Перевод психических образов в фонетические комплексы

Мы увидели, что различные значения слов (например, «цветок», «сексуальный», «новое рождение» и «пролитие крови»), которые связаны с одинаковым звуковым рисунком корня («carn»), соотносятся через лежащую в их основе архетипическую структуру не лексически, синтаксически и, во многих случаях, даже не этимологически. «На бессознательном уровне смысловые отношения между компонентами фонетически ассоциированных слов осуществляются через архетипический образ». Этот комплекс значений, соединенных по принципу фонетического созвучия, составляет центральный элемент и обнаружен во многих культурах мира. Возможно, что его наиболее известной формой является греческий миф о Деметре и Персефоне. В «Гимне Деметре» мы находим комплекс рассмотренных нами ассоциаций тонко вплетенным в фантазию о дефлорации в «насилии над Персефоной». [32] Персефона, дочь Деметры, отправилась в отдаленную Низийскую равнину, где она стала играть с дочерьми Океана и срывать розы, фиалки и другие цветы. Гея завлекла Персефону еще дальше, показав ей невиданный ранее, странный и удивительный цветок (нарцисс). Восхищенная его красотой, она тянется к нему обеими руками, желая сорвать его. И тут внезапно раскалывается земля и из разлома появляется Аид, хватает Персефону, усаживает ее в свою колесницу и отвозит в подземный мир, где вступает с ней в брак.

В своей работе «Символы трансформации» Юнг приводит несколько развернутых примеров этимологического анализа различных архетипических тем [33] и завершает их описание следующими словами: «Рассматривая этимологию, мы должны учитывать не только миграцию к корневому слову, но и автохтонное оживание некоторых первобытных образов». [34] Работая над данной темой, Юнг заметил наличие в языке следующей тенденции: в словах, значение которых относится к одному и тому же архетипическому образу, наблюдается сходный, этимологически определенный, фонетический рисунок.

Фонетическая связь между G. «Mar», французским «mere» и рядом слов, обозначающих «море» (лат. «mare», G. «meer», фр. «mer») весьма примечательна. Быть может, это указывает на великий первобытный образ матери, которая некогда являлась нашим единственным миром, а позднее стала символом всего мира? [35] При дальнейшем расширении терминов, ассоциируемых с Прометеем, Юнг приходит к заключению, что диахроническая связь между фонетическим рисунком слов «праманта» и «Прометей» основана не на лингвистической трансмиссии, а представляет собой «архетипическую параллель»:

Линия от «праманты» к «Прометею» проходит не через слово, а, скорее, через идею или образ, и тогда Прометей может иметь то же самое значение, что и «праманта». Но только это будет архетипическая параллель, а не лингвистическая трансмиссия. [36]

Получая ответ на вопрос о том, по какой причине такое большое количество различных значений примыкает к одному фонетическому рисунку, можно понять символические измерения языка. Некоторые лингвисты полагали, что звуковой рисунок представляет собой фонетическое описание соответствующих смысловых аспектов: звук описывает смысл. Это справедливо в случае звукоподражания, и ранее некоторые лингвисты разработали даже лингвистическую теорию, основанную на данном явлении. Однако мы сфокусировали свое внимание на совершенно ином языковом явлении. Мы пытаемся психологически понять значимость «инвариантных комплексов тех значений, которые остаются неизменными при трансформациях их фонетических носителей». [37] Именно инвариантное соотношение семантических аспектов остается постоянным в каждом фонетическом комплексе и подразумевается по умолчанию в бодрствующем состоянии. Однако, чем более рассеивается внимание говорящего, тем более увеличивается число звуковых ассоциаций и тем более явным становится архетипическая совокупность значений. Глубинные внутренние значения немедленно передаются во внешние поверхностные звуковые ассоциации. Чтобы обнаружить архетипический смысл в глубине языка, нам необходимо переместить внимание с семантического аспекта на инвариантность фонетического рисунка. Возможно, что мечтатели, поэты и сумасшедшие имеют такое опасное ощущение глубины воображения по той причине, что их лингвистическая чувствительность в большей степени направлена на инвариантные архетипические структуры звука и образа.

Примечания к главе I

[1] Lacan J. Ecrits: A Selection, trans. Alan Sheridan. N.Y.: W.W. Norton, 1977; Kugler, P. Jacques Lacan: Postmodern Depth Psychology and the Birth of the SelfReflexive Subject // The Book of the Self / Ed. Polly Young-Eisendrath and James Hall, N.Y.: New York University Press, 1987.

[2] Lacan J. The Mirror-phase as Formative of the Function of the I, trans. J. Roussel // New Left Review. 1968. Vol. 51.

[3] Paz O. The Bow and the Lyre, trans. R. Simms. N.Y.: McGrawHill, 1975. P. 245.

[4] Derrida J. A Derrida Reader: Between the Blinds. Psyche: Inventions of the Other / Ed. Peggy Kamuf. Columbia Univ. Press, 1991.

[5] Winnicott D.W. Mirror-Role of Mother and Family in Child Development // Playing and Reality. Harmondsworth, Eng.: Penguin Books, 1971. P.138.

[6] Там же. P. 138.

[7] Kugler P. The Subject of Dreams // Journal of the Association for the Study of Dreams. 1993. June. Vol. 3. № 2.

[8] Там же.

[9] Lacan, 1977.

[10] Jung C.G. Collected Works. Vol. 2. Experimental Researches, trans. L. Stein. Princeton, N.J.: Princeton University Press, 1973; Jung C.G., Riklin F. The Associations of Normal Subjects. P. 3–196. Hereafter cited as CW 2.

[11] Там же. Association, Dream, and Hysterical Symptom, pars. 858-60.

[12] Там же. Psychopathological Significance of the Experiment, pars. 891-93.

[13] Aschaffenburg G. Experimentelle Studien uber Associationen // Kraepelin Psychol. Arb. 1 (1896): 20999; 2 (1899): 1-83; 4 (1904): 235–375.

[14] Jung, Experimental Researches, Jung and Riklin, Associations of Normal Subjects.. pp. 3-196.

[15] Там же. Psychopathological Significance of the Experiment. P. 414–415.

[16] Там же. Associations of Normal Subjects. P. 171 [курсив мой].

[17] Jung, Studies in Word Association, trans. M. D. Eder (London: Routledge and Kegan Paul, 1919), p. 66 [курсив мой].

[18] Jung, Experimental Researches, p. 176.

[19] Sigmund Freud, Interpretation of Dreams, trans. J. Strachey (New York: Avon Books, 1972), pp. 383-84 [курсив мой]. В немецком оригинале сон изложен следующим образом: «Она спускается с высоты, перебираясь через странные преграды или заборы…. В руке она несет большую, раскидистую ветку, похожую, собственно говоря, на дерево, густо усеянную красными цветами. Представляется, что это цветы вишни, но они похожи и на пышные камелии…. После того, как она спустилась, оказалось, что нижние цветы осыпались…. В саду стоит молодой человек (его вид кого-то напоминает ей, но это незнакомец); она подходит к нему, чтобы спросить, как можно пересадить такие ветки в ее саду. Он обнимает ее. Она сопротивляется, отталкивает его, говорит, что неужели он думает, что ее можно так обнимать. Он отвечает, что это дозволено».

[20] Freud, Interpretation of Dreams, p. 354.

[21] там же, p. 409. Этот сон и ассоциации имеются на английском и в оригинальном немецком тексте. (См. Die Traumdeutung, uber den Traum, p. 379.)

[22] там же

[23] там же., p. 410.

[24] Freud, The Standard Edition of the Complete Psychological Works of Sigmund Freud, vol. 13 (19131914), trans. and gen. ed., James Strachey (London: Hogarth Press, 1958), p. 56.

[25] Theodore Thass-Thienemann, The Interpretation of Language, Vol. 1 (New York: Jason Aronson, 1973). p. 179 [курсив мой].

[26] там же., p. 179.

[27] Thass-Thienemann, Interpretation of Language, 1:83.

[28] Jung, Experimental Researches, p. 418.

[29] Как Фрейд, так и Тасс-Тинеманн, ставят под сомнение странные образы, связывающие сексуальность, гвоздику и цветы. Фрейд предполагает, что Супер-Эго частично подавляет дремлющее во сне желание сексуального общения и преобразует его в образ цветов. Иное объяснение дает Тасс-Тинеманн, который предполагает, что связь между цветами, кровью и сексуальностью «была некогда естественной ассоциацией, в те времена, когда ничего не было известно о разделении о коренном разделении живого мира на людей, животных и растений, когда органический мир рассматривался как единое целое. Цветы являются детородным органом растения, у них, как у женщин, бывает кровотечение.» («Интерпретация Языка», 1: 180-81). Обе теории сводятся к причинным связям и содержат естественную ошибку, когда выводят воображаемое в реальный мир. Фрейд приводит лексические названия элементов цветов в соответствие с подразумеваемыми ими сексуальными компонентами. Возвращение ассоциаций во времена, предшествовавшие разделению органического мира на людей и природные явления, тоже не представляется удовлетворительным. Ни одно из объяснений не адекватно живой имагинальной силе существующего в наши дни лингвистического комплекса. Образный комплекс представляет собой тотальную структуру, которая не может быть сведена к тому или иному элементу, существующему в природе.

[30] там же p. 182.

[31] там же., p. 181.

[32] Исследования Юнга показали, что с погружением в бессознательное «ассоциации будут во все большей мере испытывать влияние звука, пока он не останется единственным фактором, который определяет ассоциации». На бессознательном уровне ассоциации соответствуют фонетическому созвучию в живом языке (они синхронны), а не историческим аналогиям, нашедшим отражение в этимологии. По просьбе Юнга, Адольф Эбершвеллер провел эксперименты, связанные с лингвистическими компонентами ассоциаций, «которые обнаружили примечательный факт, показавший, что во время ассоциативных тестов на интрапсихическую ассоциацию влияет фонетический фактор». Эксперименты продемонстрировали, что «тенденция формировать смысловые ассоциации, вызываемые стимулирующим словом, препятствуют звуковым ассоциациям». (Юнг, Символы «Трансформации», М. 2000, сноска 13 на стр.31) Однако с ростом уровня бессознательного «на реакцию все более значительное влияние будет оказывать звучание, пока, наконец, не останутся только звуковые ассоциации». Адольф Эбершвеллер, «Исследования речевых компонентов ассоциаций». «Allgemeine Zeitschrift fuer Psychiatrie» (Berlin) 65 (1908): 240-71.

[33] В своей докторской диссертации (университет штата Коннектикут) на тему «Тайна черной хризантемы: Применение Чарльзом Олсоном работ К. Г. Юнга», 1979, Чарльз Стейн рассматривает предложение Олсона о поэтическом творчестве, основанном на «обращении со словами как с объектами», находящимися в языковом поле, полностью состоящем из фонетических взаимоотношений. «Два сходных по звучанию слова займут близкие позиции в совокупности фонетических элементов, составляющих язык. Они продемонстрируют также совпадение и близость в том смысле, что при их произнесении речевой аппарат должен произвести сходные или идентичные движения…. Далее, каламбур это «случайная» связь между двумя словами, которые сходны по звучанию. Однако если не предполагается, что случайные взаимоотношения противостоят необходимым взаимоотношениям, а считается, что они предоставляют определенные возможности в творческом процессе, то случайная близость в звучании этих слов, замеченная поэтом, может стать поводом для установления между ними интуитивной связи…. Однако Олсон не пользуется игрой слов для облегчения спонтанного появления содержаний из своего личного бессознательного, прибегая к словесным уловкам; он замечает архетипические резонансы, содержащиеся в возникающих каламбурах и использует их для выявления архетипических процессов, протекающих в языке» (стр. 186-87). Важно отметить, что «не все фонетические ассоциации относятся к ассоциациям архетипическим», как и не все фантазии являются архетипическими. Действительно, как замечает Стейн, именно наличие «случайных» фонетических ассоциаций позволяет творческому процессу существовать.

[34] Следует обратиться к изумительному переводу гомеровского «Гимна Деметре», выполненному Чарльзом Боером (Сhicago: Swallow Press, 1970). Подробный архетипический анализ мифического насилия над невестой дается у Кереньи («Kore»), см. Юнг и Кереньи, «Science of Mythology», pp. 170 ff; and Patricia Berry, «The Rape of Demeter/Persephone and Neurosis», «Spring 1975, pp. 186-98». Русский перевод см. К.Г.Юнг Душа и миф. Киев. 1996 Сс. 121 —177

[35] Jung, Symbols of Transformation, pp. 147 and 251. Имеется русский перевод. См. Здесь и далее Юнг К.Г. Символы трансформации. М. Пентаграфик. 2000.

[36] там же., p. 147.

[37] там же., p. 251.

[38] там же., p. 147.

[39] Убедительное описание процесса трансформации дается Юнгом в работе «Символы трансформации» в главе «Трансформация либидо», пар.204250, и в работе «The Structure and Dynamics of the Psyche», «On Psychic Energy», pp.2-66, где Юнг начинает развивать структуралистическую теорию архетипической инвариантности, основанную на «чистых отношениях» и их трансформациях. См. также: J.J.Gibson, «On the Concept of «Formless Invariants» in Visual Perception», «Leonardo», 6(1973): 43–45; idem, «New Reasons for Realism», «Syntheses» 17(1967): 16272; and idem, «The Theory of Affordances», in R.E.Shaw, and J.Bransford, eds., «Perceiving, Acting and Knowing: Toward an Ecological Psychology» (Hillsdale, N.J., Erlbaum, 1977). Чарльз Боер и Питер Куглер определяют инвариантность как «информацию, которая остается неизменной в структуре трансформаций пространства и времени». Исходя из теории восприятия Гибсона, основанной на способности человеческого организма воспринимать инвариантность в окружающей среде, Боер и Куглер подчеркивают фундаментальную связь между архетипом и инвариантом: ««Архетип является инвариантным отношением». Эти инварианты или архетипы несут с собой то, что Гибсон называет возможностями… Свойства этих инвариантов формализуются в языке в качестве мифа». Charles Boer and Peter Kugler, «Archetypal Psychology is Mythical Realism», «Spring 1977», p. 134.

Глава II