Возникновение проблемы. а протяжении всей истории развития криминалистической тактики перед учеными и

Н

а протяжении всей истории развития криминалистической тактики перед учеными и практиками возникал и по-разному ими разрешался вопрос о границах дозволенного воздействия на подозреваемых и обвиняемых, потерпевших и свидетелей. Этот вопрос приобретал особенную остроту, когда речь заходила о тактике допроса — следственного действия, при производстве которого исстари применялись различные приемы изобличения во лжи, психического воздействия на допрашиваемого, постановки хитроумных, каверзных вопросов, рассчитанных на то, чтобы преодолеть сопротивление допрашиваемого, не желающего говорить правду. Недаром допрос называли искусством, приравнивали его к искусству шахматной игры — “столько ума, углубленного внимания, способностей к логическим комбинациям, умения проникнуть в психику своего собеседника и выдержки оно требует”[355]. И. Н. Якимов прямо писал, что поскольку допрос является искусством, ему трудно обучить другого, так как тут многое зависит от личных способностей допрашивающего[356].

Отечественные криминалисты всегда отрицали возможность использования следователем неправомерных форм насилия, какими бы высокими целями они ни оправдывались. Это касалось не только допроса, но и других следственных действий и всего расследования в целом. Нравственные принципы уголовного судопроизводства не позволяли даже поставить под сомнение недопустимость любых тактических приемов, основанных на насилии, их применение всегда расценивалось как грубейшее нарушение законности, граничащее с преступлением, а иногда и признаваемое преступным и наказуемым.

Но все ли, что внешне может быть принято или кем-то расценено как обман, в действительности является обманом? Всякое ли воздействие на обвиняемого или свидетеля, в силу которого он вынужден поступать именно так, а не иначе, является насилием? Всякое ли сокрытие от заинтересованных в исходе дела лиц тех или иных данных является лицемерием, недопустимым для следователя? По мере развития криминалистической тактики, расширения арсенала тактических приемов, все более активного использования в следственной практике данных психологии, рефлексивных игр, наконец, по мере накопления чисто эмпирических сведений об искусно и тонко проведенных следственных действиях эти и подобные им вопросы все чаще возникали и в криминалистической науке и в практике борьбы с преступностью.

Сейчас трудно сказать, кто первым употребил в нашей литературе термины “следственная хитрость” и “психологические ловушки”, но уже в 1964 г. во время дискуссии по некоторым проблемам криминалистической тактики И. Д. Перлов возражал против термина “следственная хи­трость” и говорил, что допрос нужно вести “умно, а не хитро”, что недопустимы дезориентация обвиняемого, сокрытие неосведомленности следователя. Возражая ему, В. Г. Танасевич привел пример правомерной хитрости следователя, а Г. И. Кочаров заявил, что существует целый ряд следственных приемов, применяемых на практике, включающих в себя элементы хитрости, которые можно и нужно взять следователю на вооружение.

Г. М. Миньковский справедливо указал, что дело заключается не столько в терминах, в частности, в допуске термина “следственная хитрость” или отказе от него, а в том, чтобы по существу ответить на вопрос, можно ли применять приемы, связанные с использованием психологии обвиняемого. Участники дискуссии выразили пожелание продол­жить разработку всех этих спорных проблем[357].

Вскоре дискуссия была продолжена на страницах “Следственной практики” В. Г. Красуским. Приведя несколько приемов допроса, которые он отнес к разряду “следственных хитростей”, и высказав убеждение в правомерности их применения, он заключил статью словами: “Само собой разумеется, что любые тактические приемы, в том числе и те, о которых шла речь, применяются при строгом соблюдении законности”[358]. Комментируя по поручению редакции статью В. Г. Красуского, А. Р. Ратинов отметил, что “соответствие требованиям закона есть главное, но не единственное требование, предъявляемое к тактическим приемам. Из указания закона о необходимости всестороннего, полного и объективного исследования обстоятельств дела вытекает и другое требование, опреде­ляющее целевое назначение тактических приемов, — это направленность каждого из них к выяснению истины и в то же время такие его качества, которые обеспечивали бы неспособность тактического приема помешать этому, породив ложь, ошибки и искажения”[359], то есть то, что впоследствии стали называть избирательностью действия тактического приема.

Включившийся в дискуссию Б. Г. Розовский категорически высказался против любых оправданий обмана ссылками на его “удачное” использо­вание при допросе[360]. Этот тезис был поддержан и другими участниками дискуссии — В. Н. Бортневым и Ю. И. Лавровым, — которые полностью присоединились к мнению о том, “что следователи могут и должны использовать при производстве следственных действий тактические преимущества, применять определенные “психологические хитрости”[361].

Разумеется, у концепции правомерности “следственных хитростей” вскоре нашлись и убежденные противники, на аргументах которых далее мы остановимся подробно. Здесь же отметим, что особенное раздражение вызывали и вызывают у них получившие распространение термины “следственная хитрость”, “психологическая ловушка” и т. д., действите­льно носящие несколько двусмысленный, сомнительный характер и не совсем точные по своему существу.

Изучение проблемы “следственных хитростей” привело нас к выводу, что этот термин не вполне соответствует обозначаемому им понятию по следующим основаниям.

Описанные в литературе варианты “следственных хитростей” как тактических приемов в большинстве своем не содержат никакой хитрости в общеупотребительном смысле этого слова. Это либо приемы сокрытия значимой для дела информации от заинтересованных лиц, либо приемы создания такой обстановки, которая может быть двояко оценена этими лицами, либо приемы формирования у них выгодных для следствия целей. Нужное воздействие эти приемы оказывают, как правило, не своим содержанием, а временем, местом, последовательностью применения. В сущности, они представляют собой комбинации приемов, объединенные одной целью и рамками одного следственного действия.

Дальнейшее исследование показало, что такое же воздействие на проходящих по делу лиц может иметь комбинация уже не отдельных приемов, а следственных действий — в рамках отдельного акта расследования, комбинация, разумеется, более сложная, чем комбинация приемов. Так возникло представление о тактической комбинации, разновидность которой — простая (элементарная) тактическая комбинация — охватывает собой все те способы рефлексивного управления (а это именно способы рефлексивного управления, как читатель убедится далее), которые неточно и неудачно обозначались термином “следствен­ная хитрость”.

Столь же, если не более, неточен и неудачен термин “психологическая ловушка”. Действительно, по логике вещей всякое рефлексивное управление рассчитано на промахи противника, на попадание его в такую ситуацию, из которой невозможен или во всяком случае затруднен беспроигрышный выход. В этом смысле подобная ситуация играет роль ловушки. Но это слово имеет ярко выраженный привкус какого-то обмана, коварства, вероломства, что никак не приемлемо для характеристики вполне правомерных методов разрешения конфликтных ситуаций в процессе расследования, а поэтому не должно быть использовано в данном случае. Это как раз та ситуация, когда обычное словоупотребление, общепринятый смысл слова делают совершенно невозможным его использование в качестве термина для обозначения специального понятия. Кроме того, этот прием (или комбинация приемов), хотя и основывается на данных психологии, является тактическим приемом, тактической, а не психологической комбинацией.

Исходя из изложенных соображений, мы в 1974 г. употребили термин “тактическая комбинация” для обозначения тех тактических приемов допроса, которые именовались “психологическими ловушками” или “следственными хитростями”[362], а позже расширили понятие тактической комбинации, включив в него сочетание не только тактических приемов, но и следственных действий[363].

Определенное влияние на формирование нашей концепции тактической комбинации оказали идеи А. В. Дулова о тактических операциях. Их основное содержание заключалось в следующем.

В существующем виде криминалистическая тактика не отвечает потребностям следственной практики, ибо ограничивается разработкой ре­комендаций, рассчитанных на отдельные следственные действия. Между тем, следователю часто приходится решать задачи, по которым ответ может быть найден только путем проведения серии следственных, оперативно-розыскных, ревизионных и иных действий. Отсюда — необходимость разработки тактические рекомендации для оптимального решения задач общего характера, требующих для своего разрешения про­ведения группы следственных, оперативно-розыскных, ревизионных дейс­твий. Такие общие задачи обозначаются понятием “тактические операции”.

Некоторые тактические операции разрабатываются уже сейчас. К ним можно отнести розыск и изучение личности обвиняемого. Можно выделить и другие тактические операции общего класса, подлежащие научной разработке, например, группу тактических операций “изобли­чение”. Наряду с классом общих тактических операций существуют и операции, проводящиеся только по определенной группе дел, такие, как “розыск трупа”, “отождествление трупа”. Каждая из указанных задач разрешается при помощи целой системы следственных и оперативно-розыскных действий, то есть является тактической операцией.

Разработка и выделение в отдельных методиках расследования тактических операций приведет к определенному изменению этого раздела криминалистики. В частных методиках, кроме изложения первоначальных следственных действий, будут рассматриваться и группы тактических операций, проводимых по данной категории уголовных дел.[364]

В концепции А. В. Дулова заключалось одно существенное противоречие: тактическими операциями он именовал задачи общего и менее общего характера, возникающие в процессе расследования, а не средства решения этих задач. Между тем в теории организации понятие операции трактуется прямо противоположным образом. “Множество действий образуют операцию, если каждое действие необходимо для достижения желаемого результата и если эти действия взаимосвязаны”, — пишет Р. Л. Акоф[365]. “Операция — множество действий, каждое из которых необходимо для достижения желаемого результата при условии, что эти действия взаимозависимы”, — вторит Акофу Ф. Ф. Аунапу[366].

Сам термин “операция” (от латинского operatio — действие) обозначает деятельность по выполнению какой-либо задачи, а не саму задачу.

Отмеченный недостаток определения тактической операции, очевидно, учел Л. Я. Драпкин, по мнению которого, тактическая операция — это комплекс следственных, оперативно-розыскных, организационно-подго­товительных и иных действий, проводимых по единому плану и направленных на решение отдельных промежуточных задач, подчиненных общим целям расследования уголовного дела[367].

Л. Я. Драпкин предпринял и первую попытку классификации тактических операций, разделив их: а) по содержанию — на неоднородные тактические операции, включающие в себя следственные действия, оперативно-розыскные мероприятия и иные действия, и однородные, состоящие только из следственных действий; б) по временной структуре — на сквозные, производство которых осуществляется на протяжении нескольких этапов расследования, и локальные тактические операции, проводимые на каком-нибудь одном этапе расследования; в) по организационной структуре — тактические операции, осуществляемые работниками, объединенными в постоянное структурно-организационное звено (ОУР, ОБХСС и т. д.), и тактические операции, проводимые работни­ками, объединенными во временное структурно-функциональное звено (следственная бригада, оперативно-следственная группа)[368].

Позднее В. И. Шикановым было предложено еще одно определение тактической операции: “Тактическая операция — система согласованных между собой следственных действий, оперативно-розыскных мероприятий и иных действий, предпринятых в соответствии с требованиями норм уголовно-процессуального закона правомочными должностными лицами для выяснения вопросов, входящих в предмет доказывания по расследуемому ими уголовному делу”[369]. Не отличаясь по существу от определения Л. Я. Драпкина, это определение раскрывает понятие также через действие, а не через их задачу.

Наконец, в 1979 г. А. В. Дулов сформулировал свое полное определение тактической операции, сущность которой заключается в том, что это “совокупность следственных, оперативных, ревизионных и иных действий, разрабатываемых и производимых в процессе расследования по единому плану под руководством следователя с целью реализации такой тактической задачи, которая не может быть решена производством по делу отдельных следственных действий”[370].

Из сказанного очевидно, что как А. В. Дулов, так и развивавшие его инициативу Л. Я. Драпкин и В. И. Шиканов рассматривают тактическую операцию (а В. И. Шиканов упоминает и термин “тактическая комбинация”) лишь как систему следственных и иных действий, но не как систему приемов в рамках одного действия. В этом и состоит принципиальное отличие между нашими позициями.

Концепция тактических операций в существующем ее виде не охватывает собой понятия “следственных хитростей”; концепция тактической комбинации включает в себя это понятие как подчиненное, как частный случай. В этом, с нашей точки зрения, еще одно различие указанных концепций, весьма существенное как в теоретическом, так и в практическом аспектах.