол, бывшие советские администраторы — члены партии, комсомола и прочие, вплоть до энкаведистов, лучше знают советскую действительность и располагают опытом «работы».
Нужно подчеркнуть, что и местные руководители освободительной борьбы не возражали против того, чтобы тех, кто честно раскаялся в своих прежних грехах и хочет стать борцом за свободу своего народа против большевизма, не подвергать излишним репрессиям. Но они категорически отвергали примитивно-утилитарный подход к оценке бывших советских людей и допущения их к руководящей работе. На этой почве было немало стычек на местах с немецкими администраторами.
Но, к сожалению, верх обычно брали немецкие администраторы. Так, в городе Нальчике (Кабарда) они посадили в качестве бургомейстера партийца-профессора, бежавшего из Ленинграда. Городскую полицию возглавил партиец, подобранный немцами буквально на дороге. Неудивительно, что такие люди вели борьбу не против большевиков, а против антикоммунистов. Нальчикский административный аппарат весь был превращен в большевистский подпольный штаб, который потом, почувствовав угрозу ареста, сбежал. Таких я мог бы привести сотни. Немцы наивно полагали, что они «используют» бывший советский административный аппарат и его руководителей в своих интересах, но на самом деле пятая колонна использовала их в своих целях. Советское подполье все шире разворачивало свою сеть, насаждая «перебежчиков» повсюду — в штабах, на должностях переводчиков, поваров, секретарш, которые занимались всеми видами диверсий, включая и провокационные массовые аресты крестьян как «партизан».
В селе Чикола (Осетия) «секретарша» коменданта в одну ночь заставила арестовать около трехсот крестьян, которых с трудом удалось освободить. Советские лазутчики, проникавшие в немецкие военные штабы и части, нередко провоцировали конфликты между населением и армией. В селе Сурх-Ди-гора ими был спровоцирован такой конфликт между немецкими танкистами и сельчанами, который чуть не кончился разгромом села. Охрана военнопленных в лагерях почти полностью находилась в руках «раскаявшихся» энкаведистов, которые жестоко мстили пленным. В Георгиевском лагере (Северный Кавказ) был «барак офицеров», который представлял собою отдел НКВД, поставлявший немцам «военных-добровольцев» — офицеров.
Вполне естественно, что не была органами НКВД упущена и «работа» среди той массы, которая двинулась вместе с отступавшей германской армией с родины. Данные показывают, что еще в Симферополе руководство некоторыми национальными группами беженцев уже находилось в руках советских агентов. Отсюда, из Симферополя, а потом и из Белоруссии, отправлялись списки беженцев в органы НКВД.
Вот тут уже выступает на сцену так называемый сепаратизм в лице тех организаций кавказцев, которые окружали «Остминистериум».
Дело в том, что сами горские народы отвергли «представителей» сепаратистов, прибывших с Северного Кавказа с германской армией в качестве «консультантов и посредников» между немцами и местным населением. Выслушав на одном митинге такого «представителя» Северо-Кавказского комитета, изложившего свою «программу» будущего, горцы заявили немцам, чтобы к ним не посылали больше таких «освободителей». И немцы вынуждены были считаться с мнением народа. Представители «Берлинских комитетов», в частности Северокавказского комитета, немцами держались в стороне от народа, редко кому из них удавалось попасть в гости к местному населению («на банкеты»).
Взаимоотношения армии и местного населения регулировало руководство местной освободительной борьбой. Видя это, сепаратисты стали на путь «смычки» с советскими элементами, оказавшимися в поле их зрения и вместе с ними начали с помощью немецкой военной администрации и связей в «Остминистериуме» борьбу против местных антикоммунистов, их организации и руководства.
Так, во главе беженской массы, которая также отвергла сепаратистских «фертреторов», берлинские «комитеты» при помощи «Остминистериума» стали насаждать угодных им лиц из немцев и советских элементов, приспособившихся к беженцам. В конечном итоге беженцы, в том числе и те, которых посадили в «итальянский мешок», оказались сжатыми в кулаке своих «освободителей». Политическое руководство оказалось у нацистских «либералов» из немцев, военное и административное руководство в руках агентуры — советских лазутчиков, из которых некоторые были милостиво введены даже в состав Северо-Кавказского комитета и возглавили пропагандные органы.
Таким образом, еще до своей встречи с англичанами под Лиенцем, беженцы оказались в руках большевиков, которые, кстати говоря, даже во внутренней жизни беженцев восстановили «классовые» отношения, составили свою «платформу», положив в ее основу устав советских кооперативных организаций, уже «назначили» людей на посты в будущем своем «Северо-Кавказском государстве» и прочее. Одним словом, распоясавшийся энкаведист цинично забавлялся, глумясь над своими жертвами. Была сделана даже попытка «отобрать» полностью у Берлинских комитетов и политическое руководство.
Нужно ли говорить о том, что советское руководство беженцами не ограничивалось одними лишь легальными методами борьбы. Почти весь беженский полк, созданный для самоохраны, был передан Тито в самый опасный для беженцев момент, когда беженцы действительно нуждались в охране. Но дело не только в том, что беженцев оставили без охраны. Среди беженцев действовала так называемая молодежная организация советов, которая связалась с красными, возглавлявшимися неким майором Ивановым, в горах. Когда эта подпольная организация была разоблачена в лице одной из своих групп, то разоблаченные стали утверждать, что они «пошли к бадольевцам, а попали нечаянно к майору Иванову». Некоторых из этих лазутчиков беженцы судили своим судом, но большинство из них суда избежало.
События после капитуляции Германии не давали больше возможности вести в должной мере борьбу против советской пятой колонны среди беженцев. Вслед за капитуляцией немцев было сменено руководство беженцами, но было уже поздно. Сами советские лазутчики стали снимать свои маски и действовать открыто. Один балкарец заявил прямо: «я герой Советского Союза, был прислан для работы среди беженцев». Сепаратисты тоже откровенно заявляли англичанам: «Мы ничего общего не имеем с этим народом», и отделились от беженцев. Их руководители вообще не сочли нужным в столь драматический момент показаться беженцам. Советская пятая колонна подбросила к беженцам свою комсомольскую группу пропагандистов, состоящую из молодых, красивых как на подбор, девушек, которые влезли почти во все беженские шалаши. Вскоре рядом с беженцами на территории их лагеря появился лагерь возвращенцев, над которым был поднят советский флаг и откуда доносились советские песни. Остатки дивизии Улагая были «обезоружены» этими девушками и перешли в советский лагерь. Руководители и члены «молодежной организации», которая состояла отнюдь не из одной молодежи, начали готовиться к тому, чтобы любыми средствами заставить беженцев вернуться на родину. Руководство освободительной борьбой, в свою очередь, готовилось силой преодолеть препятствия и вывести всех беженцев в свободный мир.
Но даже и в этом антикоммунистическом руководстве снова выяснились «разногласия», разжигавшиеся сепаратистскими элементами, которые «заседали» с главарями советской агентуры в правлении беженцев и пытались сыграть на том, что новое, избранное вместо отстраненного, руководство беженцами, называвшееся Кавказским комитетом беженцев, приняло в свой состав одного из членов Северо-Кавказского комитета (Берлинского) — генерала Султан Келеч Гирея.
На одном из первых же заседаний Кавказского комитета, на котором обсуждался проект обращения к союзным англо-американским правительствам, генерал Султан Келеч Гирей предложил назвать Кавказский комитет Северо-Кавказским, но это предложение вызвало такой взрыв негодования среди остальных, что генерал поспешил отмежеваться от «Северо-Кавказского комитета». После этого, на приеме в английском штабе, генерал пытался получить единоличное назначение руководителем беженцев, состоящих из различных народных групп общей численностью до 10 тысяч человек.
Все это заставило расколоться Кавказский комитет беженцев, от которого отошел и полковник Улагай.
На квартире у полковника Улагая было созвано экстренное заседание отошедшего от генерала большинства членов кавказского комитета и было решено немедленно же войти в контакт с казаками, что и было осуществлено.
Но не дремало и советское «руководство» среди беженцев. Еще в Италии оно проявило свою активность с оружием в руках. Так, перед отходом беженцев из Италии, на штаб был совершен налет «бадольевцев» (партизан), но их самих обезоружили. Тогда выступила северо-кавказская вооруженная пятая колонна, она пыталась прервать связь между казаками и горцами, выставив в момент отхода беженцев заслон в ущелье. Во время этой стычки казаки (конница) обошли советскую заставу с тыла, разгромили ее и взяли 8 человек в плен.
Эти обстоятельства предотвратили дальнейшие нападения на беженцев, которые готовились партизанами. Но в момент выдачи под Лиенцем «молодежная организация» советов снова пыталась действовать вооруженной силой, чтобы не дать беженцам уйти из лагеря. Среди беженцев советская пропаганда пустила слух, что англичане ловят всех бегущих и расправляются с ними. Однако все потом увидели, что английские солдаты сами содействовали уходу беженцев на север.
Это обстоятельство не снимает ответственности с английского руководства за трагедию беженцев, но валить всю вину за Лиенцкую трагедию только на союзников англо-американцев — это значит искажать действительность. Ялтинское и Потсдамское соглашения оправдать невозможно, но они выносились не по инициативе западных держав (ну и что? — П. С).
<…> Не менее тяжелым ударом по освободительным силам Кавказа явилась выдача на севере Европы вооруженных частей-легионов. И в этом деле сепаратисты сыграли свою роль.
Акубе Кубати
Автор статьи говорит о том, что организаторы репатриации при вывозе горцев для передачи советам не только не препятствовали, но и «содействовали уходу беженцев в леса». Возможно! Но такое отношение английских властей было исключением. Всем тем, кто пережил день 2 июня 1945 года на площади лагеря Пегтец, хорошо известно, что не только казаки, но и женщины, пытавшиеся вырваться из окружения, гибли от пуль британских солдат.
Что касается вкрапления большевиками в беженскую среду провокаторов, в частности парашютисток, то это имело место и в Казачьем Стане.